Текст книги "Все шансы и еще один"

Приехав к себе, он разделся, и тут же его вырвало – это была та часть мяса, которая полежала в желудке и вырвалась наружу целехонькая, как бойскаут после экскурсии. К счастью, он нашел еще бутылку виши. «Наплевать мне на все, – подумал он, – на все». Постепенно та несчастная часть организма, что называют желудком, успокоилась. Лоран, изможденный, наконец заснул.

На следующий день он вырвался из дома в восемь часов утра. Чем больше он откладывал встречу, тем труднее представлялась ее отмена. «Пусть уезжает, если ей скучно», – думал он. Выпил чаю с лимоном у стойки в бистро.

Пришел в офис рано, суровый и молчаливый. Когда он чувствовал себя подавленным или физически усталым, он возводил стену между собой и окружением, чтобы не выглядеть утомленным. Мирьям хорошо знала эти кризы власти, которые успокаивали ее патрона. Она подошла со своим блокнотом для записи стенограммы.

– Мирьям, я говорил вам о визите молодой дамы? Она находится у меня…

– Я в курсе, месье. Она позвала меня, чтобы спросить некоторые сведения. Хотела узнать, когда она увидит вас или лучше ей уехать в Вену.

– Что вы ответили?

– Что вам предстоят два очень загруженных дня, а потом вы будете более свободны… Я призвала ее к терпению, думаю, что она еще у вас… Сегодня утром вы ее не видели?

– Нет, может быть, увижу сегодня вечером. Никто не может понять ритм моей жизни. Скажем, я приглашаю ее, она приходит, а я исчезаю. Если хотите ее увидеть, я скажу ей, что приведу ее на ужин сегодня вечером. Иначе, я думаю, что она рискнет уехать.

– Я тоже так думаю, – сказала Мирьям.

– Если бы вы послали ей несколько роз?

Мирьям умолкла. Она возражала патрону только своими паузами.

– Что вы имеете против роз? – спросил Лоран нетерпеливо.

– Можно сделать лучше. Розы… это похоже на подношение по поручению секретарши.

– Ну и что?

– Не знаю, но Долорес позвала меня, чтобы попросить денег, и сказала мне, что девушка очень красива, современна и очень активна.

Она провела рукой по своим очень светлым волосам, чтобы немного их взъерошить, – такой очень красивый женственный жест. Он часто у нее повторяется, как любимые ноты в музыке, никогда ею не забываемые.

Лоран с нежностью поглядел на нее. Редко встречаются женщины и необходимые, и позволяющие себе роскошь быть также красивыми. И потом, она не была влюблена в него, что казалось Лорану неоценимым качеством.

– Я могла бы зайти к продавцу цветов и выбрать что-нибудь пооригинальнее, – сказала Мирьям. – Например, цветы, напоминающие птиц. У них такие большие оранжевые клювы. Не помню, как называются.

– У вас была привычка заказывать цветы по телефону.

– Мне кажется, для мадемуазель Дрори нужно получше выбрать.

– Вы ее даже не видели…

– Я ее слышала.

Лоран почувствовал ревность по поводу женского инстинкта. «Равенства не существует, – подумал он. – С колыбели они знают больше, чем мы, умеют подвергать психоанализу погремушку еще до того, как мальчик грудного возраста научится ею пользоваться».

– Мирьям, если бы у меня было немного времени, я бы провел его в вашей компании и попытался бы узнать ваши истинные чувства по отношению к мужчинам.

– Я секретная секретарша, – ответила она, улыбаясь.

Лоран предполагал, что она – лесбиянка, потерянная, со своей красотой и умом, ддя мужского рода. Поведение Мирьям, совершенно безразличное к тому, что называют обольщением, делало ее интеллектуально привлекательной.

– Значит, вы угадали, что она была не такая, как некоторые другие.

– Да, месье.

Красивая сиреневая тень промелькнула в голубых глазах Мирьям.

– Дни и люди, с нами встречающиеся, не похожи друг на друга, месье. Мы встречаем «особенных», «оригинальных», но почти никогда «редких». А она – редкая…

– Спасибо за объяснение. Я, может быть, и сам понял бы, потратив больше времени. Итак, что мы делаем с цветами?

