Текст книги "Дом духов"

Пару лет назад Кальвино выпивал с Беном Хоудли и их общим другом, владельцем бара в Патпонге под названием «Африканская королева». Бен был немного навеселе, и тогда было всего восемь или девять часов вечера. Кальвино этот парень сразу же понравился.

– По чему ты скучаешь в Америке? – спросил он у Винсента, глотая «Клостер» прямо из зеленой бутылки. – По автомобилям, – ответил он на собственный вопрос. – Американцы просто помешаны на автомобилях.

– Те автомобили, которые у меня были, выигрывали или проигрывали десять процентов при перепродаже в зависимости от того, сколько у меня было бензина. – Кальвино погладил чучело циветты с темными кругами вокруг глаз на стойке бара. Зверь смотрел через зал стеклянными глазами и был в идеальном состоянии за исключением того, что у него не хватало ушей. – Ты когда-нибудь интересовался, как вот этот счастливчик потерял свои уши? – спросил Винсент.

Бен улыбнулся и прошептал:

– Это тайна. Я поклялся молчать. Меня могут убить, если я тебе скажу.

Он заказал еще один «Меконг» с содовой. Это был прикол в духе британца, он проверял, насколько серьезно Кальвино его воспринимает.

– Ты знаешь, что самое необычное в циветтах?

Бен покачал головой, перебирая пальцами хвост чучела.

– Анальные пахучие железы, – объяснил Кальвино. – Они испускают тот мускусный запах, который иногда можно почувствовать в тихую ночь.

– Я понял, – ответил Бен. – Призрак в заднице.

Он сунул указательный палец в дырку от уха, сморщился, оскалив зубы, и его лицо превратилось в маску мучительной смерти. Бен был одним из тех парней, которых встречаешь на Стрипе. Возможно, Кальвино и не запомнил бы его среди десятка других, которые выглядели, действовали и одевались почти точно так же, как он; но палец, копающийся в ушном отверстии мертвой циветты, сделал Бена незабываемым…

Зазвонил телефон, и Винсент поднял трубку на втором звонке.

– Кхан Уини, пожалуйста, – сказала Ратана. – Вы уже закончить завтрак?

Шестнадцатилетняя «жена по найму», живущая наверху, услышала звонок телефона в квартире Кальвино. Обе квартиры имели общую телефонную линию, что было откровенным приглашением подслушивать. Она посмотрела на трубку, потом подняла ее и начала слушать разговор Винсента. Так она проводила время и совершенствовалась в английском.

– Теперь вы можете говорить? – спросила Ратана.

Естественный вопрос, учитывая состояние Кальвино.

– Что за срочность? – спросил он у нее, наклоняясь вперед и рассматривая голову Бена на снимке. Дьявольская штука – помнить парня благодаря его последним словам в баре «Африканская Королева»: «призрак в заднице».

Последовала долгая пауза. Проститутка сверху орала на миссис Джэмтонг. Хлопали двери. Тарелка разбилась о дверь. Кальвино терпеть не мог утро понедельника.

– Вы видеть газету?

– Я смотрю на нее.

– Из Англии звонил отец Бена Хоудли, он позвонит еще раз через тридцать семь минут.

Это был снимок не просто трупа, но также места убийства. Как и большинство подобных снимков, он должен был дать четкое изображение мертвого человека, а не возможность частному детективу дать простой ответ на звонок из-за океана. Невозможно было оценить, есть ли еще какие-то повреждения и какие имеются доказательства, если они есть, что там была борьба. Бен упал левой щекой на клавиатуру компьютера. Снимок был расплывчатым, но под таким углом казалось, что Бен улыбается. Кальвино показалось, что он видит что-то знакомое. Это была улыбка миссис Джэмтонг, которую он называл «шокированной». Такая улыбка скользила по ее губам, когда кто-нибудь произносит магическое слово «ду́хи», что на тайском для непривычного уха звучит так же, как английское слово «пи». «Пописать» на одном языке означает «дух» на другом языке. Одно проклятое недоразумение на другом. Бен определенно не верил в духов. Если тот юнец не виноват, то кто нажал на курок?

