Текст книги "И все же…"

Орхан Памук: Осторожно! Не оступитесь!

Еще задолго до осени 2001 года западные читатели и критики были заняты интенсивными поисками писателя-романиста, драгомана и проводника на Восток. Отчасти тогда (да и сейчас) это диктовалось стремлением в очередной раз увериться в своей правоте. Все рассчитывали (рассчитывают и сейчас) отыскать некий «голосовой ответчик», достаточно ироничный и рациональный, настроенный больше на повседневность, чем на сверхъестественное, который принимал бы сигналы от самокритичных американцев и европейцев и в доходчивой форме ретранслировал бы их по назначению. Отсюда и популярность египтянина Нагиба Махфуза[39]39
  Нагиб Махфуз (11 декабря 1911 – 30 августа 2006) – египетский писатель-романист, драматург, сценарист. Лауреат Нобелевской премии по литературе 1988 года. – Прим. ред.


[Закрыть], который в своем каирском «литкафе» видится почти что «одним из нас» – в особенности после того, как обезумевший фундаменталист пырнул его ножом в затылок. Куда меньше шума вокруг менее сговорчивых писателей секулярного толка, таких как Абдельрахман Mуниф, автор пенталогии «Соляные города» («Cities of Salt»), или проживающий в Израиле палестинский прозаик Эмиль Хабиби, чей роман «Саид-пессоптимист» («Saeed the Pessoptimist») стал любимой книгой многих палестинцев (и кто удостоился национальной премии Израиля за лучшее произведение на иврите). В некоторых аспектах эти двое – строго говоря, не совсем и мусульмане.

Орхан Памук – склонный к миросозерцанию уроженец Стамбула, три года проживший в Нью-Йорке, какое-то время уже обсуждался в качестве кандидатуры на пост двустороннего толкователя-ретранслятора. Турция географически и исторически испокон веку служила «мостиком» между Западом и Востоком, и хотелось бы мне прочесть в какой-нибудь западной газете статью, которая не использовала бы эту оптимистичную метафору. (Не могу, правда, с определенностью утверждать, сколько «восточных» газет и теле– и радиостанций ее используют). Предыдущим романом «Меня зовут Красный» сам Орхан Памук как бы официально закрепил эту позицию, подробно остановившись на интерпретации исламского и западного в «постмодернистском» стиле, то есть сделав упор на тексте и подаче образов. После 9 сентября Памук стал первым, на ком «Нью-Йорк ревью oф букс» остановила выбор по причине достаточно скромных, если не сказать бесцветных эссе, в которых их автор не скрывал потрясения от ужасов и жестокостей и увещевал Запад не забывать о презренных мира сего. В Турции он высказывался за права курдов, а однажды отказался от государственной литературной премии. Кое-кто из его коллег-секуляристов посчитал, что Памук слишком уж рьяно выражает готовность «уравновесить» критику в адрес кемалистов и военных, выступающих в роли гарантов секуляризма в Турции.

В речи Буша, в которой он обращается к новым членам НАТО, произнесенной в Стамбуле в июне[40]40
  Имеется в виду июнь 2004 года – Прим. перев.


[Закрыть], кто-то из спичрайтеров американского президента догадался вставить в его речь цитату Памука о том, что, мол, самый живописный вид на Стамбул открывается не с азиатского и не с европейского берега, а – конечно же – с моста, «эти берега соединяющего». И самое важное, продолжал президент Буш цитировать Памука, «не столкновение сторон, цивилизаций, культур Запада и Востока». Нет, нет, самое важное – признать, что «другие люди других континентов и цивилизаций» – «в точности такие же, как и ты сам». De te fabula narratur[41]41
  De te fabula narratur (лат.) – О тебе басня сказывается (изречение Горация). – Прим. перев.


[Закрыть], короче говоря.

Разумеется, по сути своей люди схожи, и даже очень. Но этот эволюционный фактор сам по себе отнюдь не исключает разных по ожесточенности конфликтов, которые, скорее, являются правилом, чем исключением. «Помните о том, что вы принадлежите к роду человеческому, и забудьте обо всем остальном» – эту фразу приписывают Альберту Эйнштейну. Этот позволяющий двоякое толкование призыв к амнезии плохо переводится в некоторых культурах, где самого Эйнштейна относят к сатанинскому выродку, появившемуся на свет из отвратительного еврейского чрева.

