Текст книги "Скандал в личной жизни"

Глава 15

Клементина остановилась в дверях бара, сигаретный дым впитывался в одежду и волосы, мужчины улыбались ей и, проходя мимо, подходили слишком близко. Она сжала кулаки, стараясь побороть образ. Его лица и ужас, постепенно возникавший при этом. Высоко подняв голову, она напомнила себе, почему она здесь. Она увидится со своим отцом. Ради него она согласна вечно стоять здесь.

Клементина не видела отца четырнадцать лет, с десяти лет. Как долго! Сердце разрывалось от тоски при мысли о том, как много значили бы они друг для друга в это время, сколько сумели бы сделать вместе. Их разрыв тяжким камнем постоянно давил на нее, но с тех пор, как она два с половиной года назад переехала в Лос-Анджелес, Клементина сильнее, чем когда-либо раньше, старалась отыскать его след. Она звонила старым друзьям, заходила в библиотеку и рылась в телефонных справочниках каждого городишка, надеясь увидеть его имя. Она ничего не могла с собой поделать. Она смогла быть собранной на прослушиваниях, холодной и непреклонной для мужчин, приближавшихся к ней. Но когда она думала о Дюке, все ее притворство исчезало. Какая-то связь образовалась в те далекие годы, когда он был похож на бога, а ее убеждения еще не сформировались, и Клементина до сих пор не могла порвать эту связь.

Она всегда чувствовала, что у отца есть ключ к ее душе, ответ, почему она стала такой, какая есть. Шло время, успех приближался медленно, если вообще приближался, а воспоминание о насилии не тускнело в ее памяти, и образ Дюка появлялся перед Клементиной все чаще и чаще, пока, наконец, она не могла думать ни о чем другом. Если бы она могла хоть увидеть его, все стало бы прекрасно. Возродилась бы ее вера в любовь. Клементина всем сердцем верила в это.

Однако отыскать отца казалось безнадежным делом до тех пор, пока старый сосед из Денвера не упомянул, что слышал от приятеля, будто бы Дюк в Лас-Вегасе. Клементина снова помчалась в библиотеку, схватила самый последний телефонный справочник из Лас-Вегаса и, чудо из чудес, нашла там имя отца. Ей оставалось только убедить его встретиться с ней.

Первый раз, когда она позвонила ему, Дюк держался подозрительно и настороженно, колебался, как будто ему звонила не дочь, а агент по продаже товаров по телефону. Она сказала:

– Дюк, это я, Клементина, – и он не мог придумать, что сказать в ответ.

– Я скучала по тебе, – неуверенно продолжала Клементина. – Я проследила твои передвижения до Лас-Вегаса и…

– Тебе что-нибудь нужно? – спросил он. – Денег, чтобы дать тебе, у меня нет.

Горький вздох вырвался из груди Клементины, она боролась с подступающими слезами. Почему всегда так получается? Почему, когда она любит кого-то так сильно, что чуть ли не сходит с ума, он совершенно не испытывает к ней любви? Почему люди, без которых она легко может обойтись, любят ее? Почему невозможно любить того, кого надо, и тогда, когда надо?

– Я только хочу увидеть тебя, – сказала она. – Сейчас я живу в Лос-Анджелесе. Я надеялась, что ты сможешь заехать навестить меня.

Дюк придумал какую-то отговорку, сейчас она даже не могла вспомнить, какую. Клементина подошла к бару и села на табурет. Она заказала стакан белого вина и закурила одну из немногих сигарет, выкуренных ею после окончания средней школы. Рука ее немного дрожала, когда она швырнула спичку в пепельницу.

В течение трех недель она звонила Дюку четыре раза. Клементина, казалось, потеряла всякий контроль над своими действиями. Она хотела быть сильной, такой, какой казалась всем остальным, но потом думала: «Он – мой отец». Этого было достаточно, чтобы она вновь стала ребенком, и вызывало такое страстное желание видеть его рядом, что Клементина разрывалась от боли.