– В нескольких шагах отсюда открылся недавно супермаркет растений. Я могла бы сходить туда и найти что-нибудь оригинальное. Мне понадобится только чек. Я его заполню.

Он взял чековую книжку оторвал и подписал чек.

– Не покупайте целый сад экзотики…

– Только уголок сада, – сказала она.

Хотела добавить: «Не бойтесь», но удержалась от этого замечания из уважения к нему; этот тщеславный, чудесный и немного мелочный человек был ее хозяином.

В соседней комнате болтали Боровиц, Мюстер и Ру.

Терпение его окружения становилось растяжимым. Практически они были в его распоряжении день и ночь, эти трое мудрецов, они допускали ожидания и не обижались ни на какие мелочи, от которых несколько дней тому назад почувствовали бы, что настроение их испортилось. Они вошли в дом Лорана, причем каждый придал себе выражение, какое считал наиболее подходящим, чтобы увеличить свой собственный моральный кредит. Один – с улыбочкой, другой – с двумя складками на лбу, которые называют «признак внимания», третий – ревниво сжимая папку в руке. Придавали себе выражение, которое отрабатывали тщательным образом.

Во время этих собраний они разбирали события, происшедшие накануне, обсуждали заявления противников, взвешивали международное влияние. Папки, которые передавали комиссии, разрабатывая предвыборную программу, сектор за сектором, сопровождались мнениями консультантов и их комментариями.

Часто Жан Мюстер выполнял роль звезды. Свою застенчивость в узком кругу он наконец преодолел и мог задавать тон и высказывать короткую сенсационную фразу, которая могла служить трамплином для беседы. Он весело начинал:

– Скоро мы начнем получать разного сорта послания с разных сторон. Надо бы остерегаться всех. Наше положение напоминает мне то место в Книге Бытия, где говорится о встрече Ноя с голубкой.

Он любил иллюстрировать очень актуальные события притчами, идущими из глубины веков. Боровиц и Ру самоотверженно терпели эти приемы, которые они считали медленными и слишком личными.

С положенной почтительностью и вежливо – такова была их природа – каждый готовился слушать его.

– А что происходит с нашей птичкой? – спросил Лоран.

– Голубка держит в клюве лист оливкового дерева и говорит Ною после потопа: «Я предпочитаю пищу горькую, как этот лист оливкового дерева, посланного Богом, всем другим видам пищи, происходящим от людей, даже если они сладки, как мед».

– А кто голубка? – спросил Лоран. – А если это я, кто мне сунул в морду лист оливкового дерева?

Он умышленно отвергал почтительный стиль. Ему скорее хотелось шутить.

Мюстер объяснил:

– Надеюсь, что Лоран Же предпочтет горькую пищу, предложенную Богом, меду, который Дюмулен решится ему предложить.

– Он меня не проведет. И потом, не в его стиле попрошайничать. Он набивает себе карманы, летит кубарем, поднимается, властвует, исчезает, но не попрошайничает.

– Что нам было бы нужно, – отвечал Мюстер, – это несколько славных выпадов со стороны правых.

– Если будем ограничиваться эстетскими теориями, я предпочел бы удалиться. У меня очень срочная работа, – сказал Антуан.

– Все важно, даже эти заключения и предвидения. Так что оставайтесь.

– Если хотите, – сказал Ру.

Упираясь, Мюстер вслух рассуждал, обращаясь к Лорану:

– Избиратель замечает и отвергает того, кого он считает одержимым идеями государства. Лоран Же должен бы представлять новый стиль: руководитель на службе у народа. Надо даже сказать, что он уступил бы свое место тому, кого посчитал бы более компетентным, чем он.

– Какая рискованная затея! – воскликнул Боровиц. – Всегда найдется лучший.

Живо вмешался Ру:

– Наш друг Мюстер хотел бы рикошетом создать антидюмуленовское течение. Представить его в оппозиции с Лораном Же как человека, бегущего за властью, чтобы добиться ее любой ценой. Это так же бесполезно, как и опасно. Сейчас Лоран Же лучше выглядит в глазах общественного мнения. Не будем больше настаивать. Мы занимаем сильную позицию.

