Текст книги "Кровь невинных"

Глава 5

Над нами разверзся ад. Вертолет «Призрак» открыл огонь раньше, чем следовало. Двуствольные артиллерийские орудия, пушки «Бофор» и стопятимиллиметровая гаубица. В общем, весело. «Американ-экспресс» – так назвал «Призрак» Дженкинс, потому что рейнджеры «никогда не обходятся без него». Но теперь он мог убить и нас. Ты чувствуешь, как пол дрожит под ногами, а воздух рябит от взрывов. Слышишь, как опоры в подземной парковке скрипят, и чувствуешь запах цементной пыли, горький от извести, падающей, как ливень, с потолка, прилипающей к языку, пока ты безмолвно, затаив дыхание, ждешь нового броска. Мы ждали в кромешной темноте. Новые приборы ночного видения улавливали инфракрасное излучение и могли определять мишени в человеческий рост на расстоянии пятидесяти метров. Но я разглядел лишь нечеткие силуэты людей, и то лишь тогда, когда они попадали в поле зрения, – бесконечный туннель зеленых теней. Мы двигались вперед почти вслепую, ориентируясь по чертежу здания, который врезался нам в память. Над нами гремела гроза.

Сначала один проблеск света, затем – другой промелькнули перед глазами. Фонари, с помощью которых люди прокладывали путь в темноте. Теперь они садились в джип «чероки» и по-прежнему не видели нас. Их было четверо, одетых в форму цвета хаки вооруженных сил Панамы и державших в руках винтовки «М-16». Трое – довольно крупные мужчины, один из них – тучный. Четвертый – худой и стройный, если не считать небольшого животика, – мы видели их в профиль. Я обернулся и посмотрел на нашего капитана – рука вытянута, кулак сжат. Мы застыли, глядя на его руку и пальцы. Он подавал нам знаки, как глухонемой, на понятном только нам языке. Дженкинс пройдет вдоль левой стены и возьмет на себя человека, который собирался сесть на водительское сиденье. Капитан возьмет того, кто хотел устроиться рядом с ним. Толстяк был моим.

Гром битвы наверху заглушал выстрелы наших винтовок и крики жертв. Помню, как меня охватило жуткое восхищение, когда я выпустил три пули, а потом и еще три в тело толстяка. Они подбрасывали его, как тряпичную куклу, из которой лилась кровь. Одна из пуль попала ему в бедренную артерию в паху, и в зеленом свете приборов ночного видения черная жидкость растекалась по нему, словно он помочился себе в штаны.

Я оказался ближе всех к машине. Маленький человек уже сидел внутри. Он бросил винтовку, но у него остался пистолет, похоже, девятимиллиметровый, который он пытался вытащить из твердой кожаной кобуры. Я подсел к нему прежде, чем он заметил меня, и дуло моей винтовки уставилось ему в затылок над правым ухом. «Не двигайся!» – закричал я, мои губы почти касались его уха.

«Отключить приборы ночного видения!» – раздался приказ капитана, и я снял очки. Я светил фонарем в лицо пленнику. Оно было грязным от пороховой гари и пыли, но мне удалось хорошо его рассмотреть. Очень хорошо. Перед нами сидел человек с грубой кожей, как кожура ананаса. «Отставить», – велел капитан. Я коснулся рукой лица пленника, он пытался сбежать и вцепился в дверь. Потом в окне «чероки» появилось небольшое пулевое отверстие, и кусочки костей и мозга разлетелись по салону.

Не время прохлаждаться. Мы снова надели приборы ночного видения и погрузились в наш призрачный туннель, направляясь к дверям в конце парковки. Они были толстыми, как телефонная книга, и сделаны из пуленепробиваемого стекла. Два небольших взрыва устранили их с нашей дороги. Но через три фута мы наткнулись на новые двери, такие же прочные. Двойные двери, как в банке, но мы уже ничему не удивлялись. На этот раз мне предстояло выполнять работу одному. Помещение оказалось таким маленьким, что здесь не могло уместиться больше одного человека, поэтому прикрывать меня было некому. Я держал похожее на кусок теста взрывное устройство и детонатор.