Глава 2
Офисная политика

Кальвино снимал офис на третьем этаже над финской фирмой застройщиков с помесячной оплатой. Он прошел по туннелю смертоносного воздуха, дугой стоящего над зоной газовых масок на Сукхумвит-роуд. Машины застыли в пробке, и длинные шеренги разваливающихся автобусов, перегруженных грузовиков, трехколесных тук-туков и подпольных такси окрашивали небо в цвет кипящего кофе. Едкий запах серого дыма лип к его коже и забивался в нос. Через десять минут после выхода из дома Кальвино вошел в офис, кашляя, с острой болью в груди и пропотевший насквозь. Он закрыл за собой дверь и вытер лицо носовым платком. Постоял, пока кондиционер охладит лицо и шею. Его живот стал влажным и болел. От жары и едкого воздуха Винсент скрипел зубами, как ребенок в лихорадке. Его ладони были черными от сажи; он сразу же прошел в туалетную комнату на втором этаже и вымыл их. Посмотрел на себя в зеркало. Лицо покрылось пятнами из-за жары и из-за того, что он слишком много выпил вчера ночью. Кальвино подставил тыльную сторону ладоней под струю холодной воды и ждал, когда пройдет ощущение покалывания у основания позвоночника.

Секретарша застройщика, тайская девушка по имени Порн, заметила его. Всякий раз, когда она называла американцу свое имя, он смеялся. А иногда говорил, что любит «порно». Ей приходилось объяснять, что «порн» не значит «порно» в том смысле, как у англичан. С фарангом бывает так трудно. Ей нравилось то, что Кальвино знает, что ее имя переводится на английский язык как «благословение».

– Я думала, вы вернулись в Америку, – сказала Порн.

– Пропустить такую прекрасную погоду? Ни за что.

Девушка всмотрелась в его глаза, пытаясь понять, шутка ли это; она знала, что фаранги любят шутки, но бесстрастное лицо Кальвино, когда он шутил, не позволяло ей раскусить его.

Порн носила белую шелковую блузку, серьги из резной слоновой кости и нейлоновые сетчатые чулки и слегка подкрашивала губы красной помадой. Она положила ногу на ногу и с улыбкой ждала реакции Кальвино, не замечая, что тот смотрит на маленький синяк на внутренней стороне ее большого пальца. Он посмотрел на письменный стол офиса на другом конце комнаты. Центральный выдвижной ящик был всегда заперт. Внутри хранилась коробочка с деньгами. Порн вскрыла этот ящик.

– Купила рис со свининой на деньги на мелкие расходы? – спросил Кальвино, сверкнув улыбкой.

Порн покраснела и отвела взгляд.

Она работала на финскую пару, которые вечно пропадали на Пхукете, осуществляя свой план застройки для скандинавов и других клиентов, которые не понимали, что не могут быть собственниками того, что им продали. Они разработали какую-то аферу на основе аренды и фиктивных корпораций. По меркам Бангкока это был довольно честный бизнес. По меркам Бангкока Порн не была воровкой, потому что воровала только маленькие суммы из денег на мелкие расходы.

– Воровать нехорошо. Я хорошая девушка, – сказала она. Потом бросила на него странный взгляд. – Вы подстриглись, мистер Кальвино, – заметила Порн и подняла руку со щепоткой липкого риса и свинины в пальцах. Было девять часов утра. Пальцы ее блестели от перламутровых шариков свиного жира.

– Вчера, – ответил Винсент, но не мог вспомнить, было ли это вчера, или два дня назад, или на прошлой неделе. Он запустил пальцы в волосы; те были мокрыми и сальными на ощупь.

Кальвино смотрел, как она заталкивает в рот рис со свининой и медленно облизывает пальцы длинным, узким языком. Ее горло ходило вверх и вниз, когда она глотала.

– Вы голодный? Ешьте.

