Текст книги "Рауль, или Искатель приключений. Книга 2"

XXVI. Покушение на самоубийство

Много дней, много месяцев, много лет Рауль провел, беспрестанно повторяя себе, что ничего на свете не желал так, как мщения… Он это говорил и думал.

Теперь, когда эта цель его жизни была достигнута, был ли он счастлив? Нет. Никогда он не чувствовал такой глубокой и мрачной тоски, никогда не смотрел на настоящее и будущее таким отчаянным взором. Удовольствия, почести, богатство, любовь, все это являлось ему сквозь траурный креп. В голове его вмещались только самые грустные мысли. Печальный молодой человек утратил сон и аппетит, он бледнел и худел, и верный Жак приходил в отчаяние.

В таком положении дел, в голове Рауля снова мелькнула мысль о самоубийстве, которой он и прежде поддавался без большого сопротивления; однако он вначале решился на последнее усилие; другими словами, он вздумал попробовать привязаться к жизни посредством какой-нибудь страсти, А какие страсти могли быть полезнее всего для этого великого опыта? Любовь? Но Рауль убеждал себя, что сердце его было более мертво и холодно, чем у старика. Вино? Одна мысль о постоянном пьянстве внушала молодому человеку отвращение, которое он не в силах был преодолеть. Игра?.. А!.. игра… Рауль сказал себе, что карты доставили ему богатство и что, может быть, и теперь не откажут в тех сильных ощущениях, в которых он нуждался, чтобы жить! На этот раз уже не прибыли шел он искать у зеленого сукна, а интереса в жизни.

Итак, он вернулся в игорный дом на улице Сент-Онорэ, куда мы уже не раз сопровождали его.

Возвращение Рауля к игре доставило бы недостаточно добросовестному романисту прекрасный случай распространить на несколько страниц исполненные волнений перемены выигрыша и проигрыша… но Боже мой, это было бы ужасно скучно, и для нас достаточно будет полдюжины строчек.

Счастье изменило Раулю. Он проигрывал с таким же удивительным постоянством, с каким прежде выигрывал; проигрывал беспрестанно, безостановочно, десять дней подряд. Рауль был вне себя от радости. Его богатство уничтожалось, но что за беда? Молодой человек достигал своей цели. Его мрачная грусть, угрюмая озабоченность исчезли совершенно. Он становился беззаботным как прежде, может быть, даже более прежнего; он только этого и желал. Скоро Рауль увидал, как последний луидор из его наличных денег растаял в пожирающем пламени «ландскнехта», как комок снега при первых лучах теплого весеннего солнца.

Тогда он продал свою великолепную мебель. Потом свои картины… Потом своих лошадей… Потом свои вещи… Потом почти весь свой гардероб. Кроме Жака, все слуги были отпущены. Рауль нанял на улице Ришелье, на третьем этаже одного небогатого дома, очень маленькую меблированную квартиру. Деньги, вырученные им от продажи вещей, быстро исчезли.

В один прекрасный день у Рауля осталось только тридцать луидоров, часы, подаренные ему маркизом Режинальдом и игравшие такую важную роль в этом рассказе, и пара пистолетов, которые он оставил для того, чтобы в одно прекрасное утро или в не менее прекрасный вечер прострелить себе голову.

Рауль положил в карман двадцать луидоров и пошел играть. Он отправился с намерением – если счастье ему не поблагоприятствует – отдать Жаку остальные десять луидоров, а потом застрелиться.

Счастье не вернулось. Двадцать луидоров исчезли в пять минут. Рауль очень философски помирился с этим положением, предвиденным давно, вышел из игорного дома и, насвистывая сквозь зубы модную арию, возвратился домой, чтобы убить себя.

Он поднялся на третий этаж и, так как, уходя, дал Жаку позволение выйти, сам отворил дверь ключом, который был у него в кармане. Войдя в комнату, он зажег свечу, завернул десять луидоров в бумагу, на которой написал: «На память моему верному Жаку».

Потом взял пистолеты и осмотрел их… Они не были заряжены! Рауль с гневом топнул ногою и пошел взять из комода порох и пули, которые два дня тому назад сам положил туда. Напрасно искал он. Порох и пули исчезли.

XXVII. Маскарад

Руководимый инстинктом привязанности, Жак опасался, чтобы господин его не покусился еще раз на ужасное самоубийство. Настойчивость, с какою Рауль хотел оставить пистолеты, продав все другие, более полезные, вещи, увеличила опасения верного камердинера. Рискуя заслужить гнев и упреки барина, он разрядил пистолеты и спрятал порох и пули под свою кровать.

