Текст книги "I love Dick"

Мы с Сильвером купили этот дом у молодой пары свидетелей Иеговы. Парень унаследовал дом от своих родителей, живущих на Лонг-Айленде, а те купили его как охотничий домик. Здесь их никто не помнит, и я сомневаюсь, что мы с Сильвером оставим больший след.

Дик, я никогда не вела дневников, но писать тебе так легко. Все, чего мне хочется, это чтобы ты узнал меня или узнал немного о том, что я думаю, что вижу. «И луна моего сердца освещает путь», – написала японская куртизанка по имени Нидзё в конце своих воспоминаний. Я никогда не думала, что письмо может быть настолько прямым способом общения, но ты идеальный слушатель. Мой безмолвный партнер, внимающий все время, пока я держусь намеченного курса и рассказываю о том, что действительно у меня на уме. Пока ты слушаешь, мне не нужны ни подбадривание, ни одобрение, ни отклик.

Сегодня вечером я читала странную и мерзкую книгу об Элейн и Уиллеме де Кунинг. В ней на самом деле дан портрет эпохи, когда верили в абсолютную ничтожность женщин – «арт-телочки» и горстка «девочек-художниц» вертятся вокруг Великих Членов. Поставь эту книгу в один ряд со «Странными девушками и сумеречными любовницами»[4]4
  Odd Girls and Twilight Lovers: A Secret History of Lesbian Life in Twentieth-Century America.


[Закрыть], и остается только недоумевать, как мы оттуда попали сюда. Невероятнее, чем падение Банды четырех после китайской «культурной революции».

На сегодня все.

С любовью, Крис

На Рождество Тед подарил Крис дневник, черную записную книжку с картиной Эдварда Хоппера на обложке: крепкая девушка в соломенной шляпе и легком платье прислонилась к колонне. Ищет приключений?

Рождественским утром Крис шла по Мад-стрит мимо трейлера Джоша Бейкера и гадала, получится ли у нее описать это место Дику так же хорошо, как Дэвиду Рэттрэю удалось написать об Ист-Хэмптоне. Способен ли Дик в принципе понять ее чувства к Турману? Здесь все по-другому, не эти его приключения на Диком Западе – она здесь жила, преподавала, знала полгорода и никогда бы не смогла просто скользить по поверхности.

На Рождество она была приглашена на семейный ужин к подруге Шоне в Нью-Джерси. Она ехала одна, и от малейшего изменения пейзажа ее бросало в озноб. В тот вечер она допоздна сидела в гостиной над своей первой дневниковой записью. Невозможно писать в одиночестве. Дневник начинается так: «Дорогой Дик».

Где-то во время путешествия через Америку она дала обещание (себе самой? Дику?) писать ему каждый день, неважно, хочется ей или нет. По сравнению с великими целями человечества это было мелочью. (Подростком она справлялась с ненавистными походами к зубному, напоминая себе о храбрости бедных крестьян в Китае.)

Уильям, отец Шоны, только что вернулся из Гватемалы, куда он ездил с группой квакеров. После рождественского ужина все окружили его, чтобы послушать показания о пытках, которые он записал. Эти кассеты заставили ее задуматься. Конечно, показания состояли из перечисления невероятных зверств, но все они были одинаково внятными и последовательными, будто каждый говорящий был частью большей личности. Объединяющая сила повествования? Или свою роль сыграло то, что все жертвы были выходцами из одного и того же индийского сельского сообщества? Крис не была жертвой пыток, она не была крестьянкой. Она была американской художницей, и впервые в жизни ей пришло в голову, что, возможно, единственное, что она может предложить, – это ее своеобразие. Сочиняя письма Дику, она предлагала свою жизнь в качестве кейса для исследования.

