Текст книги "Средневековая Европа. От падения Рима до Реформации"

Это политическое образование чуть не рухнуло под натиском первой большой волны междоусобных войн, в 880–920-е годы, когда по всему Аль-Андалусу начали восставать местные политические деятели – один из них, Омар бен Хафсун (ум. в 917), претендовавший на вестготское происхождение, даже обратился в христианство (верный признак слабости владычества Омейядов). Однако Абд ар-Рахман III (912–961) быстро обратил эту волну вспять, разгромив почти всех новоявленных местных властителей и впервые связав свои владения единой налоговой системой. Поскольку ему приходилось противостоять экспансии и халифским притязаниям Фатимидов, в 929 году он объявил себя халифом и выстроил близ Кордовы новый дворцовый комплекс – Мадина аз-Захра, призванный производить впечатление на приезжих и успешно с этой задачей справлявшийся. Это был век наивысшего расцвета Аль-Андалуса, когда Альмерия развивалась как средиземноморский порт, а сложная экономика и материальная культура распространялись далеко за пределы столицы. В последние годы столетия аль-Мансур, могущественный хаджиб (майордом) халифа, управлявший государством в 981–1002 годах, пошел в наступление на северные королевства, разросшиеся за время первой междоусобицы, и разгромил их главные города, Леон и Сантьяго-де-Компостела. Казалось, что Аль-Андалусу теперь хватит сил поглотить весь полуостров[99]99
  Manzano, Conquistadores, 363–491; M. Acién Almansa, Entre el feudalismo y el Islam (1997) и уже упоминавшаяся ‘El final de los elementos feudales en al-Andalus’ (1998). О Мадина аз-Захра см.: A. Vallejo Triano, Madinat al-Zahra (2004).


[Закрыть].

Этого не произошло. После 1009 года никчемные наследники аль-Мансура позволили стране погрязнуть в междоусобной борьбе за престол. В 1013 году была разгромлена Кордова, в 1031 году упразднен халифат, и страна распалась почти на три десятка отдельных тайф (буквально «общин») с центрами в Толедо, Севилье, Валенсии, Гранаде и так далее. Как мы увидим в главе 8, это дало христианским королевствам возможность расширяться дальше и впервые превзойти военной мощью раздробленные теперь мусульманские эмираты, в чем те и убедились, когда Альфонсо VI Кастильский взял Толедо, ставший в 1085 году первой крупной территориальной потерей Аль-Андалуса. Это, впрочем, отнюдь не означало падения мусульманской Испании. Тайфы, долго считавшиеся признаком ее слабости, поскольку вели к раздробленности, на самом деле зачастую процветали как мелкие эмираты. В них сохранялась политическая и фискальная организация, сформированная при Абд ар-Рахмане III, и вырабатывалась сложная политическая культура. Богатством и интеллектуальной активностью они напоминали позднесредневековые итальянские города-государства, а в том, что им плохо удавалось защититься от превосходящих войск христианской Кастилии и затем от прибывших к ним же на помощь в конце 1080-х Альморавидов из мусульманского Марокко, они мало отличались от итальянских городов, вынужденных с 1490-х годов противостоять французам и немцам. Благодаря тайфам появился на свет один из самых интересных политических трактатов средневековой Европы «Ат-Тибьян» правителя Гранады Абдаллаха бен Зири (1073–1090), уступившего тайфу Альморавидам и впоследствии писавшего свое сочинение в марокканской ссылке. Трактат Абдаллаха – нечто среднее между «Государем» Макиавелли и «Я, Клавдий» Роберта Грейвза: автобиографическое повествование проигравшего правителя, чей политический успех начался и закончился восхождением на престол, однако достаточно умного, чтобы увидеть, где он оступился, и осмыслить свои ошибки. Его описание применяемого Альфонсо принципа «разделяй и властвуй» и вымогательство «платы за защиту» у соперничающих тайф, в результате разоряющее их всех, вошло в анналы. Об отступных деньгах Абдаллах знал из собственного горького опыта: сперва он отказался платить Альфонсо, но потом, когда Севилья заплатила тому больше, вынужден был откупаться повышенной суммой. Необычайным изяществом слога отличаются его замечания насчет следования советам – распространенная тема в литературе, посвященной управлению государством: «Я слушал собеседников ушами, когда следовало бы слушать разумом». Его рассуждения о том, почему он потерял власть (включая разбор причин, по которым его отвергла каждая из социальных прослоек Гранады), – образец запоздалой мудрости. Другого примера подобной практической рефлексии у политического деятеля европейская литература не увидит до XV века, как нам предстоит убедиться в главе 12[100]100
  A. T. Tibi, The Tibyān (1986): 87–92 об Альфонсо, 111–12 о советах, 124–55 о фиаско Абдаллаха, 152–3 о Гранаде. О тайфах в общем см.: M. J. Viguera Molins, Los reinos de Taifas (1994); D. Wasserstein, The rise and fall of the party-kings (1985).


[Закрыть].