– Во всяком случае, я не думаю ни о каком согласии, – сказал Лоран. – Он мне больше не нужен. Он послужил мне трамплином, я нырнул и плыву сам.

Боровиц их перебил:

– Теперь речь идет о том, чтобы убедить остающееся население. Надо задумать программу для взрослых избирателей и заинтересовать их, вывести их из состояния ложной апатии. У нас слишком много течений: три левых и два правых. Наш подлинный шанс – это независимость UFL и я, бы даже сказал, ее чистота. Да, да, да, научно доказанная чистота Лорана Же. Лоран Же стал популярен почти независимо от него, чувствуется, что он близок молодым. Он довольно похож на нашего нынешнего председателя, может внушать доверие, но он и отличается достаточно, чтобы удовлетворить любителей перемен ради перемен.

Лоран привык слышать, что о нем говорят в третьем лице. Как не испытать нервозность, ту умственную аллергию, которую вызывали эти люди, в которых он нуждался. Он мечтал отделиться от них когда-то. Ему причиняла страдание зависимость между ним и его «тремя мудрецами». В напряженные моменты он чувствовал, что находится под опекой… Порой он заставлял себя не думать, чтобы попытаться одному преуспеть в политической операции. Умеренные результаты заставляли его отступить и подчиниться общей работе.

«Если бы я был избран президентом сегодня, народ избрал бы одновременно со мной еще трех человек». Он видел себя размноженным, прогуливающимся с тремя тенями, падающими от его силуэта. Он мечтал о независимости и свободе, был ли он способен пробыть один день, без остальных, во главе государства? Он сомневался в этом. Он взял себя в руки и улыбнулся.

– Я просил вас составить словарь. Надо найти определения, несущие и обещающие, одеть старые идеи в новые слова, например слово «отечество», которое после Петэна трудно употреблять и не быть прозванным правым… Попробуйте добавить «семья» и «труд» – и можете выходить из соревнования. Однако мы нуждаемся в этих понятиях и в их использовании. Надо извлечь их из контекста, изолировать, приподнести, как блюда на подносе.

– Понятие «отечество», – вмешался Ру, – важно и любимо, несмотря на снобизм, который хотел бы попытаться принизить национальную принадлежность. Слова «типичный наш» никогда так хорошо не звучали, не проявлялись с такой силой. Уверяю вас, что мы более консервативны, чем англичане.

– Надо бы стать Всемогущим и перестроить мир, – сказал Лоран. – Надо бы вести одновременно две битвы, применять два языка, иметь два лица. У нас две страны: молодая Франция и старая.

– Разделяющая линия, о которой вы говорите, отбрасывает нас в сторону Дюмулена. Хотите вы этого или нет! – заметил Боровиц.

– Я не думаю, – сказал нервно Лоран. – У меня бывают контакты с молодежью…

– Вы могли бы иметь еще больше контактов, – сказал Мюстер, и глаза его заблестели. – Должен вам сказать… Потрясающие вещи… У вас великолепный козырь.

Боровиц вновь заговорил:

– Что касается вашего назначения, партия должна официально высказаться через три недели.

– Вы мне надоели, – сказал Лоран, – с самого начала вы раздражаете меня этой бесполезной мизансценой.

– Бесполезной, но демократичной, – сказал Ру.

Лоран рассердился:

– Мое назначение? Я одновременно возглавляю опросы и являюсь основателем партии, которую финансирует мой тесть, мой будущий бывший тесть финансирует. Кого другого вы видите на моем месте? Привратника? Подметальщика нашей всегда загроможденной улочки? Рядового члена партии?

– Во время разработки нашего устава вы высказали пожелание уважать внутреннюю безупречную демократию без поблажек. Нормально, что вы предлагаете ваше назначение на обычную ратификацию.

– Вы говорили мне, – сказал Лоран, – о неслыханном козыре, дорогой Мюстер?

– Я позволил себе сообщить моим коллегам о появлении мадемуазель Дрори. Они должны были узнать об этом новом факте в вашей жизни.