Джек, муж Шоны, был редкостной сволочью. Уильям рассказывал им о короткой встрече с американской активисткой Дженнифер Харбери, которая объявила голодовку и приковала себя к ступеням американского посольства в Гватемале. Крис и Шону история поразила. «Прошу прощения, Билл, – ехидно начал Джек. – Поправь меня, если я ошибаюсь, но разве Дженнифер не получила диплом юриста в Гарварде?» Он говорил с показной искренностью и тем соблазнительным голосом с хрипотцой, который пускал в ход, когда разговаривал с испуганными актрисами. «Ведь у нее есть бабки. Тебе не кажется, что если бы Дженнифер действительно волновала судьба мужа, она бы раздобыла четверть миллиона для Эль Капитано? Разве там не так все работает? Если бы она хотела, чтобы его освободили, она бы не стала устраивать представление на публике…» Джек Берман, ясное дело, был экспертом по поведению, подобающему Добродетельной Женщине. Ей подобает помалкивать и уважать право на «личную» жизнь. Все пять бывших жен Джека были образцами добродетели. Билл стушевался, а Крис на этот раз решила проявить свою добродетель – она не хотела портить Рождество.

* * *

26 ДЕКАБРЯ 1994 ГОДА

В понедельник Крис едет в Джей-Эф-Кей, чтобы встретить Сильвера из Парижа. Оттуда они планируют отправиться в другой (арендованный) дом в Ист-Хэмптоне, разобраться с затопленным подвалом, забрать несколько книг, которые нужны Сильверу для университета, и затем вернуться в Турман, где они проведут остатки рождественских каникул. Самолет приземлилися в семь тридцать, но они выехали из аэропорта гораздо позже: Крис опоздала на десять минут, Сильвер отправился ее искать, и они два часа кружили по терминалу в поисках друг друга. Они ссорятся из-за этого до самого Риверхеда. Около полуночи они, изнуренные, останавливаются в мотеле «Гринпорт Уотерфронт Инн» (ценник мертвого сезона). Впервые с того момента, как Крис выехала из Калифорнии, она не пишет Дику. Кажется, между ними с Сильвером до сих пор простирается четыре тысячи миль, расстояние изматывает ее. Но когда Сильвер наконец снимает одежду, они снова становятся родными друг другу: на нем ремень для хранения денег, сшитый накануне его отъезда матерью – меховщицей на пенсии. Ремень набит стодолларовыми купюрами. К июню они надеялись разделаться с самой дорогой ипотекой. Они считают деньги на кровати – двадцать пять хрустящих стодолларовых купюр – успех! Они рассчитывали на двадцать.

А потом они дважды занимались любовью, Крис расскажет Дику на следующее утро, когда наконец напишет ему письмо. Сильвер хотел добавить пару деталей, но Крис собиралась рассказать Дику о других вещах, о встречах со своими подругами Энн и Шоной.

«Дик, – написала она, отправив Сильвера за кофе, – эти дела с недвижимостью засасывают, интересно, вернусь ли я вообще к однообразной и унизительной работе над фильмом. Наверное, вернусь. Или писем тебе будет достаточно? Да, не знаю, может быть…»

Возможно, это она сказала Сильверу о своем чувстве отчужденности, возможно, он почувствовал это сам. Потому что на следующий день, двадцать восьмого декабря, вопреки собственному здравому смыслу, Сильвер нашел способ вписать себя обратно в историю.

ПРИЛОЖЕНИЕ L: ПОХОД В ГОСТИ К БРЮСУ И БЕТСИ – ОБЩИМ ДРУЗЬЯМ СИЛЬВЕРА И ДИКА

Комната для гостей у Брюса и Бетси

Маунт-Тремпер, Нью-Йорк

Среда, 28 декабря 1994 года, 12 часов дня

Дорогой Дик,

дом оказался в ужасном состоянии, и у меня не было сил писать тебе после того, как мы на протяжении двенадцати часов откачивали воду из подвала, а затем сборы-покупки-дорога. Мы собирались ехать прямиком до Турмана, но в машине начали говорить о тебе, и Сильверу пришла в голову идея заехать к твоим друзьям Брюсу и Бетси в Маунт-Тремпер. То есть они как бы и его друзья тоже (впрочем, они перестанут ими быть, если найдут эти письма). Идея казалась дерзкой и едва ли осуществимой, но когда Сильвер позвонил Брюсу из телефона-автомата, тот сказал: «Ну конечно! Останетесь у нас на ночь!»

На следующее утро:

Семь сорок пять утра, Сильвер ушел за кофе, и я пишу прямо здесь, в кровати, под грудой шерстяных одеял. Тут и правда красиво: сквозь рифленое стекло французских окон можно разглядеть клен, замерзшую речку, лес и зимующих синиц. Двадцать лет назад это место могло бы стать идеальными декорациями для групповых галлюцинаций под кислотой.

