Текст книги "Дом духов"

– Какое письмо? – спросил он.

Вот и все, чем помогли важные друзья, подумал Кальвино. Ничто не дает полную защиту от дурака; иногда налетаешь на кого-нибудь, кто просто хочет тебя прикончить. Он прислушался к монотонному пению монахов в квартире Бена. Сержант шагнул вперед, держа руку на револьвере, словно собирался выхватить его.

– У тебя проблема, Винсент? – Это был Пратт, появившийся у входа в квартиру. Он видел все, что произошло.

Сержант вытянулся по стойке «смирно», его шея застыла, глаза остекленели, будто кто-то ударил его сзади по голове.

– Это Таиланд. Проблема? Нет никакой проблемы, – ответил Кальвино.

Пратт пристально посмотрел на сержанта.

– Думаю, вам следует принести снизу письмо кхану Винсенту.

– Есть, сэр! – рявкнул сержант и исчез.

Полковник прищурился, рассматривая изодранную, окровавленную одежду и лицо Кальвино, которое выглядело так, будто на него напали крысы.

– Что с тобой случилось? – Глаза Пратта гневно сверкнули в сторону полицейских в коридоре.

– Нет, эти ребята – паиньки. Но я действительно попал в переделку рядом с тем большим грибом дальше по улице.

Пратт смотрел непонимающим взглядом.

– Ты имеешь в виду водонапорную башню?

Кальвино кивнул с усталой улыбкой и приподнял бровь:

– Кажется, с одним торговцем лотерейными билетами и парой катои произошла небольшая неприятность.

– Лучше войди внутрь. – Пратт приказал одному из полицейских послать людей на улицу и посмотреть на «неприятность».

Винсент вошел в квартиру Бена следом за Праттом. Монахи хором монотонно распевали в спальне. Над каждой дверью они оставили послания для духа Бена – треугольники, нарисованные смесью пудры и святой воды. Квартиру заполнял тяжелый аромат горящих курительных палочек и благовоний. Кальвино прижал к носу платок, потом отнял его и осмотрел сгусток крови.

– Кто тебя избил? – спросил Пратт.

Винсент сложил носовой платок и тяжело опустился на диван.

– Главное – не «кто», а «почему», Пратт.

Он вынул «Файерстар» и их с Беном фотографию в баре «Африканская Королева». И положил на кофейный столик Бена.

– Парень с лотерейными билетами попытался использовать вот это. – Поднял снимок, затем откинулся на спинку дивана, поднял голову к потолку, крепко зажмурился и потер глаза. – Кто-то знал, где меня найти.

Пискнула полицейская рация Пратта, и он стал слушать. Затем обменялся с кем-то несколькими быстрыми фразами на тайском языке, рассмотрел снимок и сунул его в карман.

– Торговец лотерейными билетами мертв.

– Там еще было два катои, один из них со сломанной челюстью; но пройдет еще некоторое время, пока они будут в состоянии говорить.

Девять монахов в тогах гуськом прошли мимо кофейного столика. Они уже не пели. Их процессия двигалась по гостиной, набитой электроникой: блестящее черное стерео, проигрыватель для дисков, видеомагнитофон, телевизор и сотни видеопленок – обычный набор вещей местных фарангов, некоторые были куплены здесь, а некоторые контрабандой привезены из Сингапура и Гонконга. Пратт подождал, пока монахи снова возобновят ритуальные песнопения.

– Что произошло у двери в квартиру?

Кальвино пожал плечами.

– У меня возникло явственное впечатление, что твой сержант пытался перебросить меня через ограждение. Кто знает? Возможно, нападение пары катои и слепого торговца лотерейными билетами исказили мой угол зрения.

– Ты бы пошел в госпиталь. – Царапины на лице Кальвино превратились в красные, вспухшие рубцы.