В четвертый раз, как бы измучившись и желая сделать все, что угодно, только бы отвязаться от нее, Дюк в конце концов согласился приехать в Лос-Анджелес и встретиться с ней. Клементина не обратила внимания на колебания, а полностью сосредоточилась на предвкушении встречи с отцом. Они посидят, выпьют немного, потом пообедают где-нибудь, и она все расскажет ему. Он поможет ей. Отцы всегда помогают.

Клементина ждала полчаса, выкурила три сигареты, выпила два стакана вина, когда, наконец, появился Дюк. Она, даже не поворачиваясь, узнала, что он здесь. Она почувствовала, как он обводит комнату взглядом, отыскивая ее. Клементина расправила плечи и оглянулась. При взгляде на него у нее, как всегда бывало, перехватило дыхание. Высокий, бесшабашно красивый, одетый в джинсы и светлый свитер. Их глаза встретились. Клементина встала, чтобы встретить его. Единственное, чего ей хотелось в эту минуту, – подбежать и броситься в его объятия, но, скользнув взглядом мимо нее, Дюк широко улыбнулся.

Клементина обернулась и увидела молодую, красивую темноволосую женщину. Женщина вскочила со стула и устремилась в объятия Дюка. Он звонко поцеловал ее, привлекая пристальные взгляды завсегдатаев. Клементина, растерянная и ошеломленная, видела, как рука отца скользнула вниз, к ягодицам женщины.

– Глория, ты прекрасно выглядишь, – громогласно заявил Дюк.

Клементина застыла, приподнявшись над табуретом, не зная, как поступить в подобной ситуации. Она ждала, что он отодвинет женщину и поспешит к ней. Но он казался полностью довольным, пробегая пальцами по всему телу женщины, не обращая внимания на глазеющую публику. Наконец, когда Клементина подумала, что больше не сможет выносить эту сцену, Дюк и женщина подошли к ней.

– Привет, Клементина, – сказал он, не поцеловав и не обняв ее, лишь неловко пристроившись рядом, крепко прижимая к себе женщину. – Вот это – Глория.

Женщина ослепительно улыбнулась, и Клементина почувствовала, как к глазам подкатывают слезы. Она часто замигала и закурила еще одну сигарету.

– Приятно познакомиться с Вами, – сказала Глория, заполняя повисшую тишину. – Дюк говорил мне, что хочет встретиться с Вами, пока гостит у меня в Л. А. Думаю, это просто здорово, что вы двое хотите сохранить близость.

Клементина посмотрела на Дюка. Ее глаза умоляли его ответить что-нибудь, отрицать все, но он не отважился встретить ее взгляд. Отец водил рукой по груди Глории, поглаживая приятные выпуклости.

– Он остановился у Вас? – спросила Клементина. Она думала, что он будет жить у нее, во всяком случае, это подразумевалось. Она представляла, как Дюк спит на диване на верхнем этаже, как утром они вместе пьют кофе, нагоняя упущенное за это время.

– Конечно, – ответила Глория. – Разве ты ей не говорил, Дюк?

Дюк заказал бармену порцию неразбавленного шотландского виски и наконец-то взглянул на Клементину. Она не знала, что заметила в его глазах, страх, вину, гнев. Но точно знала, что совсем не это хотела увидеть, совсем не этого ждала от него.

– Мне кажется, я забыл, – сказал он. – Я подумал, что будет легче, если я остановлюсь у Глории. У нее попросторнее. И я уверен, ты живешь полной жизнью незамужней женщины. Я не хотел мешать.

Клементина кивнула. Что еще ей оставалось делать? Они выпили, Глория без умолку болтала о своей работе (она была стюардессой), о том, как они встретились с Дюком во время полета в Даллас, и о всех безумствах, что они вытворяли в постели в первую ночь знакомства. Если бы это не было так печально, Клементина, возможно, нашла бы забавным, что ее отец хвастается перед ней своей сексуальной жизнью, тыча ее в бок как старого приятеля. Она наблюдала за ним, рассматривала волосы, начинающие седеть, белозубую улыбку. Он выглядел так же, как человек, которого она помнила. У него был такой же голос. И все. Больше не было ничего прежнего. Она не смогла протянуть руку и дотронуться до него. В конце вечера отец не обнимет ее и не успокоит ее страхов. Не будет напевать ей в ухо. Он отведет Глорию домой и станет вытворять с ней всякие штучки. И, возможно, никогда не подумает снова о Клементине.

