Текст книги "Дом духов"

Глава 4
Ду́хи фарангов

Полицейский госпиталь и Главное полицейское управление занимали длинный ряд зданий, тянущихся вдоль западного края Ратчадамри-роуд и продолжающихся за углом на Рама I. На противоположной стороне Ратчадамри стоял отель «Гранд-Эраван» и святилище под названием «Эраван». По слухам, это святилище особенно любили водители такси, проститутки и частные сыщики – люди, клиенты которых были ненадежными, всегда спешили и торговались о цене оказанных услуг. Тело Бена Хоудли хранилось в морге полицейского госпиталя.

Такси высадило Кальвино рядом со святилищем. Туристический автобус как раз высадил небольшую армию тайваньских туристов, к груди каждого из них была пришпилена маленькая карточка в пластике с именем. Они маршировали по двое и несли курительные палочки, свечи и гирлянды из орхидей. Кальвино перебежал на другую сторону Ратчадамри, увернувшись от красного автобуса № 25, полдюжины тук-туков и мотоциклов и быстро несущегося цементовоза с пыльными, потрепанными наклейками с изображением Клинта Иствуда и словами «Не обгонять!» на брызговиках.

На пересечении улиц Ратчадамри и Плоенчит старый Бангкок почти не сохранился. Полицейский госпиталь пережил реконструкцию квартала. Это был длинный ряд старых построек в стиле 30-х годов XX века, характерных для Юго-Восточной Азии. Торговцы едой, разносчики и слепые продавцы лотерейных билетов суетились в коридорах, образованных этими зданиями. Кальвино прошел по длинному залу, где пахло чесноком, мочой и больничными постелями. Тюрьма запахов смерти. В палатах были длинные ставни из деревянных реек. Потолочные вентиляторы с деревянными лопастями вращались со свистом, гоняя горячий, плотный воздух. Двадцать или тридцать пациентов сидели на кроватях и играли в карты. Другие спали, свернувшись в позе зародыша на жаре. Простыни сбились во влажные холмики. Мимо Кальвино прошла палатная сиделка в белой униформе, толкая тележку с едой. Не подняв глаз, когда он окликнул ее, она исчезла в недрах отделения. Другая медсестра прошла с подносом таблеток; похоже, ей было жарко, она устала и была раздражена. Она узнала его по последнему визиту в морг.

– Нашли убийцу? – спросила она по-тайски.

Винсент понял, что сестра спрашивает о Джеффе Логане.

– Пока нет, – ответил он; ему не хотелось говорить, что он пришел осмотреть еще один труп.

Кальвино шел дальше. Он уже сбился со счета, сколько раз приходил в этот морг. Но знал, что многие в госпитале запомнили его за эти годы, как фаранга в костюме и при галстуке, который приходит взглянуть на мертвых фарангов. Они ассоциировали его со смертью, и это давало ему определенную власть, внушающую страх.

Правила были довольно простыми. Если фаранг пострадал в дорожной аварии или во время потасовки в баре, или его ударили ножом, или застрелили в темном переулке, его доставляли в полицейский госпиталь. Если только фаранг не говорил по-тайски и не мог сообщить полицейским, что он лично ничего не имеет против XIX века, но предпочел бы, чтобы его пострадавшее от ножа или пули тело было доставлено для лечения в современный госпиталь, такой как «Самитивей» на Сой 49. В случае Бена Хоудли, который говорил по-тайски и который, возможно, посещал «Самитивей», чтобы сделать прививки от столбняка и тифа, то его доставка в полицейский госпиталь не повлияла на исход. Он превратится в дым в субботу под пение семи монахов, и все будет кончено.

В Бангкоке большое значение имело то, найден ли труп в публичном месте. Существовала острая конкуренция между соперничающими обществами, которые местные фаранги называли «похитителями трупов». «Похитители» были членами китайских благотворительных обществ, которые, в командах по два или три человека, патрулировали улицы в маленьких белых фургонах, прослушивая своими радиоприемниками полицейскую частоту, чтобы узнать местонахождение последнего пешехода, «погибшего в бою». Между конкурирующими группами периодически вспыхивали ожесточенные схватки со стрельбой за владение трупом. Победители возвращались в штаб-квартиру общества со своей добычей, делали снимки трупа поляроидом и приклеивали их в окне, выходящем на улицу.