Мне нравилась бомба С-4, такая простая и непредсказуемая. На нее не действуют ни вода, ни пот, а в случае взрыва остается гораздо меньше дыма, чем после динамита или ТНТ. Но я все равно задержал дыхание, стоя в этом закутке, наполненном крупными, как гравий, осколками стекла. Сосредоточился, насколько это было возможно, когда на тебе прибор ночного видения. Неожиданно дверь задрожала, и послышался грохот. Тонкая хрустальная паутина возникла на стекле против моего лица. Кто-то стрелял из пистолета, но пули не смогли пробить дверь.

Я отошел назад за угол и взорвал бомбу. Вторая дверь разлетелась на куски, и наш отряд проник в комнату, но там никого не было.

– Дерьмо, – услышал я свой шепот. – Дерьмо, дерьмо, дерьмо.

Меня никто не слышал, так же как я не слышал остальных, даже если они и говорили что-то. Здание задрожало, как во время землетрясения, только источник колебаний находился наверху.

Место, куда мы вошли, напоминало приемную дантиста. Я увидел столик для кофе и маленький диванчик, разбитый и изрешеченный пулями. Почти все картины попадали со стен, но некоторые еще висели на местах, похожие на полотна в «Уол-март». На всех были изображены дети, какие-то девочки и мальчики с большими глазами, полными слез.

Справа от нас находилась еще одна дверь, но уже не стеклянная. Около нее лежал опрокинутый шкафчик, его содержимое рассыпалось по пушистому ковру. Повсюду валялись игрушечные жабы разных форм и размеров. Они, как гремлины, таращили на нас свои маленькие, злые глазки. Я отшвырнул ящик в сторону и взорвал дверь. Дженкинс вошел в комнату и сразу же пригнулся. Пуля просвистела у него над головой. Он снова пригнулся. Затем слегка выпрямился и кивнул мне. К стене прислонилась женщина с вытянутыми вперед руками, она смотрела в темноту, не зная, кто оттуда появится. Больше в помещении никого не было.

– Не надо! – кричала она. – Не надо! Не стреляйте!

Ее лицо было испуганным, и мерцающий зеленый свет искажал ее так, что она становилась похожей на сказочную ведьму. На мгновение я подумал, что на голове у нее шлем, но потом понял, что это платок, повязанный поверх бигуди.

Дженкинс схватил ее и прижал к стене. Она не видела, кто ее держит, и кричала, пытаясь вырваться. А он просто выполнял свою работу, сковывая ее руки пластиковыми наручниками.

– Твой шеф! – орал Дженкинс. – Где твой шеф?

Она сказала, что ее начальник сбежал, и она не знает, где он.

– Его здесь нет! Я не знаю! Не знаю!

– Уходим! – скомандовал капитан. – Пошли! Живее!

Страшный взрыв прогремел этажом выше. Для нас это не предвещало ничего хорошего. Повсюду осыпалась штукатурка. Дженкинс потащил женщину в темноту, толкая ее впереди. По его сигналу я стал отступать и установил на выходе мину, закрепив на детонаторе проволоку. Если кто-нибудь попытается войти или выйти отсюда, полная большеглазых детей комната станет его последним пристанищем.

Около выхода из подземного гаража капитан остановил нас и выстроил вдоль стены. Странные огоньки вспыхивали в темноте. Несколько человек шли сквозь мрак, освещая дорогу зажигалками. Двое из них – без рубашек, на остальных – только нижнее белье. Мы проследили за ними, держа их на мушке, но позволили им пройти в глубь здания. Затем стали медленно подниматься вверх, навстречу свету. Выключили приборы ночного видения и перезарядили ружья.