До того, как ушел последний монах, Винсент прошел в спальню Бена. Балконная дверь была приоткрыта, чтобы проветрить комнату, но дым от курительных палочек и благовоний густым серым туманом висел над кроватью королевских размеров. Простыни сняли, обнажив матрас. Личные вещи Бена были разбросаны повсюду; в углу грязные носки, футболки и трусы. На туалетном столике было полно бутылочек с кремами, шампунем, репеллентами против насекомых и гелями, упаковок презервативов и маленьких пластиковых пакетиков с таблетками. С правой стороны у Бена была устроена импровизированная офисная зона с письменным столом. Там висела книжная полка с романами, словарем, двумя томами книги по тайской культуре, книгами по естественной истории, бабочкам и молям, садоводству, цветам и текстилю и дюжиной компьютерных пособий. Кальвино посмотрел названия пособий. Компьютер «Эппл» был все еще включен, и узор на экране напоминал торнадо в бутылке.

Хоудли никогда не производил на него впечатления любителя садоводства. Но, с другой стороны, Винсент никогда не мог понять, почему взрослый человек проводит бо́льшую часть периода бодрствования, уставившись в компьютер.

В проеме балконной двери появилось лицо.

– Они уже ушли?

Вопрос задал человек лет тридцати-сорока, который курил сигарету на балконе. Кальвино определил его выговор как северо-калифорнийский. Он носил гавайку, джинсы и очки в тонкой серебристой оправе, а также лишних двадцать пять фунтов на талии. Он уставился на Винсента, приоткрыв рот от удивления.

– Что случилось с вашим лицом?

– Аллергия на благовония, – ответил Кальвино, махнув рукой в сторону задымленной комнаты.

Толстяк сморщил нос, нюхая дым.

– Да, я их тоже терпеть не могу. – Он сунул окурок сигареты в горлышко пустой бутылки. – Дым чертовски портит компьютер.

– Дэнни, это Винсент. Он тоже из Штатов. – Вошел Пратт и закрыл за собой дверь. – Он ведет расследование по поручению семьи Хоудли. – Полковник умолчал о связи Кальвино с токсикоманом.

– Так откуда вы знаете Хоудли? – спросил Кальвино.

Дэнни уже снова сидел за компьютером, стуча по клавиатуре левой рукой, а правой двигая мышь, и смотрел на выскакивающие и исчезающие экранные меню.

– Все знали Бена. Он был президентом нашего компьютерного клуба. И вел колонку для «Пост». Я продавал программное обеспечение. И если у меня возникали проблемы, я ему звонил.

– Кхан Дэнни предложил нам помочь разобраться с компьютерными файлами Дэнни, – объяснил Пратт.

– И что нашли? – спросил Кальвино, глядя через плечо Дэнни.

По экрану бежали имена и цифры.

Дэнни оглянулся через плечо на Пратта и закатил глаза.

– Что теперь? – спросил полковник.

Он начал списывать имена, адреса и номера телефонов.

– Вам нужна копия? – спросил Дэнни.

– Конечно, нам нужна копия, – ответил Кальвино.

Дэнни опять повернулся к компьютеру и пару раз щелкнул мышкой; заработал принтер. Дэнни закурил следующую сигарету. У него был самодовольный вид. Его поза выдавала опытного пользователя. Что еще можно желать в жизни, кроме как сидеть перед машиной и записывать имена друзей, родственников и любого встреченного человека, плюс составлять список всего того, что планируешь сделать в следующем году?

Кальвино поймал взгляд Пратта. Тот смотрел, как Винсент демонстрирует свою теорию. Он сжал руку в кулак, выставил указательный палец и медленно приложил его кончик к затылку Дэнни, а затем произнес:

– Бум!

Дэнни подпрыгнул, его сердце забилось в глотке.

– Под таким углом дуло револьвера было прижато к основанию черепа, – сказал Кальвино. – Я осматривал тело перед тем, как прийти сюда. Убийца был правша, рост по крайней мере пять футов и семь или восемь дюймов.

Дэнни содрогнулся; казалось, все его тело сжалось. Он стал похож на маленького, испуганного ребенка.

– Это очень страшно. Пожалуйста, больше так не делайте. Ужасное ощущение.

– Может, Лек и уносился под облака после своего растворителя, но росту в нем никогда не будет больше пяти футов и четырех дюймов, – сказал Винсент.