В обеденное время, когда над головой висит обжигающее полуденное солнце, десятки тайских офисных клерков, поедая нанизанные на деревянные палочки кусочки свинины или курицы, развлекались тем, что толпились у сотен таких снимков, рассматривая их. Они стояли и смотрели на фотографии трупов с потухшими глазами и резиновой кожей цвета вареного свиного брюха. Часто тела были похожи на разложившихся, распухших крупных животных, которые были сбиты на шоссе и сняты под странным углом в момент смерти. Чем более раздавленным, сгоревшим, распухшим или изрезанным было тело, тем больше снимок нравился толпе.

Кальвино однажды раскрыл дело о пропаже человека, стоя в толпе обедающих, которые разглядывали снимки. На одном была мертвая домохозяйка из фарангов. Она прыгнула в клонг с кирпичами в карманах. Кальвино расследовал дело о пропаже по поручению ее мужа. Через пару дней после ее прыжка в канал какие-то «похитители трупов» выудили добычу из клонга. Один наткнулся багром на тело и вытащил его на берег. Они сфотографировали ее рядом с несколькими маленькими китайцами, улыбающимися так широко, словно поймали самую крупную рыбу. Бена Хоудли убили в собственной квартире. Его тело отвезли в полицейский госпиталь. Поэтому опубликованная фотография его тела стала новостью номер один.

Еще одна медсестра улыбнулась Кальвино и слегка кивнула, узнав его. После пятнадцатиминутной прогулки по территории госпиталя он пришел в морг.

Женщина лет пятидесяти, с собранными на макушке волосами и одетая в полицейский мундир, остановила его. Ее перевели на эту работу в какой-то момент между убийством Джеффа Логана и Бена Хоудли, а это означало, что она, одна из немногих сотрудниц госпиталя, его не узнала.

– Сюда нельзя, – сказала она.

– Винсент Кальвино. Как вы сегодня поживаете? Ваши волосы замечательно выглядят, – сказал он.

Она потянулась к телефону:

– Нельзя.

Кальвино убрал руку с ручки двери и достал письмо Пратта. Она надела очки и прочла его. Выражение ее лица стало слегка испуганным. Женщина понятия не имела, что у этого фаранга большие связи в руководстве полиции. Чувствуя опасность, она вернулась в культурное состояние, включила обаяние и даже сумела улыбнуться.

Кальвино был не просто еще одним фарангом. У него были большие связи. Ценность и значение человека в тайском обществе зависели от таких связей. В их отсутствие у вас не было защиты и положения; с вами могло случиться все что угодно. При наличии таковых двери открывались, улыбки включались, и мир пусть и не становился нежным, как тело устрицы, но его раковина делалась гораздо менее твердой. Она поддалась всеобщему стремлению услужить человеку, который, как она опасалась, возможно, знаком не только с ее боссом, но и с боссом ее босса.

– Можно мне войти? – спросил Кальвино, пряча письмо обратно в карман.

– Без проблем, – ответила она.

Через пять минут служитель с дымящейся сигаретой привез каталку с телом Хоудли, завернутым в белую простыню.

Когда он откинул простыню, Кальвино проверил бирку на ноге. «Бенджамин Хоудли» было написано по-английски. Мертвому телу всегда есть о чем рассказать. Как и в случае со всеми великими произведениями искусства, именно то, что остается недосказанным, придает остальному такую силу. На теле Хоудли не было синяков, только на лице. Его подбородок, губы и нос были разбиты. Кальвино проверил ладони, предплечья и грудную клетку. Ни одной отметины. Лицо изуродовали уже после того, как его застрелили.