После падения Толедо Аль-Андалусу удалось собраться с новыми силами под властью берберских династий – причем дважды, при Альморавидах (1086–1147), как мы только что видели, а затем, начиная с конца 1140-х годов, при Альмохадах. Лишь в 1212 году, когда Альмохадов разбили кастильцы, существование Аль-Андалуса действительно оказалось под угрозой, но даже после этого понадобилось почти 300 лет, чтобы он окончательно исчез с лица земли. В XII веке в значительной степени возродилась и присущая халифату Омейядов высокая культура. Интеллектуальная и образовательная среда, финансируемая Альмохадами, послужила почвой, в частности, для трудов по аристотелевской философии и других научных работ Ибн Рушда (ум. в 1198), который, под латинизированным именем Аверроэс, будоражил умы преподавателей Парижского университета в XIII веке[101]101
  Самые свежие данные см. в большом сборнике: P. Cressier et al., Los Almohades (2005).


[Закрыть]. Поддерживался этот уровень и в Гранадском эмирате, о чем свидетельствует дошедший до нас высочайший образец средневековой архитектуры – дворец Альгамбра XIV века.

Тем не менее на взлете, которым мы заканчиваем эту главу, Аль-Андалус удержаться не сумеет, каким бы триумфальным ни был разгон. Но этот этап подчеркивает, что в X веке Кордовский халифат вместе с Византией составляли пару самых эффективных политических образований Европы, и оба они опирались на систему налогообложения, не знающую современных им аналогов. В том столетии богатство и могущество тяготело к юго-западу и юго-востоку континента, что прекрасно сознавали оставшиеся посередине христиане-католики. Они восторгались Византией (иногда с примесью досады) и боялись Аль-Андалуса, но чувствовали мощь обеих держав. И когда Аль-Андалус все же распался, каждая из воюющих тайф сохранила политический уклад, сформировавшийся при халифате, благодаря моделям, заложенным на востоке в VII веке и усовершенствованным в дальнейшем Аббасидами и Фатимидами. Христианские королевства Кастилия, Арагон и Португалия, поделившие между собой завоеванные богатые земли, внакладе не остались.

Глава 4
Эксперимент Каролингов
750–1000 гг.

Амбиции Каролингов уже больше четверти века будоражат умы историков: именно эта династия предприняла масштабную попытку пересмотра политики всего Средневековья. В определенном смысле действовать с размахом было на самом деле легче: Франкская империя Карла Великого (768–814) и его сына Людовика Благочестивого (814–840) существенно превосходила размерами любое другое политическое образование средневековой Европы, поскольку включала в себя территории современной Франции, Германии и Нидерландов, частично захватывая северную Италию, Каталонию и Австрию. Это не значит, что политические начинания, которые мы наблюдаем у ряда западноевропейских государств после 1200 года, были менее радикальными: достаточно вспомнить, например, инновационные политические институты североитальянских городов XIII века или гуситов в Богемии (Чехии) XV столетия. Однако эти преобразования были фрагментарными и мелкомасштабными. Не стоит, однако, думать, будто каролингские правители и знать сознавали, к чему ведут их действия. Свою задачу они видели в основном как нравственную, даже теологическую, черпая императивы из глубины веков (образцами для подражания Каролингам служили библейский Израиль и христианская Римская империя), и избранные ими политические методы имели не менее давнюю историю – Каролинги просто пытались соответствовать. Да, нередко их постигали неудачи, поскольку политические амбиции и чаяния слишком многих участников, включая самих моралистов, были слишком своекорыстными, жестокими и порочными: как нередко бывало в истории, грандиозный замысел обычно разбивался о сиюминутные политические задачи. Но, несмотря на это, понимать мотивы Каролингов необходимо, поскольку они действительно пытались создать нечто новое, пусть неосознанно, причем на основе, довольно сильно отличавшейся от той, которой располагал любой более поздний государственный строй. В дальнейших главах именно с правлением Каролингов станут сравниваться другие страницы будущей западноевропейской истории, поэтому его нужно проработать тщательно. Кроме того, этот период хорошо документирован; если о Меровингах нам известно больше, чем о других западных постримских королевствах, то о Каролингах мы знаем еще больше, чем о Меровингах. Наш интерес к ним, как видно, не праздный, тем более что применительно к Франкскому королевству мы выйдем за рамки основного каролингского периода, заканчивающегося 887 годом, и рассмотрим также образовавшиеся после его распада государства X века.

Начнем с краткого экскурса в политику VIII–IX веков, а затем, прежде чем перейти к идеологии, которой руководствовались Каролинги, посмотрим, как протекало их правление[102]102
  Лучшее пособие по Каролингам на данный момент – M. Costambeys et al., The Carolingian world (2011). До этого классикой была R. McKitterick, The Frankish kingdoms under the Carolingians, 751–987 (1983), с собранием статей в NCMH, vol. 2. Историографический обзор см. в: M. de Jong, ‘The empire that was always decaying’ (2015); о ключевых подходах – S. Airlie, Power and its problems in Carolingian Europe (2012). О правлении Карла Великого в общем – J. Story, Charlemagne (2005). Общую политическую канву, которая будет упоминаться далее, см. во всем вышеперечисленном.