Он ждал реакции Пратта, который просматривал распечатку компьютера. Но полковник думал о другом. Он сейчас думал только об одном: кто устроил Кальвино западню по дороге к дому Бена Хоудли? Это вызывало у него ощущение легкой тошноты. Хорошо бы, если он с Мани и детьми оказался где-то далеко от Таиланда. Отдых на пляже, на юге… Ничего, кроме солнца, песка и прохладных напитков в высоких стаканах, которые подают улыбающиеся женщины…

– Этот парень слишком короткий, Пратт, – прибавил Кальвино.

Его голос рывком вернул полковника с пляжа.

– Возможно, он на чем-нибудь стоял, – высказал предположение Дэнни.

Кальвино сердито взглянул на него.

– Ты что, умник?

– Может, так и было, – тихо произнес Пратт. Он бросил взгляд на маленькую табуретку для ног. – Он на чем-то стоял.

Винсент ничего не ответил. Он понимал, что у Пратта есть сомнения, иначе Дэнни не сидел бы за компьютером. В то же время, поскольку девятнадцатилетний токсикоман уже сидел за решеткой – парень, который признался в преступлении, – Пратт был в неловком положении. Если признание фальшивое, значит, кому-то – возможно, другу и, несомненно, коллеге – грозят серьезные неприятности. Это означает потерю лица; может быть, понижение в должности и сильную неприязнь, которая вызовет огненную бурю мщения.

В компьютерной записной книжке Бена было не меньше пятисот имен. Дэнни открыл его ежедневник на дате дня убийства. Там было несколько записей в виде календаря. «Бар «Принц Йоркский» – встреча с Тик в полночь. Составить финансовый отчет компьютерного клуба. Зайти в банк и на почту. Закончить колонку, завтра – последний срок. Договориться насчет стрелы и платформы».

Кальвино произнес вслух последнее предложение и посмотрел на Пратта.

– Что это значит – «стрела и платформа»? – спросил тот.

– Жаргон английских иммигрантов, означает сексуальное белье и трах.

Дэнни поднял глаза от компьютера и улыбнулся.

– Бен любил потрахаться, это да, – сказал он, глядя из-под пары толстых стекол очков.

Дэнни двинул мышку, щелкнул пару раз и вызвал список телефонных номеров и адресов, в том числе и Тик. Затем открыл банковский файл, который представлял состояние финансов Бена, в том числе номера счетов и местонахождение банковских книг и балансовых отчетов. Все выглядело обычным. Там была колонка цифр так называемого компьютерного клуба.

– У него есть описание базы данных. Хотите взглянуть? – спросил Дэнни, не отрывая взгляда от экрана.

– Что у него есть на Тик? – спросил Кальвино.

– Какой Тик? У него тут восемнадцать Тик. И двенадцать Леков.

– И сотня Ноев. Давайте посмотрим на Тик из «Принца Йоркского», – предложил Кальвино. – Есть что-нибудь насчет стрелы и платформы?

Через несколько секунд персональные данные Тик появились на мониторе.

– Девятнадцать лет. Родилась в Корате. Около двух лет работает в барах. Начала работать в баре «Африканская Королева», ушла оттуда через шесть месяцев. Потом перешла в «Сой Ковбой» и торговала собой в баре «Заступница». Сейчас звезда «Принца Йоркского» на Вашингтон-сквер. Почти не говорит по-английски. Берет триста батов за короткое время или пятьсот батов за ночь. В стоимость входит и минет. Женщин тоже обслуживает. Утверждает, что однажды обслужила пятерых мужчин в «Отеле 86». Ищет дружка, который вывел бы ее из этой игры. Хорошее тело, нормальное лицо. Первоклассная грудь.

Пратт не выказывал никаких чувств. Но Кальвино понял по глазам, что ему ненавистно это компьютерное досье на секс-партнерш. У полковника вызывал отвращение бизнес, превращающий женщин в блюда из меню забегаловок, обслуживающий самые низменные инстинкты, предлагающий плоть для удовлетворения самой извращенной мужской фантазии. Сексуальное помешательство таких злачных мест, как «Патпонг» и «Сой Ковбой», приводило его в такое состояние, что руки начинали дрожать от неукротимой ярости. У Пратта к тому же была дочь. У Бена Хоудли была мать, разве не так? Женщина, которая прилетит и будет оплакивать его на похоронах в воскресенье. Это наследство аппетитов, описанное так откровенно и небрежно, вызывало у Пратта тошноту. Он посмотрел на исцарапанное, поврежденное лицо Кальвино.