Винсент попросил служителя перевернуть тело Бена лицом вниз. Выражение лица служителя говорило о том, что он считает эту просьбу выходящей за рамки его обязанностей или, по крайней мере, необычной просьбой из уст фаранга. А из уст Кальвино – совершенно необычным требованием. Он послал Винсенту одну из тех улыбок, которые означали – в зависимости от обстоятельств – либо крайнее подозрение, либо радость по поводу дня выдачи жалованья. Служитель закурил следующую сигарету. Он был ростом пять футов и три дюйма и весил сто двадцать фунтов. Хоудли был ростом примерно шесть футов и один дюйм и весил сто восемьдесят фунтов. Кальвино уже разыгрывал эту сцену раньше. У него был выбор. Он мог вернуться к женщине в мундире, достать письмо и попросить ее надавить на этого легковеса. Но он не стал этого делать. Потому что понимал, что рано или поздно ему придется вернуться в морг и просить того же служителя перевернуть другое тело. Кальвино достал из бумажника банкноту в пятьсот бат, сложил пополам и вручил ему. Рука служителя вынырнула из длинного рукава белой рубашки, словно голова изголодавшейся черепахи из-под панциря. Кальвино улыбнулся ему, и он кивнул.

– Без проблем. Подождите минутку, – сказал он.

Вероятно, это предложение составляло 90 процентов английского словаря служителя. Он повернулся и исчез за дверью. Кальвино бросил взгляд на часы. Всегда опасно платить до того, как тебе оказали услугу. С пятью сотнями в кармане он мог исчезнуть. Но через несколько минут он вдвоем с еще одним служителем перевернул тело. В конце концов, он оказался человеком принципов. И еще он знал, что Кальвино снова вернется, словно призрак во сне, и попросит его делать странные вещи с трупами.

Двое служителей отступили от каталки. Они следили за Кальвино очень внимательно, пока он терпеливо осматривал входное отверстие у основания черепа. Изобразив правой рукой револьвер, он опустил большой палец и прищелкнул языком. Они нервно рассмеялись. У тайцев свои взгляды на людей, умерших насильственной смертью. Они ничуть не сомневаются в том, что призрак умершего прячется где-то недалеко. Частный детектив в деле об убийстве был охотником за призраком с их точки зрения. Однажды Кальвино спросил у Пратта, верит ли тот в привидения.

 
«Сгинь! Скройся с глаз моих! Упрячься в землю!
В костях твоих нет мозга, кровь застыла,
Твои глаза уставились, не видя»[11]11
  У. Шекспир, «Макбет», акт 3, сцена 4. Перевод М. Лозинского.


[Закрыть], —
 

ответил тогда Пратт.

– И что это значит? У Шекспира Макбет говорит с призраками? Как можно разговаривать с теми, в чье существование никто не верит? – Быстро выпалив эти три вопроса, он сделал паузу и посмотрел на Пратта, приподняв брови. – Англичане становятся такими же чокнутыми, как и тайцы, когда дело касается призраков…

Кальвино подошел к трупу сбоку. «Чокнутые» было любимым выражением англичан из высших слоев среднего класса. Бен иногда употреблял его в разговорах с другими экспатами. Винсент нагнулся и приподнял волосы на голове Бена. Вокруг отверстия видны были следы пороха. Он поднял взгляд на служителей, которые отодвинулись от тележки.

– Гладкое, как ушное отверстие циветты, – произнес Кальвино.

Они нервно рассмеялись, не понимая, над чем смеются.

Рана часто является кульминацией истории, которую может поведать труп. Она может подсказать, был ли покойный знаком с убийцей, стоял тот или сидел и было ли убийство спланировано заранее или же это была одна из спонтанных домашних ссор. Отчет о вскрытии был написан по-тайски. Но Кальвино достаточно хорошо читал по-тайски, чтобы понять причину смерти: одна пуля девятимиллиметрового калибра. Странный калибр для девятнадцатилетнего токсикомана из Исана. Винсент попросил служителей наклонить тело вперед. Потом он достал из куртки кусок проволоки длиной двенадцать дюймов. Напевая старую песенку из диснеевского мультика «Зиппети-до-да, зиппети-эй», он осторожно вставил проволоку в рану. Служители попятились назад, махая руками. Они не хотели участвовать в том, чему стали свидетелями.