В своем новом романе Памук недвусмысленно дает понять, что сам он не так уж непреклонно «за» все это белое и пушистое «мостостроение». Сюжет хоть и запутан, но позволяет сделать определенные выводы. В центр повествования автор, умело сочетая взгляд в будущее с ретроспекцией, поместил мятущегося молодого турка Керима Алакусоглу, поэта, страдающего от творческого застоя и сексуальной неудовлетворенности, переживающего душевный кризис, совпавший с политическим. Место действия – городок Карс на границе Турции с Арменией. Поэту ненавистно свое имя, поэтому он решает прибегнуть к сокращению – «КА». Приняв участие в пустом и жестоком по сути и содержанию студенческом движении марксистско-ленинского толка, разогнанного в 1980 году военными-путчистами и подобно многим его сотоварищам оказавшийся в эмиграции в Германии, КА являет собой пример человека конченого. Он убеждает себя в том, что должен отправиться в провинциальный городок для проведения журналистского расследования – незадолго до этого там несколько молодых девушек покончили c собой из-за того, что им не позволили надеть паранджу. КА предвкушает встречу с девушкой по имени Ипек – увлечением молодых лет. Сразу же после прибытия туда городок погружается во тьму вследствие серьезной аварии, вызванной сильнейшим снегопадом. Город отрезан от цивилизации. То есть причина тому – снег, или по-турецки kar. Напрашивается клише – действие как бы замирает, вмерзает в настоящее.

И вот эта замерзшая в настоящем времени мизансцена знакомит нас с сообществом людей, от случая к случаю подрабатывающих на неквалифицированных работах, людей, угодивших в шестерни неумолимой государственной машины. Также показано зарождение исламизма и конкуренция национальных меньшинств. В городе труппа странствующих актеров, состоявшая из любителей Брехта. Разыгрывается нечто вроде шокирующей «пьесы в пьесе», когда сцену завоевывает царящее вокруг насилие. Будучи втянутым в социальные и религиозные конфликты, КА мечется между «снегом» в его макрокосмическом видении – белая, холодная, неприветливая масса, и микрокосмическом – каждая снежинка в отдельности как неповторимый шедевр природы. Созерцание уникальных по форме снежинок возрождает в нем поэта: КА создает стихотворный цикл. Но записи стихов пропадают после того, как по возвращении во Франкфурт КА гибнет от пули в квартале «красных фонарей».

Если говорить о написании портретов героев, роман разочаровывает именно потому, что образам явно не хватает целостности и завершенности. Ипек, например, буквально не сходит со страниц повествования, но читатель так и не усматривает в ней ничего кроме чудесной красоты. Действующие лица – исламисты, священнослужители, приспособленцы и оппортунисты – исправно проговаривают полагающееся им по роли. И автор не дает читателю ни малейшей возможности усомниться в том, что сам он считает исламистов самыми бесстрашными и убедительными. И это действительно так, невзирая на вложенную автором им в уста чушь. Несколько мальчишек-мусульман, приперев к стенке КА, заставляют его ответить на вопрос о погибшей девушке, которую он даже не знал:

«А сейчас у него и у меня есть к вам просьба. На самом деле мы оба не верим в то, что Теслиме покончила с собой, совершив грех самоубийства из-за давления со стороны родителей и властей. Это очень горько, но Фазыл иногда думает: «Девушка, которую я любил, совершила грех и убила себя». Но если Теслиме на самом деле тайная атеистка, если она несчастная атеистка, которая не знала, что она атеистка, как в рассказе, и если она покончила с собой, потому что была атеисткой, это будет катастрофой для Фазыла».

Хочу предупредить потенциального читателя, что в книге масса диалогов столь же затянутых и ходульно-напыщенных, как этот, хотя в вышеприведенном примере удачно схвачено и то, как набожный люд готов сам загнать себя в угол, и его густо замешенный на жалости к себе солипсизм. Таков комплекс (не)полноценности, характерный для очень многих живущих в провинции турок, – они доходят едва ли не до мазохизма, если речь заходит о детальном описании их напастей, но стоит только кому-то из «чужаков» проявить хоть чуточку участия к ним, как они мгновенно ощериваются. Но правдивее всего автору удается обрисовать всепронизывающее чувство того, что секуляризм всегда сводился к нулю согласно принципу убывания. Актерской труппой руководят внешне сильно напоминающий Ататюрка (и преисполненный по этому поводу самомнения) престарелый фигляр по имени Зунай Заим и его изрядно потасканная и вертлявая спутница. Военные и полицейские не гнушаются пытками, лишь бы удержать власть. Их немногочисленные гражданские подпевалы представлены одряхлевшими экс-сталинистами, которыми верховодит будто сошедший с подмостков советского Агитпропа З. Демиркол (имя дано только в сокращении). Организовав в заснеженном Карсе путч, они насаждают собственную разновидность деспотизма, хотя читателю совершенно неясно, почему и как они намерены справиться с последствиями.