Я слышал, что женщина в бигуди кричала, но не разбирал ничего, кроме шума битвы. Около выхода горели три машины, а чуть поодаль панамцы установили пулемет, около которого никого не было. Мальчик, совсем еще ребенок, сидел у стены, рядом с входом, обняв руками колени, с опушенной головой. Неожиданно он поднял ее и снова опустил, видимо, решая, что ему делать дальше. Мы по-прежнему оставались в тени, и он пока нас не видел. Но обязательно заметил бы, если бы мы продвинулись немного вперед. Я подумал, что он в любой момент может погибнуть. Мы остановились.

Капитан разговаривал по рации. Кивком головы он приказал Дженкинсу приглядывать за женщиной. Она перестала кричать и сопротивляться, видимо, находясь в состоянии шока. Она закинула голову назад, пытаясь обратить наше внимание на ее руки, которые начали распухать. Дженкинс достал нож, она замерла. Но он лишь разрезал пластиковые наручники. Затем надел новые. Я заметил, что он смотрит на ее пальцы. Дженкинс улыбнулся и показал мне ее ногти, отполированные и украшенные узором в виде красной паутины.

Позади нас прогремел яростный взрыв. Сработала моя мина.

Капитан приказал занять позицию. Мы приготовились ждать. Я никогда не любил ожидания, когда начинаешь дрожать от нервного напряжения. Но никто больше не появился.

Мы расположились в той части гаража, откуда был виден лишь кусочек неба около выхода, сиявший оранжевым светом. Лучи прожектора пробивались сквозь дым. Заградительный огонь с вертолетов и танков, которые пригнали из зоны Панамского канала, стал утихать. Раздавались лишь одиночные выстрелы, а иногда можно было услышать ответный залп из танка «Абрамс».

Делать было особенно нечего, главное – оставаться начеку. Я наблюдал за ребенком, сидящим около выхода из гаража. Мне казалось, что он хочет жить. Все, что ему нужно было сделать, это сдаться. Затем случилось нечто странное – он стал похлопывать себя по лицу. Я не мог понять зачем. Неожиданно он встал.

Стоп, подумал я. Стой. Нужно подождать еще немного, и ситуация прояснится. Все это время он собирался с духом. Мальчик помедлил, затем подполз к пулемету и улегся за ним, но, прежде чем он успел нажать на курок, я выпустил в него сзади три пули. Женщина в бигуди, стоявшая все это время с закрытыми глазами, вдруг их открыла, увидела ребенка, который извивался и корчился в агонии, как червяк на крючке, задыхаясь и хрипя, и снова начала кричать.

На этот раз мы ее услышали. Тогда Дженкинс сложил свои пальцы, изобразив дуло пистолета, и направил их на нее. Она замолчала.

Через пару часов после восхода солнца войска Вооруженных сил США подошли к штабу панамских вооруженных сил и обнаружили там нас.

* * *

Телефон разрывался в доме Джози, но никто не брал трубку. Я позвонил ее родителям. Там было занято.

Другие солдаты ждали, когда я освобожу телефон. Я принял душ и пошел завтракать.

Странная была эта война. Операция «Правое дело». Больше похожа на учения, только с настоящими убийствами. Мы выполнили свое задание в чужой стране рано утром, а затем вернулись на базу. Здесь все напоминало Америку. Точно так же подстриженные газоны. Позади домов – площадки для барбекю. Можно купить розовый лимонад в пластиковых бутылках. Только растения другие: более высокие и густые. И еще здесь водились стервятники, которые постоянно кружили над головой. Сначала я принял их за чаек, только очень больших и черных. Они собирались большими стаями над Анкон-Хилл. В первый день я подумал, что они прилетели сюда из-за войны. Теперь, пока я шел по улице, эта мысль снова пришла мне в голову.

