Текст книги "Самый большой дурак под солнцем. 4646 километров пешком домой"

Кристоф Рехаге
Самый большой дурак под солнцем. 4646 километров пешком домой

Маме

The LongestWay

Christoph Rehage

© 2012 by Piper Verlag GmbH, Munchen

Литературная редактура Тарасенко А.

В конце пути

20 октября 2008 года.

Турфан, город-оазис на западе Китая

Я стою посреди улицы. Впереди – платный дорожно-пропускной пункт, пара магазинчиков и пустыня Гоби. Потными ладонями сжимаю рукоятки тележки с вещами. Боль в ногах, ветер, пустыня и даже полицейские, преграждающие мне путь, – это все меня не трогает. Еще сердце побаливает. Но думаю я лишь о том, что скоро все это закончится.

– Здесь ты не пройдешь, – объявляет тот полицейский, что потолще, делая пренебрежительный жест рукой.

У него на ремне такая огромная связка ключей, что он, без сомнения, сможет отпереть и запереть любую закусочную на четыре с половиной тысячи километров вокруг – отсюда и до Пекина. Эта связка и негромкий голос сразу дают понять, что именно он тут начальник.

– Слишком опасно, – объясняет другой полицейский, упакованный в оранжевый сигнальный жилет. На всякий случай он очень медленно и четко повторяет последнее слово:

– О-пас-но!

Слоги повисают в воздухе, потом ветер сдувает их вместе с пустынной пылью. Несколько секунд мы трое тупо смотрим друг на друга.

Как бы мне хотелось просто пройти сквозь них. Но Сигнальный Жилет показывает на небо позади меня и поясняет:

– Штормовое предупреждение! Мы перекрываем улицу.

В самом деле, по небу расползаются две громадные дождевые тучи. Они набухают на глазах и готовы взорваться, обрушив на нас свою черную мощь.

Но я должен идти дальше. Иначе никак.

Ключам, по-видимому, пришла в голову идея.

– Ты вообще знаешь китайский?

– Да, – отвечаю я.

– А, так он знает китайский! – Сигнальный Жилет приходит в восторг, а Ключи продолжают, уже без церемоний:

– Разворачивайся и иди назад в город! Здесь скоро станет слишком опасно!

– Я пойду дальше.

– Абсолютно исключено!

– Я должен.

– Не получится! Разворачивайся. Может, завтра удастся.

Ну как же мне им объяснить?

– Мне нужно сегодня идти дальше!

– А куда?

– В Урумчи.

– Урумчи? До него же почти двести километров!

Ключи начинают подозревать, что здесь что-то не так.

– Подожди-ка! – говорят они. – Почему ты не на машине?

– Я всегда хожу пешком. Я так пришел и так пойду дальше.

– А откуда ты пришел?

– Из Пекина.

– Из Пекина?!

Китайцы любят добавлять в конце слова звук «а», чтобы выразить изумление, и Ключи тоже так делают:

– Пекина-а?! – Он долго тянет свое «а-а». – Пешком-а?!

– Именно так.

Полицейские недоуменно переглядываются и осматривают меня с головы до ног. Иностранец ростом за метр девяносто, в обносках, заросший диким волосом и косматой бородой, глаза налиты кровью, волочит за собой через пустыню Гоби белую тележку. Теперь Ключи сообразили сделать то, что нужно было сделать сразу.

– Паспорт и виза! – гаркнули они.

Подавляя гнев, я начинаю копаться в недрах тележки, отыскивая документы. Краем глаза я замечаю, как Сигнальный Жилет с любопытством вытягивает вперед шею, а Ключи что-то говорят в рацию.

Из магазинчиков возле пропускного пункта выбежали зрители: крестьянам тоже охота посмотреть на спектакль. Длинноволосый бородатый иностранец, ввязавшийся в конфликт с полицией и бранящийся на незнакомом языке – такое не каждый день увидишь! Я для них экзотический аттракцион.

Между дыней и коробкой печенья я нашел пакет с документами и извлек паспорт. Сорок восемь страниц, оформленных три месяца назад – безупречная частица собственности ФРГ. Респектабельное бордо на неприглядной серо-бурой мешковине Гоби.