– Что ты об этом думаешь, Винсент?

– Он любил девушек. И он вел записи. Это не характеризует его как милого человека. Он приехал сюда ради этого цирка. Но ничто из этого не подсказывает нам, какой клоун его убил.

В Бангкоке не было ничего странного в том, что мужчина, не имевший успеха у женщин на Западе, дает полный отчет о своих сексуальных предпочтениях в отношении юных тайских девочек, которых снимал в барах. Такие мужчины обретают власть над женщиной впервые в жизни и мерят себя ценой, за которую другие соглашаются на унижение. Это был журнал человека, ведущего кампанию сексуального мщения, наносящего ответные удары по фантомным целям и злобно гордящегося своей временной победой, словно она возместила ему потерянную часть души, вернула ее или возродила. Винсент вспомнил лицо Бена на фото: глаза красные, как у дьявола, презрительная улыбка, а позади него подсвеченный аквариум с одной-единственной бойцовой рыбкой.

– А на меня у него есть досье? – спросил он.

Дэнни набрал имя, и на экране появилось досье Винсента Кальвино. «Коренной американец. Около сорока лет, родился в Нью-Йорке. Рост шесть футов два дюйма, вес примерно 175 фунтов. Женщинам нравится подбородок с ямочкой и пышная шевелюра. Живет в Таиланде лет восемь. Адвокат, лишенный права практиковать. Имеет связи в полиции. Жесткий, циничный, уставший от жизни тип, который слишком много пьет. Но никогда не выглядит пьяным. Бывшая жена выбивает из него алименты. Честен, с гипертрофированным чувством юмора. Никогда не встречался с женщиной, которая ему не нравится».

– Кажется, он лучше всего разбирался в характере людей, – заметил Пратт. Характеризуя Кальвино, Бен проявил честность, объективность и придерживался фактов.

Дэнни хихикнул и злорадно улыбнулся; он был похож на первокурсника колледжа, который только что проглотил свою первую золотую рыбку.

– Эй, тут есть кое-что еще. Скрытый файл, – объявил он.

Пратт и Кальвино чуть не столкнулись лбами, глядя на экран. Винсент читал вслух через плечо толстяка.

– «Название файла: «Червь». Нет никого важнее земляного червя. Слепой, медлительный, глупый, он живет, питается и совокупляется в темноте. У него нет разума, так сказал Дебил. Мир червя лишен света, рассудка и знаний. А я говорю Дебилу: «Да, в том, что ты говоришь, есть малая доля правды. Но ты недооцениваешь Червя, и в этом его преимущество. Потому что, в конце концов, если копнуть достаточно глубоко и копать долго, ты обнаружишь, что последний укус остается за Червем. В могиле, пока ты ночью спишь, Червь ест и ест, пока не останутся одни лишь голые кости». И где тогда Дебил? Его свет, его разум и его знание? И сейчас я иду в твой сад ночью в полнолуние и питаюсь тем, что было зарыто, и чего Дебил никогда не найдет».

– Что это значит, черт возьми? – спросил Дэнни. Он указал на строчку с датой и временем в левом углу, которые указывали, что файл был открыт в утро смерти Бена.

– Советы садоводу, – ответил Кальвино, снова поглядев на книжную полку. – Кто знает?.. Но мне нужна распечатка. – Он перевел взгляд на Пратта, тот кивнул, и через несколько секунд принтер зажужжал и распечатал файл. Полковник посмотрел на распечатку и отдал ее Винсенту, с которого на бумагу падали капли пота. Сегодня утром ему снилось реалити-сексшоу с участием угря, а проснувшись, он увидел направленное в лицо дуло собственного револьвера. А теперь перечитывал странный файл, который Бен Хоудли написал о Черве.

– Фаранг сумасшедший, – улыбнулся Пратт. Это было распространенное тайское выражение, подводящее итог необъяснимому поведению иностранцев.

– В его затылке явно была не червоточина, – сказал Кальвино, сложил распечатку и сунул ее в карман.