– Спасибо, не хочу, Порн.

Она закинула ногу на ногу, потом опустила ее, издав свистящий шорох своими нейлоновыми сеточками, трущимися друг о друга.

– Лучше займись синяком на коленке, – посоветовал Винсент. На правом колене с левой стороны от коленной чашечки у нее был синяк. Он догадался, что она взламывала ящик с деньгами, сидя и действуя коленом и правой рукой. Она сильнее, чем кажется на первый взгляд, подумал Кальвино.

Порн сморщила лицо, снова облизывая поднятый указательный палец.

– Вам нравятся мои ноги?

Он ей не ответил, а побежал вверх по лестнице, прыгая через две ступеньки. Это была его ежедневная гимнастика. Остановился, задыхаясь, перед своим офисом. Табличка на двери гласила: «Винсент Кальвино, частные расследования». Он вошел.

– Я так волновалась, – сказала Ратана.

Кальвино улыбнулся. Она постоянно волновалась.

– Расслабься.

Ратана ходила босиком взад и вперед перед его письменным столом, очки съехали с переносицы на кончик носа.

– Это так ужасно… Эта фотография мистера Хоудли в утренней газете… А потом позвонил его отец, и мне пришлось объяснять, что вас здесь нет. Я не могла объяснить, что вас здесь почти никогда не бывает. Я сказала, чтобы он перезвонил. Надеюсь, я поступила правильно. Я не знала, что еще можно сделать. Наверное, я поступила неправильно. Я всегда поступаю неправильно. Так говорит моя мать. Так говорит мой отец.

– Разве я когда-нибудь так говорил? – спросил Кальвино, снимая пиджак и аккуратно вешая его на спинку стула.

– Нет, но вы – фаранг. Вы не скажете мне правду.

Ратана металась по комнате, и две золотые цепочки прыгали у нее на шее. Кальвино нравилась ее маленькая коричневая родинка у ключицы. Цепочки извивались выше и ниже этой родинки, как линии прибоя на песке. Ему нравилась ее консервативная манера одеваться. Всегда хлопковые блузки с длинным рукавом и с открытым воротом и простые юбки чуть ниже колена. Кальвино знал, что выше правого колена у нее шрам в форме полумесяца, глубокий, как пупок, оставшийся после нападения собаки, когда ей было восемь лет. Собака гналась за ней по переулку и загнала в угол на пустой парковке. Она боялась и ненавидела собак. Каждый раз при виде ее длинной юбки он вспоминал об этом неприятном инциденте и о том, как он с тех пор влиял не только на выбор одежды, но и на все течение ее жизни. Она стала робкой и застенчивой. В детстве другие дети смеялись над ее шрамом. У Ратаны повышенная чувствительность перешла в излишнюю критичность к себе самой. В восемнадцать лет она пришла к выводу, что шрам лишил ее перспектив на брак.

Под ее блузой угадывались большие, крепкие, заостренные груди с сосками цвета розовых, здоровых десен размером с яичный желток. Как и большинство тайских женщин она носила облегающие юбки, подчеркивающие талию, настолько тонкую, что та казалась оптической иллюзией: резкий переход от полных грудей к потрясающе тонкой талии, которая расширялась и переходила в округлые, крепкие бедра. Густые волосы Ратаны, черные, как вороново крыло, были заплетены в одну косу, свисающую вдоль спины до талии. Ее родные хотели, чтобы она вышла замуж за вице-президента китайского банка или торговой компании. Ратана считала, что судьба ее изменилась после нападения собаки. И, кроме того, она хотела от жизни большего, чем стать украшением на руке богатого китайца, живущего в Таиланде. Она поступила в открытый университет, где изучала юриспруденцию. Один барристер[6]6
  Барристер – категория адвокатов в Великобритании.


[Закрыть] в Англии убедил ее выбрать карьеру юриста. Он поманил ее смутной идеей открыть вместе с ним адвокатскую контору, не упомянув о том, что в Англии почти невозможно создать новую адвокатскую контору.