[Закрыть]. Карл Мартелл, майордом, получивший власть над Франкским королевством в 710-х годах, положил начало завоеваниям, которыми для Каролингов характеризовался VIII век, как мы видели в главе 2. Он же стал основоположником династии, которую более поздние средневековые авторы назвали в его честь. Номинально он по-прежнему правил от имени меровингских королей, однако к тому времени действительной властью они уже не обладали, и в промежуток с 737 года до своей смерти в 741 году Карл даже не позаботился возведением на трон нового монарха. Точно так же поступили двое его сыновей, Пипин III и Карломан I, наследовавшие Карлу как майордомы, но уже к 751 году Пипин, оставшийся единовластным правителем, счел возможным короноваться самому. Однако, как ни ослабли Меровинги, их правление насчитывало 250 лет, и династия обладала сакральностью, качеством трудноуловимым, но требующим с ним считаться, поэтому коронация по сути представляла собой переворот. Пипин и его наследники старательно маскировали это обстоятельство – равно как и их летописцы. Не исключено, что согласие заранее дал сам папа римский; вполне вероятно, что помазание Пипина архиепископом Майнца Бонифацием поддержала знать. Однако достоверно известно, что папа Стефан II (752–757), прибывший во Франкское государство в 754 году просить Пипина о помощи в отражении атаки лангобардов (первый случай появления папы римского к северу от Альп), собственноручно миропомазал Пипина. Процедура эта была для франков беспрецедентной – хотя у вестготов прежде обряд помазания применялся[103]103
  Общие сведения см. в: M. Becher and J. Jarnut, Der Dynastiewechsel von 751 (2004).


[Закрыть]. Он определил характер последующей политики Каролингов, поскольку без поддержки Церкви они оставались бы обычным знатным родом, пусть и самым выдающимся во Франкской державе. Религиозная подоплека сохранилась и в дальнейшем; церковные соборы созывали еще Пипин и Карломан в 740-х годах, эта практика продолжилась и в 750-х, и в следующем столетии.

Карл Мартелл совершал военные походы почти ежегодно – точно так же поступали его сыновья, и до смерти Пипина Каролинги успели завоевать большинство основных независимых областей, когда-то находившихся под властью Меровингов. Карл Великий, сын Пипина, к 771 году оставшийся единовластным правителем, действовал с еще большим размахом. В 773–774 годах он молниеносно захватил лангобардскую Италию, однако в сражениях с саксами на северной границе такой же стремительной победы добиться не удалось. На то, чтобы покорить их и силой обратить в христианство, ушло 12 лет – с 772 по 804 год. (Саксов трудно было победить именно в силу их раздробленности – с той же проблемой сталкивались и римские императоры в северных кампаниях столетия назад; однако саксы обеспечили франкам возможность непрерывных военных учений.) В 787 году Карл Великий вторгся в Баварию, последнюю из когда-то принадлежавших Меровингам земель, и взял ее без боя. Затем франкская армия двинулась дальше на восток и в 795–796 годах атаковала аварскую столицу на территории нынешней Венгрии. Хотя аваров подчинить не удалось, франки неслыханно обогатились за счет трофеев – сами авары, вероятно, добыли их во время набегов на Византию. Карл Великий предпринял поход и в Испанию, но наступление на Аль-Андалус оказалось предприятием гораздо более сложным, и тем не менее к 801 году на землях вокруг Барселоны надежно утвердилась власть франков. В общем и целом к 804 году, когда закончилась масштабная завоевательная кампания, владения франкского короля увеличились вдвое со времен Карла Мартелла и границы оставались нерушимыми. Это была уже империя, а не королевство, поэтому современные историки подчеркивали, что в 800 году папа римский короновал Карла Великого именно как императора, и, хотя на самом деле никакой кардинальной перемены не произошло, носить этот титул и ему, и его наследникам, несомненно, было лестно[104]104
  См., например: Costambeys et al., The Carolingian world, 160–70.


[Закрыть].

В 790-х Карл Великий выстроил себе новую резиденцию в Ахене. К 814 году, когда престол унаследовал единственный из его оставшихся в живых сыновей Людовик Благочестивый, Ахен превратился в настоящую столицу. Людовик сделал его своим основным оплотом – там он разрабатывал кампании, оттуда руководил империей. К тому времени приграничная война свелась к охране рубежей, но Людовик создал на востоке, от Балтики до Адриатики, обширную буферную зону из племен-данников, в большинстве своем славяноязычных, и мог быстро мобилизовать войска, как в 817 году, когда подавлял мятеж, поднятый его племянником, королем Италии[105]105
  Об армии см.: F. L. Ganshof, The Carolingians and the Frankish monarchy (1971), 267. Об Ахене см. J. L. Nelson, Aachen as a place of power (2001) и J. R. Davis, Charlemagne’s practice of empire (2015), 322–35; для меня они предпочтительнее скептической R. McKitterick, Charlemagne (2008), 157–71.


[Закрыть]. Тихими выдались 820-е годы – пик правления Людовика, а в 830-х вновь начались бури: именно тогда ему пришлось бороться с двумя крупными восстаниями (830-го и 833–834 годов), организованными тремя его старшими сыновьями – Лотарем, Пипином и (в 833 году) Людовиком Немецким. Второе из восстаний обернулось для императора временной потерей власти. Эта смута – классический пример того, как политическая идеология Каролингов функционировала на практике, и мы к ней еще вернемся. В конце десятилетия Людовик вернул себе власть и без помех передал ее трем оставшимся наследникам (умершего Пипина сменил младший сын Людовика Карл Лысый), которые после непродолжительной междоусобицы 841–842 годов в 843 году официально разделили франкские земли по Верденскому договору.