Прошлым вечером Сильвер изо всех сил пытался упомянуть тебя во время последних конвульсий беседы. Наш приезд вплоть до этого момента был таким буржуазным, безличным… избитые темы для разговора: загородные дома, академическая жизнь, плюсы и минусы ежедневных поездок из пригорода в город и обратно. Когда мы уже собирались разойтись по спальням, у Сильвера хватило наглости задать вопрос: что Брюс и Бетси думают о тебе? Бетси вспомнила твое остроумное высказывание: «Я не верю в зло банальности, но я верю в банальность зла». Что общего у Дика с Ханной Арендт? Я терялась в догадках, пока Бетси и Сильвер рассуждали о банальности, которую ты избрал после переезда в Калифорнию. Сильвер, как обычно, вещал о мифическом влиянии Америки на европейцев – почему тогда твой опыт он воспринимает по-другому? Он казался таким словоохотливым. «Всю свою жизнь, – говорил ты, – я хотел перебраться в пустыню», и «Лежащий в основании всего нигилизм внушает ужас». В любом случае, Дик, ты мне нравишься гораздо больше этих людей. Брюс задает вопросы и никогда не слушает ответы. Бетси трещит без остановки, заполняя паузы. Она немного похожа на модель Рейчел Хантер: худая, грудастая, с плоской задницей и копной шикарных волос; она читала ровно то же, что и Брюс, но карьера сложилась только у него. Ты считаешь их обаятельными? Брюс, который выглядит даже старше Сильвера, и Бетси напоминают мне этакую стареющую парочку «рок-звезда – супермодель», которые часто встречаются в Ист-Хэмптоне – туповатые и зацикленные на себе. Я не понимаю, почему они мне так сильно не нравятся, Дик. Но это так. Наверное, я разочарована? В конце концов, мы с Сильвером приехали сюда с определенной миссией – быть ближе к тебе.

Я так и не рассказала тебе о прошлом вечере у Клэр и Дэвида. Дэвид сделал невероятно тонкое и дельное замечание об Арнольде Шёнберге: «Когда форма на своем месте, содержание может быть чистейшей эмоцией». Убедительное описание и атональной музыки, и их самих. Они идеальные хозяева из того мира, о котором я только читала: их ужины – своего рода темпоральное искусство. Они оба такие образованные и интеллигентные, не отталкивающе умные, но при этом вызывают интерес; они умеют разговорить, и когда подают кофе, тебе кажется, будто что-то – произошло.

Но сейчас пора вставать и сделать последнее усилие с Брюсом и Бетси.

С любовью, Крис

Турман, Нью-Йорк

Пятница, 30 декабря 1994 года

10 утра

Дорогой Дик,

Сильвер повез Мими к ветеринару, я одна и хочу рассказать тебе о том, что происходило вчера у Брюса и Бетси.

Дела пошли на поправку. Бетси и я испекли блины, пока Сильвер и Брюс говорили о Марселе Моссе и Дюркгейме. Бетси учится на куратора, и мы обсудили ее проекты. Ее уже вполне можно считать профессионалом, учитывая то, как сильно она старалась не показать никакого интереса к моей работе. Потом мы поели и прогулялись вдоль реки. Вне дома Бетси и Брюс казались более расслабленными. По берегу пробежали четыре оленя. Мы замерли. Они начинали мне нравиться.

Потом мы прошли к другому дому, построенному в девятнадцатом веке, – Брюс и Бетси купили его на аукционе после того, как он был изъят за долги. Они шутили о бывшей жалкой владелице дома – заядлой курильщице, старой деве пятидесяти лет, которая жила одна и зарабатывала на жизнь «бульварными романами». Разумеется, я тут же узнала в ней себя. Бетси более-менее навела там порядок, осталась только пара ящиков с дрянными романами в мягких обложках. Очень странно. Может, эти книги написала автор «бульварных романов»? Так или иначе, мы с Сильвером пришли в восторг. Разве эти заглавия не описывали идеально мои чувства? Мы нашли недостающую деталь.

