Текст книги "Сны об Уэссексе. Фуга для темнеющего острова"

Глава одиннадцатая

– Ты не рада меня видеть? – спросил Пол.

Что бы Джулия ни делала с момента возвращения, о чем бы ни думала – в один миг при виде Пола все вылетело из головы, как реальные воспоминания стираются при подключении к проектору Ридпата. Она видела Пола, одного только Пола – а вместе с ним все, что он сотворил с ней в прошлом, когда растоптал ее гордость, уверенность, самоуважение. Вновь, как после мимолетной встречи в Лондоне, он захватил все ее мысли.

– Ты следишь за мной? – спросила Джулия, не в силах скрыть некоторой паранойи в голосе.

– Я? Слежу? Джулия, ты о чем?

Он серьезно или притворяется?

– Пол, послушай, все кончено. Не хочу больше иметь с тобой ничего общего.

– Я понял.

– Тогда что ты здесь делаешь?

Он улыбнулся в своей обычной снисходительной манере.

– Я здесь не ради тебя. Просто мы работаем в одной команде, вот и все.

– Ты же не участвуешь в проекте! – невольно вырвалось у Джулии.

– Я тут от имени попечителей.

Джулия беспомощно оглядела коридор. Мэрилин ушла искать машину до крепости и, наверное, уже уехала… В коридоре больше никого не видать, однако некоторые двери были открыты.

– Давай не здесь, – заявила она. – Нас могут услышать.

– А разве нам есть что скрывать?

Джулия протиснулась мимо Пола в кабинет, из которого он вышел. Стол был завален бумагами, причем до отвращения знакомыми – на нем возвышалась часть той горы отчетов, которые участники Уэссекского эксперимента строчили всякий раз по возвращении из проекции. Именно отчеты стали главным источником данных для прогнозов и выводов, которые в дальнейшем попадали на стол руководству проекта и прочим заинтересованным лицам. Один только факт, что эти бумаги мог читать кто-то вроде Пола Мэйсона, в глазах Джулии был грубейшим нарушением конфиденциальности проекта.

Пол по-прежнему стоял в дверях.

– Хотел поговорить – значит, заходи, – велела Джулия.

– Вообще-то поболтать не терпелось тебе, – хмыкнул Пол, но все-таки зашел и даже закрыл за собой дверь.

– Это твой кабинет? – спросила Джулия.

– На текущий момент да. К концу недели подготовят другое помещение, и я переберусь туда.

Он говорил про кабинет Тома Бенедикта. Джулия не стала спрашивать – и без того понятно.

Теперь, за закрытыми дверями, Пол переменился. В коридоре – мало ли кто мог их увидеть – он еще старался любезничать и вести себя более формально. Однако оказавшись с Джулией наедине, вмиг стал прежним, тем самым Полом, которого она знала по прошлым дням. Отчасти Джулии даже стало легче: ее опасения подтвердились. Порой она подозревала, что гнилая натура Пола ей только мерещится.

Пол обошел стол и уселся в кресло. Многозначительно посмотрел на Джулию, поднял ближайшую стопку отчетов и показал ей.

– Вот, читаю про вашу сказочную страну. Крайне увлекательное чтиво.

– Чтиво? – переспросила она. – Что ты имеешь в виду?

– Вы же пишете сказочки про то, как якобы живете в вымышленном мире.

Пол терпеть не мог, когда лезли на его личную территорию – рано или поздно он обязан был отпустить какой-нибудь язвительный комментарий.

– Там, знаешь ли, все по-настоящему.

– Чистой воды фантазия! Вы просто взяли и придумали себе сказочный мирок с нуля.

– Это серьезный научный проект!

– Изначально – да. Но я читал ваши отчеты. Вы создали тихое уютное местечко и живете себе в полной идиллии.

Джулия не знала, заорать ли ей от ярости или расплакаться с обиды. Хорошо бы просто взять и уйти, но на сей раз битву надо выстоять до конца. Попечители и прежде упрекали участников, что те просто развлекаются, реализуя свои мечты. Это неизбежно, если понять саму суть проекта. Проектор так или иначе считывал подсознательные желания участников и моделировал наиболее благоприятную для них среду. Впрочем, научный подход все равно оставался на первом месте.