– Он ничего не чувствует, – заверил их Кальвино. – Кроме того, я кое-что ищу.

– Нельзя, – произнес служитель с сигаретой.

– За пятьсот батов – можно, – ответил он.

Даже коррупция имеет пределы, и Кальвино вышел за рамки неписаного закона. Если хочешь сделать нечто очень странное, то должен заплатить больше, чем просто заурядный извращенец.

Он вынул проволоку из входного отверстия, вытер ее о простыню и сунул обратно во внутренний карман куртки. Его куртка приоткрылась как раз настолько, чтобы служители заметили револьвер в кобуре. Это прекратило попытки вытянуть у него еще денег. Уходя из морга, он думал о том, как кусок медной проволоки прошел путь пули до мозга. И еще вспомнил фотографию трупа Бена Хоудли, напечатанную в «Пост». Почти наверняка убийца стоял у Хоудли за спиной. Винсент догадывался, что англичанин показывал ему что-то на экране или, по крайней мере, чувствовал себя достаточно спокойно в присутствии убийцы и не прекратил работу. Вряд ли Хоудли объяснял девятнадцатилетнему сыну своей служанки, как пользоваться «Лотусом 1-2-3», чтобы жить лучше и с большей пользой. Бен уже давно здесь жил. Повернулся бы он спиной к токсикоману? Сомнительно. Убийца имел в своем распоряжении сколько угодно времени – жертва была сосредоточена на экране. Убийца выбрал подходящий момент – Хоудли отвлекся, – достал оружие, прижал дуло к основанию черепа и сделал один-единственный выстрел. Вот и всё. Он его прикончил. Это было легко.

Но для того, чтобы убить другого человека, требуется настоящая ярость, или страх, или злоба. Тот, кто убил Бена, был правшой, имел в своем распоряжении оружие, был с ним знаком до того и знал, как убить чисто. Может, убийце повезло? Так и следовало вести дело об убийстве. Кальвино знал: пока не будет достаточно доказательств или же признания, действует только одно железное правило – учитывать все возможности. Большая ошибка – делать поспешные выводы, а потом пытаться подогнать все факты для подтверждения первоначального решения. Полицейские получили признание. Кальвино все еще искал доказательства.

* * *

На Ратчадамри-роуд у полицейского госпиталя Винсент перешел дорогу, когда машины остановились у светофора. Группа тайваньских туристов вышла из святилища Эраван, напоминая колонну в китайском танце драконов. Они думали, что сжигание курительных палочек и свечей даст им то, чего они желают, приведет их туда, куда они хотят попасть. В старые времена в Нью-Йорке соседи Кальвино попытались бы продать им Бруклинский мост.

Первая колонна встретилась со второй, идущей навстречу; первая пара несла двух деревянных слонов размером с питбуля. Колонна, направляющаяся в святилище, обтекала пожилую супружескую пару фарангов у входа. Супруги передали деньги уличному торговцу, который вручил им деревянную клетку. Женщина подняла дверцу крошечной клетки, и из нее вылетело четыре птички – воробьи. Весь день и всю ночь люди входили в святилище и выходили из него, совершая обряды и поддерживая кустарную промышленность уличных торговцев, которые продавали товары, обещанные богам. Прямо напротив него расположилось Главное полицейское управление города. Мужчины и женщины в накрахмаленных коричневых униформах шагали уверенной походкой людей, облеченных властью. Кальвино остановился, приложил ладонь козырьком ко лбу и посмотрел вверх, ища взглядом окно офиса Пратта на шестом этаже. В окне никого не было. Однажды он увидел стоящего там Пратта, который смотрел вниз на поднимающийся дым, танцующих девушек, тонны цветов и верующих, окружающих центральное святилище внутри Эравана. Он видел его мельком. Его лицо появилось в окне, потом исчезло.