Так как была уже ночь, Рауль не мог купить себе ни пуль, ни пороху и потому должен был отказаться на время от своего убийственного намерения. Правда, ему оставались еще два средства лишить себя жизни; а именно – выброситься из окна или проткнуть себя шпагой. Но самоубийство имеет свои прихоти, не более и не менее, чем все другие страсти. Иной англичанин охотно перерезает себе горло бритвой в туманный день, но ни за что не согласится повеситься. Другой, напротив, очень комфортабельно вешается на гвоздь, а ни за что не проткнет себя холодной сталью. Негоциант, убивающий себя по случаю банкротства (существуют ли еще такие ныне?) стреляется из пистолета; мышьяк ему противен. Предлежите влюбленной гризетке лишить себя жизни не посредством жаровни, настоем медных денег в уксусе или утоплением в Сене, и вы увидите, с каким видом она вас примет. Словом, Рауль хотел умереть не иначе как прострелив себе голову. Когда первое разочарование несколько прошло и первый гнев утих, он сказал себе:

«Поживем до завтра, если уж это непременно нужно… Ночь скоро пройдет!..»

Но тотчас же, в виде размышления, он прибавил:

«Скоро пройдет! Но что же делать ночью, если не спится?..»

Размышляя, каким бы образом употребить несколько часов, остававшихся ему для жизни, Рауль наконец придумал.

«Поеду в маскарад, – подумал он, – там, по крайней мере, я подожду рассвета в многочисленном и шумном обществе…»

Приняв это намерение, Рауль развернул пакет, приготовленный для Жака, и положил десять луидоров в карман, не без сожаления о глубоком спокойствии, которое пуля и порох доставили бы ему. Странное расположение духа для человека, едущего на маскарад!

С ноября 1716 года Филипп Орлеанский, регент Франции, позволил герцогу д'Антенскому давать каждую зиму маскарады в оперной зале. Сначала число этих балов было ограничено тремя в неделю. Это новое удовольствие имело огромный успех.

Без сомнения, этому способствовало то, что театральные машинисты нашли способ поднимать без труда и менее чем за час пол партера в уровень со сценой, которая, таким образом, соединившись с залой, составляла огромное пространство, освещенное множеством люстр, В этой-то импровизированной зале замаскированная толпа демонстрировала свои странные и пестрые костюмы и заводил? бесчисленные интриги перед глазами людей более спокойных, которые наполняли ложи. Эта комедия, по словам современников, стоила всякой другой. Многие из дам под предлогом чрезмерной жары (довольно правдоподобным) через некоторое время снимали с себя маски и обнаруживали таким образом, в оживленных сценах, те впечатления, которые под маской, к несчастью, могли бы быть скрыты. Маскарады обыкновенно бывали полнехоньки, тем более что пять ливров, уплачиваемых при входе, составляли безделицу сравнительно с наслаждением, которое доставляли подобные зрелища. Конечно, никто не пожалел бы заплатить и луидор в те дни, когда регент, являясь в опере, выставлял себя перед добрыми парижанами в придачу к спектаклю. Довольно часто можно было видеть, как его королевское высочество прогуливался по этой арене сумасбродства, под руку с одной из своих возлюбленных, шатавшейся так же, как и он, от опьянения.

В один вечер, после ужина в Пале-Рояле, регент был до того пьян, что один из его фаворитов, де Канильяк, очень боялся, чтобы его высочеству не вздумалось в таком состоянии появиться в оперной ложе, потому что в таком случае спектакль, по всей вероятности, сделался бы чересчур забавным для публики. Вследствие этого он умолял сто высочество лечь спать, доказывая самым убедительным образом, что духота, жара, свет от люстр, музыка и шум толпы непременно нагонят на него мигрень. Герцог сделал вид, будто согласился на просьбу де Канильяка, лег в постель в его присутствии и, чтобы скорее избавиться от его докучливого надзора, начал храпеть как человек, глубоко спящий. Де Канильяк, обрадовавшись своему успеху, вышел на цыпочках, потирая себе руки. Едва он затворил за собою дверь, как регент перестал храпеть, раскрыл глаза, соскочил с постели, позвонил камердинеру и, поспешно одевшись, отправился в оперу. Там он несколько раз прошелся по зале, шатаясь так сильно, что не мог не обратить на себя всеобщего внимания.

На другой день герцог Орлеанский, узнав, что де Канильяку известна его шалость, сказал, как только тот вошел в его спальную:

– Вот мой ментор идет меня бранить за то, что я поступил вчера вопреки его воле!..

– Не бойтесь, – отвечал де Канильяк, – вы никогда не будете моим Телемаком…

Легко понять, что в том расположении духа, в каком находился Рауль, он ехал в оперу не затем, чтобы искать удовольствия, а единственно из желания убить время на несколько часов. Молодой человек хотел почувствовать вокруг себя шум, движение и радость, но не имел намерения рассеяться от мрачных мыслей, в которые был погружен. Поэтому, желая избегнуть навязчивости и пустой болтовни, Рауль надел черное домино и маску. Благодаря принятой им предосторожности его никто не мог узнать. Он бросился в самую гущу толпы, толкая всех направо и налево и нисколько не заботясь об угрожающем ропоте, который раздавался вокруг него в группах, между которыми он проходил. Легко понять, что дуэль и даже несколько дуэлей не должны были составлять проблемы для человека, который имел намерение на следующий же день прострелить себе голову; но Рауль не искал ссоры. Пистолетный выстрел, который он предназначал себе, нравился ему, по крайней мере, не меньше, чем и удар шпагой, нанесенный чужой рукой. Однако молодой человек все-таки находил маленькое развлечение сердить окружающих его и продолжал толкать, ни более ни менее как ревнивый муж, бегущий за женой, затерявшейся в толпе. Странное дело, почти неслыханное, Рауль слышал, как окружающие бранили его, но не наткнулся ни на одну ссору. Утомившись наконец от поистине геркулесовского труда насильственным образом разделять сплошные массы толпы, Рауль отправился в фойе. Там он прохаживался долго, но посреди сумасбродных любовных интриг, завязывавшихся вокруг него, был так же печален, как траппист, стоящий на краю могилы, которую он роет для самого себя, и прислушивающийся к голосу, повторяющему ему беспрерывно:

– Брат, надо умереть!

Однако мало-помалу Рауль вышел из этой мрачной озабоченности. Каким образом это случилось и почему, мы сейчас объясним читателям.

Большая часть женских домино, прохаживавшихся в фойе, были черные. Поэтому Рауль, в своей одинокой прогулке, не мог не заметить между ними одну молодую женщину, которая раз десять подряд встретилась с ним. На ней была черная бархатная полумаска – и розовое домино. Этот яркий и веселый цвет резко выделялся среди темных костюмов и непреодолимо привлекал взор.

XXVIII. Розовое домино

Молодая женщина в розовом домино была совершенно одна.

Наши читатели вправе нас спросить, каким образом мы знаем, что она была молода, тогда как на ней была бархатная маска. Боже мой! Разве в молодости нет чего-то, что выдает молодую женщину, как бы она ни скрывалась? Лицо незнакомки Б розовом домино было закрыто, это правда, но ее стан, тонкий и гибкий, представлял гармоничные и безукоризненно правильные контуры. Шея была ослепительной белизны. Ничто не могло сравниться с аристократической формой ее длинных и тонких рук, с эластичной гибкостью ее восхитительной ножки. Сквозь два отверстия маски темно-голубые глаза бросали взгляды то живые и быстрые, как стрелы, то прикрытые облаком меланхолической мечтательности. Наконец, последний признак, доказывающий цветущую молодость незнакомки, был локон, светло-каштановый, изумительно густой и подобно змее извивавшийся у ее правого уха. Невозможно было бы вообразить что-нибудь обольстительнее очаровательной наружности розового домино. Что же было бы, если б незнакомка сняла маску?

Эти самые мысли невольно пришли в голову Рауля, когда он в десятый раз встретился с молодой женщиной. На минуту он пробудился из своего оцепенения, но почти тотчас же сказал себе, что со стороны человека, которому остается жить только два часа, было по меньшей мере сумасбродно увлекаться одной из богинь оперного бала. В то же время, чтобы удостовериться положительным образом в том, сколько минут отделяли его еще от порога вечности, Рауль вынул часы. Было пять часов утра. В семь часов, по всей вероятности, он найдет открытой какую-нибудь лавку оружейника и купит два заряда пороха и пуль. Стало быть, он не ошибся, когда думал, что ему оставалось жить только два часа. Рауль покачал головою с довольным видом и положил часы в карман; но едва он успел сделать движение, возле него вдруг раздался слабый крик. Трепещущая рука схватила его руку, и голос необыкновенно приятный, но дрожащий от волнения пролепетал ему на ухо:

– Вы кавалер Рауль де ла Транблэ, не правда ли?..

При этом неожиданном вопросе Рауль вздрогнул и с изумлением взглянул на ту, которая узнала его, несмотря на его маску.

Это была женщина в розовом домино. Онемев от удивления, Рауль искал ответа. Голос продолжал, но с умоляющим и страстным выражением:

– О! сделайте милость, скажите: тот ли вы, кого я назвала?

– Я и есть кавалер де ла Транблэ, – отвечал Рауль.

– О, слава Богу! – вскричала молодая женщина. – Наконец я вас нашла! Я уже перестала надеяться!

– Как? Вы меня искали?

– Да, и очень давно!

– Чему должен я приписать такое счастье? Потому что, как мне кажется…

Рауль остановился.

– Вы меня не знаете? – докончила молодая женщина.

– По крайней мере, мне так кажется… разве я ошибаюсь?

– Может быть; во всяком случае, вы видите, что я вас знаю…

– Это не подлежит никакому сомнению; но каким образом вы узнали меня в этом костюме?

– Вы это узнаете после…

– Почему же не сейчас?

– Потому что отвечать на ваш вопрос значило бы полностью открыть перед вами мою тайну…

– А вы хотите ее сохранить?

– Я хочу, по крайней мере, выбрать другое место, чтобы сообщить ее вам…

– Вы подстрекаете мое любопытство!

– От вас зависит удовлетворить его…

– Когда?

– Сейчас.

– Каким же образом?

– Вы свободны?

– Свободен.

– В таком случае оставим этот бал.

– Куда же мы поедем?

– Ко мне.

– Согласен, – отвечал Рауль. – Я поеду с вами, но я должен заранее сказать вам одно…

– Что такое?

– Что не смогу посвятить вам более двух часов…

– Может быть, у вас назначено свидание? – сказало, задрожав, розовое домино.

– Именно.

– Без сомнения, с женщиной?

Рауль отвечал только утвердительным наклонением головы я неопределенной улыбкой. Та, кому он назначил свидание, действительно была женщина…

– Ничто на свете…

– Вы в этом уверены?

– О! Разумеется…

– Та, которая вас ожидает, стало быть, очень хороша и очень любима?

Рауль не отвечал, но на губах его обрисовалась та же улыбка, о которой мы говорили сейчас. Молодая женщина продолжала колким и ревнивым тоном, которого не могла вполне скрыть:

– Она здесь?

– Та, к которой я пойду через два часа? – спросил Рауль.

– Да.

– Как вы ни прекрасны, – отвечал кавалер, – но вы не были бы уже царицею этого бала, если бы та, которая меня ждет, была здесь… ей стоит только появиться, чтобы владычествовать надо всеми… ей стоит только дотронуться кончиком пальца до плеча самого влюбленного – и тот, даже не оборачиваясь, оставит свою возлюбленную и пойдет за ней…

– Я вас не понимаю… – прошептало розовое домино.

Рауль продолжал с какой-то экзальтацией:

– Та, которая меня ждет, царица мира… Ненасытная Мессалина… Избегаете ли вы ее или зовете, вы все-таки будете принадлежать ей, когда она захочет; никто ей не сопротивляется и никто ей не изменяет, потому что ее возлюбленные уже не выходят из ее объятий, когда она сомкнет их…

– И эта женщина… эта женщина… – спросило розовое домино. – Кто же она?

– Это Смерть! – отвечал Рауль.

Рука розового домино сжала руку кавалера де ла Транблэ.

– А! – вскричала незнакомка. – Я угадываю… через два часа вы деретесь на дуэли…

– Нет!

– Но если так, что же вы…

– Я не дерусь на дуэли, – перебил Рауль, – но через два часа я убью себя…

– Убьете?

– Непременно.

Под черной бархатной маской лицо розового домино сделалось бледнее восковой свечи.

– Вы хотите убить себя?! – повторила она во второй раз, но таким слабым голосом, что его едва можно было расслышать.

Рауль поклонился.

– Но зачем? Зачем?.. – пролепетала молодая женщина,

– Это моя тайна… и у меня также есть тайны…

– Вы мне поверите эту тайну?

– А вы разве поверили мне вашу?