В устах Пола старое обвинение прозвучало на совершенно ином уровне.

– Ты ничего не знаешь об Уэссексе!

– Я читал отчеты. И тебя хорошо знаю. Разве это не в твоем духе? Помнишь, как ты любила ходить в кино?

– Не понимаю, о чем ты! – запальчиво объявила Джулия.

Пол лишь хитро улыбнулся: мол, все ты понимаешь.

Был один момент, месяцев за девять до их разрыва, когда Джулия осознала, что больше не может так жить. Днем она прозябала на очередной скучной работе, умирая с тоски, а дома ждал Пол, который не стеснялся лишний раз напомнить обо всех ее недостатках и ошибках, даже не думая при этом хоть как-то скрыть свое презрение. И вот однажды вечером Джулия, не желая его видеть, позвонила и сказала, что работает допоздна… а сама пошла в кино. Провела два с лишним часа в тишине и спокойствии, и это было так приятно, что на следующий день она снова купила билет. Целых три недели Джулия ходила в кино чаще, чем домой. Разумеется, в конце концов Пол все узнал. Джулия пыталась объяснить ему, в чем дело, жаловалась, как ей плохо, однако вместо сочувствия услышала очередные оскорбления. С тех пор фраза «ходить в кино» в устах Пола приобрела новый уничижительный смысл, стала метафорой, обозначавшей попытку сбежать от реальности.

Пол ничего не забывал – и снова, спустя долгие годы, бил Джулию теми же словами.

– Ты всегда сбегала от реальности. Сбегала от меня.

– А другого ты и не заслуживал!

– Разве ты не говорила прежде, что я самый важный человек в твоей жизни?

– Я так думала первую неделю!

Да, первую неделю… В те наивные дни, когда она верила ему, любила его… или ей просто так казалось. Тогда она без утайки рассказывала Полу свои самые затаенные секреты – и невольно сеяла семена, давшие потом ядовито-жгучие всходы, которые Пол благополучно пожинал по сей день.

– Больше тебе не убежать. Да, ты когда-то совершила ошибку… но ты ведь сама знаешь, как сильно я тебе нужен.

Джулия наконец дала волю гневу:

– Господи, да мне на тебя плевать! Век бы тебя больше не видать – буду только рада!

– Кажется, это я уже слышал, и не раз.

– Ничего другого и не услышишь. Я живу теперь своей жизнью!

– Ах да, в сказочном мирке иллюзий… Какая прелесть!

Джулия развернулась на каблуках и зашагала к двери, вся трясясь от гнева.

– Снова сбегаешь, да?

Взявшись за ручку, она помедлила. Оглянулась на Пола и увидела, как невозмутимо он улыбается. Ему всегда нравилось сдирать с нее понемногу кожу, оголяя нервы, а потом дергать за них, как за ниточки.

– Мне больше незачем от тебя бежать. Ты для меня пустое место.

– Понятно… Что ж, в проекции посмотрим.

– Ты это о чем?

– Посмотрим, как твое подсознание реагирует на мое.

Джулия в ужасе вытаращила глаза:

– Ты не посмеешь войти в проекцию!

– Нет, нет, что ты. Как можно – вдруг я опять сломаю тебе жизнь.

Из всего его арсенала сарказм был наименее опасным орудием – он затупился от частого использования.

– Пол, поверь, я сделаю все, что только от меня зависит, но в проекцию тебя не пущу, – размеренно произнесла Джулия.

Он засмеялся, словно она сказала что-то смешное.

– Думаю, попечители твое мнение спрашивать не станут. Я работаю на них, не на тебя.

– Я полноправный участник проекта. Если не захочу тебя там видеть, то тебя не пустят.

– Вообще-то такие вопросы решаются общим голосованием.

Должен быть какой-то выход. Его не может не быть…

– Пол, я тебя не пущу, – повторила Джулия.