Можно лишь гадать, является ли Эраван священным местом, внутри которого живет призрак. Никто не сомневался, что это то место, где люди, мучимые страхом, обретают островок надежды. Ратчадамри была улицей, отделяющей тех, кто боится, от тех, кто внушает страх. Циник сказал бы, что в Таиланде люди с «умными деньгами» приносят жертву на западной стороне Ратчадамри-роуд, а мистики и неудачники вешают гирлянды цветов на идола в Эраване. Кальвино гадал, о чем думал Пратт, что он видел из своего окна, когда смотрел на святилище. Видел ли он глупцов? Или святых?

Винсент знал, что процедуры очень похожи, ищешь ли ты помощь полиции или дух Эравана. Если желание человека исполнялось, тогда он считал себя обязанным принести обещанное пожертвование. Сделка заключалась ради покровительства. Если он тебе дал, тогда и ты даешь. Легенда гласила, что тебе грозит серьезная опасность и гарантировано множество несчастий, если ты решил принять покровительство и не заплатить за него. Шутка, парни. К чертям слонов и курительные палочки, но все равно – спасибо.

Дух Эравана, подумал Кальвино, мог также быть кем-то из его старого района. Люди в Бруклине, боги Эравана и полицейские через дорогу имели одно общее качество: они не любили обмана. У них были свои собственные способы расквитаться. Кальвино считал, что Хоудли заключил какую-то сделку. Вопрос в том, с какой стороны от дороги Бен делал свои ставки? Какой бы ни была эта сторона, пуля в затылке наводила на мысль, что он не расплатился.

Винсент догадывался, хоть и не мог этого доказать, что Джеффа Логана убили, поскольку он слишком близко подошел к причине странных сердечных приступов в Патпонге. Ошибкой Логана было считать, что в забегаловках Бангкока можно свободно задавать любые вопросы.

Глава 5
Песнопения монахов

Многоквартирный дом Бена Хоудли стоял возле узкой, извилистой улочки, вливавшейся в Сой Суан Пхлу. В устье этой улочки разместилось множество прилавков с едой, за которыми стояли торговцы в засаленных передниках; салонов красоты, в окнах которых были выставлены выгоревшие на солнце потрепанные плакаты с изображением кинозвезд; и бункеров с металлическими решетками, напоминающих кустарные мастерские. Прошагав примерно пять минут, Кальвино углубился далеко в улочку. В сотне метров от дома Хоудли, в стороне от дороги стояла водонапорная башня. Это был гигантский гриб из листового металла, покрытый пятнами ржавчины, похожими на языки, змеящиеся по его бокам. Вдоль одной стороны тротуара тянулся забор. В нише забора устроился слепой продавец лотерейных билетов с деревянным лотком, висящим у него на шее. Его темные очки в тонкой металлической оправе отражали солнце. Двое катои[12]12
  Катои – название «третьего пола» в Таиланде, к которому относят транссексуалов (мужчин, сменивших пол на женский) и трансвеститов, принимающих женский облик.


[Закрыть] в туго облегающих джинсах, сильно накрашенные, с подведенными глазами, благоухающие дешевыми духами, хихикая, склонились над билетами. Катои при рождении были снабжены всеми стандартными мужскими признаками, но в какой-то момент жизни сочли, что внутри них заперта женщина, жаждущая освобождения. Кальвино вспомнил кошмарный сон о баре «Доставлен мертвым в Бангкок», где владелец бара отрезал член Джеффа Логана и бросил его летучим лисицам. Кошмар для одного – это мечта для другого, подумал он. Он позволил одному из катои затащить себя в маленький закрытый закуток.

– Сделаем по-быстрому? – спросил тот. – Сосать и трахнуться. Можно.

– Еще одна выпускница факультета английской литературы, которой не повезло, да? – спросил Кальвино, не ожидая ответа.

У каждого своя теория, как отличить катои. Этого выдавали припудренные челюсти с развитыми суставами профессионала. Винсент подыграл ему.

– По-мой, я тебе нравлюся, – сказал катои.

Кальвино стоял перед торговцем и смотрел на лоток с билетами.

– Значит, ты живешь поблизости или приходишь, чтобы приносить жертвы этому грибу? – спросил он, глядя вверх на огромный гриб.