– Ты мне что-то пытаешься рассказать, – произнес Кальвино, садясь за стол.

Ее глаза вспыхнули, она наклонилась вперед над столом, обдавая его ароматом духов и детской присыпки.

– У меня проблема, – сообщила Ратана взволнованным голосом.

– Какая проблема?

– Мама.

Винсент поднял брови. Это была старая проблема. Очень старая. Ее мать был китаянкой и носила на шее и на запястьях столько золота, сколько весила сама. Она вечно требовала от дочери, чтобы та привела домой одного из тех китайских миллионеров, которые, по словам дочери, приходили в офис финнов и собирались купить все постройки. Ратана загнала себя в угол историями обо всех перспективных женихах, которых можно встретить на ее рабочем месте, и ходила по лезвию ножа, объясняя, почему ни один из них не подходит для встречи с ее матерью. Официально Ратана работала на финнов внизу. Торговля недвижимостью с большим потенциалом. Финны обеспечивали ей прикрытие, в том числе фальшивую деловую визитку, где она значилась помощницей управляющего. Проблема с ее прикрытием заключалась в том, что ни один из этих китайских ухажеров никогда не являлся к ним домой, и старая мамаша-дракон начала что-то подозревать.

– У подруги мамы есть кузина, которая знает Порн, и Порн сказала подруге, которая сказала кузине подруги мамы, которая сказала…

– Стоп.

– …что фаранг, который снимает офис наверху, носит оружие.

Ратана была риап рой – так тайцы называют респектабельных женщин, которым полагается оставаться под родительским кровом до замужества. Противоположностью риап рой были женщины, не имеющие дома и живущие вшестером в жалкой комнатушке, продавая себя в таких местах, как «Патпонг», «Сой Ковбой», «Нана», а также в сотнях борделей и гостиниц, где можно снять комнату на несколько часов, и массажных салонах. Шрамы этих девушек невозможно прикрыть длинной юбкой.

Ни одна респектабельная незамужняя китайская девушка не станет работать в офисе холостяка-фаранга. А частный сыщик, который носит пушку, как требует его работа… Это даже вообразить себе невозможно. Ратана прибегла к небольшой лжи во спасение: что она работает на мистера Уини, богатого сингапурского магната, занимающегося торговлей недвижимостью. Любой намек на человека по имени Винсент Кальвино – и ее вышвырнут из семьи.

– Скажи ей, что я работаю на китайскую триаду.

– Это не смешно, кхан Уини.

– Тогда скажи ей, что я выбиваю безнадежные долги для финнов.

Ратана на секунду задумалась, поджав губы и легонько постукивая по ним ластиком своего карандаша.

– Этому она может поверить.

Ратана прожила в Лондоне полтора года. Предполагалось, что она изучает английский язык – чтобы повысить шансы на удачный брак; шестнадцать месяцев из них она провела в качестве «младшей жены» – так переводится с тайского миа ной, то есть «любовница» – английского барристера. Она больше узнала о непрочности брака в Англии, чем об английском языке. Барристер сказал, что шрам на коленке «придает ей оригинальность». Но он не понимал, что в тайской культуре никто не хочет отличаться оригинальностью; все хотят отличаться красотой. Однако ее заграничный опыт не был полностью потерянным временем. Ратана вернулась с отточенной способностью правдоподобно врать, придумывать легенды, мастерски изворачиваться, а также с приемлемым английским языком – другими словами, с важными качествами идеальной секретарши для частного детектива-экспата[7]7
  Экспат – слэнговое сокращение слова «экспатриант», т. е. человек, вынужденный временно или постоянно проживать за пределами своей родины.


[Закрыть], не имеющего лицензии на свой револьвер.

Зазвонил телефон, и Кальвино, жестом отослав Ратану, сам взял трубку.

– «Бюро частных расследований», чем я могу вам помочь?

– Винс, я в таком ужасном состоянии. Ты не понимаешь, каким кошмарным было это утро, – произнесла Кико.