В самом начале эксперимента участники пришли к негласному соглашению. Проекция так сильно зависела от подсознания тех, кто к ней подключался, что любые конфликты могли серьезно нарушить равновесие мира. Поэтому все дружно решили: за пределами проекции никаких личных отношений. Ни служебных романов, ни близкой дружбы. Все былые связи предстояло разорвать до начала проекта, или кому-то одному, а лучше даже обоим участникам надо отказаться от эксперимента. Едва ли не по крупинке, с той же скрупулезностью, с какой как они создавали новый мир, все участники достигли редкого взаимопонимания – но исключительно в рамках проекции. В реальном мире каждый жил своей жизнью; встречались изредка, чтобы обсудить рабочие вопросы.

Пол, по-прежнему улыбаясь, ждал ответа.

– Есть одно правило, – сообщила Джулия. – Мне достаточно сказать остальным, что у нас с тобой было, и тебя не пустят.

– Неужели ты признаешься, что по-прежнему от меня без ума?

– Ах ты ублюдок!.. Нет, я расскажу, как сильно меня от тебя тошнит. Я расскажу обо всем, что ты со мной сделал… и о сегодняшних твоих оскорблениях тоже. Расскажу что угодно, лишь бы ты не попал в Уэссекс.

Хотя Пол перестал улыбаться, взгляд у него остался тем же: прищуренным и крайне хитрым.

– Не боишься, что это оружие я обращу против тебя?

– С какой стати?

– Я ведь тоже могу много чего рассказать.

Он неожиданно встал, и Джулия невольно отпрянула. Она все еще держалась за ручку двери, но повернуть ее не хватало сил.

– Я много лет пахал ради этой возможности. И здесь только потому, что мне наконец-то выпал редкий шанс. Поверь, я его не упущу. Никто не встанет у меня на пути, и уж, конечно, не тупая фригидная сучка, которая всю жизнь ищет, на кого бы свалить свои ошибки. Найди себе другую нору, чтобы прятаться. Если и будут выбирать между мной и тобой – то выберут меня!

Джулия возразила, призвав последние остатки сил:

– Я уже в проекте. Тебя не пустят.

– Вот и проверим. Посмотрим, что скажут другие. Кто им расскажет, ты? Или мне самому?

Джулия в отчаянии затрясла головой.

– И, если уж заведем этот разговор, может, отдельно стоит упомянуть о твоей дружбе с Бенедиктом? Рассказать остальным, как ты получила эту работу?

– Пол, не смей!

– Что ж, у нас обоих есть в чем признаться. Вот и славно.

Джулия была готова грохнуться в обморок. За каких-то десять минут в жизнь воплотился самый страшный ее кошмар. Она знала, что Пол безжалостен, что он амбициозен, знала и о той ядовитой химии, которая разъедает все между ними, – однако никогда не думала, что три эти составляющие однажды сольются и устроят такой сокрушительный взрыв. Невольно издав тихий стон отчаяния, она отвернулась. Пол за ее спиной удовлетворенно хмыкнул.

Вылетая из кабинета, она слышала, как Пол шелестит отчетами на рабочем столе.

Глава двенадцатая

Хотя давно уже миновала полночь, рестораны и ночные клубы Дорчестера не спешили пустеть, да и на улицах было полно народу. Ночь выдалась теплой и душной, как перед грозой. В кафе наперебой гремела музыка и слышались шумные разговоры, из открытых дверей баров, как из котельной, струился свет, полный табачного дыма и жара от распаренных тел. Люди с сияющими лицами, в облегающей яркой одежде танцевали, пели, кричали…

И только море, бьющееся о бетонную дамбу, дышало ветром и прохладой.

Деревья на набережной были увешаны цветными гирляндами, которые вместе с шипящими газовыми фонарями на стенах домов озаряли прохожих причудливым золотым светом.

Дэвид Хакман медленно шагал в сторону бухты, правой рукой обнимая Джулию за талию. Она льнула к нему, прижимаясь щекой к плечу, чтобы подольше сохранить отголоски недавней телесной близости.