Ключи листают паспорт двумя пальцами, разглядывают фотографию. «Кристоф Рехаге, – написано в паспорте, – родился девятого ноября тысяча девятьсот восемьдесят первого года в Ганновере».

Некоторое время Ключи делают вид, что эта информация имеет для них какое-то значение, потом захлопывают паспорт и кричат:

– Виза!

– Она же у тебя перед глазами, – говорю я зло. – Если бы ты умел читать, ты бы ее уже нашел!

Растерянные Ключи снова листают мой паспорт, а я решаю снова их поддеть:

– Может, прочесть для тебя вслух?

Кто-то из крестьян начинает хихикать, Сигнальный Жилет смотрит обескураженно, но Ключи игнорируют мою наглость, погруженные в изучение бумаг. Я бездумно слежу за тучами, несущимися над пустыней.

– Немец? – спрашивают они.

– Да.

– Откуда и куда идешь?

– Из Пекина в Урумчи.

– И все пешком?

– Да.

– Гм… и никаких других средств передвижения?

– Нет. – Я вспоминаю голубой старый грузовой велосипед, на котором мы с братом прогрохотали через пустыню пару недель назад.

Ключи берут тайм-аут, чтобы собраться с мыслями, затем продолжают:

– Давно в Китае?

– Три года.

– Чем занимались?

– Учебой.

– В Пекине?

– Да.

– Но здесь написано, – Ключи снова листают паспорт и смотрят на меня подозрительно, – здесь написано, что виза выдана в Циндао!

Город Циндао расположен на востоке страны, далеко и от Пекина, и от моего собственного пути. И хотя я уже несколько лет там не был, я решаю немного соврать, чтобы не множить сложности:

– Да, все верно, прекрасный город. Я подавал там заявку на визу, когда был в отпуске.

Зачем докладывать всем и каждому, что мой знакомый, используя свои сомнительные деловые связи в Пекине, помог мне продлить визу. Из-за ажиотажа перед Олимпиадой с продлением возникли трудности. Ключи с недоверием смотрят на меня и поднимают еще один важный вопрос.

– Что у вас тут? – спросили они, указав на тележку.

– Одежда, спальный мешок, еда, вода – все, что нужно в дороге.

– А это палатка?

– Да.

– Но ночевать в палатках здесь запрещено.

– Да я и сам ненавижу палатки.

– Эта тележка из Германии? – продолжают допрос Ключи, и теперь уже я не могу понять, к чему они клонят.

Немецкая ли это тележка? Ах да. В Германию-то я и направлялся, пока ситуация не вышла из-под контроля.

– Нет, тележка из Чжанъе. – Я показываю на улицу позади меня. Некоторые крестьяне оборачиваются и вглядываются куда-то, надеясь, наверное, разглядеть по ту сторону Гоби господина Вана и его сварочную мастерскую.

– Надеюсь, мы закончили? – спрашиваю я нетерпеливо. – Мне еще идти сегодня.

– Возвращайся в город! – приказывают Ключи и возвращают мне паспорт.

Я взрываюсь:

– Я иду дальше, и мне все равно, что вы мне тут рассказываете! Я прошел через снежные горы и песчаные бури, ваш ветер мне не страшен!

– Иди назад!

– Нет!

– Да!

И тут кое-что случилось… В общем, у меня вырвалось нецензурное ругательство, да еще с упоминанием матерей полицейских.

Оба стража закона тотчас стали крайне серьезными.

– Прошу прощения, я не хотел, – говорю я еще более нервно.

Ключи застыли, буравя меня огненным взором. Я начинаю плакать.

– Никогда не говори таких слов! – прогремели они. – Тем более полицейским! Что вообще с тобой стряслось?..

Осень

Начало

9 ноября 2007 года.

Пекин

Пронзительный визг врывается в мой сон.

Я стягиваю с лица маску и первые несколько секунд ничего не вижу, кроме ярких солнечных пятен на стене комнаты. Мне жарко, хотя ночью я полностью сбросил одеяло.

Должно быть, уже полдень. О боже, я проспал собственный подарок ко дню рождения. Подскочив, бегу к окну и всматриваюсь в голубое небо, на котором видны лишь две тонкие полоски от самолета – всего-то. Такая редкость в вечно исчирканном небе Огромного Города.