Через несколько минут Дэнни обнаружил несколько туристических агентств в другой директории. Пратт записал их названия и адреса. Винсент смотрел, как он пишет, и заметил, что одно из агентств расположено в Чанг Май. Жена Пратта, Мани, была из Чанг Май. Красивый старый город, имеющий репутацию родины самых прекрасных женщин в королевстве. Пратт обещал своему семейству путешествие в Чанг Май, но этот план положили на полку из-за множества дел на работе.

– Не откладывай поездку в Чанг Май, – посоветовал Кальвино, оборачиваясь и глядя на Пратта. – Когда-нибудь это случится с нами. Завтра не наступает вечно.

Глава 6
Вашингтон-сквер

Площадь Вашингтон-сквер возле Сой 22 по Сукхумвит-роуд представляла собой ряд квадратных зданий с плоскими крышами и грязной бетонной облицовкой, с черными переулками, битком набитыми мотоциклами и тощими кошками. Она имела форму изогнутой подковы, сброшенной с крыши ада и усыпанной барами, подобными бару «Доставлен мертвым в Бангкок». Кальвино прошел вдоль центрального гвоздя, окруженного кольцом трех– и четырехэтажных домов-магазинов с гриль-барами. Это была база для таких девушек, как Тик, которые сделали карьеру в «Патпонге» и либо хотели исчезнуть, либо начинали терять популярность.

Они растворялись в барах, окруженных магазинами оптовой торговли цветами и фруктами, экспортно-импортными компаниями, большим кинотеатром и уличными торговцами в уродливых рядах домов-магазинов. Это был тесный, пыльный черный ход Сукхумвит-роуд. Кальвино считал, что площадь Вашингтон-сквер – место противоречивое и обреченное; она была похожа на поздравительную открытку с черной каймой. Когда он свернул за угол рядом с кинотеатром, два пожилых фаранга, сидящих за столиком возле бара «Морские волки», уставились на него. Он почувствовал их подозрение и ненависть, усугубленную жарой и пивом.

Чужак, одетый в костюм, всегда кого-то ищет, а это означает неприятности. На площади пахло аферами в процессе замысла, что делало ее естественным местом тусовки старых фарангов – числящихся пропавшими без вести в реальном мире, – которые проводили долгие, жаркие вечера, обсуждая мелкие сделки.

Один из двух мужчин походил на американского ветеринара, как показалось Кальвино. Короткие седеющие волосы, морщинистое лицо с впалыми щеками и острым подбородком и настороженные глаза, следящие за движениями на горизонте. На Вашингтон-сквер было много таких людей. После окончания войны во Вьетнаме некоторых из них, проводивших кратковременный отпуск в Бангкоке, вынесло на берег подобно выброшенным бутылкам из-под виски. Большинство жили на маленькую пенсию и питались потускневшими воспоминаниями о славе, они платили тайским девушкам за то, что те нянчили и опекали их, и похвалялись тем, чем удалось поживиться на последнем сексуальном фуршете. Кальвино уже приходилось видеть эти лица, покрытые шрамами разочарований и обиды; лица, которые побывали повсюду, но которым больше некуда было идти.

Дальше по переулку какая-то проститутка лет тридцати, одетая в шорты и белую рубашку, сидела согнувшись на каменной скамье и красила красным лаком ногти на ногах. Когда Кальвино проходил мимо, она покрутила большим пальцем ноги и зевнула.

– Что происходит, Люси? – спросил Винсент.

Люси прожила с отставным сержантом из Денвера по кличке Горький Джон так долго, что никто не мог вспомнить ее тайское имя. Она уже пересекла ту черту, за которой она и сама уже считала себя «Люси». Она так же потерялась в жизни, как и Горький Джон.

Девица выглядел усталой и скучающей.

– Привет, Уини, найдется десять батов? Я бы купила лапши. Джон куда-то подевался. Я знаю, ты добрый. Уини не Дешевый Чарли. Что скажешь? – Она нагнулась вперед и подула на свежевыкрашенный ноготь большого пальца.

Кальвино сунул ей сложенную бумажку в десять батов.

– У тебя доброе сердце, Уини. – Люси засунула коричневую банкноту в карман шортов и улыбнулась.