Для Каролингов, как когда-то и для Меровингов, раздел земель был в порядке вещей: такие разделы уже проводились в 741 и 768 годах. То же самое произошло бы и в 814 году, если бы оставались в живых братья Людовика. В 843 году Лотарю (840–855) как старшему из братьев и уже соправителю императора отошли центральные земли вокруг Ахена и узкая полоса, связывавшая его владения с политическим оплотом в Италии. Людовику (840–876) досталось Восточно-Франкское королевство – то есть в основном земли к востоку от Рейна, а Карлу (840–877) – Западно-Франкское, примерно соответствующее двум третям нынешней западной Франции. Затем каждый из них троих делил земли уже между своими сыновьями. Это вело к раздробленности, и Каролинги всегда беспокоились, как бы наследников не оказалось слишком много. Они исключали наследников по женской линии и бастардов, получавших по этой причине некоролевские имена, такие как Гуго или Арнульф. (Из-за скудного набора королевских имен у Каролингов в ходу были прозвища, как правило присваивавшиеся монарху при жизни или вскоре после смерти.) Однако в результате им пришлось столкнуться с противоположными проблемами – когда слишком многие представители династии умирали, не оставив законного наследника мужского пола. К концу 870-х годов Каролингам грозил уже не избыток наследников, а нехватка, и в 876–884 годах все королевства унаследовал единственный законнорожденный взрослый представитель династии король-император Карл Толстый. Однако вернуть централизованную власть времен Людовика Благочестивого ему было нелегко. После 843 года в основных королевствах сложились отдельные политические образования (в Италии, где еще со времен завоевания Карлом Великим почти непрерывно правили собственные короли, это произошло еще раньше), поэтому претендующему на единовластие монарху пришлось разбираться с ними по очереди. Карлу на это времени не хватило; в 887 году он был свергнут собственным племянником Арнульфом – незаконнорожденным, как ни парадоксально[106]106
  О Карле Толстом см.: S. MacLean, Kingship and politics in the late ninth century (2003) – очень воодушевляющее чтение.


[Закрыть]. После этого, как мы еще увидим далее, каждое королевство развивалось по-своему.

Начало этим разным путям развития уже было положено. Италия, особенно при сыне Лотаря Людовике II (840–875), была самой централизованной: относительно небольшие размеры позволяли королю придерживаться принципов «всепроникающего» правления, характерного для лангобардского прошлого. Сложнее всего поддавалось централизации Восточно-Франкское королевство, поскольку оно почти никогда не было римским и связи в нем были налажены плохо: в него входили те области Франкии, где идеологические преобразования Каролингов приживались хуже всего – однако оно обладало наибольшей военной мощью, поскольку Людовик Немецкий поддерживал боеготовность в войсках за счет постоянных приграничных войн, не в последнюю очередь с Моравией, набирающим силу королевством на территории современной Чехии. Наибольшим вниманием историков пользуется Западно-Франкское королевство при Карле Лысом. Его правление лучше всего документировано, а сам он отличался наибольшими политическими амбициями, однако в военном отношении это королевство было слабейшим из трех, так как постоянно подвергалось набегам скандинавов-викингов с моря (см. главу 5), начавшимся в 830-х и продолжавшимся почти непрерывно до 880-х годов[107]107
  Об Италии – G. Tabacco, The struggle for power in medieval Italy (1989) (базовый синтез истории средневековой Италии), 109–36; G. Albertoni, L’Italia carolingia (1997); F. Bougard, La cour et le gouvernement de Louis II (840–875) (1998). Восточно-Франкская держава – E. J. Goldberg, Struggle for empire (2006). О Карле Лысом – J. L. Nelson, Charles the Bald (1992).


[Закрыть]. Людовик II мог утверждать в письме византийскому императору Василию I, что империя по-прежнему едина, поскольку правители Каролинги принадлежат к одному роду[108]108
  MGH, Epistolae, vol. 7 (1928), 386–94, at 388–9.


[Закрыть], и во многом он был прав: Верденский договор, как и предыдущие разделы земель, не предполагал постоянства и окончательности – о чем свидетельствует наследование престола Карлом Толстым. Однако взаимовыручки между братьями и кузенами (в борьбе с викингами, например) было мало. Наоборот, как и следовало ожидать, время от времени вспыхивали войны: например, в 858 году Людовик Немецкий пытался захватить Западно-Франкское королевство, а Карл Лысый в 876 году напал на Восточно-Франкское. После 887 года в королевствах-преемниках правителями становились в основном не Каролинги, поэтому границы сохраняли постоянство.