Кальвино сразу узнал ее голос.

– Кико, как забавно, я думал о тебе за кофе.

Он ждал звонка от Кико с тех пор, как прочел магические слова «токсикоман, нюхающий разбавитель для краски» в «Бангкок пост». Кико, разведенная японка из высших слоев среднего класса, работала в трущобах Клонг Той. Она вносила свой вклад тяжелой работой дотемна и завоевала поддержку и дружбу местного сообщества. В последние два года Кико руководила пилотной программой помощи токсикоманам, нюхающим разбавитель. Она выпрашивала деньги у всех крупных компаний в Бангкоке.

Два года назад ее целью было убедить детей от восьми до девятнадцати лет, что нюхать разбавитель вредно для их мозгов, здоровья и будущего. Разбавитель имеет одно назначение: разбавлять краску, он не растворяет проблемы, возникающие при жизни в трущобах. Но после двух лет она снизила уровень ожиданий. Разбавитель был дешевый, дети – бедными и неграмотными, потерявшими надежду. Не разбавитель был проблемой. Полицейские делали из токсикоманов козлов отпущения, врывались в деревянные лачуги и арестовывали одного или нескольких за преступление, совершенное кем-то другим. Кико стала неофициальным адвокатом и помогала семьям в Клонг Той организовать поликлинику и дневной оздоровительный центр.

– Это важно, Вини. Ты не поверишь, что произошло на этот раз. Я знаю, что ты занят. Я знаю, что не слишком помогла с Джеффом Логаном. Но, пожалуйста, Вини, пожалуйста, помоги мне, – произнесла она твердым, тихим голосом.

– Помочь тебе помочь Леку? – спросил он.

– Он невиновен. Он был с другом. С Пэном. Я знаю этого мальчика. Он бы не стал лгать. Лек не мог этого сделать. Ты это знаешь, правда? – спросила она с легкой дрожью сомнения в голосе.

– Я этого не знаю, Кико.

– Ты видел его лицо в утренней газете? Как они посмели опубликовать такой снимок? Боже, все видели эти синяки, – произнесла она с большим чувством.

– У полиции есть его признание, – возразил Кальвино. Он подумал, что в ее голосе появляется особенная дрожь, когда она тревожится. Ее акцент усиливается, как будто она готова перейти на японский язык.

– Простите, я могу поговорить с тем самым Винсентом Кальвино? С частным детективом, который учил меня никогда не принимать на веру признание в полиции, если на лице, предъявленном фотографам, имеются синяки?

– Ладно, ладно, может быть, полицейские надавили на него.

– Так-то лучше, – сказала она. – Надавили, наступили, затолкали, избили, выколотили…

– Полицейские скажут, что он упал. И что токсикоманы часто теряют сознание.

Ратана принесла чашку кофе, поставила ее, повернулась и вышла. Голос Кико превратился в злобное рычание.

– Упал? Этот мальчик пострадал от жестокого обращения полицейских. Как может любой разумный человек предположить, что он просто упал? – спросила она, задохнувшись от гнева.

– Чего ты от меня хочешь? Чтобы я ворвался в тюрьму и освободил его? Арестовал полицейских? Сверг правительство?

– Приходи ко мне через час на урок рисования. Кажется, у Пратта есть идея. У него самого дети. Он может помочь Леку. Кроме того, он твой друг.

Кико не стала ждать ответа. Трубка у уха Кальвино умолкла, и он потянулся к аппарату, чтобы положить ее на место, едва не опрокинув при этом чашку с кофе.

Год назад, в феврале, Кико быстро вошла в офис Кальвино, словно за ней гнались. Вини сразу же заметил поврежденную роговицу в правом глазу, овал неправильной формы. Нижний край овала имел коричневый каплеобразный выступ, словно нарисованный на батике, и эта капля стекала на белок, что делало выражение ее лица печальным, обиженным. Она туго стягивала волосы назад, открывая лоб. Когда она решилась заговорить, то отбросила выбившуюся прядку волос, упорно падающую на глаз. Набрала в грудь побольше воздуха, прикрыла глаза и стала рассказывать ему свою историю.