К полудню мужчины с таким прозвищами, как «Аризона Хэнк», «Чудак Рон» и «Толстый Ларри», уже бегали в туалет и отливали на лед, ломтики лимона и стикеры с портретом Джейн Фонды. Они играли в дартс ради карманных денег в местных барах и бросали своих женщин на улице, на столах для пикника, где те красили ногти на ногах. Кальвино заглянул в бар. В двух кабинках сидели с полдюжины упрямых завсегдатаев. Он заметил Горького Джона, сидевшего под стикером с лозунгом «Мне на все плевать».

– Кальвино, что вынюхивает старая ищейка? – спросил Горький Джон. Это была старая шутка, и никто не рассмеялся.

– Никто из вас, парни, не видел здесь Бена Хоудли пару ночей назад?

Официантка принесла ему бутылку «Сингхи». Винсент поднес бутылку к губам и смотрел, как мужчины перешептываются, сблизив головы над столом.

– Тот англичанин, которого убил мальчишка-токсикоман, – уточнил Кальвино. – Видели его здесь?

Лицо Толстого Ларри стало серьезным.

– Я видел его около недели назад, в «Принце Йоркском». – Другие слушали. Толстый Ларри редко находил слушателей и теперь наслаждался вниманием. – Я знаю тамошнюю девицу, которую он трахал. Тик. Я ее тоже трахал. Она ничего, но и ничего особенного.

Кальвино отбросил половину сказанного и с сомнением отнесся ко второй половине. Он заплатил за пиво и ждал сдачу. Сумасшедший Дик, долговязый техасец с вытатуированным на предплечье орлом, вышел из туалета, застегивая молнию на штанах. Он заметил у стойки бара Кальвино.

– Что у тебя с лицом? Ты снял в баре кошку?

Другие посетители, привлеченные смехом Толстого Ларри, начали выглядывать из кабинок. На эту минуту он их объединил. «Ты думаешь, что лучше нас. Но ты такой же, ничуть не лучше. Ты напиваешься и плюешь на все. Ты точно такой же, как мы». Винсент слышал в их смехе эти невысказанные чувства. Он пересчитал сдачу и оставил чаевые. Ему было жаль их и их шлюх, и он знал, что его отделяет от них только одно: он еще не достиг той стадии, когда начинают жалеть самих себя.

– Я сцепился с катои, – сказал Кальвино, так громко, чтобы все услышали. Он бросил им нечто такое, чего они не ожидали. Уязвимость, честность и глупую откровенность.

– Парень, я думал, ты пробыл здесь достаточно долго и знаешь, что нельзя трахаться с катои, – произнес Сумасшедший Дик, облокачиваясь на стойку бара. – Это просто глупо.

Кальвино кивнул в знак согласия, оглядывая бар.

– Ты прав. Это было глупо. Но ты же знаешь, как это бывает – некоторые парни остаются зелеными и ничему не учатся. – Он оттолкнулся от стойки, открыл дымчато-серую дверь и ощутил волну жара, как из духовки, высасывающую из легких воздух.

– Держу пари, это была та японская сучка, – сказал Толстый Ларри.

Винсент заколебался.

– Ты когда-нибудь имел японку? – спросил другой голос, принадлежавший Сумасшедшему Дику, а может, Чудаку Рону. Выпив достаточно пива, они начинают говорить одинаковыми голосами.

– Ты когда-нибудь трахался с Кико? – спросил Горький Джон. – Я ее трахал. Она в порядке. И для частного сыщика тоже сойдет.

Кальвино содрогнулся, и, переставляя одну ногу за другой, очутился на улице. Люси красила ногти на второй ноге таким же огненно-красным лаком. Сейчас она трудилась над средним пальцем, нанося по одному крохотному мазку кисточкой, держа ее мягко и деликатно. Она была похожа на сгорбившегося ребенка. Рядом с ней на скамейке стояла полупустая миска с горячей лапшой.

– Спасибо за десятку, – сказала она, кивая на лапшу.

Винсенту захотелось обнять ее, как обнимают ребенка, когда что-то надломилось внутри; как будто прикосновение к другому человеческому существу залечит этот надлом, сделает сломанную часть целой и работоспособной и прогонит тяжесть и темноту.