Двадцать этажей вниз грохочет пассажирский поезд. Снова этот визг, который диким эхом мечется в колодце высоток. Внизу, прямо над рельсами, кто-то поспешно сдергивает с веревки развешенное белье – надо успеть, пока поезд не подошел.

Сегодня мне исполняется двадцать шесть. И я давно собираюсь отправиться в большое путешествие через половину мира.

«Я выйду из дома раньше семи часов, пока солнце еще не взошло и весь город спит», – мечтал я радостно вчера вечером. Уйти утром, в серый рассвет – мне казалось это единственно правильным способом проститься с Пекином. Однако потом я до утра засиделся в фондю-ресторане с моим соседом Сяо Чай и еще с парочкой друзей. Никому не хотелось расходиться по домам, тем более что стол наш ломился от еды, пива и колы.

– Если ты будешь ползти слишком медленно, я догоню тебя на машине и потороплю! – смеялся Сяо Чай, грозя пальцем. – Так что будь проворнее, старик!

Сейчас чуть больше одиннадцати утра, соседи отсыпаются после вчерашнего, а я уже на ногах перед окошком, в одних трусах, усталый, но веселый. Сегодня, прямо сейчас я начну то, что собирался сделать и чего ждал долгие месяцы.

Впрочем, и этот особый день сто́ит начать с душа.

Все необходимые вещи уже разложены в комнате на полу: большой рюкзак, маленький рюкзак с ноутбуком, сумки с одеждой, два спальных мешка, палатка, туристский коврик, два футляра для фотоаппаратов, лыжные палки и пакет, набитый батарейками, лекарствами и прочими важными мелочами.

Я вешаю мокрое полотенце и становлюсь на весы, купленные мною пару дней назад. Стрелка сначала сильно наклонятся вправо, затем отскакивает назад и останавливается у ста кило.

Вот так. Я еще прибавил?! Я превратился в ходячую стокилограммовую тушу?!

Я наклоняюсь вниз, надеясь разглядеть результат получше – увы, на весах девяносто девять кило. Вот досада! Размышляю, не выпить ли мне теперь канистру чая, но это уже жульничество. Тем более что нет времени на такие глупости, а мой подарок уже заждался меня.

Я натягиваю футболку, любовно разглаживаю все складочки, надеваю брюки и свитер, а также носки – правый с буквой «П», левый – с буквой «Л». Тщательно зашнуровываю ботинки, чтобы было удобно и ноги стерлись не так быстро. Боль и так вряд ли заставит себя долго ждать. Упаковав рюкзак и дважды обойдя квартиру – не забыл ли чего-нибудь, – я надеваю куртку, снова разглаживаю складки и обвешиваюсь футлярами с фотоаппаратами справа и слева через плечи.

Теперь надо надеть рюкзак, на котором висят палатка, туристский коврик и палки. Я бодро обхожу комнату, прикидывая, удобно ли мне, и останавливаюсь у холодильника, чтобы достать бутылки с водой, шоколадные батончики и бананы. Распихав все это по внешним карманам рюкзака, снова встаю на весы.

Сто двадцать семь кило. Вот черт.

Я уже начинаю потеть и раздумывать, не присесть ли на диван и не съесть ли спокойно пару бананов перед долгим путем. Я уже собираюсь снять рюкзак, но тут до меня доходит, что если я сейчас присяду, то скорее всего сегодня не выйду вообще.

Я гладко побрит и аккуратно подстрижен. Я воображаю, как блестят мои глаза радостью и ожиданием, и упорно не замечаю страха в них.

Нельзя откладывать. Это надо сделать прямо сейчас.

Широко шагая, направляюсь к двери, мигом вспотевшая ладонь тянет ручку вниз… оборачиваюсь и смотрю на свою квартиру, в которой скоро заведется кто-то чужой. Красный диван со следами кулинарных и любовных шедевров, телевизор, холодильник с кулером и пустой письменный стол, посреди которого поблескивает ключ от квартиры.