По контрасту, фанатики-мусульмане в большинстве своем представлены куда в более выгодном свете, в крайнем случае, автор снисходителен к ним. Мрачный предводитель «инсургентов» по нелепейшей кличке «Блю», человек, которому ни мужества, ни обаяния не занимать, вполне мог быть героем чеченской или боснийской войны. (Среди всех упоминаемых современных реалий ни о «Талибане», ни об «Аль-Каиде» ни слова.) Девушки, принесшие себя в жертву за право на ношение покрывала, выведены в романе так, будто их довели до отчаяния либо государство, не ведающее пощады, либо мужланы из ближайшего окружения. Другими словами, мы видим в них квазифеминисток, но в паранджах. Взявшие в руки оружие мальчишки – пропащие души, отправившиеся на поиски лучшей, духовной жизни. Среди исламистов встречаются и люди неумные, и откровенные подлецы, но это большей частью бывшие левые, решившие в корыстных целях сменить окраску. Самого КА переполняет чувством вины за то, что он все же впитал в себя «европейскость» за период своего франкфуртского изгнания, а также осознание того, что стамбульские буржуа, выходцем из которых он является, как правило, без лишних вопросов приветствуют любой военный путч. Сунай однажды изрекает:

«Чтобы в этой стране могли дышать те, кто хоть немного европеизирован, в особенности эти задаваки-интеллигенты, презирающие народ, существует потребность в светской армии, или же сторонники религиозных порядков хладнокровно перережут их и их крашеных жен тупым ножом. Но эти умники считают себя европейцами и брезгливо воротят нос от военных, которые на самом деле их защищают».

Проходящая через все повествование тема – местные жители озлоблены на тех, кто сумел достичь лучшей жизни, просто-напросто эмигрировав в некую анонимную «Европу», или же, живя на родине, нахватался европейских манер. Еще одна разновидность этой озлобленности, хорошо знакомая тем, кто занимается сравнительным анализом быта и ментальности обитателей малых городов и мегаполисов, – непреходящая ущербность оставшихся в стране, считающих себя людьми второсортными. Но озлобленность эта мутирует в куда более утешительную уверенность в том, что горожане их просто презирают. Лишь один персонаж – безымянный – нашел в себе силы высказать следующее:

«…если бы сегодня немцы открыли в Карсе консульство и раздавали бы всем бесплатно визы, весь Карс опустел бы за неделю».

Что же до времени прошедшего, в которое также вмерз Карс, здесь я в какой-то степени вынужден гадать на кофейной гуще. Хотя сокращение «КА», по всей видимости, представляет собой первые буквы имени и фамилии. Принимая во внимание явный интерес Памука к всякого рода шифру, эти буквы (К и А) выбраны отнюдь не случайно. Речь может идти о двух моментах: «Кемаль Ататюрк» – военачальник и создатель современной светской Турции. Другим вариантом могли бы быть «Курдистан и Армения», заместившие национальный подтекст в повествовании.

Памук не указывает причин своего выбора, однако избрание Карса в качестве места действия подразумевает, что он вполне мог воспользоваться обоими вышеприведенными элементами. Оттоманская империя уступила этот населенный пункт России в 1878 году, затем снова вернула в 1918-м, затем ненадолго снова уступила (на сей раз союзу большевиков и армян), и в конце 20-х гг. Карс стал местом, где турецкий национализм одержал победу, в результате чего и протянулась существующая до сих пор турецко-армянская граница. (Это событие было одним из многих пунктов послевоенных переговоров Вудро Вильсона, по завершении которых этот регион был «преподнесен» армянам.) В 1920 году именно из Карса Мустафа Суфи, легендарная личность и лидер турецких коммунистов, отправился вдоль границы в Анатолию через Трабзон и Эрзурум, города с романтическими названиями, чтобы вскоре погибнуть вместе со своими двенадцатью товарищами от рук членов праворадикальной группировки «Младотурки». Назым Хикмет обессмертил это убийство в поэме, до сих пор считающейся в Турции канонической. (Сам Хикмет, неофициальный лауреат по причине симпатий к коммунистам, не один десяток лет провел за тюремной решеткой и в изгнании.) Истинным же победителем из этих противоречивых сражений вышел Мустафа Кемаль, кто, будучи солдатом, внес свой вклад для отражения двух «христианских» вторжений на землю Турции и кто взял на себя всю полноту власти в ходе единственной в истории светской революции в мусульманском обществе. Тот факт, что впоследствии он сменил имя на «Кемаль Ататюрк» было частью его стержневой цели – придать Турции «западный облик», перевести на латиницу письменность, упразднить обязательное ношение мужчинами и женщинами религиозных головных уборов, официально ввести фамилии и вообще стереть в порошок исламский халифат, возродить который тщатся фундаменталисты теперь.