Кофе не успокоил меня. Я снова попытался дозвониться Джози. И ее родителям, но никого не застал. Я знал, что она переживала, и думал немного успокоить ее. Операция в Рио-Хато провалилась, восемьсот пятьдесят рейнджеров попали под обстрел. Позже я слышал историю, как два новых, сверхсекретных бомбардировщика «Стилт», которые должны были расчищать путь для наших войск, бросили бомбы в открытом поле, вместо того чтобы разбомбить две главные панамские казармы. Когда рейнджеры готовились к десанту, в воздухе носилось так много свинца, что один из них получил пулю в лоб, даже не успев выпрыгнуть из вертолета. Отдали команду прыгать с небольшой высоты, так что парашюты едва успевали раскрыться, прежде чем рейнджеры падали на землю. Их всех схватили на земле. Четверых убили. Я не знал, слышала ли Джози обо всем этом в своем Хайнсвилле, но мне хотелось сообщить ей, что со мной все порядке.

Наконец ее мать сняла трубку.

– Миссис Ранкин?

– Курт? Как у тебя дела, малыш? Там у вас какой-то ужас творится! А по телевизору все время крутят один и тот же репортаж.

– Со мной все хорошо. Утром была небольшая заварушка, но я в норме. Просто хотел сказать, чтобы вы не волновались. Особенно Джози. Как она?

– Отлично, Курт. Но ее нет дома и не будет все утро. Куда ей позвонить, когда она вернется?

– Я сам ей позвоню. Послушайте, когда увидите ее, пожалуйста, скажите, пусть сегодня в пять она остается дома. Я обязательно позвоню.

– Я скажу ей, Курт. Мы все очень за тебя переживаем. Береги себя.

– Не волнуйтесь. Еще один день, и я вернусь, – успокоил я.

Но я ошибался.

* * *

Охота за панамским диктатором Манюэлем Норьего оказалась не особенно удачной. Мы упустили его из штаба панамских вооруженных сил. Возможно, его там просто не было. С наступлением дня мы укрепились в своем подозрении, что ему удалось уйти. Возможно, на Кубу. Думаю, некоторые из наших командиров чувствовали свою вину.

Капитан ударил ногой по моей койке. Было около трех часов дня, но я спал только часа два. Я покрылся испариной, глаза резало, как будто их засыпали песком. «У нас новое задание», – сообщил капитан.

Наша часть должна была осуществлять прикрытие для других спецотрядов, спецназа, «Дельты». Перед рейнджерами редко ставились подобные задачи, и мы знали, что в любой момент должны быть готовы ко всему. Мы умели импровизировать, поэтому нас приглашали в тех случаях, когда командование просто не знало, что ему нужно. Как, например, в данном случае. Кто-то наверху понял, что если мы продолжим сносить танками дома всякий раз, когда панамский снайпер выпустит пару патронов, то скоро в Панаме просто некого будет спасать. Дощатые домики и магазины вокруг штаба панамских вооруженных сил в районе Чориллио сгорели, как хворост. Никто не знал точное число погибших. Но думаю, их было очень много. Теперь командование беспокоил участок под названием Чолула, где находились большие жилые дома, в которых спрятали много оружия. Один из этих домов был длинным, как отель «Аламо». Рейнджерам поручили захватить его и проверить, не скрывается ли там Норьего.

– Я вступал в рейнджеры, – возмутился Дженкинс, – а не в гребаный спецназ. Меня не обучали арестовывать людей и зачитывать им права.

– Послушай, – сказал капитан, – сейчас я объясню тебе цель нашей миссии. Мы проникнем в здание, осмотрим его, разоружим и нейтрализуем всех, кого нужно, и вернемся оттуда живыми. Последнее – самое важное: вернуться живыми.

Здание было двенадцатиэтажным, жилой массив. Некоторые окна заколочены досками, в других висело белье, развевающееся по ветру. Краска на стенах дома облезла. Бетонная основа прогнила из-за сильной влажности. И над всем этим летали пули пятидесятого калибра. Создавалось впечатление, что основные боевые действия разворачивались на крыше.

План был прост. Основная часть отряда проникнет в здание. Сначала нужно захватить центральную лестницу, занять коридоры и нейтрализовать вооруженных людей на крыше, потом начать поиски.