– Не хотите ли вы оба пообедать со мной где-нибудь? – спросила она, стараясь спасти свою гордость и остаток вечера. – Мы могли бы пойти куда-нибудь в Голливуд, я угощаю.

Глория посмотрела на Дюка, выражение ее глаз не оставляло сомнений, что обед с его дочерью не то, что было у нее на уме. Клементина выпрямилась, вздернула подбородок, надеясь, что хоть на этот раз ее родитель встанет на ее сторону. Дюк лишь крепче стиснул Глорию.

– Извини, малыш, – произнес он. – У нас с Глорией запланировано другое. Но было приятно повидаться с тобой. Нам следовало бы сделать это пораньше.

Глория добавила, что рада познакомиться с ней, и они направились к выходу. Потом Дюк сделал шаг назад, и у Клементины перехватило дыхание. Он наклонился, обдавая ее ароматом одеколона, и поцеловал в щеку. Его губы не внушали страха, они были нежными, безобидными, папиными губами.

– Возможно, я не увижусь с тобой больше в этот уик-энд, – сказал он. – Глория хочет поехать на пляж или в Диснейленд. Ну, ты понимаешь, я не видел ее года два.

Клементина кивнула и не подняла глаз, когда он отходил от нее. Она заказала еще вина, потом еще. Она курила, наблюдая, как падает пепел. Раньше Клементина думала, что нет любви сильнее, чем любовь родителей к детям. Именно так говорили все ведущие беседы со знаменитостями. Она надеялась, что они врут, но в душе знала, что только ее родители не такие, как все. Должно быть, она что-то сделала, что заставило их потерять к ней всякий интерес. Всю свою жизнь у нее было такое чувство, что она пляшет вокруг них, не останавливаясь даже, чтобы передохнуть, крутится, выгибается до головокружения и тошноты, а они не замечают, не испытывают гордости за нее. Или они думают, что ей не нужна их похвала? Может быть, никто, кроме подруг, никогда не помогал ей, потому, что она притворялась, будто ей ничего не надо и все у нее в полном порядке?

Клементина растоптала окурок и встала. Комната поплыла перед глазами, и она схватилась за край стойки бара. Бармен перехватил ее взгляд.

– Я вызову Вам такси, – предложил он.

Она кивнула:

– Назовите меня дурой, если Вам хочется, – сказала она и захихикала.

* * *

Клементина закрыла последнюю страницу сценария и прислонилась спиной к искривленному стволу дуба. Она сидела на траве в небольшом парке по соседству, за два квартала от ее квартиры. Она часто приходила сюда почитать, особенно в те несколько недель, как приехала Меган и ей сделали операцию. Клементине пришлось спасаться от постоянно работающего телевизора, который Меган включала в девять утра, и до трех часов день был заполнен телесигналами и дурацкими эстрадными представлениями и неестественными «мыльными операми».

Она провела рукой по переплетенным страницам, напоминая себе, что это не сон, что роль открыта для нее, правда, в страшно неблагоприятных условиях, но все равно у нее есть шанс. Уиллу как-то удалось достать для нее предварительно разосланный сценарий.

– Ходят слухи, что студии якобы хотелось поработать с кем-нибудь неизвестным, – сказал он ей. – Они называют большие имена, но это только разговоры. Они хотят сбить цену.

Сценарий был написан Тайлером Хольбруком, молодым драматургом, ворвавшимся год назад на сцену Голливуда с «Любовью на пустом месте», ставшей «гвоздем» сезона. Он завоевал сначала премию Пультцера, потом получил «Оскара» и с тех пор отсиживался в своем доме на Голливудских Холмах, чтобы выпустить еще два сценария. Клементина с трудом верилось, что она держит в руках один из них.