Джулия казалась совсем крохотной, он мог обхватить ее одной рукой. Хакман держал девушку очень трепетно. Вечер они провели незатейливо: сперва отправились в бухту, чтобы поставить его новенький скиммер к арендованному днем причалу, затем поужинали в ресторане. А оттуда вернулись в комнату Хакмана. Сперва оба испытывали неловкость, не хотели вновь говорить о той странной связи, что возникла между ними, но в конце концов стеснение отступило перед физическим влечением. Их любовь была страстной и вконец вымотала обоих.

И все же теперь, шагая сквозь душную ночь, Хакман чувствовал, как их связь стала слабее. И вовсе не потому, что, утолив сексуальный голод, они нарушили таинство. Он ощутил это в тот же миг, как только увидел Джулию на пороге: казалось, неосязаемая нить между ними утратила прежнюю упругость.

Прогуливаясь по набережной, Хакман вдруг понял, что воспоминание о недавнем сексе столь же тускло и невыразительно, как память о днях до того момента, когда он подал заявку о переводе в Дорчестер.

И это неправильно и нечестно. Он ведь испытал яркие эмоции, пережил красивые моменты…

Возможно, вся причина в нем: вдруг он просто не способен чувствовать?.. Хакман поспешил отогнать эту мысль.

Джулия была осязаемой и очень теплой, он чувствовал, как рядом с его грудью бьется ее сердце. Живое, настоящее.

Добравшись до бухты, они спустились по бетонным ступеням, и Хакман помог Джулии забраться в лодку. Потом поцеловал: недолго, но со страстью.

– Придешь еще?

– Если хочешь.

– Конечно, хочу. Если хочешь сама.

– Я приду… завтра. – Она стояла в качающейся лодке, держась за его руки, а Хакман старался не сверзиться в воду с края нижней ступеньки. – Дэвид… Я очень хочу тебя увидеть.

Они снова принялись целоваться, потом Джулия наконец перешла на корму, завела двигатель и направила лодку к выходу из гавани. Вода была черной и спокойной, вдоль берега в ней отражались цветные фонари. Лодка взрезала гладь, заставляя огни плясать и смешиваться за ее кормой.

Хакман стоял на лестнице до тех пор, пока гул двигателя совсем не утих, и лишь потом вернулся в город.

До чего странно его память впитывает пережитый опыт: уже сейчас образ Джулии, уплывающей от него по черной воде с цветными отблесками, стремительно терял объем и краски. Словно воспоминание было ненастоящим, навязанным извне. Казалось, что по набережной весь вечер он гулял в одиночестве, а Джулию придумал, убедил себя в ее реальности.

Говорить Джулии о своих ощущениях он не стал, хотя весь вечер чувствовал, как едва ли не на глазах меняется действительность.

Взять, к примеру, еду в ресторане: запеченные морепродукты, отличное вино с севера Франции – самый вкусный ужин, который Хакман только пробовал после приезда. Джулия сказала, что никогда прежде в этом ресторане не бывала. В памяти остались мелкие детали: официант, подаривший Джулии розу, четыре музыканта во дворике, которые играли так громко, что метрдотель попросил их удалиться, шумная компания за соседним столиком – шестеро американцев в арабских одеждах, пронзительно орущие какие-то свои гимны. Еда была настоящей, в желудке до сих пор чувствовалась ее тяжесть.

И все же, едва они вышли из бара, Хакмана накрыло ощущение, что все там было фальшивым.

И Джулия – тоже. Когда они занялись любовью, Хакман вдруг понял, что в постель к нему она легла до того естественно, будто ей это не впервой, и что все события, предшествующие этой минуте, – не более чем искусственно внедренные воспоминания.

Вскоре пустым воспоминанием стал и сам секс, а реальностью – расслабленное состояние, которое последовало за ним.

Теперь, по дороге обратно в гостиницу, Хакману казалось, что и лодку, скользящую по черной глади, он просто-напросто придумал. Казалось, что Джулии рядом с ним не было, что она существует лишь в его воображении.

Он дошел до гостиницы и прокрался к себе в комнату, стараясь не столкнуться в коридоре с кем-нибудь из коллег. Впрочем, все они, видимо, давно спали, потому что в здании было совсем тихо.