Слепой торговец сверкнул улыбкой Стиви Уандера и покачал головой. От него пахло чесноком и потом. Кальвино увидел отражение своей неуверенной физиономии в круглых очках и катои, окруживших его с двух сторон. Торговец стукнул своей металлический тростью по тротуару. На мгновение воцарилась потусторонняя тишина. Винсент сделал вид, что рассматривает билеты. Он заморгал, почитав дату окончания срока действия: розыгрыш этой лотереи проводился два месяца назад. Вот в чем, значит, обман, подумал он. Кальвино улыбнулся в темные очки торговца, стоившие сто долларов, надорвал один лотерейный билет аккуратно по линии перфорации и бросил на лоток купюру в двадцать батов. Тяжелый запах духов висел в воздухе, подобно ветерку, дующему над полигоном для токсичных отходов. Он двинулся прочь.

– Да, идем ко мне домой. Мы трахи-трах. – Другой катои схватил его за руку. – Я тебе сделаю хорошо. Ты довольный.

С большинством катои нельзя быть уверенным в том, совершил ли «он» путешествие через реку в госпиталь, который специализировался на операциях за десять тысяч батов, и вернулся как «она». Некоторые клиенты ловили кайф от этой неопределенности, а у еще не прооперированных трансвеститов был свой собственный культ.

– Представление начинается, – произнес Кальвино, увидев нож, сверкнувший в руке катои слева.

Он уже был готов и спланировал свою реакцию: стряхнул висящего на своем локте катои и потянулся к тяжелой металлической трубе фальшивого продавца лотерейных билетов. Одним концом трубы ударил снизу вверх и справа в квадратную челюсть, и раздался оглушительный треск. Катои закричал и упал на колени. Кровь хлынула на его блузу и джинсы, он упал без чувств. Другим концом трубы Кальвино нанес удар по лицу «слепого» продавца. Дорогие солнечные очки разлетелись на тысячу кусочков. Продавец выхватил револьвер из потайного отделения под билетным лотком, но удар оглушил его, и пуля пролетела мимо. Его колени подогнулись, оружие выпало из руки, и он рухнул, вскинув руки, словно сдавался.

Другой катои с плачем и визгом повернулся, прыгнул на Кальвино и впился ногтями в лицо и шею. Винсент перебросил его через плечо. Катои вскочил на ноги; на этот раз он держал в руке нож. «Хватит быть милым», – прошептал себе Винсент и вытащил свой револьвер тридцать восьмого калибра. Его лицо и шею саднило от ногтей нападавшего. Кровь пропитала белый воротник его рубашки.

Катои оскалился и зашипел, лицо его исказила ненависть, потом он повернулся и бросился бежать. Пару секунд Кальвино гнался за ним. «Бросить или не бросить, вот в чем вопрос», – сказал он себе. У него была возможность хорошо прицелиться, но он не стал этого делать. Затем опустил револьвер, так как в прицеле оказался продавец мороженого на велосипеде. Какие-то ребятишки гнались за звонящим велосипедом, скользя в своих хлопающих резиновых шлепанцах. Кальвино отошел в тень. У него было всего несколько секунд, пока люди на тротуаре не заметили катои со сломанной челюстью, издающего стоны.

Винсент присел на корточки над изуродованными телами, сунул револьвер обратно в кобуру и толкнул носком туфли перевернутый лоток торговца. Из вырезанного в нем отделения для оружия на землю выпал фотоснимок. Он поднял его и увидел себя на старом снимке, сделанном однажды вечером в «Африканской Королеве». Бен Хоудли стоял на границе кадра; видна была его рука, обхватившая циветту.

Торговец лежал, слегка повернув голову, его нос был расплющен и сломан, в ране виднелась белая кость. Рот искривила уродливая маска сильной боли. Закрытые глаза за пустой оправой очков уже начали заплывать. Он был без сознания. Кальвино нащупал слабый пульс на шее торговца. Ногой он отбросил револьвер подальше от лежащего тела, потом аккуратно поднял его из грязи большим и указательным пальцем. Это был девятимиллиметровый «Стар Файерстар», легкий испанский импортный пистолет, который легко спрятать. Он проверил обойму: в нем находилось семь патронов «парабеллум» калибра 9 мм. Пуля того же калибра пробила голову Бена Хоудли.