– Ну и что, – сказал Лоран. – Не вижу связи. Мешает ли вам присутствие мадемуазель Дрори? Возрадуйтесь, друзья мои, возможно, она уже уехала, поскольку я даже не успел ее повидать с тех пор, как она была у меня в Париже. Не вытягивайте так лица. Богоматерь Австрийская, должно быть, освободила помещение. Так что, Мюстер, в этом был ваш козырь, в отъезде Лизы?

– Если бы вы позволили мне вставить слово, – сказал Мюстер. – Козырь – это мадемуазель Дрори.

Удивление заставило Лорана замолчать. После недолгого колебания он сказал:

– Я вас не понимаю, объяснитесь, но на этот раз без хасидских сказок.

– Присутствие мадемуазель Дрори нам подходит, – вмешался Ру – Да еще как!

– Она представляет чистое золото, – сказал Боровиц. – Если бы ее не было, ее надо было бы придумать.

– Настолько? – сказал иронично Лоран. – Настолько? Придумать? Но почему?

Мюстер вновь заговорил:

– Благодаря нескольким рассказам, которые мадемуазель Дрори рассказала мне в самолете, я смог получить сведения относительно ее французской семьи. Я хочу сказать – по материнской линии.

Лорану стало неприятно.

– Сведения? Терпеть не могу это слово. Как лицо приглашенное, мадемуазель Дрори находится под моим покровительством. Освободите ее от всякого любопытства, я не шпик какой-нибудь. И потом, зачем вы вмешиваетесь?

– Спокойнее, сударь, – сказал Мюстер. – Будьте любезнее и взвешивайте ваши слова. Можете обидеть. Не вы один раним…

– Извините, пожалуйста, но вы надоели…

Мюстер взял свои слова обратно.

– Если вы так, я ухожу.

– Останьтесь и говорите, прошу вас.

– С одной стороны, – сказал Мюстер с трудом, – это старая венгерская аристократия, а с другой – французская деревня.

– Вы играете в частного детектива, – сказал Лоран. – Какой смысл?

– Господин Же, – продолжал Мюстер. – Незнание не есть синоним элегантности. А знание, когда человек в курсе, не есть символ нескромности.

Лоран подавил в себе сильное желание встать и выйти из комнаты. Если бы он мог выйти из этой конторы и вдохнуть свежего воздуха, воспользоваться им, чтобы устранить тошноту! Он подавил это желание.

– Вы хотите стать когда-нибудь министром внутренних дел? – спросил Лоран.

– Скорее префектом на Корсике, если есть выбор. Но я записываю ваше предложение, – ответил Мюстер. – Никогда не известно: я смогу переменить мнение.

Ру тут же добавил шутливым тоном:

– Я себе выбрал бы пост министра финансов, если дело дошло уже до распределения ломтей пирога.

Боровиц захотел армию. Но счел преждевременным говорить об этом.

– Вот так, – продолжал Мюстер. – Мадемуазель Дрори могла бы стать важным предвыборным козырем.

– Предвыборным козырем? А чем еще? – сказал Лоран, обидевшись. – Вы выходите за пределы.

– Не седлайте боевых коней, сударь. Мадемуазель Дрори – сокровище. Настоящее сокровище.

Мюстер высморкался, он провел два или три раза платком под носом, как проводят тряпкой, чтобы стереть пыль с цоколя хрупкой статуи.

– Ее дед по материнской линии возглавлял сеть Сопротивления с 1941 года. Слышите? С 1941 года. Важная дата! Многих вы знаете участников Сопротивления с первых часов? А вот он был им. Настоящим. Его арестовали в 1943 году.

Лоран слушал, облокотившись на письменный стол.

– Его расстреляли?

– Вот именно, нам повезло. Он выжил. И живет. Что скажете? А? Можно его показать! Он пережил все: тюрьму во Фрэне, допросы, ссылку. Вернулся и занял свое прежнее место на небольшом предприятии, был избран мэром своей деревни. Уважаемый мэр, которого слушают, за которым идут. Сейчас на пенсии. Были у него небольшие виноградники, позволявшие пополнять скромные ренты. По отношению к избирателям своего округа это великолепный персонаж. Даже в общенациональном плане. Представьте себе следующий сценарий: вычеркивают Австрию из жизни мадемуазель Дрори, выбрасывают отца-венгра – и кто остается? Простая француженка из наших, сторонница защиты окружающей среды, как и полагается в ее возрасте, участница противоядерных демонстраций. Если бы ее сфотографировали с плакатом «Спасите Ларзак!», это было бы великолепно. Кроме того, она – сторонник биологического питания, да-да! Внучка виноградаря и племянница ветеринара. С таким приложением вы могли бы жениться на ней…

– Я женат, Мюстер, – сказал холодно Лоран.

– Я говорю в отвлеченном плане…

– Это прекрасное везение, такой дед, – вмешался Боровиц. – И он еще жив. Может говорить. Его можно интервьюировать.

Ру добавил:

– А дядюшка-ветеринар, это даже слишком…

– Каков ваш план? – спросил Лоран.

– Она могла бы занять место в вашей ежедневной жизни. Мы могли бы показывать ее во время вашей поездки по Франции. Чтобы она говорила людям о здоровом образе жизни, о гармонии будущего, менее мрачного, чем то, которым потрясают некоторые. Мать ее выйдет замуж за клерка нотариуса в маленьком городе (этот главный опять начнет учиться, затем за свой счет). С этими людьми вы, Лоран, имеете доступ к Франции на всей ее глубине. Гораздо больше, чем с Эвелиной. Ваша очень красивая супруга больше в стиле Жаклин Кеннеди, чем молодой женщины «из наших мест».

– Что вы хотите точно? – спросил Лоран. – Будьте точным и ясным.

– Не пропустить редкий случай мобилизовать молодых избирателей – сторонников защиты окружающей среды с помощью Лизы Дрори. Благодаря ей мы можем захватить сектор, до сих пор не охваченный и который может остаться закрытым.

– Предположим, что Эвелина Же будет настаивать на желании развестись, – сказал Антуан Ру, – тогда вам будет удобнее показаться на публике с мадемуазель Дрори.

Сыграть роль мужчины, который утешается личной драмой.

– Люди не поверят ни на секунду, – сказал Лоран.

– Будьте лицемерны, – попросил Мюстер. – Во всяком случае, надо, чтобы вы познакомились с ее матерью, мне кажется это необходимым. Чтобы эта дама, вдохновленная неожиданными и очень интересными связями своей дочери, не поддалась соблазну делать неуместные заявления. Я уже выдвинул вперед мои пешки, чтобы установить возможный контакт. Вы должны бы пообедать с ней, поухаживать в хорошем ресторане, польстить ей, по-хорошему соблазнить, пустить в ход все ваше очарование.

– Хорошо, друзья мои, – сказал Лоран. – Обо всем об этом стоит подумать. А что, если на сегодня на этом и закончить? Благодарю вас за дружескую преданность. Если я еще застану у себя мадемуазель Дрори, посмотрю, может быть, предложу ей стать моим избирательным агентом. Ведь ее мнение тоже имеет значение.

Он попытался шуткой выйти из западни.

Затем продолжал делать то, что намечено на этот день, и встретился с Мирьям, которая очень мило завалила его вопросами. Она заставила его подписать письма, которые ждали два дня этого момента, и получила согласие на несколько свиданий. Сообщила о небольшой весточке от Эвелины: «Все в порядке. Думаю о тебе».

День закончился, и наступил вечер. Мирьям сообщила о телефонном звонке, но он хотел отказаться от разговора. Но имя звонившего было слишком известно, чтобы забыть о нем. Так что он позвонил этому старому знакомому по политике, одному из «старой гвардии», который царил в Париже в эпоху больших политических, финансовых и имущественных комбинаций. Человек этот, очень и очень активный, сумел удержаться на политической арене на протяжении почти пятидесяти лет. По-прежнему активный, полный амбиций, которые подпитывали его, как эликсир молодости, говорливый старик осыпал его похвалами, а затем заговорил о себе:

– Возраст, дорогой мой, возраст – не помеха. Это марка качества, которую я передам вашей молодой партии. Само собой разумеется, вы мне пообещаете кое-что в случае вашего успеха, который, мне кажется, не исключен, отчего я вам и звоню. Я откровенен и никогда не теряю времени на дела бесполезные. Вы мне кажетесь человеком, полным надежды, и я мог бы послужить вам порукой перед некоторыми радикалами высокого класса.