Один решительный шаг – и я уже в холле. Одно решительное движение – и дверь захлопывается за мной. Заворачиваю за угол, иду к лифту вдоль стены, на которой кто-то намалевал огромную надпись на китайском: «Дешевые проститутки для Ляйке!» и еще: «Быдло путается с иностранцами!».

Ляйке – так меня зовут в Китае. Так меня назвала в Мюнхене моя напарница по иностранному языку, Кати из Тайваня, еще до моей первой поездки в Китай.

Я хотел взять имя мужественное и чтобы легко было написать. Кати сказала: «Твоя фамилия Рехаге. Мы возьмем из нее первый слог и поищем китайский иероглиф, который будет ему созвучен. Например «ляй», что означает «гром»».

Я был в восторге от начала.

Кати взяла первый слог моего имени и превратила его в китайское «ке», что можно было перевести как «завоевывать» или «преодолевать». Так появилось мое китайское имя, состоящее из двух иероглифов: Ляй-ке, Покоритель грома.

Теперь я, идеально экипированный Покоритель грома, стою посреди пустого холла и перечитываю оскорбительную наскальную надпись: «Дешевые проститутки для Ляйке!»

Сяо Чай напрасно старался закрасить эти фразы из баллончика. Он объяснил тогда, что девушка не могла использовать такое слово, как «быдло». «Надпись сделал мужчина, – утверждал он, – обманутый муж или ревнивый поклонник? Тебе надо бы быть осторожнее».

Двери открываются, мы с рюкзаком протискиваемся в лифт, я нажимаю на кнопку первого этажа. В последний раз читаю слово «иностранец», затем лифт уносится вниз.

«Теперь я уже никогда не узнаю, кто хотел меня оскорбить», – не без сожаления думаю я, выходя и зажмуриваясь: так ослепительно сияет мой прекрасный подарок самому себе.

Первый день пути домой.

Миллионер

Что-то мелко вибрирует, я открываю глаза и вижу лишь беспросветную тьму. Чертов телефонный будильник. Почему я вчера его не выключил?!

Я нашариваю рядом со спальным мешком слабо мерцающий телефон, спросонок соображая, что сейчас шесть часов утра и кто-то звонит мне из Германии.

«Там сейчас, наверное, ночь», – думаю я, прижимая телефон к уху. Сквозь треск доносится голос моего отца. Он беспокоится, почему я вчера выключал телефон.

– Будь осторожен, сын! – повторяет он снова и снова, и, несмотря на плохую связь, я отчетливо ощущаю его поддержку и его беспокойство. – Разумно расходуй свои силы!

Я улыбаюсь. Мне хотелось бы рассказать ему о первом дне путешествия. О том, как махали мне на прощание бабушка с дедушкой во дворе.

О моей извилистой тропе в прямоугольной паутине улиц Императорского города.

О том, как я протискивался через плотную толпу людей и машин, как, наконец, добрался вечером до маленькой гостиницы у подножия моста Марко Поло, где группа туристов зазвала меня на ужин и, удивляясь, долго расспрашивала о моей затее.

Вместо всего этого я говорю просто:

– Не беспокойся, я очень осторожен.

Чрез час я уже стою на мосту Марко Поло, который на самом деле называется Лугоуцяо, Мост через камышовый ров, и не могу поверить: я сделал это.

Вот она, моя первая цель, прямо передо мной!

«Пройдя расстояние в десять миль от Камбалы, путник приходит к широкой реке под названием Пулисанхин. Купцы перевозят по ней товары к океану. Великолепный каменный мост перекинут через реку; ни один мост на свете не сравнится с ним…» – так Марко Поло описывал это место более чем семьсот лет назад.

Камбала, точнее, Ханбалык, Обитель хана, – так называлась роскошная резиденция правителя Монголии, которая находилась примерно там, где сейчас расположен Пекин. Мост все еще сохранился, точнее, то, что с ним стало после реставрации в семнадцатом веке. А вот реки больше нет. От нее остался лишь ручеек в бесконечном пыльном русле.

Грустное зрелище! Массивные опоры моста кажутся здесь теперь такими неуместными.