Кальвино сунул «Файерстар» в карман своей куртки. Кто-то проделал большую работу, подумал он. Кто-то знал, что он посетит квартиру Бена Хоудли. Винсент вытер щеку и посмотрел на полоску крови на ладони. Фальшивый торговец лотерейными билетами начал кашлять, кровь и слюна текли по его щеке. Кальвино посмотрел на катои, который все еще лежал без сознания. Он рывком посадил торговца и сунул ему в лицо снимок. Похлопал дулом своего револьвера, как указкой, по призрачному изображению Бена на заднем плане.

– Ты прикончил его вчера ночью. Это правда?

– Не говорить английский, – прокашлял торговец.

– Я говорю по-тайски, задница. Ты понимаешь по-тайски? – спросил Кальвино.

Торговец содрогнулся, глаза его закатились под лоб. Он упал на спину. Кальвино понял, что мужик мертв. Труба загнала кость ему в мозг. Когда он поднял взгляд, катои на четвереньках полз к улице; правая сторона его лица висела, как флаг, болтающийся на ветру. Кальвино поправил галстук и снова пошел по улице к дому Бена Хоудли.

Это не обычная западня, подумал он. Обычно клиента заманивали в номер отеля, где его поджидала пара сообщников. В решающий момент, когда клиент обнаруживал, что у его ночной подружки нет нужного аппарата, банда бросалась на него. Клиент был не готов к битве. Эти катои спешили. Они работали с профессионалом, который был хорошо вооружен – и который сейчас лежал мертвым под огромным металлическим грибом.

Кальвино преградил путь истекающему кровью катои. Тот сел, смаргивая слезы.

– Мы никого не убивай. Фаранг убить – очень плохо для нас.

– Кто тебе заплатил, милашка? – Ответа не последовало. – Ты убила кхана Бена? Может быть, ты сядешь в тюрьму очень надолго.

– Мужчина платить мне пятьсот батов, чтобы я ему помогать, – сказал он. Жирные тени вокруг его глаз размазались, и он стал похож на енота. – Я не думай, что это плохо. Я говоряй правду.

Собралась небольшая толпа. Это возможно, подумал Винсент. Обычно катои в таком не участвовали.

– С тобой все будет в порядке, сестра, – сказал он.

Когда катои поднял глаза, далекая фигурка Кальвино уже сворачивала на подъездную дорожку к дому Бена Хоудли.

* * *

Жилой комплекс был оборудован обычными воротами, плавательным бассейном на возвышении и лифтами на верхние этажи. Кальвино почувствовал, что над этим местом нависло ощущение смерти. Обычно охранники в синих мундирах спали, а молодые безработные тайцы собирались небольшими группами, ели, сплетничали и дремали в клинообразных полосках тени на скамейках. От некоторых пахло растворителем. Только сейчас здесь не было ни души. Одинокий охранник в шапке с пластиковым козырьком, бодрствующий и не пьющий кофе, вежливо остановил Кальвино в обширном, пустом вестибюле. Он нервно посмотрел на царапины на лице вошедшего и пятна крови на его рубашке. Проверил удостоверение Винсента, потом посмотрел на него самого, как на привидение.

– Жена узнала о младшей жене, – объяснил Кальвино.

Охранник понимающе и с одобрением улыбнулся.

Он взмахом руки пригласил визитера пройти в ворота. В лифте Винсент стоял рядом с босоногим ремонтником, в расстегнутом вороте рубашки которого виднелись висящие на шее три амулета. Двери лифта открылись на пятом этаже. Идя по коридору к квартире номер 404, Кальвино слышал песнопения. Мрачные, монотонные голоса пели на пали[13]13
  Пали – язык буддистского канона, родственный санскриту.


[Закрыть]. Издалека казалось, что полдюжины монахов поют в унисон. Повсюду витал запах горящих благовоний. Дыма было достаточно, чтобы запустить сигнал пожарной тревоги, если бы она здесь имелась. Это была попытка избавить дом от призрака Бена.