«Признать виновной». После множества бездарных сценариев, заполненных кровавыми массовыми убийствами и легкомысленными телефонными проститутками, этот был похож на дар небес. Клементина приехала в парк утром, решив, что почитает часок – другой. Вместо этого она не могла оторваться от сценария, пока не дочитала до конца, шесть с половиной часов спустя, настолько захватила ее эта вещь.

«Признать виновной». История обычной женщины – жены и матери – обманутой мужем, который завел бесстыдную любовную связь с девятнадцатилетней студенткой, а потом ошибочно обвиненной в убийстве девушки. На протяжении всего душераздирающего судебного процесса, закончившегося признанием ее вины и тридцатью годами тюремного заключения, Мелисса Марлоу (имя героини) настаивает на своей невиновности. Отсидев пять лет, она доказала свою правоту с помощью симпатичного юриста, в которого затем влюбляется.

Фильм затрагивал все стороны – травмы, которые Мелисса пережила в тюрьме, решимость не терять связи с детьми, развод и борьба за возвращение хоть к какому-то подобию нормальной жизни, когда судебное решение было пересмотрено и ее освободили.

Клементина подтянула к груди колени, чтобы усесться поудобнее. Это был крутой фильм, грубый, даже жестокий, как, например, в сценах изнасилования в тюрьме. По крайней мере, в этом эпизоде она могла взывать к своим собственным эмоциям. О, но это всего лишь актерская роль. В Мелиссе была глубина, огонь, сила, страх, желания, все. Тайлер Хольбрук – гений. Он придал этому образу сложность и реализм, объемность и разнообразие, что делало ее более живой и узнаваемой по сравнению со многими людьми, которых Клементина знала в настоящей жизни. Боже, как ей хочется получить эту роль.

Уилл объяснил, что ей придется проходить испытания на роль дважды, может быть, даже три раза, если она продвинется так далеко. Но у него была «рука» – режиссер по подбору актеров и распределению ролей в студии «Ланкольм», где должен был сниматься фильм. Поэтому он был уверен, что, по крайней мере, первое чтение ей обеспечено. Ну а дальше все зависит только от нее. Клементина лишь один раз подвергалась испытанию на роль по приглашению в фильме студии Эй Би Си, но это было ничто по сравнению с теперешней. Она будет просто еще одним лицом в толпе для режиссера по отбору актеров. Как бы то ни было, ей следует заставить себя выделиться из толпы. Получить роль такую, как эта, – значит обеспечить будущность своей карьеры. Этот фильм мог бы сделать ей имя. Она даже представить не могла, как станет жить дальше, если не получит эту роль.

Клементина встала и отряхнула приставшую траву. Ей надо немедленно приниматься за работу. После обеда она пойдет к Уиллу и скажет, что влюблена в сценарий, что согласна читать роль, где угодно и когда угодно. И, начиная с сегодняшнего дня, будет учить, как сумасшедшая. Она будет запоминать, репетировать, изучать тюремные условия и судебные дела по убийствам. Она будет делать все, что угодно, что ей необходимо сделать, чтобы получить эту роль. Меган придется обойтись без Боба Баркера неделю или две и стать вместо этого публикой для Клементины. На горизонте всходит новая звезда.

* * *

«Все мои дети» была любимая «мыльная опера» Меган. По ее мнению, никто не мог подняться до уровня Эрики Кейн. Она была властной и безжалостной. Переходила от мужчины к мужчине быстрее, чем это удавалось даже Алекс. Меган посмотрела на нее, вдохновилась, расправила плечи и позвонила Джексону в музей. Но заслышав его голос, похожий на старую песню, вызывающую горькие воспоминания, она снова превратилась в прежнюю Меган, любящую, преданную, несчастную одинокую жену.

Она потуже закуталась в одеяло и прибавила звук телевизора. Клементина ушла читать целую вечность назад, во время «Пирамиды в 10000 долларов». Ей надо было прочитать какой-то сценарий. Клементина часто оставляла ее одну со времени операции две недели назад, и Меган была благодарна ей за это. Нет, ей, конечно, приятно видеть рядом Клементину. В конце концов, это – ее квартира, и жить со старой подругой все равно, что вернуться в объятия матери, надежные и безопасные, с ее знакомыми запахами и любимым голосом.