У Кальвино было ощущение, что это он, в конце концов, заплатит Кико больше, чем может себе позволить. Она ворвалась в его офис без предварительной договоренности и без объявления, не зная, как редко он приходит в офис и как ей повезло, что она нашла его там. Она хотела, чтобы Кальвино все бросил и поехал в глубь страны на поиски токсикомана по имени Вичай, который cбежал с двадцатью тысячами батов из офиса Кико.

– Сейчас со мной все в порядке, – сказала она тогда. – Вичай – нервный мальчик. Поэтому он взял деньги. Его нетрудно будет найти. И каким бы ни был ваш гонорар, я уверена, он будет справедливым.

В тот же день Винсент сел в автобус до Кората. Десять дней спустя он нашел парня, едущего на велосипеде в Исане с шестнадцатью тысячами бат, зашитыми в штанине его джинсов. Кальвино погнался за ним через рисовое поле, сбил с ног, надел наручники и привез обратно в Бангкок. Кико немедленно приказала снять наручники, обняла Вичая со слезами на глазах и простила парня, который явно не знал, смеяться ему или плакать. Должно быть, он думал, что в Бангкоке его ждет долгий срок в тюрьме. Вместо этого его радушно приняли обратно в общину и повысили до звания лидера группы на том основании, что он проявил инициативу.

Кальвино был вознагражден через шесть месяцев, в деле Джеффа Логана. Контакты Кико в трущобах помогли Винсенту подобраться к убийцам Джеффа. В Патпонге орудовала организованная банда, которая одурманивала и убивала фарангов ради кредитных карточек и паспортов. Кальвино встретился с одним наркоторговцем. Тот больше не появился. Через два дня наркоторговца нашла старуха, собирающая газеты. Он лежал, уткнувшись лицом в канал, и всякое сотрудничество на этом прекратилось. Если все это сложить, то получалось, что он все еще отчасти в долгу перед Кико.

* * *

Через пять минут после разговора с Кико телефон зазвонил снова. Это позвонил из Лондона Льюис Хоудли, отец Бена, точно в назначенное время.

– Я хочу, чтобы вы выяснили, кто убил моего сына, – произнес он с акцентом англичанина из высшего общества. С акцентом Итона и Оксфорда.

– В утреннем выпуске «Бангкок пост» пишут, что полиция задержала подозреваемого…

Кальвино вспомнил свой ночной кошмар. Он вспомнил такой же звонок от матери Джеффа Логана. И ему показалось, что он бежит на месте на спортивном тренажере и обречен вечно отвечать на один телефонный звонок за другим и слышать одно и то же требование: «Выясните, кто убил моего сына».

Отец Бена причмокнул губами, выражая отвращение.

– Дорогой мой, на тайскую полицию не всегда можно положиться, – ответил он с такой высокомерной снисходительностью, что мог бы превзойти Мэгги Тэтчер.

– Что я могу для вас сделать? – спросил Кальвино, поворачиваясь на стуле и глядя в окно офиса. Он увидел, что из тук-тука выбираются два монаха.

– Тело Бена находится в Полицейском госпитале. Организуйте достойные похороны. – Старик помолчал и признался смущенным голосом: – Буддистские похороны, если такие существуют. Бен заявлял, что он буддист. Он многое заявлял. Но мальчик мертв, и его желание нужно исполнить. Мы с его матерью прилетим в субботу. Если это будет удобно. А до этого найдите убийцу Бена.

Мистер Хоудли говорил так, будто у него в венах течет вода со льдом. Ни намека на истинные чувства. Он говорил о Бене как о чужом человеке, который создал проблемы, которые нужно уладить, и лучше всего в данной ситуации – заручиться помощью другого чужого человека.

– Полицейские арестовали убийцу Бена. Молодого наркомана, нюхающего разбавитель для краски, – сказал Кальвино, отворачиваясь от окна.