Хакман принял душ, разделся и откинул смятое одеяло. На простыне напоминанием о недавнем интиме темнели влажные пятна. Он задумчиво на них уставился – они были такими же реальными, как и все воспоминания о сегодняшнем вечере: реальными… но как будто не имевшими смысла.

Когда он лег в постель, влажные пятна липко холодили кожу спины.

Глава тринадцатая

Дональд Мандр разговаривал по телефону с лондонским офисом. Из Уэссекса его вызволили на день раньше Джулии, поэтому все симптомы усталости уже прошли. Он чувствовал себя свежим и отдохнувшим, хотя известие о смерти Тома Бенедикта отрезвило не хуже ведра ледяной воды. В свои пятьдесят четыре года Мандр теперь был самым старым участником эксперимента.

– …Расследование проведем послезавтра, – сказал он Джеральду Боннету, юрисконсульту фонда. – Да, после похорон.

Боннет боялся, как бы смерть Тома не сказалась на репутации проекта. Эксперимент был не таким уж тайным, однако СМИ после первой волны публикаций быстро утратили к нему интерес и переключились на другие, более животрепещущие темы, поэтому так уж сложилось, что за следующие два года руководство проекта привыкло оберегать свои секреты от внимания общественности.

– …Нет-нет, вскрытие делать не обязательно. Формально Том все это время был под наблюдением врачей. Да, конечно, мы усилим меры предосторожности. Будем проводить более тщательное обследование перед каждым подключением к проектору.

Боннет что-то говорил про возможный иск от наследников Бенедикта: мол, его смерть обойдется фонду в целое состояние.

– Он не был женат, – успокоил Мандр. – Хотя я постараюсь выяснить, что известно о его родственниках.

Потом Мандр позвонил в Мэйден-Касл и поговорил с Джоном Элиотом, который этим утром должен был осмотреть участников. Элиот подтвердил, что наблюдение за ними усилят. Опасения вызывал лишь Дэвид Хакман – на данный момент тот был единственным, кого ни разу не возвращали. Теперь это, конечно, лишь вопрос времени, раз уж его наконец обнаружили. Впрочем, за два года в бессознательном состоянии могло проявиться немало побочных эффектов. Оба эвакуатора – Эндрю Холдер и Стив Карлсен – сейчас находились в Уэссексе, пытаясь его вернуть, но долгое пребывание Хакмана в будущем ослабило в нем восприимчивость к гипнозу.

Работа эвакуаторов всегда была сопряжена с элементом случайности – например, самого Мандра они вернули в последний раз довольно-таки забавно. Энди и Стив заявились прямиком в здание комиссии и потребовали выдать им визу во Францию. Клерк, обратив внимание на грубую одежду, обычную для обитателей Мэйден-Касла, тянул время как мог, но парни не сдавались, поэтому клерк проводил их в кабинет к Мандру. Оставшись с ним наедине, они сразу достали зеркала, и Мандр послушно зашагал вслед за ними в крепость.

В общем, действовали они практически наобум. Ни участники эксперимента, ни Стив с Энди не представляли, где окажутся в будущем и почему им необходимо встретиться; эвакуаторам удавалось находить людей, которых надо вернуть, лишь благодаря долгим мнемоническим тренировкам и собственной предприимчивости.

Как и все остальные, Мандр первые часы по возвращении испытывал сильное разочарование. Когда окончательно сознаешь, какие воспоминания реальны, а какие – нет, сориентироваться гораздо проще. Однако в будущем альтер-эго завладевает твоей личностью во всем, начисто стирая память о прошлом. Поэтому-то и с Хакманом возникли такие сложности: в проекции он действовал согласно предпочтениям не себя настоящего, а своего альтер-эго.

К тому времени, когда Мандр собрал разрозненные заметки в полноценный отчет, Элиот успел приехать из крепости. Они встретились в холле у лестницы.

– Вы уже видели Пола Мэйсона? – поинтересовался Элиот, пока они шли по коридору в зал, где обычно проходили собрания.

– Встретился с ним мельком вчера вечером, прямо перед нашим с вами разговором. Пока он для меня темная лошадка.

– У него отличное образование. Даремский университет. Сперва был журналистом, затем перешел в сферу продаж: проводил исследования рынка недвижимости и планировал затраты на строительство. Идеальный кандидат на место Тома.