И Клементина замечательно относилась к ней. После операции, когда доктор велел ничего не делать, а просто две недели отдохнуть, Клементина выдала Меган дистанционное управление от телевизора, список мест, доставляющих пиццу и китайские блюда на дом, и гору ерундовых романов, которые отыскала в своем шкафу. Несмотря на это, каждый раз, когда Клементина была рядом, выражение ее глаз заставляло Меган чувствовать себя неловко. Казалось, будто Клементина не вполне одобряет ее странный способ выздоровления, с помощью сладостей и телевизора.

Меган спала на тахте, ела на тахте, читала, смотрела телевизор и звонила Джексону не вставая с тахты. Ей было интересно, есть ли категория в «Книге рекордов Гинесса», куда ее можно было бы занести за подобный образ жизни: – Постоянное лежание на тахте, не считая выходов в туалет и ванную. В конце концов, есть, оказывается, что-то, в чем она достигла успехов.

В дверном замке повернулся ключ, и вошла Клементина. Меган заметила выражение антипатии, промелькнувшее на ее лице, когда она взглянула на Меган и окружавший ее беспорядок. Меган села.

– Мне кажется, тебя уже немного тошнит от меня и моего безделья, не так ли? – спросила она.

– Конечно, нет, Меган, – ответила Клементина, бросая сценарий на кухонный стол.

Она взяла три стакана и тарелку с крошками с кофейного столика и поставила их в раковину. Меган отбросила покрывало и встала.

– Остановись. Клем, пожалуйста. Я могу сделать это. Я могу сделать кое-что.

Клементина посмотрела на Меган, все еще в ночной рубашке (единственное, что она одевала после операции), на светлые волосы на лбу, разметавшиеся, как от порыва ветра. Она взяла Меган за руку и снова отвела ее к тахте.

– Легко, правда?

– Что легко?

– Ничего не делать. Ни о чем не думать. Просто наблюдать за отчаянно сражающимися участниками состязания, неискренними женщинами, вероломными мужчинами. Гораздо легче, чем сталкиваться с действительностью.

– А с чем тут сталкиваться? Я приехала сюда на операцию, мне ее сделали, и скоро я могу вернуться домой.

– Когда тебе можно снова попытаться забеременеть?

Меган пригладила волосы:

– Доктор Мендельсон сказал, что где-то от шести недель до трех месяцев, в зависимости от того, как быстро я буду поправляться. Мне надо будет сходить на осмотр к тому французскому врачу, что приехал вместо доктора Хардинга, и, если все будет хорошо, Джексон и я начнем попытки.

– Джексон, должно быть, счастлив, – сказала Клементина, играя с концом одеяла.

Меган ничего не ответила, но Клементина заметила слезы, наполнявшие ее глаза.

– В чем дело, Мег?

Меган покачала головой и побрела назад к тахте. Она схватила подушку и крепко прижала к животу.

– Все совсем не так, как я говорила, – прошептала она. – Мы вовсе не счастливы. Каждый день – настоящая борьба. Я боролась бы до последнего вздоха за его любовь, если бы только знала, как бороться.

Клементина прижалась к подруге:

– Почему ты не рассказала мне?

– Не знаю. Я хотела доказать тебе и Алекс, что мы с Джексоном созданы друг для друга, что мой образ жизни так же хорош, как ваш с Алекс. Я не могла признаться, что мы…

Рыдания прервали ее слова, и Клементина обняла подругу. Она подумала о всех неестественных телефонных разговорах за прошлый год, когда Меган просто говорила, что у нее все великолепно. Она не заостряла внимания на этой теме, а жаль. Друзьям следует знать правду.

– Тебе не нужно ничего доказывать ни мне, ни Алекс, – сказала Клементина. – Мы ведь любим тебя.

Меган вытерла глаза и выпрямилась.

– Я не понимаю Джексона, – сказала она. – Почему он такой несчастный. Любой нормальный мужчина в нормальном браке счастлив. Почему же он не чувствует этого? Почему он ненавидит меня? Почему он разговаривает таким тоном, как будто у него миллион неотложных дел, когда я звоню ему? Почему он не поехал со мной на операцию? Почему его нет сейчас рядом? Почему он не выбивает дверь, чтобы забрать меня домой и заняться любовью? Почему, Клементина?

Клементина подняла дистанционное управление и выключила телевизор. Выпрямившись, она встала позади плетеного кресла, опершись локтями о спинку.

– Ты когда-нибудь спрашивала Джексона, хочет ли он ребенка?

Меган смахнула набежавшие слезы и покачала головой.

– Меган, это касается обоих, ты знаешь. Может быть, он просто хочет быть только с тобой. Может быть, мысль стать отцом пугает его до смерти, А вдруг он не готов к этому?

– Или, возможно, он не любит меня и не хочет иметь еще одну цепь, привязывающую меня к нему.

– Почему ты не спросишь его?

– Я боюсь, что услышу горькую правду, – в ужасе прошептала Меган.

Клементина кивнула и снова взялась за сценарий.

– Это твоя жизнь. Мне надо сходить к Уиллу, постараться договориться о чтении. Фильм великолепен, в нем есть все, о чем я мечтала.

– Здорово, – сказала Меган равнодушным голосом.

Клементина внимательно разглядывала ее, упершись рукой в бедро.

– Мег, послушай. Я люблю тебя до смерти. Ты это знаешь. И ты можешь оставаться здесь так долго, как ты захочешь. Но если ты хочешь знать мое мнение…

Меган покачала головой, прерывая ее. Клементина постучала пальцами по столу, потом направилась к двери.

– И все же я его тебе выскажу, – произнесла она. – Если ты так чертовски боишься, что он тебя не любит, это все равно, что ты разведена. Что это за брак? Ты не знаешь, любит ли он тебя. Ты не знаешь, хочет ли он ребенка, а сама, тем временем, делаешь все возможное и невозможное, чтобы забеременеть. Само собой разумеется, я не эксперт в области любви и брака, но я могу сказать только одно. Я никогда, ни при каких условиях не примирилась бы с ненадежностью и непониманием, с которым живешь ты. Ради бога, позвони мужу. Скажи, чтобы он оторвал свой зад от стула и мчался сюда. К черту его работу. Скажи, что ты любишь его, и если он не любит тебя, тогда он должен прямо заявить и разобраться во всем. Прекрати плакать. Действуй, как взрослая женщина, Меган.

Когда Меган подняла глаза, Клементина уже ушла. Становится невыносимо, подумала она, выслушивать, как Алекс и Клементина произносят столь незабываемые речи о ее жизни, о том, что ей следует делать. Если Меган пыталась сказать что-то серьезное и основательное, язык застревал во рту и ничего не получалось. Меган делала вид, будто ее не волнует, что говорят подруги. Но через десять минут после ухода Клементины, она положила руку на телефон. Спустя полчаса, Меган набрала номер Джексона.

* * *

Алекс и Джексон встретились в аэропорту у кафетерия. Джексон улыбнулся, увидев ее. На ней был темно-синий шерстяной костюм, волосы безупречно причесаны, косметика наложена в меру, с хорошим вкусом. Он изучал ее, как сложную головоломку, которую нужно решить за три минуты.

– В чем дело? – спросила она.

– Я просто пытаюсь отыскать бесшабашную, сумасшедшую Алекс, которую знал раньше, под этим пылким елизаветинским лицом.

Стоя в очереди в кафетерии, Алекс шутила и смеялась над шутками Джексона. Она заказала гамбургер, луковые колечки и молочный коктейль.

– Вот и она, – сказал Джексон. – Прежняя Алекс прячется в твоем желудке и как всегда любит полакомиться. Добрая старушка Алекс.

Они заплатили за еду, причем Джексон взял лишь булочку с корицей и кофе, и подошли к угловому столику, откуда была видна взлетно-посадочная полоса. «Америкен-747» готовился к взлету.

– Чудненький закусон, надо заметить, – сказала Алекс, прожевывая громадный кусок гамбургера и вытирая жир с подбородка. – Я постоянно пропускаю ланч. И почти всегда остаюсь голодной, так как обед обычно состоит из какой-нибудь замороженной бурды, разогретой в микроволновке.

– М…

– Такова деловая жизнь.

– И ты без ума от каждой секунды этой жизни.

Джексона очаровала ее улыбка. Алекс всегда была счастливой, беззаботной, смешливой, но эта улыбка была просто совершенством, как будто жизнь ее полна чудес и она отыскала счастье, превосходящее самые безумные мечты.

– О, Джек, все гораздо лучше, чем просто хорошо. Все великолепно. Я вношу достойный вклад в свою фирму. Я знаю, что это так. Я не проработала еще и года, а клиенты уже спрашивают именно меня. Думаю, им нравится мой стиль: ненавязчивый, полный информации и дружественный, Я уже добилась результатов. У меня появились тесные контакты на Уолл Стрит, и, соотношения выигрышных операций к проигрышным у меня почти десять к одному. Брент говорит, что он никогда не видел никого, кто бы так хорошо и так быстро вникал в работу, как я.

– А то, что говорит Брент, очень важно для тебя?

Алекс отвернулась, стремясь спрятать улыбку. Ей не следовало улыбаться, она знала это, но не могла удержаться. Иногда поздно вечером, когда почти все заканчивали работу и уходили, Брент появлялся у нее в кабинете и просматривал дела. Когда он хвалил ее, все остальное в мире не имело значения, так счастлива была Алекс. Странно и пугающе, что она так сильно хотела, даже умирала от желания услышать чье-то одобрение. Но при его словах у нее возникало особенно сильное, чудесное ощущение.

– Ты стала нужна компании, – сказал ей Брент как раз две недели назад, когда они вместе шли к лифту.

– Нет, – ответила Алекс, а в руках и ногах появилась дрожь, как будто он коснулся ее. Войдя в лифт, Брент положил руку ей на талию.

– Хорошо, значит ты стала нужна мне.

Алекс улыбалась, вспоминая этот эпизод.

– Да, значит, – ответила она Джексону. – Он женат, так что дело не зайдет дальше деловой связи, но я уважаю его больше, чем кого-то другого на свете.

Джексон внимательно изучал ее лицо, полное тайн, и гадал, знает ли Алекс, сколько чувств и эмоций оно выражает, и прочел ли Брент выражение ее лица. Она привязывается к этому человеку, как будто ни в кого больше никогда не 'влюблялась, и сама даже не подозревает об этом. Алекс всегда казалась сильной, но в крепких раковинах очень часто нежное нутро. Она никогда не давала своим эмоциям полную волю, она понятия не имела об их силе и страстности. Возможно, Алекс – самая ранимая женщина, которую он знал.

– Будь осторожна, хорошо?

Алекс уставилась на него:

– Ты не забыл, что говоришь сейчас с Алекс? Я не мечтательный, не от мира сего подросток. В моей жизни появляются мужчины, если они нужны мне, и ни на секунду дольше. Я знаю лучше всех остальных, что с Брентом ничего не светит. Меня вполне удовлетворяет положение его друга».

Она улыбнулась и снова принялась за свой гамбургер, но Джексона ее слова не убедили. Она стала другой, подумал он, как будто, микроскопически меняясь день за днем, Алекс превратилась в совершенно чужого человека. Она стала более деловой, практичной, и в то же время более мягкой, как будто жестокий мир, в котором она жила, стер ее ершистость. Больше всего на свете Джексон хотел, чтобы она была счастлива, хотя не думал, что Алекс правильно понимает, что такое счастье. Он сомневался, что и остальные навряд ли понимают это!

Алекс подняла глаза от гамбургера и увидела, что Джексон бездумно уставился в окно. Он выглядел лучше, подумала она. Раньше, когда они с Меган два вечера в неделю проводили у психотерапевта и он старался быть образцовым мужем, круги, похожие на темные пятна, оттеняли глаза и, несмотря на коренастое телосложение, Джексон казался изможденным и опустошенным. Теперь он загорел, круги под глазами исчезли, глаза снова стали яркими, а темные волосы причесанными. Но осталась какая-то напряженность, проявлявшаяся в плотно сомкнутых губах. Алекс предложила ему колечко лука.

– Тебе надо есть витамины, – сказала она.

– Вряд ли. С тех пор, как Меган уехала, я питаюсь лишь большими макдональдами и пиццей. Я растер в порошок список продуктов четырехразового питания, который Меган прикрепила к дверце холодильника, и бросил его в мусоропровод.

– Ну и слава Богу, я понятия не имею, что это такое.

Поигрывая булочкой, Джексон пристально уставился на Алекс.

– Я пригласил тебя не просто так, – сказал он.

– Я поняла.

– После того, как я доберусь сегодня до Лос-Анджелеса, я собираюсь поговорить с Меган. О нас.

Алекс судорожно сглотнула и отодвинула тарелку.

– Ты будешь просить ее о разводе, не так ли?

Джексон кивнул не глядя на нее, обратив все внимание вместо этого на соложу и перечницу в лужице кетчупа. Он тщательно вытер их салфеткой.

– Почему сейчас? Что заставило тебя принять такое решение?

Джексон вздохнул. Основная причина, как только он доверился Алекс, потеряла всякий смысл. Разговоры с ней напоминали мгновенное очищение, тяжесть затаившихся чувств и невысказанных слов сваливались, как при вспышке фейерверка.

– С тех пор, как она уехала на операцию три недели назад, дом остался только для меня. Бог мой, Алекс, ты не поверишь. Я могу рисовать, если хочу, всю ночь напролет. Я могу оставить тарелки в раковине и не услышу, как она говорит мне сложить их в моечную машину. Я могу гулять под дождем без ее предупреждений, что подхвачу воспаление легких. Я могу расставлять мольберты по всему дому и бродить среди них, не слыша при этом, как она вздыхает в соседней комнате, считая, что я забыл о ней.

– Ты хочешь быть свободным? – сказала Алекс.

– И да, и нет. Мне хотелось бы объединить и то, и другое. Если бы я только мог рисовать, жить, дышать и любить в одно и то же время. Но я не могу. По крайней мере, с Меган. Я не хочу сказать, что это ее вина. Просто она желает так много, а у меня нет ничего, чтобы дать ей. Это несправедливо по отношению к ней, я знаю.

– Ну что ж. Я рада, что ты нашел объяснения, смягчающие твою вину.

Джексон уставился на нее.

– Я думал, ты не хотела, чтобы мы были вместе.

– Почему вы все так считаете? Это неправда, я хотела, чтобы вы оба были счастливы. А то, что собираешься сделать ты, причинит Меган страдания. Я просто хочу, чтобы ты знал это. И не плети ей весь этот вздор, что поступаешь так «только ради ее блага». От такой чуши ни ты, ни она не станете спать спокойнее.

– Почему ты так злишься?

– Почему? Почему? – Алекс нервно забарабанила ногтями по столу, не замечая, что сломала самый длинный. – Потому, что она моя подруга, черт побери. Потому что ее боль – это и моя боль. Потому что ты обнадеживал ее почти пять лет, особенно в последнее время. Ты заставлял ее думать, что сможешь исправить ситуацию, потому что у тебя не хватало смелости быть честным с ней. Тебе надо было разобраться давным-давно.

– То есть, ты хочешь сказать, что стараться полюбить кого-то вновь – ошибка?

Алекс покачала головой и смотрела, как легкий частный европейский реактивный самолет приземляется на дальней полосе.

– Возможно, я все-таки любил ее, Алекс, – продолжал Джексон. – Она – воплощение всего, что я люблю. Она – хрупкая, нежная, добрая. Она любит готовить, работать в саду и просто до отчаяния хочет иметь и воспитывать детей. Если бы я только мог оценить все это. Почти пять лет я пытался как-то всунуть ее желания хоть в какую-нибудь щелочку в моей жизни. Но ничего, не получилось!

Алекс обхватила рукой живот, почувствовав тошноту, ощутив боль, которую вскоре ощутит и Меган, желая хоть часть ее перенести на себя, оставив на долю Меган как можно меньше страданий.