Последовало короткое молчание.

– Насколько я помню, Бен однажды сказал, что вы очень хороший специалист, – произнес старик с насмешливой интонацией, на которую способен только голос истинного англичанина. – Он считал, что вы слишком много пьете. Если выпивка не свела вас с ума, вы, наверное, согласитесь, что полицейские арестовали не того. А теперь назовите мне ваш гонорар.

– Триста в день плюс расходы, – ответил Кальвино, вспоминая, как Бен вычищал грязь из-под ногтя после того, как вытащил его из ушного отверстия циветты. – Должен сообщить вам, что я уже согласился помочь тайскому парню по имени Лек. Полицейские получили его признание в убийстве Бена. Так что здесь есть конфликт интересов.

– Никакого конфликта нет. Вы начнете сегодня, – заявил его собеседник. – Соедините меня с вашей секретаршей, она даст мне реквизиты банка. Мистер Кальвино, найдите того, кто убил моего сына. Это сделал не так называемый нюхальщик разбавителя. Я не дурак.

Винсент отвел трубку от уха. «Банковские реквизиты, – повторил он про себя. – Люди с Запада действительно используют такие выражения». В Бангкоке люди пользуются фразами «я больше никогда не хочу работать», «я здесь на этот срок», или «никогда не видел представления с живым угрем». Что-то беспокоило Кальвино в назначенном времени предстоящего прибытия мистера Хоудли в Бангкок.

После того, как Ратана дала англичанину банковские реквизиты, Кальвино знаком попросил у нее вернуть трубку.

– Почему вы отложили свой приезд до воскресенья? – спросил он.

Но опоздал: трубка уже замолчала. Винсент медленно опустил ее на место и откинулся на спинку стула. Ратана стояла напротив с редкой для нее ухмылкой на лице.

– Ладно, что я пропустил? – спросил Кальвино, на мгновение подумав о Ратане, которую загнал в угол злобный пес и изменил ее жизнь, и привел ее к этому самому моменту.

– Он дал мне распоряжения насчет похорон, – ответила она. – Он хочет, чтобы тело кремировали в Ват Монгкут утром в субботу. Я сказала ему, что это сложно. Монахи должны петь, чтобы «сделать заслугу». Петь два дня, семь или девять дней. Суббота – это семидневное пение. Я считаю, что семь дней – это хорошо для фаранга. Он сказал, что я должна знать обходные пути. – Ратана помолчала, лицо ее расплылось в улыбке. – Что он хотел сказать?

– Он хотел сказать, как обойти монахов. Он считает, что ты сможешь договориться с монахами, чтобы те пели за полцены. Ты жила в Англии и умеешь договариваться. С монахами или нет, все равно. Везде одно и то же, правда?

– Я думаю, что вы пут лен.

По-тайски это значит «вы несете несусветную чушь». Кальвино улыбнулся и повернулся к столу. Ратана вернулась на свое место, и он смотрел, как неторопливо она двигается. Она была аккуратным человеком. Ему это нравилось, потому что он был неряшлив, небрежен в таких вопросах, как банковские реквизиты.

На противоположной стене в рамке висела картина маслом, изображающая распустившийся белый цветок лотоса. Капли утренней росы лежали на раскрывшихся, гладких, длинных, нежных лепестках, и его язык покалывало от удовольствия, когда он смотрел на них. Никакая порнографическая картина не переносила на полотно больше сексуальности, чем этот одинокий цветок.

Художник был лучшим другом Кальвино. Полковник Прачай Чонгватана, бангкокский полицейский, был художником и играл на саксофоне – эту тайну знали только несколько особенно доверенных друзей. Рисовать цветы – это не то хобби, о котором полковник полиции будет болтать в любой стране.