Утреннее солнце нежно светит и согревает. Я прислоняюсь к каменному парапету, радуясь, что могу ненадолго переложить на него тяжесть рюкзака. Интересно, в самом ли деле Марко был здесь? Многие утверждают, что все его описания – лишь пересказ того, что поведали ему настоящие путешественники. Но мне ли об этом судить?

Ироничные венецианцы прозвали Марко Поло Миллионером, с таким вдохновением рассказывал он о великолепии Хана и своих собственных имениях в той далекой стране. Он представляется мне человеком, разочаровавшимся в собственной судьбе, удалившимся в мир воспоминаний и фантазий.

Может быть, в каждом, кто вернулся домой, живет такой Миллионер?

Гладя рукой холодный светлый камень парапета, я представляю, как здесь, на этом самом месте, стоял и венецианский путник – облаченный в белые одежды, как китайские купцы времен Императора, держа на поводу верблюда или лошадь, позади остались тяжелые городские ворота, а впереди простиралась долгая каменистая дорога домой, в Европу. Теперь тут снуют туристы, фотографируются поодиночке и толпой на фоне каменных львов на парапете. Такие энергичные, а главное, все налегке. Я начинаю ощущать себя слоном среди газелей. Мне хочется присесть куда-нибудь и спрятаться.

– Смотри-ка, иностранец! – заметила меня какая-то женщина в пестрой матерчатой шляпе, похожей на шапочку для плавания. Безо всякого смущения она вслух пересчитывает мой немалый груз:

– Палатка, спальные мешки, лыжные палки. Посмотрите-ка, даже пляжные шлепанцы приторочены к рюкзаку! Куда это он направляется?

– О! – восторженно восклицает ее спутник, да и все остальные туристы глазеют с восторгом и удивлением. Я вижу, что они хотят позвать меня, и скорее всего сфотографироваться со мной, скалясь в объектив и показывая пальцами «виктори».

Надо срочно уходить. Я так поспешно удаляюсь на другой конец моста, что палатка, спальные мешки, лыжные палки и шлепанцы прыгают вверх-вниз, стуча по рюкзаку. Интересно, почему я так стесняюсь всего, что касается моего путешествия? Из Пекина я выскользнул как вор, и туристам в гостинице я вчера сказал неправду. Они спрашивали меня, куда я направляюсь.

– В… э-э-э… Баодин.

После минуты молчания начали шептаться. А одна дама, забыв что-то прожевать, так и сидела с открытым ртом. Первым опомнился предводитель группы, уже порядком нетрезвый: «Баодин?! Это же четыреста ли отсюда! Туда невозможно дойти пешком!»

Ну и что я мог сказать?

Четыреста ли, то есть примерно двести километров. Да, я не был уверен, что осилю и такое расстояние, и тяжелый рюкзак на спине. А еще я собирался идти дальше, до старинного города Сиань, а потом через пустыню Гоби до Средней Азии, а оттуда – в Германию…

Обо всем этом я уже промолчал.

В ответ я пробормотал: «Посмотрим» – и принялся сконфуженно поедать булочку, приготовленную на огне (китайцы называют ее «мантоу»). Как всегда, отказался от водки, пил только колу; потом ушел, принял душ и лег спать.

Оставив позади мост Марко Поло и туристов, я свернул на главную улицу, ведущую на юго-запад, в сторону Баодина. Если ноги не подведут меня, я буду там через неделю. Но уже сейчас я чую, как в тех местах, где ботинки чуть-чуть жмут, набухают водяные пузыри.

Мимо меня проезжает машина, и маленький мальчик в ней начинает размахивать руками, чтобы привлечь ко мне внимание своих родителей.

Снова звонит телефон, и расстроенный голос Пэйпэй из Пекина говорит:

– Теперь ты действительно ушел…

Я смотрю на свои башмаки, уже занесенные пылью, и думаю, что бы ей ответить. Мы же вроде расстались друзьями. Шутливо отвечаю, что я пока не так уж далеко от нее, но она не смеется в ответ:

– Пожалуйста, вышли мне песню, которую ты больше всего будешь слушать в пути, ладно?

Постараться не забыть, что вечером надо будет выслать уже две песни – одну Пэйпэй и одну – Джули.