Вот некоторые из книг, которые мы взяли у Брюса и Бетси:

«Второй шанс на любовь: на полпути»,

«Второй шанс на любовь: песнь страсти»,

«Второй шанс на любовь: беспечная тоска»,

«Исследование брака»,

«Жена по обмену»,

«Не в ее власти»,

«Все прочее – смятение».

Брюс и Бетси выглядели озадаченными и сбитыми с толку, но не думаю, что они могли связать это с тобой. На обратном пути домой я начала читать «Исследование брака», подчеркивая, делая сноски и помечая все места, которые могли бы относиться к нам с тобой. Это одновременно подростковое (я!) и научное (ты!) упражнение… мой первый арт-объект, который я тебе подарю.

Позже, когда я спросила Сильвера, почему ты нам нравишься гораздо больше, чем Брюс и Бетси, он ответил: потому что Дик чувствующий. Я думаю, так и есть. Брюс и Бетси недостойны твоей преданности.

Дик, днем в доме начнется ремонт, так что мне, пожалуй, пора заняться делами. Но ты всегда в моем сердце, это помогает мне жить.

С любовью, Крис

* * *

31 ДЕКАБРЯ 1994 ГОДА

В новогоднюю ночь Сильвер и Крис ужинали в «Бернардос» с Тедом и Пэм, его девушкой, бывшей байкершей. Крис всегда испытывала к Пэм симпатию, восхищалась ею – историей ее жизни, ее увлечениями и амбициями в искусстве. За напитками Пэм рассказала, как сильно ей «не понравился» фильм Крис. «Хотя, – подытожила она, – я все еще о нем думаю». Крис недоумевала: что в ее внешности или поведении позволяло людям думать, будто они могут говорить ей такие вещи? Словно у нее нет чувств. Ранее тем же днем ей было стыдно торговаться с Дэвидом по поводу цены на окна. Она предложила купить их на севере штата Нью-Йорк и перевезти в амбар в Бридж-Хэмптоне, который он ремонтировал. Дэвид предложил ей пятьсот баксов. Нет уж – это было слишком мало, – стала бы она тратить два дня своей жизни на чьи-то окна, если бы ей не нужны были деньги? Через пять минут Дэвид перезвонил и предложил цену в два раза выше. Крис была поражена. Купить по дешевке, продать втридорога. Она не ожидала, что это правило распространяется на друзей. Она чувствовала себя так же, как когда разрешила какому-то парню пощупать свои сиськи за пятьдесят баксов в топлес-баре «Уайлд Уэст», а потом узнала, что Брэнди всегда просила сотню.

Тем вечером у них с Сильвером был сумбурный секс. Сильвер был расстроен, сбит с толку, не соображал, где он и кто он. Крестлайн – Париж – Ист-Хэмптон и вот теперь Турман. Через три недели он снова окажется в Нью-Йорке: новый семестр, очередные семь лет преподавания. Мысль о том, что Турман – их «дом», была таким же временным бредом, как и все в его жизни с Крис. Этот дом не был поместьем Леонарда Вулфа на юге Англии – это был каркасный дом в пригородных трущобах, разнесенный семьей деревенских бездельников, которых они выселили незадолго до Рождества. Теперь им с Крис красить, наводить чистоту и через три недели снова уезжать. Какую жизнь они себе представляли? Какую жизнь они могли себе позволить?

В ранние часы Нового года Крис написала Дику:

«Я не понимаю, где я, и единственная реальность – это переезд. Вскоре мне придется разбираться с реальностью этого дорогого, никому не интересного фильма, с тем, что у меня нет работы. Ты переехал в Калифорнию, потому что Европа вызывала у тебя клаустрофобию. Ты избавился от хлама в своей жизни… ты вообще в состоянии понять падение такого рода? Вирильо прав: скорость и мимолетность нивелируют друг друга, становятся инерцией.

Ты усох и помещен в стеклянную банку, ты переносной святой. Знать тебя – все равно что знать Иисуса. Нас миллиарды, а ты один, и я не ожидаю ничего грандиозного от тебя лично. На мою жизнь нет ответов. И все-таки я тронута тобой и мне достаточно веры».