Памук превосходно отображает напластования прошлого, до сих пор сохранившиеся в Карсе, – в особенности армянские домишки, церквушки и школы – эфемерное напоминание о разрушенной и обесчещенной цивилизации под жутким саваном снега. От внимания автора не уходит и угрюмая отчужденность курдов. Расплатой за кемализм стало насаждение в Турции универсальной национальной идентичности, жестокое подавление любого этнического и религиозного разнообразия и водруженные повсюду бюсты сурово-неулыбчивого Ататюрка – символы власти и всемогущества военных, – на которые натыкаешься не раз и не два в повествовании Памука и которые не раз и не два становится объектом вандализма. (Ататюрк всю жизнь восторгался Французской революцией, но Турция, как в свое время было сказано и о Пруссии, скорее не страна, располагающая армией, а напротив, армия, располагающая страной.) В этих условиях от гражданина Турции требуется немалое мужество сказать «нет» официально авторизованной версии современного государства.

Впрочем, мужество в романе как раз отсутствует. Часть именитых ученых мужей Турции не так давно попыталась честно признать геноцид армян и подвергнуть критике официальные попытки дать ему рациональное объяснение. Главный инициатор этого начинания – Танер Акчам, который – и сам Памук хорошо понимает это – был вынужден опубликовать сделанные им выводы и заключения в Германии, как какой-нибудь презренный левак, – в то время как из романа Памука не составит труда уяснить, что все анатолийские армяне отчего-то решили собрать пожитки и скопом убраться подальше, оставив свое вековое наследие в качестве достопримечательности для охочих на зрелища туристов. Что же до курдов, Памук, изображая их как людей малоразвитых, сочувствует им.

Возрождение КА как поэта ввергает его самого, а заодно и нас, читателей, в состояние сравнимой с фатализмом пассивности. В самом начале повествования автор довольно скверно описывает, как в сознании КА зарождается задуманная поэма, но он ее не заканчивает из-за внезапного стука в дверь. Я усматриваю аллюзию с «Кубла Ханом» Кольриджа. Но через полсотни страниц, когда КА на сей раз вполне благополучно извлекает из подсознания еще одну поэму, мне на ум пришел вполне трезвый рассказ кого-то из Порлока, кто однажды в критический момент прервал творческие искания Кольриджа. Буквализм и педантизм Памука – злейшие его враги как сочинителя выдуманных историй. Он не доверяет читателю до тех пор, пока не обрушит на него водопад объяснений и пояснений самого что ни есть дидактического толка. Всю оставшуюся часть романа нас убеждают уверовать скорее в чудеса, нежели в реальность: КА просто усаживается в самые неподходящие моменты где попало и с ходу начинает строчить на чем попало вполне безупречные поэмы (правда, текст их не приводится). То есть, хоть и с трудом, в этом случае все же применимо клише «автоматическое письмо». Но я никак не мог отделаться от ассоциаций с Кораном или его «чтением вслух», которое и обеспечило пророку Мухаммеду репутацию медиума божественного.

КА представлен нам как человек, который принял или предпочел атеизм в качестве защитного эпидермиса. Его неверие суть одно и то же, что и его попытки обезболить воображение и снизить болевой порог восприятия. Его психика балансирует где-то на грани переносимого, и он всегда готов испытать потрясение от разговора с первым попавшимся собеседником. Но когда на его глазах фанатик-мусульманин хладнокровно убивает учителя, КА никаких чувств не испытывает. Лишь в обществе дервишей и суфиев – эти исламские секты выстояли после указов Ататюрка – КА растроган до слез, и душа его открывается. И все же: «В нем усиливался страх того, что несчастье и безнадежность находятся где-то рядом, это было то ощущение, которое появлялось именно тогда, в детстве и в молодости, когда он был невероятно счастлив». Словно принц Датский, столкнувшийся со сходной проблемой, КА испытывает облегчающий катарсис, принимая участие в постановке пьесы о насилии, выставляющей напоказ его собственные страхи и опасения. Памук часто и громогласно цитирует Чехова, и с самого начала лежащее на камине ружье в конце концов все же выпускает смертельный заряд. (Оно описывается как «Винтовка «Канаккале», Канаккале – так по-турецки звучит название пролива Дарданеллы и берега Галлиполи – именно там Ататюрк и получил боевое крещение в статусе командира.) Еще один выстрел – из револьвера, – от которого гибнет КА, слышен лишь за сценой. Но каждый поймет, что месть исламистов как возмездие за его чужеродную непохожесть настигла его даже в сердце Европы.