Боже, какая это была дыра! Я занял позицию на четвертом этаже, просматривая длинный коридор. Все лампочки там перегорели, а окно в его конце было разбито. Пара дверей выломана. Трудно сказать когда. Стены разрисованы граффити, и на одной из них – красно-бело-синий флаг Панамы. Один из его концов оторвался, и ткань раздувалась и хлопала на сквозняке. Еще одна дверь сделана из железных решеток. Место напоминало тюрьму, только решетки предназначались для того, чтобы удерживать людей снаружи, а не внутри. Стоя около лестницы, я не видел квартир и не знал, что там творится. До меня доносились разные запахи: дерьма и моря, мочи и вареной кукурузы, и все это одновременно. Люди готовили. Наверное, собирались есть. Я бы и сам не отказался от еды.

Одна из решетчатых дверей в коридоре налево открылась в десяти ярдах от меня, и, прежде чем я смог что-либо предпринять, передо мной возник маленький мальчик в грязной полосатой рубашке и без штанишек. В руках он сжимал тарелку кукурузной каши. Красный огонек моего лазерного прицела дрожал у него на лбу. Мне показалось, что он не понимал, кто перед ним находится. Потом он начал плакать. Как странно звучал детский плач среди всего этого шума. Несмотря на пальбу на улице и на крыше, плач заполнил коридор и отдавался эхом у меня в голове.

– Заткнись, парень! – прикрикнул я. – Заткнись!

Лазер плясал по его лицу, а мальчик продолжал плакать.

Справа в коридор вышел взрослый человек, но тут же спрятался, когда я выстрелил в потолок.

Теперь ребенок уже не плакал, а орал. Но при этом он даже не сдвинулся с места.

– Кто-нибудь, уберите ребенка! – заорал я изо всех сил, жалея, что не знаю, как это будет по-испански.

Никакого ответа. Я сделал жест рукой, потом – винтовкой. Лазер чертил линии по его телу, но мальчик по-прежнему не двигался.

Я видел, как из той же двери справа появилось две руки, которые тянулись к мальчику. Руки безоружной женщины. Больше я ничего разглядеть не смог. Кем бы ни была эта женщина, малыш знал ее. Он бросился навстречу рукам и исчез из моего поля зрения. Я слышал, как ребенок всхлипнул еще пару раз, потом все стихло. И лишь тогда я понял, что перестрелка на улице прекратилась.

Резкая смена обстановки вызывает тревожные чувства. Тишина раздражала. Потом сработал звуковой сигнал на моих часах. Четыре пятьдесят. Джози ждала звонка, а я не мог ей позвонить.

* * *

– Как ты себя чувствуешь?

– Разве родители не передали тебе, что со мной все хорошо?

– Да. Но они еще сказали, что ты позвонишь мне в пять.

– Дорогая, не сердись. Не хочу нагонять лишнего пафоса, но все-таки у нас здесь война.

– Я видела по телевизору. Но похоже, она заканчивается.

– Сегодня был довольно напряженный день. По крайней мере для меня.

Повисла пауза. Я слышал разговор другой пары на параллельной линии, но голоса звучали слишком тихо, и я ничего не мог разобрать.

Джози нарушила молчание первой:

– Хочешь узнать, как я провела день?

– Конечно, хочу.

– Утром я ездила в Саванну, собиралась купить украшения к Рождеству в магазине «Алтар-гилд». Хотела украсить ими весь дом. Но потом решила ничего не покупать.

Я снова услышал голоса на другой линии. Наконец я ответил ей:

– Мне казалось, ты хотела, чтобы у нас была своя елка. Представлял себе, как ты наряжаешь ее, и мне сразу становилось хорошо.

– Я подумала, что буду наряжать ее в одиночестве. Это очень грустно.

– С чего ты взяла?

– Мой жених попал в «горячую точку». Я могу стать вдовой прежде, чем мы поженимся, а он собирается рассказать мне, какое это захватывающее событие в его жизни. Скоро Рождество. А его нет со мной рядом. Ладно... но он не может сдержать самого простого обещания: позвонить мне!

– Я же сказал, что мне очень жаль.

– Я еще не все рассказала тебе о моем сегодняшнем дне.

– Что еще?

– Звонила Селма.