Он хотел бы забыть отчаявшиеся, пустые лица этих мужчин. У них не осталось цели, и время тяжело сказалось на них. Их пьяные беседы плавали в пустоте долгих дней без работы, их никто не слушал, им нечего было делать, только пить и ждать, когда пора будет снова поесть.

Рано или поздно Кальвино всегда нарывался на неприятности на Вашингтон-сквер. Кто-нибудь да спросит его обо всех этих «паршивых жидах» в Нью-Йорке. И Кальвино ответит, что его мать была еврейкой. И кто-нибудь вроде Чудака Рона будет пьян в дым и попытается оскорбить его на потеху своим приятелям. «Наверное, это делает человека по имени Вини Кальвино паршивым жидом, маскирующимся под паршивого итальяшку».

Он терпеть не мог такой мелкий расизм. Все ждали его ответа. Учитывая жалкое состояние такого пьяницы, как Чудак Рон, ситуация была патовая. Рон был сгоревшим почти дотла угольком в костре, который прежде был мужчиной. Винсент мог повернуться и уйти или наказать Чудака Рона. Но обычно он пятился, отступая к двери. Горький Джон подзадоривал его замечанием насчет «трусливых жидов, у которых никогда не хватает смелости постоять за себя». Тогда Кальвино переставал пятиться и делал то, чего хотел избежать. То, что большинство людей переложили бы на кого-нибудь другого. Его кулак погружался в жирный, уродливый, дряблый живот, и он быстро отскакивал в сторону, уворачиваясь от фонтана едкой пивной блевотины, выплеснувшейся на пол.

Первый закон Кальвино для драк в баре гласил: в 99 процентах случаев человек, начавший драку, наименее способен нанести сильный удар. Слишком долго он жил расслабленно, с согнутыми локтями, месяцами просиживал штаны, планируя маршрут следующего круга по бесплатным ленчам. Часто такой парень все еще считал, что он в прежней боевой форме. Он смотрел в зеркало и спьяну видел девятнадцатилетнего солдата после учебного лагеря, который может бросить вызов кому угодно. Зеркало лгало. Один меткий удар кулаком в живот сминал его, как свежее сдобное тесто, и он тяжело падал на пол. Ини бегали вокруг него с мокрыми салфетками. Кальвино был рад, что на этот раз он нашел в себе высшее мужество продолжить путь из бара на улицу.

Идя по заднему ободу подковы Вашингтон-сквер, он миновал ряд узких баров, похожих на дыры в стене, с окнами из дымчатого стекла. Было около половины пятого вечера. Время дырки от бублика, которое вызывало ощущение свободного падения в пустоту на Вашингтон-сквер. Неподвижная, спокойная тишина, прерываемая проезжающими тук-туками или мотоциклами. Проститутки сидели на табуретах, навалившись грудью на стойки баров, и спали. У Бена Хоудли была женщина в «Принце Йоркском». Насколько хорошо Бен ее знал? Снимал ли он ее, когда она была в «Африканской Королеве»? Кальвино рылся в памяти, стараясь вспомнить, снимал ли он девушку по имени Тик в «Африканской Королеве»? И не мог вспомнить из-за жары. Он сомневался, что вспомнит, как сидел внутри с включенным на полную мощность кондиционером и смотрел на дефилирующую обнаженную Тик. Он теперь полностью соответствовал определению экспата-старожила Бангкока.

У Кальвино был еще один закон насчет баров: измерь силу мужского удовольствия, и сможешь вычислить круг его боли. Внутри этого круга боли он, возможно, поймет, почему этот мужчина умер так, как он умер. Винсент пошел в бар «Принц Йоркский» и сел у стойки. Рядом с туалетом висели фотографии английских королевских особ в рамках. Он заказал «Меконг» с содовой.

Тайка лет сорока, со стянутыми в лошадиный хвост длинными черными волосами, с сильно накрашенными губами и подведенными глазами, смешивала напитки, не улыбаясь и не разговаривая. Она недолила ему «Меконга». Было еще слишком рано притворяться гостеприимной хозяйкой, но никогда не рано обмануть клиента.

– Я ищу Тик, – сказал Кальвино.

– Все кого-то ищут, – ответила она вызывающим тоном.