Утверждают, что трудности у Каролингов начались вскоре после того, как перестала расширяться их империя, поскольку отсутствие постоянных военных побед поколебало верность аристократии королю. Но дело было не в этом. Мятежи знати против Карла Великого были характерны для 780–790-х годов, не позже, а против Людовика и его наследников почти во всех случаях выступали его августейшие братья и сыновья. Поддержка королевских повстанцев знатью крайне слабо вяжется с масштабным недовольством политикой Каролингов как таковой[109]109
  T. Reuter, Medieval polities and modern mentalities (2006), 251–67 – о проблемах империи в постэкспансионистский период; R. McKitterick, Perceptions of the past in the early middle ages (2008), 63–89, and Davis, Charlemagne’s practice of empire, 135–57 – о мятежах 780–790-х.


[Закрыть]. Наоборот, франкской аристократии, особенно старинным знатным родам, владевшим обширными землями в самом сердце королевства – нынешней северной Франции, Бельгии и западной Германии, – очень много досталось от королевских щедрот за столетие завоеваний и после, так что в их верности Каролингам, по крайней мере в общем смысле, сомневаться не приходилось. В знак милости от короля можно было рассчитывать на пожалования в виде земель и должностей (сюда включались монастырские и королевские земли и даже власть над самими монастырями). Пожалования не всегда были пожизненными и не всегда наследовались, однако на практике приближенный, сохранявший верность королю, мог надеяться передать их своим сыновьям, как и должность, пусть и не обязательно на том же месте. В результате знатные семейства расселялись очень широко, как, например, род, который мы называем Гвидонидами, происходивший из окрестностей Майнца на Рейне. К 840-м годам в нем имелись графы и герцоги, владевшие землями как в устье Луары, так и в центральной Италии за тысячу километров оттуда. Гвидониды действительно могли представлять угрозу для каролингских правителей, однако сохранить такой уровень власти вне хотя бы частично сплоченной империи им бы не удалось, и они это знали[110]110
  О Гвидонидах – Le Jan, Famille et pouvoir, 95–6, 250–1. О каролингской знати в общем – G. Tellenbach, Königtum und Stamme in der Werdezeit des Deutschen Reiches (1939), 42–55; K. F. Werner, ‘Important noble families in the kingdom of Charlemagne’ (1975); Goetz, ‘“Nobilis” ’; Le Jan, Famille et pouvoir, 401–13; S. Airlie, ‘The aristocracy’ (1995); Costambeys et al., The Carolingian world, 271–323. Более полную библиографию о знати / правящем классе см. в гл. 2 п. 26.


[Закрыть].

Богатыми землевладельцами и короли, и знать – как светская, так и духовная – были еще при Меровингах, но теперь их богатство умножилось. Наряду с этим росла экономическая активность на франкских землях, особенно коренных – в северных областях, между Рейном и Сеной. (В каролингской Италии такой активности не наблюдалось, и аристократия, как свидетельствуют исторические данные, была не такой богатой.) Отчасти этот рост мог иметь более широкие предпосылки; по некоторым признакам в IX веке население Европы в целом начало постепенно увеличиваться, хотя этот фактор обретет значение лишь в последующие века, как мы увидим в главе 7. Однако немалую роль здесь сыграла и интенсификация возделывания земель. В IX веке особенно активно осваивали свои угодья некоторые крупные землевладельцы, в частности северные монастыри, тщательно документировавшие процесс в полиптихах, специальных описях земель и доходов с них. Эти описи гораздо подробнее любых аналогов, которые имеются у нас применительно к Европе до XIII века. По крайней мере, церковные землевладельцы, как и короли, заботились о том, чтобы систематизировать получение дохода со своей собственности. Излишки они продавали – скорее всего, чтобы покупать что-то взамен: имеющиеся письменные источники говорят о наличии сети рынков во Франкской державе IX века, а также о том, что вино и ткани перевозились на достаточно дальние расстояния. Это подтверждают и археологические находки: широко распространялись не только монеты и искусно сработанные гончарные изделия, но и более специализированный товар, например стекло и базальтовые жернова из Рейнской области[111]111
  См. в первую очередь: J.-P. Devroey, Puissants et misérables (2006); также уже упоминавшуюся ‘Économie rurale et société dans l’Europe franque (VIe – IXe siècles) ’ (2003) (267–96 о богатстве знати); P. Toubert, L’Europe dans sa première croissance (2004), 27–115, 145–217; O. Bruand, Voyageurs et marchandises aux temps carolingiens (2002); McCormick, Origins, 639–69; A. Verhulst, The Carolingian economy (2002). Классическая работа на эту тему – G. Duby, The early growth of the European economy (1974) – была слишком пессимистичной.


[Закрыть]. На Рейне одни города, такие как Кёльн, сохраняли статус важных центров торговли, а другие, например Майнц, развивались в этом направлении. Не меньшее значение имел и расцвет портов на франкском побережье, таких как Дорестад в дельте Рейна близ современного Утрехта. Активная торговля шла на международном уровне – аналогичные порты имелись в Англии и Дании[112]112
  О Майнце – E. Wamers, Die frühmittelalterlichen Lesefunde aus der Löhrstrasse (Baustelle Hilton II) (1994); M. Innes, State and society in the early middle ages (2000), 96–9 – в центре внимания Рейнская область. О портах – H. Clarke and B. Ambrosiani, Towns in the Viking age (1995), общий обзор; более широкий контекст см. в первую очередь в: C. Loveluck, Northwest Europe in the early middle ages, c. AD 600–1150 (2013); классика по этой теме – R. Hodges, Dark age economics (2012); R. Hodges and D. Whitehouse, Mohammed, Charlemagne and the origins of Europe (1983).