Теперь надо найти, где можно перекусить и закинуть денег на телефон, ведь с каждым входящим вызовом мой баланс стремительно тает. То, что нужно, я нашел на обочине шоссе в местечке Чанг Индиан: по обеим сторонам бесконечной улицы, под зеленым шатром деревьев уютно расположились ларьки с едой и магазинчики. Здесь туда-сюда снуют велосипедисты и пешеходы, а редкие машины осторожно пробираются посреди этого копошения.

Ускоряюсь в предвкушении миски с лапшой. Хорошо бы это длилось всю дорогу до Германии: нескончаемая вереница закусочных протяженностью десять тысяч километров.

В магазинчике, набитом мобильными телефонами, продавщица недоверчиво разглядывает меня, когда я сообщаю, что хочу купить сразу несколько сим-карт. Десять розовых купюр я меняю на десять цветных карточек с логотипом летних Олимпийских игр, которые начнутся в Пекине через девять месяцев. Кстати, это первые Олимпийские игры в Китае.

Я перехожу дорогу и направляюсь в маленький ресторанчик, ставлю рюкзак на стул, аккуратно укладываю сверху фотоаппараты, расстегиваю куртку и флисовый свитер, заказываю себе холодную пепси и миску лапши.

И, закрыв лицо руками, на несколько секунд даю себе передохнуть. Я думаю о Джули.

Да, наше знакомство произошло совсем не при романтических обстоятельствах. Два года назад вместо того, чтобы сидеть в духоте на уроке китайского языка в Пекине, я слонялся в поисках чего-нибудь интересного по жарким улицам города Чэнду. Впрочем, это и входило в мои планы. Зачем тратить время на изучение китайского языка вместе с остальными иностранцами, если можно объездить всю страну и впитать как можно больше всего ценного?

В тот прекрасный весенний день в Чэнду я спросил дорогу у девушки в платье с цветами. Слово за слово, и мы решили вместе пообедать.

«Как легко все складывается», – я мысленно потирал руки, сидя за традиционным китайским фондю. Все действительно сулило удачу: в чане, стоявшем между нами, плавали стручки перца в бульоне, и бурлящая темно-красная масса вызывала радостное предвкушение у меня в животе. Тинг была грациозна и умна.

Но вскоре все пошло наперекосяк.

– Ну и шутки у тебя! – фыркнула она в ответ на мой изящный, но однозначный намек. Впрочем, лицо у нее стало скорее веселым, чем удивленным. – Мне только что исполнилось восемнадцать, и мои родители живут недалеко отсюда, за углом.

– Да, но…

– Мне это неинтересно.

Жаль, но надо уметь проигрывать, помнится, подумал я. Однако огорчение усугубилось: еда, такая вкусная, не вызвала восторга у моего желудка. Я думал теперь лишь о том, как поскорее добраться до гостиницы. Что до девушки, то я был уверено, что никогда больше не услышу о ней.

Велико же было мое удивление, когда пару недель спустя я получил полное энтузиазма послание, в котором она уведомляла меня о своем желании познакомить меня сразу с двумя своими подружками в Пекине. Видите ли, одна готовилась к учебе в Германии и как раз изучала немецкий язык.

Подождите, до меня что-то не доходит. Она что, не поняла, что произошло?

– С удовольствием! – отвечаю я.

Через несколько недель я уже сидел на своем диване перед телевизором в окружении обеих подруг Тинг. Старшая принесла фильм, какую-то запутанную историю о судьбе трансвеститов в ГДР, и без умолку болтала о том, как она представляет себе бессмертную любовь. Младшая стеснялась и все время молчала. Я прикидывал, как поделикатнее повернуть разговор к сексу втроем.

Вечер затягивался и запутывался, фильм тоже. Вдруг девушка, одержимая бессмертной любовью, просто засунула мне руку в штаны и возбужденно хихикнула. Тихоня безуспешно пыталась отвести взгляд.

Нет, из этого не получилось эротической ночи, зато я получил кое-что другое. Когда девушка с бессмертной любовью отлучилась на минутку, тихоня подарила мне поцелуй, робкий, нежный и очень долгий.

Когда она радовалась, ее глубокие черные глаза сияли.

Джули.