– Вы правда верите, что он нам подойдет?

Отчего-то Мандр испытывал сомнения, и никакие аргументы про образование и опыт не внушали ему доверия. Вчера вечером у него с Элиотом вышел долгий спор, и Мандр выступал от имени, как ему казалось, всех участников: любой, кто присоединится к эксперименту на столь позднем этапе, неизбежно исказит проекцию, перестроит ее под себя.

– Подойдет он или нет, решать уже не нам. Попечители ничего не желают слушать, требуют, чтобы его включили в программу. Хотя лично я проблемы не вижу. Он весьма приятный молодой человек и очень быстро ухватил самую суть эксперимента.

– Полагаю, Мэйсона тоже пригласили на собрание?

– Разумеется. Думаю, ему пора познакомиться с кем-нибудь из наших. – Они дошли до двери, и Элиот ее распахнул: – После вас.

Чем меньше участников находилось в проекторе, тем слабее становилась проекция, поэтому было решено, что за пределами морга одновременно должно находиться не более пяти участников. После смерти Тома Бенедикта их число сократилось до четырех.

Кроме Дональда Мандра вернули Колина Уилмента – ему подошел срок отпуска. По просьбе родственников отключили Мэри Рикард (впрочем, как рассчитывали, всего на пару дней). И, естественно, Джулию Стреттон – чтобы дать ей новые указания насчет Дэвида Хакмана, а заодно обсудить смерть Тома.

Когда Мандр и Элиот вошли в зал, Колин и Мэри уже ждали внутри, а вот Джулии до сих пор не было.

Мандр сдержанно кивнул им, как всегда испытывая неловкость при встрече с участниками эксперимента вне проекции.

Следом за Мандром по возрасту шла Мэри Рикард – биохимик из Бристольского университета, которая работала над проектом с первых его дней. Весьма проницательная женщина, прекрасно разбирающаяся к тому же в работе проектора, она сразу заслужила к себе уважение, но позднее, когда теория перешла в практику, Мэри выпала не самая значимая роль в Уэссексе, и она понемногу отошла в тень. В Мэйден-Касле Мэри была какой-то ремесленницей, и с Мандром, так уж вышло, они ни разу не пересекались.

Колин Уилмент был экономистом, и на какое-то время он, как и Хакман, тоже терялся. Правда, его альтер-эго нашли гораздо быстрее, в частных доках рядом с Паундбери, где он трудился грузчиком.

Дожидаясь остальных, Мандр и Элиот налили себе кофе из электрической кофеварки, которая стояла в углу.

– Дон, я хотела бы сходить завтра на похороны Тома, – заговорила Мэри Рикард. – Можно ведь?

– Да, конечно. Джулия тоже наверняка пойдет.

– Разве ее вернули? – удивилась Мэри.

– Да, вчера. Должна сегодня быть здесь. Никто не знает, где она?

– Троубридж осматривал ее этим утром, – сказал Элиот. – Так что про собрание она знает… Придет.

Мандр с Элиотом заняли свои места, и в этот момент в комнату вошла Джулия. Мандру сперва показалось, что она до сих пор так и не пришла в себя после проектора: Джулия выглядела бледной, усталой и заметно нервничала. Поздоровавшись с остальными, она подошла к буфету налить себе кофе. Мандр заметил, как сильно у нее дрожат руки: добавляя сахар, она просыпала его мимо чашки.

Наблюдая за ней, Мандр вспомнил, как много раз видел ее в будущем. Его собственное альтер-эго было, мягко говоря, тем еще бабником, поэтому во время вечерних прогулок он частенько прохаживался мимо ее палатки. При первой же встрече с Джулией вне проекции пришлось списать все свои подмигивания и многозначительные ухмылки на работу подсознания – мол, участники эксперимента все равно друг друга узнают, хоть этого и не понимают.

Беда в том, что, к немалому удивлению Мандра, уэссекский блудный нрав теперь проявлялся и в реальности. Однажды его поймали на том, как он пялится Джулии за вырез платья, и на сей раз удобной отговорки уже не нашлось.