Когда в середине семидесятых годов Прачай был в Нью-Йоркском университете, он обнаружил, что никто не в состоянии произнести его имя, хотя по тайским стандартам оно было простым. Кальвино придумал прозвище «Пратт», потому что Прачай был известен своими посещениями Института Пратта, где брал уроки живописи. Официально Пратт приехал на учебу в Нью-Йоркский университет по образовательной программе для полицейских. Его родители были довольны. Тем временем он совершенствовал свою технику акварели и гравюры на дереве и три раза в неделю ходил в лофт на Бликер-стрит брать уроки игры на саксофоне у бывшего джазмена, который учил когда-то Херби Хэнкока. Кальвино учился на втором курсе юридического, когда однажды в воскресный день наткнулся на худенького тайского паренька из Бангкока, пытающегося продать свои картины на Вашингтон-сквер.

– Соедини меня с Праттом, – сказал Кальвино, пытаясь привлечь внимание Ратаны.

Она вела с кем-то оживленные переговоры по телефону насчет стоимости кремации Бена Хоудли. И бросила трубку на рычаг, отвергнув несколько цифр.

– Боже мой! Они хотят двойную цену за кремацию фаранга.

– Цифры, – сказал Кальвино. Система двойных цен применялась во многих видах деятельности, от посещения древних руин в Аюттхае до проката длинной лодки на реке Чао Прая. – Тайцы считают, что наши тела больше и гореть мы будем дольше.

– Боже мой! Именно так он и сказал!

– Соедини меня с Праттом.

Кальвино перебрал стопку неоткрытых писем. Там был розовый конверт с американской маркой и надписанный детскими каракулями. Он открыл письмо и прочел его. Его десятилетняя дочь Мелоди жила с его бывшей женой и ее новым мужем в северной части штата Нью-Йорк. Мелоди написала пять строчек: «Я живу хорошо. Надеюсь, ты тоже живешь хорошо. В школе тоже все хорошо. Мне нравится Маршалл, и, думаю, я ему нравлюсь, только я с ним не разговаривала. И он со мной не разговаривал – пока. Целую, Мелоди».

Ратана выглянула из-за угла.

– Полковник Прачай сегодня на семинаре. – Она никогда не могла набраться смелости и назвать его Праттом.

Винсент медленно поднял глаза от письма, гадая, не отразилась ли на его лице боль, которую он чувствовал. Он пытался ее скрыть.

– Заканчивай переговоры насчет похорон, Ратана. Поверь моему слову, пять дней песнопений достаточно, чтобы англичанин попал на небеса.

Он скомкал письмо от Мелоди в комок и бросил его в плетеную корзинку в углу. И промазал. Было что-то тревожное в письмах дочери, пустота, словно ее не было в ее собственных словах, а она была далеко, и слова были всего лишь словами на клочке бумаги, который исчезал в пустоту, где жил некто под названием ее отец. Кальвино встал из-за своего стола, натянул куртку и двинулся к лестнице.

– Когда вы вернетесь? – крикнула ему вслед Ратана, стоя на площадке и перегнувшись через перила.

Его глаза находились на уровне ее шрама на коленке. Под таким углом тот был похож на глаз слепого.

– Не знаю. Но не волнуйся. Я буду на связи. И еще одно, последнее «не», Ратана. Не беспокойся о своей матери. – Он повернулся и продолжал спускаться по лестнице.

– Кхан Уини?

Он посмотрел вверх на Ратану.

– Да?

– Спасибо.

Винсент сбежал вниз по ступенькам, несколько растерянный. Он взялся за два расследования по одному делу. От отца жертвы и от признавшегося токсикомана. И поэтому чувствовал себя неловко. Попытался убедить себя, что рассказал об этом противоречии отцу Бена. Но старик отмахнулся от него, как от мухи. Только противоречия не похожи на мух, они похожи на ос. Если отмахнешься от осы, она может ужалить. Кальвино нуждался в деньгах, его небольшой запас на черный день уже не покрывал расходы. Он нутром чуял, что Кико права: полицейская фотография указывала на то, что признание из парня выбили. И он питал слабость к Кико. Обаяние женщины всегда заключается в ее недостатках. Этот постоянно плачущий глаз, казалось, видит его насквозь.