У нее было чувство юмора и поведение, характерные для Вашингтон-сквер. Она могла бы быть родом из Нью-Йорка.

– Так она работает или нет? – спросил Кальвино, гремя кубиками льда в стакане.

– Работает. – Тайка вытерла руки полотенцем у стойки, наблюдая за лицом Кальвино в зеркало за ней.

Он взглянул на часы в баре. Было тридцать семь минут пятого.

– Ее сняли на время?

Барменша кивнула.

– Она ушла час назад.

– Я подожду, – сказал Кальвино.

Это вызвало улыбку на лице барменши, у которой было стройное тело, несколько седых волосков и ногти, выкрашенные розовым лаком с золотыми кристаллами. Она была «мамкой» борделя, которая четыре часа тратила на макияж, еще два – на маникюр, а к тому времени, как она покончит с остальным телом, уже почти пора идти закрывать бар и отправляться домой спать.

– Тик раньше работала в «Африканской Королеве»?

– Да, кажется, – пожала плечами барменша.

– Почему она ушла? – Кальвино осторожно провел по стойке купюрой в пятьсот батов, пальцем поманил женщину поближе, и когда она нагнулась к нему, вложил бумажку в карман ее рубашки.

Он за что-то ей заплатил. Мамка знала правила. Если она ответит наглым замечанием, то ей придется вернуть деньги. Бангкок был таким местом, где никого и никогда нельзя оскорбить деньгами, и никто не захочет их возвращать.

– Она стала бояться, – ответила она, суетясь у зеркала и заново завязывая хвост. Это был предлог, чтобы не смотреть Кальвино в глаза, и он ей это спустил. Ей нужно было делать вид, будто она говорит сама с собой.

– Чего бояться?

– Людей вокруг. Они чего-то от тебя хотят. А если ты не делаешь этого, они сделают тебе больно.

– Чего они хотели от Тик? – спросил Кальвино.

– Не знаю. Меня там не было. Я не спрашивала, а она не сказала. Может, я и не хочу знать. – Барменша закончила со своим хвостом, повернулась и налила себе выпить, давая понять, что отработала свои пятьсот бат.

Кальвино понял. Он не стал настаивать. Она была права: разумеется, в Бангкоке есть вещи, о которых не надо знать, потому что если узнал, тогда с ними надо разбираться. Лучше не думать и не задавать вопросов себе и другим, которые попадаются тебе на пути. Если знаешь, то ты участник. Ты становишься частью того, что пугает. Только на этот раз охотиться будут не за Тик, а за тобой, из-за нескольких любопытных вопросов. Кальвино списал сведения о Тик из базы данных компьютера Бена. Он сделал глоток слабого «Меконга» и стал читать свои заметки.

«Девятнадцать лет. Родилась в Корате. Работала в барах около двух лет. Работала в баре «Африканская Королева». Некоторое время была ведущей танцовщицей. Уволилась и перешла в «Сой Ковбой», по ночам танцевала в баре «Заступник». Плохо говорила по-английски. «Ты мне нравься». «Ты хороший мужчина, я тебе делай хорошо». «Я трахай тебя хорошо». Триста батов за короткое свидание или пятьсот за ночь. В эту цену входит минет. И женщины-клиенты у нее тоже были. Хвалилась, что однажды обслужила пятерых мужчин за раз в «Отеле 86». Ищет дружка, который вывел бы ее из игры. Хорошее тело, нормальное лицо. Первоклассная грудь. И дает в задницу». Там были и другие комментарии насчет ее ломаного английского девушки из бара и различных сексуальных утех, которыми они баловались. Кальвино делал пометки на замечаниях покойника и думал, что записи Бена говорят о нем самом не меньше, чем о девушке.

В пять двадцать шесть Тик вошла в бар, держа в руках дюжину красных роз. Она бросила их на стойку бара.

– Как прошло? – спросила у нее барменша.

– Порядок. Он сказал, что вернется завтра. Может, наврал.

Кальвино поднес зажигалку к ее сигарете. Ее глаза осматривали Винсента, изучали его лицо: не встречала ли она его раньше? Не ложилась ли раньше с ним в постель? Потом она придвинула сигарету, сжала ее губами, сунула кончик в огонь и спросила: