Текст книги "Если Мельпомена выбрала тебя"

1992 год, декабрь

Время маршем шло вперед, расставляя вехи, служившие опорными пунктами для памяти. Ник и Лара уже ходили в школу, а Маги и Адель заняли их места в садике благодаря витамину «В» Ларса. Бабушка и Фриди со второй недели января уезжали по моему настоянию на курорт подлечиться. Бабуля спонтанно решила сделать небольшой семейный праздник 22 декабря. В этот день мне исполнялось 22 года. Кроме семьи, был Яков, приехавший на мою защиту. Он пришел, обвешанный подарками для детей, как рождественская елка. Рико написал поздравление – явно с подачи Фриди; извинившись, что не сможет приехать, так как интенсивно занят в спектаклях. Я же втайне надеялось, а вдруг появится тот, которого последнее время так часто вспоминаю. Отчего-то кажется, что он где-то близко и вот-вот я его увижу, так хочется, чтобы это произошло. К такой фантазии, вероятно, располагали магически повторяющиеся числа 22–22. Это не было надеждой на семейную жизнь; с ней для меня было раз и навсегда покончено, или даже желанием каких-то отношений. Просто хотелось увидеть. Пусть так же коротко, как в аэропорту восемь месяцев назад и дальше жить этими воспоминаниями и воспоминаниями детства. Но я не хотела, чтобы встретиться с ним мне кто-нибудь помог даже папа.

Пришедшие последними, Ларс и Сюзен внесли корзину с цветами, сказав, что взяли ее у подъезда из рук представителя цветочного сервиса. Я сразу поняла, от кого она. Когда я нашла карточку, где было написано всего-то «С днем рождения, Малыш», откуда-то из глубин вдруг выплеснулось абсолютно новое, неизвестное мне до сих пор чувство: обостренное, нежно-щемящее.

1993 год, январь

Я его заметила сразу же, как только вошла в аудиторию. Он сидел в дальнем левом углу, по-видимому, желая смешаться с общей студенческой толпой, чтобы не отвлекать меня. Но его осанка респектабельного человека, элегантный дорогой костюм, яркая, бросающаяся в глаза внешность заставляли выделить его сразу. В первый момент студенты поглядывали на него, гадая, что ему здесь нужно, вероятно, определили его, как проверяющего. Пришлось добавить интенсивности, чтобы выиграть их внимание. Собственно, борьба за их концентрированность была постоянной, впрочем, как и за собственный настрой. Эти вещи были взаимосвязаны и, к сожалению, не всегда удавались так, как того бы хотелось. Стоило чуть ослабить напряжение – все рушилось. Вообще-то я любила работать со студентами. Среди них всегда находились те, которые с желанием откликались на новое и сами предлагали интересные идеи. Мы создали свою электронную сеть. Пропускали через нее контрольные работы, их корректуры, обсуждения. Здесь же можно было задавать вопросы как по текущей лекции, так и по всему пройденному материалу. Последние десять минут занятий я выделяла на ответы. Вопросы встречались разные. В основном по делу, но иногда спрашивали, какой диеты я придерживаюсь, а однажды кто-то попытался таким способом даже в любви объясниться. Я больше любила читать лекции в компьютеризированных классах. Тогда была возможность общения через нашу сеть. А когда это не удавалось, пропадала часть перерыва, иногда и весь.

Вот и сейчас ко мне, как всегда, после лекции в обычной аудитории выстроилась очередь. У кого-то были вопросы по контрольным работам, кто-то делал у меня диплом и хотел обговорить время встречи для обсуждения, у кого-то была новая идея для улучшения нашей электронной сети.

Когда последние студенты покинули аудиторию, Дани подошел к кафедре. Он смотрел на меня, не отрываясь, но ничего не говорил. Я была очень рада видеть его. И уже сама хотела заговорить, но он все же опередил:

– Можем мы поговорить? Это же у тебя последняя лекция?

– Через десять минут у меня встреча с моим дипломником минут на тридцать. Если десяти минут хватит, можем сейчас.

– Нет, нет, я подожду.

Я отвела его в мой офис, налила кофе. Достала пару журналов. Встреча со студентом затянулась. У него была защита на носу, а он никак не мог еще определиться со структурой своей работы. Пока мы разбирались, прошел почти час. Когда я вернулась в офис, Дани, не повернув головы, продолжал сидеть с опущенными глазами.

– Извини, что я так задержалась. Не бросишь ведь этого балбеса. Он сделал хорошую работу и не может ее, как следует, разложить по полочкам. Валит все в кучу.

Дани продолжал молчать, упорно глядя на обложку журнала, прикусив нижнюю губу. Меня удивила и даже несколько развеселила похожесть его манеры поведения с манерами Ника, когда тот бывал обижен. Возможно, это и делало их очень похожими.

Я подошла почти вплотную и присела перед ним на краешек стола. Наконец он поднял глаза, но, по-прежнему не глядя на меня, произнес потухшим голосом:

– Мне показалось, ты больше не придешь.