– Что случилось? Маме по-прежнему плохо?

– Кажется, ничего серьезного. Ее перевели из палаты интенсивной терапии, но Селма сказала, что мама ждет твоего звонка. Ты звонил ей?

– Нет, по-моему... знаешь, эти больничные коммутаторы. Иногда туда трудно дозвониться даже из Штатов. Думаю, ее скоро выпишут...

– Да, но ей хотелось бы поговорить с тобой.

– Но я звонил тебе.

– Возможно, тебе лучше позвонить ей.

* * *

Дозвониться до Канзаса нетрудно. Но, слава Богу, никто из Канзаса не имел возможности позвонить мне. Со времени болезни матери семья не давала мне покоя. Селма могла в любой момент позвонить Джози и начать делиться своими проблемами с будущей «сестрой». Я даже получил весточку от Джоан, моей старшей сестры, перед тем как покинул Америку. Она говорила о деньгах своего мужа. Я был вежлив, но не более того.

– Пожалуйста, соедините меня с миссис Гудселл. Палата Б-302.

Ответа не последовало, и коммутатор снова переключился.

– Как зовут больного? – спросил оператор.

– Гудселл, – сказал я, – или, может, Куртовиц.

– Гудселл. Да. Ее перевели. Я соединю вас.

Пока я ждал, играла мелодия песни «Домик в степи».

– Алло? – послышался низкий и слабый голос.

– Мама? Мама, это Курт.

– А, мой Курт. Я... я думала о... я... я... здесь медсестра. Она может... Ты не перезвонишь?

– Мама, что случилось?

На другом конце провода послышался шум и стук телефонной трубки. Потом я разобрал голос матери, она не то кричала, не то задыхалась.

– Кто это? – Незнакомый голос, судя по всему, принадлежал медсестре.

– Это ее сын Курт. Что случилось? С ней все в порядке?

– У нее небольшой рецидив. Мы должны оказать ей помощь. Можете перезвонить позже?

– Да, да. Когда?

– Позже. – И она повесила трубку.

* * *

Рутина спасает жизнь, когда ты не способен думать, а иногда – и рассудок, когда ты думаешь слишком много. Несмотря на усталость, я почистил ружье и разобрал свой походный рюкзак. Помимо Корана, который я непонятно для чего взял с собой, у меня почти не было личных вещей. Я не умел читать его, поэтому стал прятать в нем памятные для меня бумаги. Поздравительную открытку от родителей Джози. Пару корешков от билетов. Регистрационную карточку отца с той же фотографией, что и на армейском удостоверении. Меня раздражало, что болезнь матери и проблемы сестер вторглись в мою жизнь. Я полагал, что избавился от всего этого благодаря армии и Джози. И я хотел снова оказаться подальше от моей семьи, как только маме станет лучше. Но меня интересовала тайна, связанная с отцом. Я ждал, когда мама поправится, чтобы поговорить с ней об этом. Что бы там ни было.

Я изучал цифры, которые отец написал на Коране, и смотрел на них снова и снова, надеясь понять значение: 114, затем 29 = 3(1) + 10 (2) + 13(3) + 2(4) + 2(5) (42 = 2 или 5). Казалось, разгадка очень простая, но я никак не мог ее понять. Иногда я засыпал, пытаясь разобраться в этих цифрах. Я любил спать. Но той ночью заснуть не сумел. Как не мог найти в себе сил встать. Вопреки всему я переживал за маму и был в ярости из-за того, что Джози сердилась на меня.

* * *

– Прости, малышка. Я знаю, что уже поздно, но я должен был позвонить тебе.

– Курт, послушай...

– Нет, это ты послушай. Я звоню, чтобы сказать тебе, что не выношу наших ссор. Они сводят меня с ума.

– Курт, милый, послушай меня. Сегодня вечером звонили из Канзаса.

– Нет.

– О, Курт, прости. Мне очень жаль. Они звонили сюда. Я не знаю, как тебе это сказать...

– Она умерла?

– Да. Она умерла, Курт.