Лоран поверил ему, а про себя подумал: «Может ли акула почтенного возраста поглотить кого-нибудь?»

– Хотите вместе пообедать? – спросил он.

И тотчас уточнил:

– Вернее, приезжайте ко мне. Предпочитаю, чтобы мы встретились здесь…

Хитрый старик, удержавшийся на поверхности общественной жизни благодаря огромной энергии, проявляемой ежеминутно, согласился приехать к Лорану. Это был хороший признак.

К восьми часам вечера Лоран наконец закрыл ящики своего офиса. Значит, наступало время освобождения. Он вернется к себе и встретит Лизу, если она еще здесь, если у нее хватило терпения ждать его. Пойдет с ней ужинать в спокойное бистро, будет говорить приятные, невинные вещи, располагающие к отдыху. Ему хотелось мирной беседы. Прошел через помещение партии, пустое в этот час. Мирьям забыла ему сказать, какие цветы она послала Лизе. Он пожал плечами: видно будет. Прошелся, глубоко вдыхая, и нашел такси у ближайшего перекрестка. Он шофера пахло эвкалиптовым мылом…

Ехали молча. В этот вечер ему вовсе не хотелось знать, что «народ» думает о нем.

Придя в квартиру, он снял пальто и отложил портфель. Он был бы рад увидеть признаки жизни и включенный свет, услышать шаги в том месте, где могла находиться Лиза. Пошел ей навстречу и с облегчением нашел ее в гостевой комнате. Лежа на кровати, она читала. Как только он приоткрыл дверь, она опустила книгу, широко улыбнулась, встала и подбежала к Лорану.

– А вот и я, – сказала она. – Извини, у меня не было ни минуты. Ты был в контакте с Мирьям, которая питает к тебе большую симпатию.

– Я думала, что никогда больше тебя не увижу, – сказала она.

Она говорила быстро, чтобы скрыть волнение.

– Я думала, что ты сердишься и забыл меня… Что ты эмигрировал в Австралию… Что поехал к жене в Ирландию. Много чего думала. Собиралась завтра поехать в Вену. Думала, что ты хочешь меня наказать.

– Да нет, – сказал он. – Я просто очень занятый человек…

Он поцеловал ее. Она отдалась этому поцелую, который ей хотелось бы продлить до бесконечности. Проникла в объятия Лорана, проделала дырку в его душе. Он провел рукой по щеке Лизы и, немного обиженный, отдалился от нее.

– Ты еще плачешь?

Его стесняла слишком бурная эмоция Лизы. Воспринимать ее и анализировать казалось так же утомительно, как начинать новый день. Он с ностальгией подумал об азиатах. Не важно что, но только не фрейдовские проблемы. Главное – без груза горя. Мир.

– Не надо плакать, Лиза, – сказал он – Я не миссионер, – ласково добавил он. – Не умею утешать. У меня ни малейшего таланта «заниматься женщиной»…

– Ты такой противный, чтобы защищаться?

– Я не противный, я хотел бы поужинать и не слушать никаких упреков. Это – элементарное желание усталого человека: мир…

– За эти два дня, что я жду, – сказала она, – я надеялась, что ты, может быть, влюбишься.

– Я не влюблен и не буду влюбленным. Мне нравится, что ты здесь, и за это благодарю тебя, но прошу: не надо упреков – мы не муж и жена.

Он увидел большой цветок, высокий голый ствол которого был увенчан потрясающе пышной зеленью. На коре дерева видны были зеленые ростки.

– Я была счастлива, получив его. Сперва подумала, что это для твоей жены. А когда увидела карточку…

– А что было на карточке?

– То, что ты написал… – сказала она. – На этот раз немного нежности.

«Чертова Мирьям, – подумал он – Чего она напихала?»

– Пойдем ужинать, – сказал он.

– Поужинаем дома, если не возражаешь. Я приготовила небольшой праздничный ужин, – сказала она.

– Отлично, я любитель творога с салатом, – сказал он, – вернее, люблю обходиться без ресторанной кухни.

– Это не то, что ты думаешь, – ответила она. – Но ты не будешь разочарован.

Он надеялся, что она отделается от тона школьницы, опасающейся вспышек гнева учителя. Если расписание его времени позволит, он сможет, быть может, оздоровить их отношения, сделав их более взрослыми, менее драматичными, более рациональными, более французскими.

С удивлением он обнаружил в столовой праздничную атмосферу. Кружевная скатерть, разноцветные свечки, воткнутые в цветочные гнезда, на столе серебряные приборы и бутылка шамбертена. Он даже присвистнул.

– Ты достала ключ от погреба?

– Да, но я им не воспользовалась. Я страдаю от скромности. Не решаюсь открыть ящик стола, если это не мой ящик, ну, а подвал – тем более. Неподалеку отсюда нашла магазин, где продаются вина известных марок. Ну как, садишься?

– Конечно…

Он преодолел попытку зевнуть. Вытянул ноги под столом и с ностальгией подумал, как диссидент на земле, его приютившей, о домашних тапочках.

Она пошла на кухню и вернулась с хрустальным подносом, который она осторожно поставила возле тарелки Лорана.

– Вот, – сказала она, – попробуй!

Села, положив лицо на ладони, напряженно глядя, как он начинает блюдо. Это был смелый опыт – дать разглядывать себя таким образом: надо ли приговаривать «мням-мням» и «как вкусно» или ограничиться словом «чудесно», многократно просюсюканным? Подопытный кролик, он стал им. Он выудил из блюда кусок чего-то под зеленым соусом. Попробовал. Она протянула ему горячий поджаренный ломтик хлеба.

– Это рыба? – спросил он.

– Да, – ответила она. – Сырая рыба. Японское блюдо. Я хотела избежать белого вина, потому что у тебя бургундское.

Она умолкла. Установилась тишина.

– Почему ничего не говоришь?

– Не знаю.

– Знаешь.

– Я должна поговорить о моем отце… Если нет, мне больше не о чем говорить…

– Я ничего не запрещаю.

– Запрещение было молчаливым.

– Нет, дорогая, нет. Просто… Я не хотел бы, чтобы ты плакала. Вот и все.

Он взял еще этой чудесной рыбы и попробовал ее потом, когда она подала второе блюдо: кусок цыпленка.

– А это – венгерское блюдо, – сказала она. – Вкусно, правда?

– Великолепно.

Он предпочел бы сообщить Лизе об имеющейся у него информации. Зная кое-что о ней, в том числе часть ее прошлого, он чувствовал себя стесненным, словно вор.

– А не повидать ли тебе матушку? Не восстановить ли твою французскую семью?

– Кто тебе говорил о моей французской семье?

– Ты об этом говорила с Жаном Мюстером.

– Моя семья никого не касается, – сказала она. – Это мое дело. Если бы мы с тобой жили вместе, моя мать от этого заболела бы, она такая снобистка…

– Ты пугаешь меня этими словами – «жить вместе». Мы к этому не придем. Все нас разделяет. Особенно возраст…

– Однако, – сказала она, – ты все сделал, чтобы соединить нас. Ты позвал меня, чтобы сказать мне «уходи», ты занялся со мной любовью, чтобы сразу после этого объяснить мне, что физическая любовь не имеет никакого значения… Ты говоришь о целомудрии и привел в эту квартиру, где еще сохранился запах твоей жены… Хочешь торта? Советую…

– У тебя привычка резко резюмировать сложные вещи, – сказал он.

– А ты, – сказала она, – ты, по-моему, очень большой эгоист. Думаешь только о себе.

– Это так кажется, – сказал он. – Только кажется. Вот увидишь. Временами я очень хороший.

Оригинальный ужин с высококалорийной едой был убийственным для ее фигуры. Найти такое угощение у себя было драматично. Отказаться? Предложите человеку, одурманенному наркотиками, даже принявшему противоядие, коробку шоколадных конфет, напичканных героином. В фильме моральном герой отбросит шоколадные конфеты, разумеется. В фильме моральном…

– Пожалуйста, больше никогда не готовь мне подобный ужин, не предупредив меня заранее.

Прежде чем он успел защититься, она взяла руку Лорана и покрыла ее поцелуями. Он терпеть этого не мог. Казалось, рука его тотчас превращалась в священный предмет. Огромная нога святого Антония в итальянской церкви, огромная нога с пальцами, истертыми от поцелуев губами паломников.

– Никогда больше не делай этого…

– Еще немного торта, – сказала она – Бери. Все в тесте.

В том числе пятьсот граммов лишних на весах завтра.

– Где ты научилась так хорошо готовить? – спросил он.

– Немного практики и много вдохновения. Угощение может стать поэмой. Этот ужин можно назвать «Мой пьяный корабль».

Лоран съежился. Его случайная гейша раздражала, литературная ссылка казалась ему претенциозной. За сладкий пирог стала бы она вспоминать Верлена? А за блины – Бориса Виана? Его охватила ностальгия: «Быть султаном и лобзать толстую девку, красивую и неграмотную. Кстати, они все менее и менее толстые и вовсе не безграмотные. Даже жизнь султана усложняется…» Внезапная беспечность вселила в него желание уступить непредвиденному. Он устроит пирушку, гулянку. С точки зрения физической все будет получаться с совершенством швейцарского хозяйственного аппарата. Университетская подружка, которую он восхитил благодаря сопротивлению, сказала ему: «Ты – первый интеллигент, прилично занимающийся сексом и даже очень хорошо. Какая выдержка… Ты, дорогуша, достоин того, чтобы тебя в рамочке показывали и ласкали…» Это была «коллекционерша», ставшая потом вполне порядочной матерью семейства с насмешливыми тенями в зрачках, когда она проповедовала добродетель своим дочерям. В свое время она рассказала ему, что после нескольких неудачных попыток с «головастыми» она взяла в любовники красивого, но совершенно глупого типа. «Он был очаровательно глупым, – рассказывала она. – Мозги, лишенные какой бы то ни было метафизики, но любовник исключительный. Человеческое существо, переродившееся в вибромассажер. Он не желал менять судьбу человечества и вряд ли желал изменить свою судьбу, но его бесконечное ритмичное колебательное движение туда-сюда приводило меня в состояние восторга от наслаждения. К сожалению, я сломала его своим сумасшедшим смехом. Он переносил все, кроме смеха…»

Лоран улыбался и понемногу прихлебывал вино, чтобы оживить свои воспоминания.

– О чем ты думаешь? – спросила Лиза.

– О торте, о килограммах! – ответил он.

Она улыбнулась:

– Еще хочешь?

Серебряная лопаточка для пирожных стала мрачным инструментом – как рукоятка ящика в морге. Внутри этого замороженного ящика лежал Лоран Же, когда-то стройный и подвижный.

– Нет, – почти закричал он. – Нет, спасибо.

– Тогда хочешь заняться сексом? Сейчас принимаю пилюлю. Вот уже пять дней. Я начала в Женеве, на всякий случай. На следующий день после нашей знаменитой ночи. Потому что ты меня отругал.

– Лиза, – сказал он. – Мы займемся сексом, а потом ты пойдешь спать в твою комнату.

– Ты боишься влюбиться в меня, да? – сказала она.

– Не обязательно.

– Если…

– Тогда да, может быть…

Глаза Лорана позолотились светом.

– А ты? – сказал он, играя с ней.

– А ты обожал быть безумным от меня, но ты меня обескуражил.

– Спасибо, – сказал он. – Так лучше.

– Однако, – продолжала Лиза. – Я хотела бы попробовать с тобой и страсть, и свободу. Шагать с тобой по землям, которые принадлежали бы нам. У нас были бы собаки, лошади…

– А ты продала бы мой скальп индейцам. Выходи из твоего вестерна, милая.

Он так боялся, что она насмехается над ним, что не придал никакого значения сну Лизы.

– Для меня само понятие «дом» связано с мужчиной. С каким-то мужчиной. Отец или возлюбленный, дядюшка или брат, отшельник, найденный в пустыне, или бродяга, принятый в дом. Мой отец был моим домом. Отец был моей землей. Если бы у тебя не было обязанностей по отношению к тому, что ты называешь «твоей национальной судьбой», мы могли бы жить вместе.