Дождавшись, когда Джулия сядет, Джон Элиот заговорил:

– Итак, этим утром нам предстоит немало дел, но сперва надо решить, кто на этой неделе вернется в проекцию. Мэри, ты едешь в Лондон, так?

Та кивнула: ее жилье заняли бездомные, и их предстояло выселять с полицией.

– Да, меня, наверное, пару дней не будет.

– Это плохо, – цокнул языком Элиот. – Энди и Стив в ближайшее время должны вытащить Дэвида Хакмана. А значит, в проекции недосчитаются еще троих. Джулия, надеюсь, ты сможешь в ближайшее время вернуться? И ты, Дон?

Оба выразили согласие. Джулия при этом глядела в окно, на парк возле усадьбы.

– А ты, Колин? Тебе полагается отпуск…

– Я хотел бы, конечно, отдохнуть, – сказал Колин. – Но, если надо, я готов хоть завтра приступить к работе.

– Вам всем, гляжу, не терпится в Уэссекс… Порой мне кажется, там вы счастливее, чем здесь.

Никто не ответил. Мандр, оглядев собравшихся, увидел, что все они явно думают об одном. На общих встречах они никогда это не обсуждали, но во время личных бесед Мандр быстро убедился, что в своих ощущениях не одинок: Уэссекс стал для всех участников отличным убежищем, где нет ни бед, ни опасностей и где любые подсознательные желания немедленно находят воплощение. Тихое уютное место, сулящее мир и покой. Даже климат – и тот лучше не придумать.

Большинство участников жили в крупных городах, как минимум половина – в Лондоне. Жизнь в индустриальном центре особых радостей не приносила. Жилья катастрофически не хватало, бездомные захватывали любую квартиру, пустовавшую больше одного-двух дней, – что, собственно, и случилось с Мэри Рикард. Цены на топливо росли с каждым часом, продуктов становилось все меньше, зато процветал черный рынок. Английские газеты – точнее, то, что от них осталось, – наперебой утверждали, что городской житель дичает на глазах. Вдобавок ко всему росла преступность, а на подступах к городам то и дело случались террористические атаки.

Уэссекс – туристический островок из воображаемого будущего – на этом фоне, разумеется, выглядел сказкой.

Мандр, впрочем, знал, что никто из участников никогда не признает этого вслух: говорить о своих ощущениях – все равно что раскрашивать яркой гуашью полупрозрачную акварель.

Для самого Мандра тяга к Уэссексу была вопросом спорным: он терпеть не мог свою работу в региональной комиссии, до того она была нудной и тягомотной. Так скучно ему было лишь однажды, когда в молодости, лет тридцать пять назад, Мандр по долгу службы все лето проторчал в университете. И даже несмотря на это, вне проекции Мандр всякий раз испытывал беспокойство и хотел поскорей туда вернуться.

– Еще один важный вопрос, – продолжил Элиот. – Он связан с тем, как на проекции отразится неожиданная кончина Тома Бенедикта.

Мандр огляделся: остальным, как и ему, тоже стало неуютно. С одной стороны, да, случилась трагедия, умер человек, однако работу необходимо продолжать любой ценой. Некоторые участники – те, что были в Уэссексе, – до сих пор не знали о случившемся.

– Том всегда держался особняком, – заговорил Колин Уилмент. – Я был вчера в проекции и никаких последствий не заметил.

– Дело не в этом, – покачал головой Элиот. – Вопрос в попечителях. Все вы знаете, что в Лондоне до сих пор идут дискуссии по поводу эксперимента; некоторые считают, будто проект себя изжил и его пора сворачивать. Поэтому когда они услышали про Тома, то первым делом решили, будто это отличный повод нас закрыть.

– Разве Том умер из-за того, что был внутри проектора? – спросила Мэри.

– Вряд ли. Я как главный врач проекта уверен, что его смерть произошла по естественным причинам.

– Вы говорили это попечителям? – уточнила Мэри.

– Разумеется. Как я сказал, это была лишь самая первая реакция. Поразмыслив немного, они решили, что проект стоит продолжить. Правда, исправив некоторые «недочеты», как они заявили.