[Закрыть]. (И именно этими путями прибывали к франкам викинги.) В этот период экономическая активность дает представление о спросе – а значит, и достатке – в первую очередь высшего сословия, и все же средоточие подобной активности в северной части Франкской державы о чем-то да говорило. И это вело к дальнейшему усилению политического протагонизма того периода.

Необходимым условием политического признания для любого аристократа или церковного иерарха было участие в созываемых королем съездах. Не участвующего могли счесть врагом – или, хуже того, пустым местом. Приезжать полагалось с подарками – настолько щедрыми, что во времена Карла Великого преподнесенных в дар лошадей приходилось клеймить, обозначая, кем они были подарены. Значение собраний не только не снизилось, а, пожалуй, даже повысилось по сравнению с меровингским периодом; крупные государственные вопросы решались на placitum generale – съездах, проводившихся дважды в год в разных городах основных франкских земель (и отдельно в Италии) и собиравших крупнейшую светскую и духовную знать. Там же разрешались и политические конфликты каждого царствования: так, Людовик Благочестивый предпочел публично покаяться на съезде в Аттиньи в 822 году в причастности к ослеплению и последующей смерти взбунтовавшегося короля Италии Бернарда, чтобы подвести черту под своим скандальным поступком. Таким образом, собрания помогали не только франкской знати снискать расположение короля, но и королю узаконить свою власть. Как и в предыдущие столетия, они по-прежнему служили для принародной – «публичной» – демонстрации королевской власти и деяний (ярким примером служит пресловутое покаяние Людовика Благочестивого в Аттиньи), пусть даже этот «народ» был представлен исключительно тонкой прослойкой высшей знати[113]113
  Общие сведения см. в: G. Tellenbach, ‘Die geistigen und politischen Grundlagen der karoling-ischen Thronfolge’ (1979), особ. 249–53; J. L. Nelson, How the Carolingians created consensus (2009); P. Depreux, Lieux de rencontre, temps de négotiation (1998), 213–31; T. Reuter, Assembly politics in western Europe from the eighth century to the twelfth (2001); S. Airlie, Talking heads (2003), 29–46; R. Le Jan, Les céremonies carolingiennes (2015). О лошадях см.: J. L. Nelson, The settings of the gift in the reign of Charlemagne (2010), 143; об Аттиньи и публичном покаянии см.: M. de Jong, What was public about public penance? (1997), особ. 887–93.


[Закрыть]. Слово «публичный» здесь заимствовано из исторических текстов, поскольку у Каролингов publicus используется часто и относится (кроме прочего) к судебным собраниям, placitum, и в более общем смысле к res publica, подразумевавшему нечто приближенное к нашему понятию государства. Короли и их верховные сановники прилагали все усилия, чтобы удержать полемику на этих собраниях в цивилизованных рамках, однако важно сознавать, что полемика действительно имела место и непопулярные мнения действительно высказывались – примером тому отличавшийся прямолинейностью архиепископ лионский Агобард (ум. в 840), своей речью против владения церковной землей мирянами вызвавший сильное негодование на том же съезде в Аттиньи. На более мелких placitum – собраниях fideles, самого узкого круга приближенных короля, – споры нередко возникали бурные, однако последнее слово оставалось за королем. В противном случае – как в примере с Людовиком Благочестивым в 833 году, к которому мы сейчас подойдем, – им приходилось очень туго[114]114
  О «публичности» см., например: H.-W. Goetz, Die Wahrnehmung von “Staat” und “Herrschaft” im frühen Mittelalter (2006); Y. Sassier, L’utilisation d’un concept romain aux temps carolingiens (1988), где рассматривается раннесредневековое значение понятия «res publica». Об Агобарде см.: M. de Jong, The penitential state (2009), 142–3.


[Закрыть].

Еще раз подчеркну, что знать в основном вращалась на королевской орбите, поскольку альтернативы пока были не столь заманчивы, как в более поздние столетия. Как и применительно к эпохе Меровингов, мы не располагаем свидетельствами об отмежевании сеньоров – то есть о наличии земель под властью одного хозяина, который пользовался бы там безоговорочным господством, а жители состояли бы у него в подданстве, и потому данная территория могла служить ему автономным оплотом. Ни один из трех политических центров Гвидонидов, в частности, такой автономией не располагал – даже издавна находившееся под их властью герцогство Сполето в центральной Италии, – поскольку назначением по-прежнему ведал король и земельного держания можно было лишиться. Как и прежде во Франкской державе, политическая власть аристократа не имела постоянного территориального сосредоточения, так как приближенный к королю мог получить дополнительные земли где угодно – а после 843 года, когда соперничающие короли пытались заручиться исключительной поддержкой подданных, мог с такой же вероятностью какие-то владения потерять. Так, например, в противостоянии Людовика Немецкого и Карла Лысого в 858 году некоторые члены династии Вельфов, состоявшие в родстве со второй супругой Людовика Благочестивого Юдифью и положившие начало одному из влиятельнейших родов Европы классического Средневековья, поддержали Карла и лишились своих владений в Восточно-Франкском королевстве – что обернулось для семьи расколом[115]115
  B. Schneidmüller, Die Welfen (2000), 58–72.