С любовью, Крис

* * *

Новогоднее воскресенье стало еще одним грустным и тоскливым днем. Темно-серая дымка висела в воздухе весь день, пока в половину пятого внезапно не стемнело. Сильвер и Крис провалялись в кровати за разговорами и кофе до полудня, потом наконец встали, чтобы прокатиться. Стая ворон расположилась на голых деревьях за фермой на Ривер-Роуд. Сельский пейзаж нагонял тоску. В кои-то веки Крис стал понятен мир «Итана Фрома», созданный Эдит Уортон. Ее удручало это «очаровательное» древнее убожество. Проезжая мимо лачуг, оставшихся от поваленного леса пней, фермерских домов, Крис чувствовала, какой клаустрофобной была жизнь тех, кто жил здесь пятьдесят лет назад по несколько человек в комнате, боясь замерзнуть, умереть с голоду, в страхе подхватить заразную и неизлечимую болезнь. Жизнь тех, кто никогда не был ни в Олбани, ни тем более в Нью-Йорке или Монреале. Играла кассета The Incredible String Band – классическая баллада под названием Job’s Tears о зиме, смерти и Рае:

 
We’ll understand it better in the sweet bye and bye
‹…›
You won’t need to worry and you won’t need to cry
Over in the old Golden Land.[5]5
Мы все поймем, когда придет пора сказать «прощай»,Уйдут заботы и уйдет печальТам – на древней Золотой Земле (англ.).

[Закрыть]
 

Неужели ты не понимаешь, почему местные фактически с нетерпением ждали смерти? Коллега из школы рассказал ей однажды, что резные узоры на фасадах домов – звезды, полумесяцы – основаны на масонских символах. Люди явно чувствовали нужду в заступничестве. И как только четверым симпатичным двадцатилетним хиппи из The Incredible String Band удалось передать отчаяние деревенской религиозности? Может, они просто считали эти песни красивыми.

Во время смотра мастерских в «Арт-центре» Крис подумывала свидетельствовать по делу Дика и убедить всех студентов написать ему. «Это изменит вашу жизнь!» Она бы написала безумный трактат, назвала бы его I Love Dick и опубликовала в университетском журнале Сильвера. Разве не вся ее художественная карьера была настолько же непрофессиональной?

Сильвер и Крис прошлись немного в сторону озера Фарао, а когда похолодало, они вернулись домой, занялись домашними делами и сексом, а затем вздремнули. Потом они встали и принялись разбирать гору коробок.

Следующую неделю они провели с Тедом и Пэм: устанавливали новые окна, стелили деревянный пол, сносили перегородки.

ПРИЛОЖЕНИЕ М: СЦЕНЫ ИЗ ПРОВИНЦИАЛЬНОЙ ЖИЗНИ

Турман, Нью-Йорк

Вторник, 5 января 1995 года, 22:45

Дорогой Дик,

сегодня в городском суде Турмана, втиснутые между мошенниками и нетрезвыми водителями, мы выступали истцами против наших бывших съемщиков – семейства О’Маллейс. Это должно помочь тебе хорошенько прочувствовать реальность, в которой мы существуем. Невозможно представить на нашем месте тебя. По правде говоря, нам и самих себя сложно представить на нашем месте. Когда все закончилось и мы выиграли, мы оба согласились, что меньше всего нас волновало материальное имущество. Нас просто достало, что все нас постоянно имеют, даже эти деревенские идиоты, которых мы засудили за неуплату аренды и которые рано или поздно все равно оставят нас в дураках. Ах, Дик, как бы я хотела, чтобы ты оказался здесь и спас нас от жизни в провинции.

Подписано: Шарль и Эмма Бовари

* * *

На следующий день, в пятницу, шестого января (Богоявление), Крис поехала в Коринф, чтобы заменить разбитое стекло в аптекарском комоде. Ее внутреннее состояние полностью совпадало с этим январским днем на севере штата… слепящий глаза снег хрустел под ногами, по Коринфу разгуливали толпы социальщиков, бывших психбольных, наполовину самозанятых – все они настраивались на еще четыре месяца зимы. Ей понравилось, как облака порозовели в середине дня, и она поняла, что произошла смена времен года – едва заметный сдвиг, отличающий январь от декабря. Она немного переживала, что на дне рождения Джозефа Кошута через две недели может столкнуться со своим экс-бойфрендом Маршаллом Блонски, хотя на самом деле она ждала этого вечера с нетерпением. «Первая вечеринка в Нью-Йорке, когда мне похер, – призналась она Дику. – Я с распростертыми объятиями встречаю будущее, пока в нем есть ты». Значило ли это, что она была счастлива?