Элиот покосился на Мандра. Он ступал на зыбкую почву – участники эксперимента очень ревностно относились к своему детищу.

Элиот продолжил:

– До вас наверняка доходили слухи, что попечители порой считают… будто бы для некоторых нахождение в проекции стало, скажем так, главной целью участия в эксперименте.

Взглянув в сторону Мэри Рикард, на ее лице Мандр увидел те же мысли, что обуревали его самого. На подобный упрек участникам возразить было нечего. В первый год их отчеты вполне соответствовали задачам эксперимента: они активно изучали новое общество, делали прогнозы его развития. Однако шло время, участники все глубже погружались в иную реальность, и в отчетах неизбежно стало появляться все больше подробностей их личной жизни в отрыве от настоящего. Иными словами, участники начали воспринимать этот мир как существующий сам по себе, а не воссозданный согласно их представлениям о том, как должно выглядеть будущее.

Разумеется, иначе и быть не могло. Уэссекс строился на основе подсознания, а значит, для участников при подключении к проектору он и впрямь становился реальным.

Вот только попечители, которым нужна была в первую очередь финансовая выгода, нужного результата так не получили.

Задумка была очень смелой и креативной: спроецировать такой вариант развития общества, где будут решены все проблемы современности. Нет голода, потому что в проекции еды хватает на всех. Нет назревающей мировой войны, потому что в будущем политическая ситуация стабильнее некуда. Нет угрозы бунта, потому что в Уэссексе все мирно и спокойно. Ископаемых и ресурсов тоже в достатке, ведь технологии будущего вышли на новый уровень. Тем самым проекция – это конечная модель мироустройства, а участники эксперимента, живя внутри системы, должны рано или поздно понять, как удалось к такому результату прийти, в чем, собственно, и заключалась цель эксперимента.

Однако за два года в исторических процессах так никто толком и не разобрался. Сам Уэссекс начала двадцать второго века был изучен вдоль и поперек, как и то место, которое он занимал в существующей на тот момент картине мира, – а вот каким путем власти будущего сумели достигнуть такого благоденствия, вопрос оставался открытым, и фонду, который финансировал исследования, доставались лишь пустые догадки и предположения.

– Многие, наверное, уже знают, – начал Элиот, – что на место Тома Бенедикта попечители назначили Пола Мэйсона. Я так понял, что в фонде он работает не первый день, прежде он оценивал результаты проекта. Узнав о смерти Тома, попечители решили перевести Мэйсона к нам. Они считают, у него есть все необходимые качества, чтобы направить нашу работу в более продуктивное русло.

– А попечители осознают, какое влияние новый участник может оказать на проекцию? – уточнил Мандр.

– Вы про то, что будущее под его влиянием может измениться? – Элиот, которому выпала нелегкая роль выступать в защиту попечителей, немного нервничал. – Полагаю, осознают. Мэйсон производит впечатление человека крайне умного; он несколько недель изучал не только саму программу, но и все отчеты участников. Я долго с ним беседовал и могу сказать, что он прекрасно ухватил суть наших с вами действий. Полагаю, если какие-то изменения и будут, то незначительные. Не больше, чем из-за смерти Тома.

– Том очень органично вписывался в нашу компанию, – заметила Мэри Рикард.

– Думаете, Мэйсону это не удастся? – спросил Элиот. – Я хочу вас с ним познакомить. Он ждет снаружи. Можете сами составить о нем мнение.

– А если мы решим, что он не подходит? – спросил Мандр.

– Тогда попечители, скорее всего, через некоторое время свернут проект.

– Значит, выбора как такового у нас нет, – подытожила Мэри.

– Надеюсь, вы быстро поймете, что Мэйсон вовсе не так опасен, как вам кажется. Он очень глубоко проникся самой идеей проекции.

Мандр заметил, как покосились на него Мэри Рикард и Колин Уилмент. Им очень хотелось возразить, но они молчали, как и он сам. Идеей проекции нельзя «проникнуться», пока в ней не побываешь. Ее нельзя понять, изучая одни лишь отчеты и доклады. В ней нужно жить, прочувствовать – и только тогда «проникнуться».