[Закрыть]. У каждого аристократа (в том числе, к тому времени, аббата или епископа) имелась дружина, состоявшая из присягнувших ему на верность как сеньору. Войска Каролингов формировались в первую очередь из таких личных дружин. Отношения вассального подчинения были для той эпохи основополагающими. Однако каждый свободный мужчина также приносил клятву верности королю – в 802 году Карл Великий составил особенно подробный текст присяги, – и король действительно считал присягнувших «своими» – в той же степени или в большей, чем людьми их непосредственного сеньора. Когда, например, в 860-х годах епископ Ланский Гинкмар отнял земли у недостаточно верных подданных, те обратились с жалобой к самому Карлу Лысому[116]116
  C. West, Lordship in ninth-century Francia (2015), о епископе Ланском Гинкмаре, а также см. более подробный анализ там же, в Reframing the feudal revolution (2013), 19–105. О 802 годе (MGH, Capitularia (1883–97), n. 33, cc. 2–9) и клятвах в целом см.: M. Becher, Eid und Herrschaft (1993).


[Закрыть]. У воинов, самых состоятельных свободных мужчин в любой местности, могло быть сразу несколько благодетелей. Эйнгард (ум. в 840), биограф Карла Великого и крупная фигура при дворе унаследовавшего трон Людовика Благочестивого, располагавший обширным кругом благодетелей, писал архиепископу Майнца Рабану Мавру об одном из людей Рабана, Гундхарте, которого местный граф призвал в дружину, вероятно в Рёнском регионе центральной Германии. Однако, поскольку с графом он находился в состоянии кровной вражды, сражаться под его началом было бы смерти подобно. Гундхарт собирался отказаться, выплатив отступные за отказ от несения военной службы, и Эйнгард просил Рабана дать свое согласие. Таким образом, Гундхарт был связан обязательствами перед королем – через графа; перед своим собственным сеньором Рабаном; перед своим родом (отсюда и кровная вражда); но при этом у него имелся еще один совершенно отдельный благодетель в лице Эйнгарда[117]117
  Einhard, Epistolae, n. 42, in MGH, Epistolae, vol. 5 (1889), 131; см.: Innes, State and society, 129–30, 146–7. Лучше всего семья среднего землевладельца в центральной Италии показана у L. Feller et al., La fortune de Karol (2005).


[Закрыть].

Такой разветвленный вассалитет был у франков в порядке вещей – что не давало какому-либо из сеньоров укрепить свою автономию. К тому же при Каролингах сохранялась система публичных судов, куда могли обращаться даже крестьяне: известно несколько случаев, когда они пытались призвать к ответу своих господ, и есть свидетельства того, что при определенных обстоятельствах, если им удавалось дойти до короля или заручиться чьим-то покровительством, они могли и выиграть[118]118
  О редких победах крестьян см.: C. Wickham, Space and society in early medieval peasant conflicts (2003), 560, и (о вмешательстве государя) MGH, Formulae (1886), 293, 324–5; о последнем см.: Costambeys et al., The Carolingian world, 267. Ценные материалы о крестьянском обществе и правосудии при Каролингах на окраине Бретани см.: W. Davies, Small worlds (1988).


[Закрыть]. Эта общественная активность на местах также затрудняла укрепление личной власти. Недавние научные исследования некоторых регионов в эпоху Каролингов и первые годы после нее выявили наличие местных общин с достаточно сложным социальным укладом, которые единовластному господину нелегко было подчинить[119]119
  В дополнение к литературе, приведенной в п. 11, 15, 16, 17, см., например: P. Bonnassie, La Catalogne du milieu du Xe à la fin du XIe siècle (1975–76); J. Jarrett, Rulers and ruled in frontier Catalonia, 880–1010 (2010); T. Kohl, Lokale Gesellschaften (2010); Costambeys, Power and patronage; P. Toubert, Les structures du Latium médiéval (1973); L. Feller, Les Abruzzes médiévales (1998); Gasparri and La Rocca, Carte di famiglia.


[Закрыть]. Разумеется, здесь мы имеем дело с военизированной знатью, по определению стремившейся к тому, чтобы подчинять и добиваться желаемого силой. Крупные землевладельцы, как светские, так и духовные, к тому времени существенно – и зачастую незаконно – расширили свои угодья за счет владевших землей крестьян. Эта практика распространилась в VII веке, и в IX столетии процесс завершился, как следует из отраженных в каролингских законах жалоб[120]120
  Wickham, Framing, 573–88; E. Müller-Mertens, Karl der Grosse, Ludwig der Fromme, und die Freien (1963), 97–111. Costambeys et al., The Carolingian world, 263–8 – более оптимистичный взгляд.