Сильвер и Крис слонялись по стройке, которая была их домом, «помогая» Теду и Пэм, двум неевреям, принимавшим их постоянные скандалы за враждебность. Майя, их квартиросъемщица в Нью-Йорке, позвонила, чтобы сообщить о своем решении перестать платить за аренду.

Они оба решили, что Дик уехал из города на праздники, и обдумывали свой следующий шаг. В один из дней Сильвер позвонил своему другу Марвину Дитрихсону в Лос-Анджелесе в надежде выяснить что-нибудь о Дике. И действительно, перед рождественскими каникулами Марвин наткнулся на Дика в университете и не преминул спросить: «Слышал, ты виделся с Сильвером и Крис. Как все прошло?» – «Не знаю, – передал Марвин слова Дика, – какой-то странный эпизод».

Какой-то странный эпизод. Когда Крис это услышала, ее желудок сжался и ее стошнило. Всего-то? «Какой-то странный эпизод»? Можно ли было как-то еще добраться до Дика, минуя Сильвера и Марвина?

Болезнь Крона – наследственное хроническое воспаление тонкой кишки. Как с любым хроническим заболеванием, приступ может быть спровоцирован психологическим или физиологическим состоянием, экологическими условиями. Для Крис причиной стало отчаяние, которое, по ее мнению, кардинально отличается от депрессии. Отчаяние заключалось в том, что она была загнана в угол, лишена всякой возможности действовать. Отчаяние началось со спазмов и вздутия в тонкой кишке, что в свою очередь вызвало непроходимость, что в свою очередь привело к рвоте желчью. Эта непроходимость сопровождалась такой невыносимой болью в животе, что она могла только лежать ничком и ждать, пока поднимется температура и наступит обезвоживание. Болезнь напоминала американские горки: как только она достигала определенного уровня, назад пути не было, следующая остановка – только больница, а с ней седативные препараты и капельницы.

Сильвер лучше других знал, как обмануть болезнь. Все, что требовалось для остановки американских горок, – это успокоить Крис и уложить ее спать. Несколько чашек с жидкими опиатами, пушистые собачки и истории.

Сильвер принес Крис ручку и блокнот. «Вот, – сказал он. – Давай напишем Дику». От этого ей стало хуже. Потом он погладил ее волосы, сделал ей чай и рассказал историю об их мертвой собаке Лили, их любимице, умершей в прошлом году от рака. Его слова очерчивали границы горя столь невыразимого и огромного, что они оба заплакали.

Крис уснула, и Сильвер ретировался в «свою» комнату, хозяйскую спальню. После возвращения с Лонг-Айленда они спали в разных комнатах впервые за десять лет. «Весьма демократическое соглашение», – раздраженно заметил Сильвер. Крис ответила что-то про необходимость личного пространства… чтобы было удобнее делиться своими мыслями с Диком? Но даже когда Крис переехала в комнату с крошечными окошками под пологой частью крыши, а Сильвер остался в огромной восточной спальне с видом на пруд, еще четыре комнаты все равно стояли пустыми. Комната для сиротки, комната для инструктора по езде на пони или экономки, комната нянечки… целый список персонажей, которые так никогда и не приехали разделить их эдвардианскую фантазию.

Из-за болезни Крис он и попал в ловушку двенадцать-тринадцать лет назад. Не из-за физических проявлений заболевания – тусклых волос, необъяснимых кровоподтеков, синих следов на голенях и бедрах. Все это казалось ему довольно отталкивающим. «Как правило, девушки, с которыми я хожу на свидания, симпатичнее и одеты получше», – отзывался Батай о своих встречах с философом Симоной Вейль. Так и было: в отличие от многих других подружек Сильвера, тело Крис не обещало особых удовольствий. Оно не отличалось ни белизной или пышностью форм, ни смуглостью или сладострастностью, – оно было худым, дерганым и костлявым. Да, Крис была безусловно умна, даже необычайно образованна, но Сильвер знал кучу умных мужчин. И в те годы весь Нью-Йорк был у его ног – выбирай кого хочешь. Целый год с момента их знакомства Сильвер удерживал ее на расстоянии, редко предлагая ей провести с ним ночь. Он предпочитал секс во время обеденного перерыва с последующим разговором на какую-нибудь отвлеченную философскую тему… это всегда помогало выставить ее за дверь.