Сдать квартиру, в которой умер фаранг, было почти невозможно. А квартира с несчастливым номером 404 подтверждала плохую карму дома. Тайцы терпеть не могли несчастливых номеров, и они бы никогда не поселились в квартире с привидением, а фаранг, даже если он не верил в привидения, никогда не смог бы найти служанку, согласившуюся работать на него. Благословение монахов было одним из способов решить эту проблему. Поэтому привратник и пришел в такой восторг, когда пришли монахи. Хозяин дома быстро принял меры. Они начали свои обряды через двадцать четыре часа после того, как дух вступил в свои права квартиросъемщика. Это было похоже на объявление об очищении здания от привидения.

Двое полицейских в униформе цвета хаки, с револьверами на ремнях, как у ковбоев, были поставлены на пост у квартиры; их радио потрескивало от статических разрядов, перекрывая гудение песнопений. Они преградили путь Кальвино и не пускали его внутрь. Дверь была приоткрыта, и в щель Винсент видел монахов за работой. Один из копов сильно толкнул Кальвино к ограждению. Глубоко вдохнув и упершись в перила руками, он выпрямился и шагнул подальше от них; за перилами был обрыв глубиной в сорок футов. У него возникло четкое ощущение, что коп намеревался столкнуть его вниз – и был зол и разочарован, потерпев неудачу. Странная вариация традиционного тайского приветствия «куда идешь?».

Кажется, полицейский, который его толкнул, собирался сделать еще одну попытку перебросить его через перила. Он смерил Кальвино взглядом крутого копа, ясно говорившим: «Кем это ты себя возомнил, черт возьми?» Винсент нервно улыбнулся, стараясь не принимать всерьез то, что этот коп готовился предпринять вторую попытку мимоходом лишить его жизни. В Таиланде всегда надо улыбаться, несмотря ни на что. Он нашарил визитную карточку и бросил ее. Карточка улеглась у ног полицейского с нашивками сержанта на воротнике. Тот проигнорировал карточку – похоже, знал, кто такой Кальвино.

– Приходилось резаться во время бритья? Я ужасно порезался сегодня утром. Знаете, как это бывает: выпьешь слишком много, а на следующее утро такое вот происходит. Не можешь побриться, руки дрожат, – быстро заговорил Кальвино, его болтовня заставила полицейского замереть.

Из квартиры Хоудли доносился тошнотворно сладкий запах дешевых благовоний. Пахло так, будто кто-то кремировал того катои, который набросился на него недавно.

Полицейский снова сильно толкнул его ладонями. Кальвино отскочил от перил.

– В чем дело? Вам не приходилось резаться во время бритья? Я сказал что-то не так?

– Вам здесь нехорошо, – ответил тот, опять толкая Кальвино. – Лучше уходите немедленно.

Не улыбаясь, он двинулся вперед, готовый сделать еще одну попытку. Винсент поднял брови, стоя у перил.

– Вниз лететь далеко. Это испортит мой костюм, – сказал он, глядя на полицейских, окружавших его.

Сержант стоял в знакомой позе кикбоксера. Целью этой позы было сбить с толку неожиданной атакой. Кальвино не знал, чего ждать: удара кулаком, ногой или выстрела. Жителям Бруклина знакомо это ощущение мгновенно возникшей неприязни к чужаку, вторгшемуся на их территорию, сказал он себе. Человек – животное, которое охраняет свою территорию; только оно водит машину, носит одежду и смертоносное оружие. Не имеет значения, что Кальвино не набросился на него и не сделал ничего, что вызвало бы его подозрения. В счет идет только то, что этот коп его не знает или не хочет знать, а самое главное – не боится причинить ему вред.

– Взгляните на это письмо, – сказал Винсент.

Это был талисман, гарантирующий безопасность. Кальвино старался выглядеть уверенно, как человек, утверждающий свой авторитет. Полицейский долю секунды помедлил, потом, не взглянув на письмо, смял его в комок и бросил вниз одним быстрым движением кисти. Оно пролетело четыре этажа и упало на бетонный двор внизу.