[Закрыть]. Одной из областей, где крестьян обирали и притесняли сильнее всего, в этот период была Саксония. После завоевания ее франками и саксонская верхушка, и пришлая франкская светская и духовная знать стремительно подчиняли себе крестьян-собственников. Во время смуты 841–842 годов на этой почве вспыхнуло так называемое восстание «Стеллинга» – самый крупный из крестьянских бунтов за все Средние века до конца XIII столетия, – жестоко подавленное в 843 году Людовиком Немецким[121]121
  E. J. Goldberg, Popular revolt, dynastic politics and aristocratic factionalism in the early middle ages (1995).


[Закрыть]. Это, несомненно, крайний случай, однако областей, де-факто находившихся в чьем-то продолжительном единовластном подчинении, действительно хватало. И тем не менее эти земельные держания не были оплотами, дающими гарантированную опору, а если кому-то из знати и приходилось ее искать, то лишь угодив в опалу. Им необходим был королевский двор, и они с готовностью участвовали в любых королевских политических начинаниях.

При Карле Великом у нас появляются первые надежные данные о практических мерах, с помощью которых франкские короли пытались удержать свою огромную империю под контролем. При Людовике Благочестивом свидетельств становится больше, и число их продолжает расти при его сыновьях. Один из методов можно охарактеризовать как гибкое единство: над каждой областью стоял граф, аристократ, зачастую присланный из других мест, который вершил правосудие и командовал войсками (а это, как мы помним, два «кита» государственного управления). На границах создавались более военизированные провинции – марки. На местных судебных собраниях (placita) распространенной практикой стало избирать скабинов, представителей местной верхушки, которые вершили суд от имени графа. Правда, нововведением это не назовешь: такие представители существовали повсюду и прежде, это было, скорее, упорядочение. Графы определенно виделись проводниками королевской власти: в поэме 834 года Людовика Немецкого воспевают, вознося хвалу судебной деятельности графа одной из областей Баварии по имени Тимо: «Ваш, блистательного короля, граф и наместник, защищавший правых ‹…› ненавистный ворам и омерзительный разбойникам, тот, кому претили распри и кто вершил правосудие»[122]122
  MGH, Poetae, vol. 2 (1884), 120–4; см.: W. Brown, Unjust seizure (2001), 1–5, 206–9 (я использую его перевод).


[Закрыть]. Судьями – а также управой на графов – выступали и епископы, в том числе в таких регионах, как Италия, где до того они в светских делах почти не участвовали. При Карле Великом и его преемниках королевские представители, называемые missi (лат.), посланцы – как правило, граф и епископ в паре – в качестве выездной судебной инстанции разбирали жалобы на местных графов и устраивали собственные слушания. После 802 года на большей части империи каждой такой паре был отведен отдельный округ. Однократные поручения от имени короля давались и другим представителям местной власти – нередко с письменными наставлениями, как следует из переписки. Эти совмещающиеся роли, как называет их Дженнифер Дэвис, не выстраивались в иерархию, однако в совокупности формировали систему сдерживания – иногда успешного – коррупции и злоупотребления властью. А еще они отсылали к королю, за которым оставалось решающее слово в любом споре. У нас имеется собрание письменных ответов Карла Великого одному из missi, советовавшемуся с королем по ряду юридических вопросов – касавшихся, например, социального статуса и незаконных пошлин (читайте закон, раздраженно отвечал король, и только в том случае, если он молчит на этот счет, выносите дело на рассмотрение placitum generale). Графы, разумеется, не всегда судили честно – в источниках фигурирует немало жалоб, свидетельствующих о практике подкупа с целью гарантировать принятие решения в свою пользу (мы бы назвали это взяточничеством). Впрочем, коррупции были подвержены и missi: из имеющихся записей следует, что одни государевы посланцы вынуждены были исправлять злоупотребления других, своих предшественников; попадаются и намеки на тайный сговор между разными «инстанциями». Лишиться земельного держания графу за такое случалось редко – как правило, подобная кара грозила за участие в восстании или другие проступки аналогичного характера[123]123
  K. F. Werner, Missus-marchio-comes (1980); Davis, Charlemagne’s practice of empire, esp. 47–127, 293–8; P. Fouracre, Carolingian justice (1995) – прагматический взгляд на злоупотребления судей; Bullough, ‘Baiuli’ in the Carolingian ‘regnum Langobardorum’ and the career of Abbot Waldo (+813) (1962), 630–1 – о missi, расследующих злоупотребления предшественников; A. Krah, Absetzungsverfahren als Spieglbild von Königsmacht (1987), 7–88 – о новых случаях смещения графов до 840 года (почти половина приходится на смуту начала 830-х). MGH, Capitularia, n. 58 об ответах Карла Великого; Paschasius Radbert, Epitaphium Arsenii (1900), 1.26 – о сговорах; MGH, Epistolae, vol. 5, 277–8, and Einhard, Epistolae, nn. 20–21, и далее 120–1.


[Закрыть]. Но введенная Каролингами систематическая инспекция одних представителей государственной власти другими пресекала наиболее дерзкое беззаконие или поползновения создать себе оплот где-нибудь на окраине империи, притом что окраины к тому времени действительно отдалились от центра. В конце концов о злоупотреблении становилось известно, и следовали, пусть и с отсрочкой, ответные меры.