Затянутый и местами неуклюжий роман Памука следует воспринять как культурное предостережение. И сегодня фигура Ататюрка настолько весома, что даже после его смерти в 1938 году западные державы силятся отыскать того, кто заместил или скопировал бы его. Какое-то время считалось, что достаточной харизмой обладает решительный секулярист Насер. Таким был Садат. Какое-то время таким был шах Ирана. А также Саддам Хуссейн…

Больше всего на свете желая обзавестись современным, но непременно «мусульманским» государством, США и ЕС в последнее время принимали все попытки Турции на модернизацию за чистую монету. Внимательный читатель «Снега» не станет безоговорочно принимать столь убаюкивающую концепцию.

«Атлантик», октябрь 2004 г.

Чернить так чернить

В классическом романе «Похождения бравого солдата Швейка», вышедшем в свет после Первой мировой войны, чешский писатель Ярослав Гашек упоминает о «партии умеренного прогресса в рамках законности» – политической формации, о которой испокон веку грезили власть имущие. Если ты в рядах столь почтенной партии, тебе уж не придется прибегать ни к какому политесу, тебе не грозит участь прослыть тем, кто сеет плевелы недоверия к властям или государственным институтам. Вместо этого (и скорее всего) из твоих уст будет звучать: «По обеим сторонам дела можно многое сказать». Или – «Истина где-то посредине». Или – «Белое и черное волей-неволей порождают почтенный серый цвет».

Как обычно, сатира защищает сама себя. Политическая формация, абсурдная на взгляд любого мало-мальски разумного читателя в Австро-Венгерской империи, большинством когорты нынешних американских политобозревателей возведена в идеал. Каково же самое тяжкое обвинение в адрес современного политика? Ну разумеется, «фанатик». А что же самое страшное, что может быть высказано в адрес этого самого «фанатика»? То, что он только и знает, что «вносить раскол и сеять смуту». Что в период ведения избирательных кампаний подвергается наибольшему остракизму? «Негатив» или, хуже того, «чернуха». Мол, такого рода линия поведения «распаляет, но никак не просвещает». (Забывают, правда, о том, что без тепла и света не бывает.)

Приведенный перечень уничижительных терминов говорит о многом, как и почти что повсеместное принятие СМИ нарочито неотесанной лексики. Вот свеженький «звездный» примерчик. Сенатор Джон Керри отнюдь не намеревался кичиться своей армейской службой, упомянув, что да, в армии служил. (То есть он явно не намеревался доказывать, что и демократы во время вьетнамской войны тоже не сидели сложа руки, и в этом смысле ничуть не уступали республиканцам.) Просто упоминание, не более. Но на его послужной список с разной степенью остервенения и искажения фактов накинулись все кому не лень, и ответ последовал незамедлительно. Когда я писал это эссе, передо мной был разложен номер «Нью-Йорк таймс» от 27 августа 2004 года с предвыборной рекламной статьей на всю полосу, обличавшей нападавших на Керри «Ветеранов ВМФ за правду». Эта дорогая платная публикация констатировала: «Это можно остановить. Просто нужно желание. Хватит мутить воду. Давайте по делу».

Кто был тогда прав, кто виноват – сегодня не суть важно. Важно то, что упомянутая рекламная статья не столько подвергала сомнению правоту ветеранов, сколько предупреждала о том, что никому из нас не дозволено выдвигать необоснованные обвинения. Раз уж кандидат поднял тот или иной вопрос, предполагается, что у него есть право на собственную трактовку при условии, что он не передергивает факты. Все остальное – от лукавого. А в призыве «давайте по делу» – пресловутая неотесанность лексики. Но Керри явно вынудили распространяться о службе в армии. Под самой рекламой красовалось пояснение «Оплачено Национальным комитетом Демократической партии США» вкупе с припиской: «Данное заявление не одобрено ни одним из кандидатов или уполномоченных ими комитетов». Сегодня даже законодательство предписывает нам уверовать в то, что при сборе денежных средств партии независимы от своих кандидатов (из чего вытекает, что «Ветераны ВМФ за правду» претендуют на некую аполитичность, всячески отмахиваясь от всего, что могло бы вызвать подозрения в позорной ангажированности).

Но возможна ли вообще та самая «аполитичность»? Есть ли возможность избежать ее, если ты ввязался в политические игрища? Есть ли нечто такое, из чего политический капитал уже никак не сколотить? Сами по себе эти вопросы – чисто риторические – уже наводят на размышления. Поскольку все электоральные метафоры тяготеют к спорту, пестрят терминологией типа «центровой», «нападающий» или «защитник», почему бы и в политике не обзавестись мячиками для игры? (Разумеется, если воспользоваться метафорами рыночными, речь здесь идет скорее о краткосрочных дивидендах, нежели о фундаментальном сколачивании политического капитала.)

Опросы общественного мнения показывают, насколько сильно продвинулся когнитивный диссонанс. Миллионы людей ответят на соответствующие вопросы так: а) обе партии практически неотличимы друг от друга и б) обе партии погрязли в партизанской войне друг против друга. И эти две точки зрения вовсе не обязательно противоречат друг другу: межпартийные конфликты вполне могут разгореться по совершенно ничтожным вопросам, иными словами, мы имеем дело с тем, что Фрейд в свое время и в несколько ином контексте охарактеризовал как «нарциссизм малых различий». Лет эдак 10 назад сочетание этих двух не совсем ясных, но довольно заметных различий породило концепцию существования якобы внушающей доверие третьей стороны под водительством Росса Перо[42]42
  Росс Перо (27 июня 1930, Тексаркана, Техас) – американский бизнесмен, филантроп, консервативный политик и независимый кандидат на пост президента США в 1992 и 1996 годах. – Прим. ред.


[Закрыть], утверждавшего, что политику надлежит быть вне политики и что правительство должно дать дорогу управленцам. Это заблуждение, как и трогательная вера в то, что одна партия всегда лучше другой, слагаются из почти что равных пропорций наивности и цинизма.

Чем пристальнее мы вглядываемся в нынешний дискурс, тем более странным и бессодержательным он предстает. Нам выпало жить в эпоху, перенасыщенную обожествлением личностей и пристальным вниманием к частной жизни. Дело зашло так далеко, что кандидаты бьются за возможность поучаствовать в ток-шоу, которые ведут чуть ли не психотерапевты. Тем самым они признают, что их «личность» дискутабельна и в этом аспекте является предметом разногласий. Даже я, человек, далекий от мира Опры Уинфри, вряд ли поспорю с этим. Мало в мире тех, кто избрал бы себе в друзья или любимые людей, исходя из их политических убеждений, а не личных качеств. И тем не менее попытайтесь вслух предположить, что психопатическая составляющая политика, будь то Ричард Никсон или Билл Клинтон, сама по себе предмет обсуждения, и вы тут же очень скоро убедитесь, что вас обвинят в «переходе на личности», в «охоте за ведьмами» и в «чернухе». Обвинения эти чаще всего исходят от тех, кто превратил свою жизнь в придаток партийного механизма и украсил каминную полку подретушированным портретом или фото очередной «личности» на почетном посту.

Политика по определению олицетворяет (или же должна олицетворять) расхождение во мнениях. С поправкой на современность она выражает (или, как минимум, отражает) или имитирует отличия мировоззрений, которым положили начало Эдмунд Берк[43]43
  Эдмунд Берк (12 января 1729, Дублин – 9 июля 1797, Биконсфилд, Бакингемшир) – англо-ирландский парламентарий, политический деятель, публицист эпохи Просвещения, родоначальник идеологии консерватизма. – Прим. ред.


[Закрыть] и Томас Пейн[44]44
  Томас Пейн, также Пэйн, иногда Пэн (29 января 1737, Тетфорд, Великобритания – 8 июня 1809 года, Нью-Йорк, США) – англо-американский писатель, философ, публицист, прозванный «крестным отцом США». Впервые прибыв в Америку в возрасте 37 лет, Пейн поддержал сепаратистские настроения в популярном памфлете «Здравый смысл» (1776) и стал идеологом Американской революции. – Прим. ред.


[Закрыть]. Этому различию грозит участь быть искаженным, в особенности в лишенном гармонии обществе, но исказить его до неузнаваемости все же невозможно. Следовательно, при господствующем засилье посредственностей, людей продажных, поглощенных исключительно собственными благами, опошляющих различия в мировоззрениях, выкрикивая направо-налево путаные призывы и лозунги, разве не обязаны мы тем выше оценивать других, тех, кто стремится максимально четко и недвусмысленно сформулировать упомянутые различия?

И все же мы, как представляется, страшимся противоречий, видя в них угрозу и для себя лично. В результате в ходе избирательного «процесса» множество важных тем замалчивается, их тональность приглушается, в результате их рассмотрение превращается в нечто сродни блужданию по лабиринту. Позвольте мне выбрать три важные темы, которые гарантированно не всплывут на поверхность в год президентских выборов: «война с наркотиками», смертная казнь и «Клятва верности»[45]45
  Зд. клятва верности американскому флагу. – Прим. перев.


[Закрыть]. Политикам не составляет труда догадаться, что ни один из кандидатов, заинтересованный в продвижении своей программы, не посягнет на консенсус в обществе по трем упомянутым вопросам – то есть мы должны продолжать «войну с наркотиками», и не важно, что там нас ждет впереди, что смертная казнь есть неотъемлемый элемент закона и порядка и что «Клятва верности» есть свидетельство признания Господа Всемогущего[46]46
  В 2002 г. Апелляционный суд девятого округа США вынес решение о неконституционности текста клятвы на основании того, что упоминание Бога нарушает один из пунктов Первой поправки к Конституции США, запрещающий Конгрессу издавать законы, учреждающие государственную религию. В 2004 г. Верховный Суд США отменил это решение по процессуальным мотивам без рассмотрения конституционности текста клятвы. В 2005 г. Апелляционный суд девятого округа США после повторной подачи группового иска родителей вновь принял решение о неконституционности клятвы и постановил, что в школах, где учатся дети заявителей, «Клятву верности флагу» читать нельзя. – Прим. ред.


[Закрыть]. Каждый из трех пунктов символизирует многое – роль государства в частной жизни гражданина, отношение Соединенных Штатов к международному праву и четкую границу разделения сфер влияния религии и правительства, – являясь и несомненным доказательством того, что рамки договоренности по всем трем пунктам не шире и не глубже изначально принятых обществом на веру. Сомнений быть не может, разве можем мы в принципе рассчитывать на какое-то расхождение во мнениях по этим трем пунктам? Разве сосредоточение внимания на обыденщине не является результатом, пусть частично, отвлечения внимания от вещей серьезных? Просто эти псевдобаталии по вопросу проявления сенатором Керри воинской доблести в дельте Меконга до боли напоминают отрихтованную и расфасованную версию «дебатов» по поводу иракского конфликта, когда обе стороны отчаянно делали вид, что достигли согласия по главному вопросу, хотя на деле никто из них на 100 % не был согласен даже с самим собой. Тотальная неискренность и малодушие лишь усиливают поляризацию.

Как ханжество служит комплиментом, получаемым добром из рук зла, так и, как мне представляется, славословия в адрес «приверженности и тем, и другим» есть своего рода стремление воздать должное социальному плюрализму, столь типичному для Америки. Столь многообразное и большое общество в большой степени зависит от соблюдения этики «неагрессивности» – так нынче обозначается показное проявление терпимости. На деле же пресловутое многообразие требует куда больше именно политического плюрализма. Как, например, в свое время единство мнений относительно того, что работорговля в Америке была слишком уж жутким и чреватым расколом вопросом, так и не предотвратило ужасы Гражданской войны, лишь отсрочив их.

Этот экскурс в прошлое сам по себе ставит точку на слащавом утверждении о том, что политики в те милые стародавние времена все же были благовоспитаннее, а тяготение к «чернухе» – суть порождение дней нынешних. Отбросим в сторону относительно безобидную «чернуху», имеющую место быть; это просто миф – считать, что в добрые старые времена все было куда благовоспитаннее. Да, случалось и такое, что в середине 50-х Эдлай Стивенсон[47]47
  Эдлай Эвинг Стивенсон II (5 февраля 1900, Лос-Анджелес – 14 июля 1965, Лондон) – политический деятель США, представитель либерального крыла Демократической партии. Юрист. – Прим. ред.


[Закрыть] заявлял, что, дескать, лучше проиграть выборы, чем солгать, но ранее в том же самом ХХ веке Эд Крамп из Мемфиса (Теннесси) обвинил своего оппонента в том, что тот якобы тайно доил его, Крампа, корову через пролом в заборе. В детстве я любил слушать дуэт музыкантов-сатириков (исполнителей и композиторов) Майкла Флэндерса и Дональда Суонна, выпустивших несколько превосходных альбомов. Одним из хитов стала песенка про гиппопотамов, обожавших валяться в грязи. Припев звучал так:

 
Грязь, грязюка, слава тебе!
Ничто не дарует такую прохладу, как ты!
Вперед, за мной – в грязь!
От души поваляемся в ней, в славной грязи.
 

Сегодня дочь Майкла Флэндерса Лора – дама язвительная – представляет на студии Эла Фрэнкена «Эйр Америка» шоу, в котором кто угодно может изрекать все что угодно в адрес Дика Чейни[48]48
  Ричард Брюс (Дик) Чейни (30 января 1941, Линкольн, Небраска) – американский политик, республиканец, работал в администрациях четырех президентов США. В администрации Дж. Буша-старшего (1989–1993) – министр обороны США. С января 2001 по январь 2009 год занимал должность вице-президента США в администрации Дж. Буша-младшего (переизбран на второй срок в ноябре 2004 года, повторно вступил в должность 20 января 2005 года). При этом отмечали его весьма высокое влияние, по многим вопросам не меньше, чем у самого Президента. – прим. ред.


[Закрыть] и компании Халлибертон[49]49
  Halliburton (рус. Халлибертон) – американская транснациональная корпорация, одна из крупнейших в мире компаний, оказывающих сервисные услуги в нефте– и газодобывающей отрасли. Компания предоставляет свои услуги в более чем 80 странах по всему миру, в ее состав входят сотни дочерних и зависимых обществ, подразделений и филиалов. В 1995 году президентом и председателем совета директоров компании становится Дик Чейни, который входил в советы директоров компаний Procter & Gamble, Union Pacific и Electronic Data Systems. В 2002 году, уже являясь вице-президентом США, Чейни стал фигурантом расследования, связанного с завышением доходов руководством «Халлибертон» в 1998 году. В 1998 году происходит слияние компании с Dresser Industries, в состав которой входила KBR. Прескот Буш был директором Dresser Industries, его сын Джордж Буш-старший работал в компании до 1951 года, прежде чем основал собственную компанию – Zapata Corporation. – Прим. ред.


[Закрыть], Джорджа Буша и Осамы бен Ладена, группы «Карлайл»[50]50
  Carlyle Group – один из крупнейших инвестиционных фондов, управляющий активами на сумму более 147 млрд долл. Основан в 1987 году. Специализируется на венчурных инвестициях, левереджированном выкупе компаний, высокодоходных долговых обязательствах и недвижимости. Штаб-квартира находится в Вашингтоне, США. В компании занято более 563 специалистов по инвестициям в 21 стране. Имеет более 1100 инвесторов в 68 странах.
  В Carlyle Group работали 41-й президент США Джордж Буш-старший, его сын – 43-й президент США Джордж Буш-младший. В документальной ленте «Фаренгейт 9/11» утверждается, что в 2001 году среди крупнейших инвесторов компании числилась семья международного террориста Усамы бен Ладена. – Прим. ред.


[Закрыть] и других членов невидимого правительства. Так, вперед! Где бы мы были без нашего традиционного американского популизма, узаконившего и пустившего в оборот термин «разгребатель грязи»[51]51
  Любитель сенсационных разоблачений (особ. о журналистах). – Прим. ред.


[Закрыть], который Тедди Рузвельт бросил как-то в сердцах в качестве оскорбления. Грязь так грязь, «чернуха» так «чернуха». Насколько скучнее было бы жить, если бы кто-то не окрестил в свое время Ричарда Никсона[52]52
  Ри́чард Ми́лхауз Ни́ксон (9 января 1913, Йорба-Линда, Калифорния – 22 апреля 1994, Нью-Йорк) – 37-й президент Соединенных Штатов Америки (1969–1974), 36-й вице-президент США (1953–1961). Первый и единственный президент США, ушедший в отставку до окончания срока. – Прим. ред.


[Закрыть] «торговцем автохламом», а Барри Голдуотера[53]53
  Барри Моррис Голдуотер (2 января 1909, Финикс, Аризона – 29 мая 1998, Парадайз-Вэлли, Аризона) – американский политик, кандидат Республиканской партии в президенты страны на выборах 1964 года, сенатор от штата Аризона в 1953–1965 и 1969–1987 годах. Участвовал во Второй мировой войне, вышел в отставку в звании генерал-майора. Придерживался правоконсервативных взглядов. – Прим. ред.


[Закрыть] – психопатом, готовым швыряться атомными бомбами. Так что, раз уж взялись крушить, нечего ныть по перевернутым столам.