– Я обещала вам сказать ее…

– Ну, если вы скажете, и я тоже скажу…

– Вы клянетесь?..

– Это невозможно!.. Невозможно!.. Я ни в чем не клянусь… Я сам еще не знаю, что а сделаю, потому что, как я уже имел честь сказать вам, это зависит немножко от вас…

Окончив эту фразу, Рауль во второй раз вынул часы.

– Как быстро проходит время! – прошептал он. – Нам осталось только три четверти часа…

– Так пойдемте же!.. Пойдемте скорее…

И схватив Рауля за руку, розовое домино потащило его по коридорам, наполненным масками. Через несколько секунд дошли они до лестницы.

«Кто такая эта странная женщина? – спрашивал себя Рауль. – Откуда она меня знает?»

В сенях театра между толпой лакеев, ожидавших своих господ, отличался гигантский гайдук, великолепно одетый в красную ливрею с галунами по всем швам. При виде розового домино колосс поспешно встал и поклонился, сняв свою меховую шапку, обложенную галуном.

– Карету, – сказала молодая женщина.

Гайдук бросился стремглав. Удивление Рауля возросло.

XXIX. Часы

Через несколько секунд гайдук вернулся.

– Карета готова, – сказал он.

Розовое домино опять взяло за руку Рауля и вышло с ним. Перед перистилем театра их ждала великолепная карета, сиявшая позолотой, но без герба. Другой гайдук, одетый точно так же, как и первый, стоял у открытой дверцы. Толстый кучер, величественно сидевший на широких козлах с красным чехлом, едва удерживал пару прекрасных вороных лошадей. Молодая женщина села в карету. Рауль поместился возле нее. Лакей захлопнул дверцы, и лошади помчались во весь опор.

Едва карета тронулась с места, как розовое домино схватило руку Рауля и сжало ее в своих руках. Рауль почувствовал, что горячая слеза капнула на его руку.

– Вы плачете? – вскричал он.

– Да, – прошептала молодая женщина.

– Отчего?

– Оттого, что сердце мое разрывается!.. оттого, что через несколько минут решится моя участь… оттого, что сию минуту, как только вы увидите мое лицо, вы, без сомнения, оттолкнете меня с ужасом…

– Я оттолкну вас? – перебил Рауль. – Почему же? Разве вы не прелестны?

– Я хороша… По крайней мере, так говорят…

– В таком случае почему же я оттолкну вас?..

Вместо ответа молодая женщина продолжала:

– Сердце мое разрывается, потому что некогда я сделала вам много зла… По крайней мере, способствовала этому… и с того времени я вас люблю… я вас отыскивала повсюду… и в ту минуту, когда я могла бы, может быть, загладить прошлое, я наконец нашла вас… но затем, чтобы лишиться опять, потому что вы хотите умереть…

И слезы молодой женщины закапали еще чаще и горячее на руку Рауля. Она подняла эту руку и с страстной любовью прижала ее к своим губам.

– Но кто вы?.. Кто вы?.. – вскричал Рауль.

– Кто я?.. Увы! Вы это узнаете… узнаете слишком скоро…

Рауль хотел было настаивать, желая узнать сию же минуту; но карета вдруг остановилась у крыльца маленького особняка, необыкновенно красивого. Дверцы растворились. Рауль и его спутница вышли.

Следя за розовым домино, Рауль прошел пять или шесть комнат, меблированных с княжеской роскошью. Наконец они оба вошли в маленькую гостиную или, лучше сказать, в будуар, обитый голубым атласом, по которому были вышиты серебром цветы. Кресла, экраны, ширмы из настоящего палисандрового дерева отличались изяществом рисунков. В камине сверкал огонь. Восковые свечи в люстре и двух канделябрах проливали почти дневной свет. Перед камином на столе стояли холодные кушанья, варенья, пирожные, словом, это было то, что обыкновенно называется закуской на случай. Французские и испанские вина сверкали в графинах из венецианского хрусталя. Наконец, стоявшие по обеим сторонам камина две широкие и глубокие козетки, казалось, были приготовлены для сладостного успокоения, для томных мечтаний любви.

Рауль одним взглядом охватил все подробности, которые мы описали, и еще много других, которые мы пропустили. Он заключил, что находится или у знатной дамы-миллионерши, или у одной из жриц продажной любви. Но Рауль очень мало знал модных развратниц и вовсе не знал настоящих знатных дам. Не видя выхода из своего недоумения, он мог только повторить:

– Но кто же вы?