Так продолжалось до того летнего дня, когда Дэвид Рэттрэй позвонил ему сообщить, что Крис в больнице в Миннеаполисе, и когда Сильвер наконец понял, что болезнь Крис, возможно, как-то связана с ним и что, приняв ее, он может спасти ей жизнь. Ну а дальше пошло-поехало, хотя Крис оказалась права в одном: за репутацией философа разврата из «Мадд-клаба» скрывался гуманист. Вина и долг управляли его жизнью больше, чем садомазо.

Но сейчас из-за влюбленности тело Крис округлилось и стало таким соблазнительным. Она была изнуренной и доступной. Свернувшись на кровати в атласном халате в цветочек, она смотрела сквозь гофрированные занавески на заснеженную дорогу к гаражу Бейкера и свалке и немного напоминала Элизабет Барретт Браунинг (правда, без спаниеля) из «Флаша» Вирджинии Вулф – книги, о которой тридцать лет назад в Англии Сильвер беседовал с Витой Сэквилл-Уэст.

Крис проснулась, едва наступил вечер, и отправилась в комнату Сильвера. «Приступ миновал. Ты остановил его». Она легла в ванну, и Сильвер сел возле нее, как они, бывало, делали раньше. Сидя там, Сильвер смотрел, как проблески ее тела таяли в воде: один локоть приподнят, пики грудей пронзают поверхность, густая сеть лобковых волос. Сугробы снаружи сочетались с бледностью ее кожи. Она потянулась за полотенцем, и белые изгибы смешались с заснеженными холмами за окном. Над ванной стоял пар от горячей воды, и ветер на улице взбивал снег будто в клубы пара. Будто в этот момент не было больше различий между холодом и жаром, между «внутри» и «снаружи».

Потом они легли на матрас в комнате Сильвера и начали трахаться. В этот раз все было по-настоящему: спонтанный прилив нежности и страсти, и когда он заканчивается, они отдыхают и начинают вновь, и никто из них не произносит ни слова.

ПРИЛОЖЕНИЕ N: СИЛЬВЕР БЛАГОДАРИТ ДИКА ЗА СВОЮ НОВООБРЕТЕННУЮ СЕКСУАЛЬНОСТЬ

Турман, Нью-Йорк

Четверг, 12 января 1995 года

Дорогой Дик,

это Шарль Бовари. Мы с Эммой живем вместе уже больше девяти лет. Всем известно, чем это чревато. Страсть становится нежностью, нежность – рыхлой. Секс свертывается до трепетной близости. Мы могли жить без него месяцами, а когда он случался, то был коротким, скомканным. Неужели желание меня покинуло? Или, может, дело в уязвимости, которая приходит вслед за близостью, я не знаю. Главным итогом стало то, что меня навсегда покинули блистательные стояки минувших дней.

Эмма часто советовала мне обратиться к сексологу. Было видно, что ей доставляла некое удовольствие сама идея отправить старого белого мужика в ремонтную мастерскую после того, как она годами подтачивала его наиболее естественные инстинкты.

С годами у Эммы появилось сильное желание переделать мою столь прославляемую в Нью-Йорке сексуальность во что-то менее фуколдианское и завладевающее, в нечто ограниченное, послушное, членосъеженное. И я поддавался. Мы с Эммой бросили вызов столетиям мужского превосходства и хуецарствия. И вот я распластан на кровати (пассивнее, чем полагалось женщинам), готовый к тому, что Эмма овладеет мной с помощью своего твердого члена желания. Но вскоре это перестало ее удовлетворять. Я не реагировал. (Ее подкаты никогда не казались мне достаточно искренними.) С этого-то и началась постепенная детумесценция моей некогда блистательной эрекции.

Секс стал коротким и каким-то ватным. Эмма, в начале заведенная проектом, теряла терпение из-за моих неуклюжих порывов. Мы все реже занимались сексом, делая вид, что это неважно. Наша дружба крепла, наша любовь росла, и секс заменяли более значимые социальные стремления: искусство, карьера, недвижимость. Конечно, порой подкрадывалась тревожная мысль, что пара без секса и не пара вовсе. И ровно в тот самый момент, Дик, когда мы убедили себя, что жизнь без секса лучше, ты предстал перед нами ангелом милосердия.

Поначалу влюбленность Эммы больно ударила по тому, что осталось от моего самолюбия (и именно благодаря тебе я готов признать, что самолюбие существует и оно важно; разве можно без него быть американцем?). Наша сексуальность проявилась в новом эротическом действии: мы начали писать тебе, Дик. Разве не все письма – это письма о любви? С тех пор как я начал писать тебе письма, Дик, я начал писать любовные письма. Я не знал того, что мои письма о любви были письмами к любви и что ими я робко пробуждал всю спящую мощь моих в общем-то подавленных эмоций.

Это долгая история, Дик, и я могу поделиться ею только с тобой. Любовь Эммы к тебе стала последним ударом по моей сексуальности. Я всегда знал, что как бы долго мы ни отрицали секс, в один прекрасный день он снова покажет свою мерзкую голову, как змея, и в каком-то смысле этой змеей оказался ты, Дик. Мой друг, то была эпоха табула раса: без желаний, без будущего, без секса. Но парадоксальным образом это крушение открыло новый спектр возможностей: Эмма, давно утратившая интерес к сексу, теперь мечтала о твоем хере, Дик, и это повышало вероятность возобновления. Если где-то есть Дики, а у Диков – члены, то один из них может достаться нам.

Это не просто секс-терапия. Я исповедуюсь тебе не с позиции кающегося – с зажатым между ног хвостом, смирившегося с ролью презренного грешника. Нет, наступила эпоха Возрождения, и имеет ли это какое-то отношение к тебе – вопрос спорный. Желание Эммы, направленное на нечто вне нас, помогло мне заново обрести желание. То, как это произошло, будем считать чудом. Оно вернулось внезапно, примерно неделю назад – дух секса, будто маленький римский божок коснулся каждой части моего тела, пробуждая в них святость желания. Будто завеса приподнялась и открылось новое поле человеческих возможностей.

Я могу заверить тебя, Дик, изменения во мне вызваны не одной только попыткой сравняться с твоей невероятной сексуальной мощью. Ты можешь называть это отрицанием и гордиться тем, как ты нас излечил. Но для этого, Дик, ты должен был бы вступить с нами хоть в какой-то контакт, а ты этого всячески избегал. Так что не торопись наделять себя чудодейственными сексуальными способностями, Христос Любви. Мы с Эммой создали тебя из ничего, или из очень малого, и, по правде говоря, это ты в долгу перед нами. Пока ты барахтаешься в своей обыденной жизни, мы сделали из тебя поистине могущественную икону эротической целостности.

Я посвящаю это письмо тебе, Дик, со всей своей

любовью, Шарль

* * *

Но секс с Шарлем не заменил Эмме Дика. Пока Сильвер разбирал свои рукописи и коробки, Крис обжилась в романтическом бреду, и это могло продолжаться не больше недели или около того. В следующий понедельник она согласилась привезти окна в Ист-Хэмптон; оттуда они с Сильвером должны были вылететь в Лос-Анджелес, чтобы он попал на посещение мастерских в «Арт-центре». Потом у Сильвера начнется работа в Нью-Йорке и они поселятся в Ист-Виллидже до мая.

Она почитала бульварный роман, сделала запись в дневнике, накарябала заметки на полях о своей любви к Дику в Сильверовом драгоценном экземпляре Хайдеггера Lа question de la technique[6]6
  «Вопрос о технике» (фр.).


[Закрыть]. Эта книга доказывала существование интеллектуальных корней у нацизма. Она назвала книгу La technique de Dick.

Время истекало. Она нуждалась в ответах и поэтому, как Эмма Бовари из Ионвиля, она нашла утешение в религии. Любовь к Дику помогла ей понять разницу между Иисусом и святыми. «Святых любишь за их деяния, – писала она ему. – Это люди, которые сами себя изобрели, они усердно трудились, чтобы достичь некоего блаженного состояния. Джордж Мошер, кучер лесовоза с Боуен-Хилл, – своего рода святой. Но Иисус – он как девочка. Ему не нужно ничего делать. Его любишь, “потому что он красивый”».