Незнакомка поднесла руку к маске; но в ту минуту, когда она хотела сорвать ее, она вдруг бросилась к ногам молодого человека.

– Что вы делаете? – пролепетал он, силясь приподнять ее. – Ради Бога…

– Поклянитесь мне… – перебила молодая женщина, – что, увидав мое лицо, вы не выразите ни презрения, ни гнева… поклянитесь, что выслушаете до конца то, что я хочу вам сказать…

– Можете ли вы сомневаться?

– Клянитесь!

– Хорошо… клянусь!

Молодая женщина приподнялась.

– Смотри же, – сказала она, – смотри… но помни, что ты поклялся…

Маска упала. Рауль увидел обрамленное густыми локонами свежее и кроткое личико, несколько бледное. Одного взгляда было ему достаточно, чтобы узнать ото лицо.

– Эмрода!.. – вскричал он. – Эмрода!..

– Да, – пролепетала молодая женщина, потупив голову, – да, Эмрода… та презренная женщина, которая вас ограбила, обокрала… и которая вас любила…

– Эмрода! – повторил Рауль в третий раз. – Та, о которой я мечтал так часто… – прошептал он, но так, что молодая женщина услыхала. – Благодетельный гений, помогавший мне с таким нежным участием… Эмрода… фея с белокурыми волосами, коснуться которых жаждали мои губы, потому что мое сердце хотело любить ее…

– Рауль!.. Рауль!.. – вскричала молодая женщина с выражением самой пылкой радости. – Правду ли ты говоришь?

– Зачем мне лгать, Эмрода?..

– Нет!.. Это невозможно!.. Невозможно!..

– Почему?

– Разве вы все забыли?

– Напротив, помню…

– Но эти люди… эти негодяи, которые вас ограбили… вы знали, что я их сообщница?..

– Их сообщница? Нет, я этому не верю. Конечно, они сделали из вас послушное орудие, употребив средства, мне неизвестные… но если вы были их рабою, вы не были их сообщницей… и доказательством служит то, что эти люди меня обокрали, а вы возвратили мне то, что могли спасти из обломков моего кораблекрушения, вашу часть добычи…

Эмрода молча плакала; но теперь по ее бархатистым щекам текли слезы радости. Рауль, вынув из кармана часы и подавая их Эмроде, продолжал:

– О! Я помню, как будто это случилось сегодня, в тот день, когда во второй раз мне подали в гостинице «Золотое Руно» небольшой пакет с моим адресом… помню, как я раскрыл пакет… В нем были эти часы, мое сокровище, драгоценный сувенир. Вместе с часами лежала записочку, на которой написаны были только два слова: «От Эмроды». Я прижал мои губы к этим часам и к записке и вскричал: «Бедная девушка!.. Это была благородная и прекрасная натура, которую погубили случайности жизни!.. Еще так молода!.. Так прелестна!.. С таким благородным сердцем!.. И пала так низко!.. Какие таинственные цепи оковывают ее?.. 05 Зачем она не приходит ко мне!.. Я мог бы еще полюбить ее и возвысил бы ее моей любовью!..»

Во второй раз Эмрода бросилась на колени перед молодым человеком.

– Вы это сказали, Рауль? – спросила она, подняв на него свои прекрасные глаза, блиставшие невыразимым блаженством, – вы это сказали?..

– Сказал и думал, думаю и теперь… и помню, повторяю вам, как будто это случилось сегодня…

– Ах! – вскричала Эмрода, схватив Рауля в страстных объятиях и прижав к сердцу часы, которые он еще держал в руках: – Эти часы принесли мне счастье!.. Это мой талисман… Да, это мой талисман…

– Каким образом? – спросил Рауль, заинтересованный этими странными восклицаниями.

– Неужели вы еще не догадались, – продолжала молодая женщина, покрывая часы безумными поцелуями, – что я узнала вас сегодня в маскараде только по этим часам, так хорошо мне известным?..

– О! – сказал Рауль, в глазах которого вдруг просиял свет, – теперь я понимаю…

Искра радости угасла в голубых глазах Эмроды; улыбка исчезла с ее губ, и все лицо приняло выражение мрачного оцепенения. Это выражение не укрылось от Рауля.

– Что с вами? – спросил он.

Эмрода не отвечала; но глаза ее не могли оторваться от часов. Стрелки их показывали половину седьмого. Полтора часа тому назад Рауль сказал Эмроде, что он убьет себя через два часа.