Волна безысходности и даже отчаяния исходила от него. Передо мной сидел большой, красивый, успешный мужчина. Он был старше, опытнее, но вдруг показалось, в чем-то очень зависим от меня. Он был как большой ребенок, и мне захотелось утешить его, как я утешаю моих детей: прижать к груди, погладить по голове. Но передо мной сидел взрослый, чужой человек. Я застеснялась и от этих, нахлынувших вдруг чувств к нему, и оттого, что я должна была спешить.

– Можем мы по дороге поговорить? Мне сейчас надо идти. Я должна забрать моих детей из садика и школы и заодно купить что-нибудь к ужину.

Когда девчонки вылетели из группы, я представила их:

– Это у нас Маги, а это Адель.

Адель залезла к нему на колени, взяла своими ладошками его за щеки и, заглядывая в глаза, спросила:

– Ты, наверное, наш папа?

Дани утвердительно закивал.

– Тогда одевай меня. Нет, сначала штанишки, а потом ботинки, – командовала она.

Я пустила все на самотек. Сам напросился. Вот пусть сам и выкручивается. Маги была готова. Адель перекочевала ко мне в правом ботинке на левой ноге. Маги уютно устроилась на коленях у Дани, как в кресле. Проходящая мимо няня из соседней группы, посмотрев на эту идиллию, обронила:

– Интересно, одна дочь вылитый папа, а вторая больше на маму похожа.

Я тоже бросила взгляд на них и подумала: «Действительно, достаточно полувзгляда, чтобы понять, что Маги его дочь».

Я решила, что во избежание непредвиденных эксцессов будет лучше, если мы с Дани подождем на улице, а девчонки сбегают за Ником и Ларой. Я поняла мою ошибку, когда услышала, как наши девочки кричат на всю школу:

– Ник! Лара! Пойдемте скорее! Папа приехал!

Такой реакции я просто не ожидала. Первым буквально летел Ник, держа в охапке неодетую куртку, шапку, ранец; пытаясь высвободить правую руку для рукопожатия, оставляя за собой дорожку из перчаток, шарфа и шапки. Ранец и куртка полетели тоже на землю, когда рванувшийся к нему навстречу Дани схватил его, крепко прижимая к себе. Следом за Ником шли Маги и Адель, аккуратно собирая упавшие вещи Ника. Замыкала шествие Лара, чинно остановившаяся за шаг от Дани. Дани, не выпуская Ника, притянул к себе Лару, шепча ей:

– Лара, девочка моя, родная моя, принцесса моя.

И Лара повисла на его шее. Потом все вместе одевали куртку, шапку и ранец на Ника, барахтались и хохотали. Наконец-то мы отправились домой. Абсолютно счастливый Дани держал за руки Ника и Лару, которые едва удостоили гордым взглядом зрителей в окне их классной комнаты. Следом я, ошарашенная произошедшим, вела за руки Маги и Адель, которые, как обычно, щебетали без умолку и весело прыгали.

Дома началась обычная вечерняя кутерьма. В первую очередь надо было посмотреть домашние задания – все ли сделано и правильно ли. Приготовить к завтрашнему дню спортивную форму, ничего не забыть для уроков труда, сложить ранцы, послушать, какую новую песенку выучили девочки в детском саду. Потом затолкнуть по очереди каждого под душ, поужинать. Проследить за чисткой зубов, почитать перед сном. И наконец, обходя всех по установленному порядку от младших к старшим, для того чтобы, уложив в кровать, после с каждым душевно побеседовать tête-à-tête и пожелать спокойной ночи.

И завтрак, и ужин были стандартизованы. И если за завтраком было все быстро и четко, без потери времени: какао, бутерброд или мюсли, то ужин был своеобразным форумом для решения всех мировых проблем. Обычно в ужинах принимали участие бабушка и Фриди, но сейчас они уже почти неделю были на курорте, который был крайне необходим обоим. Сегодня это выглядело просто процессом поедания каши, пока Ник не спросил:

– А ты правда будешь нашим настоящим папой и не уедешь снова, будешь с нами всегда?

– Я очень хочу быть вашим настоящим папой. Я вас всех очень люблю. И хочу быть с вами навсегда вместе.

Лара, не глядя ни на меня, ни на Дани, выложила свои познания семейной жизни:

– Тогда ты должен жениться на нашей маме. Наш папа должен быть мужем нашей мамы.

– Я уже много лет люблю вашу маму и мечтаю о том, чтобы она стала моей женой.

Пришлось срочно брать ситуацию в свои руки и направлять разговор в другое русло.

Девчонки уже спали, а Ник и Дани еще обсуждали модель парусника, которую Ник собрал полностью самостоятельно из привезенного Яковом конструктора. Они увлеченно обсуждали, как какой парус называется и как он функционирует. Вообще-то Нику пора было спать. Но не хотелось мешать их мужскому разговору. Я начала чистить куртки и мыть обувь. Появился Дани и показал мне глазами, что меня ждет Ник. Я наклонилась к Нику поцеловать и пожелать спокойной ночи, а он обвил мою шею руками и горячо зашептал:

– Мамочка, он ведь останется с нами, правда? Мама, как я хочу, чтобы он был всегда с нами.

– Ну конечно, он и приехал, чтобы остаться. Спи.

Однако уверенной в правоте своих слов я совсем не была.

Дани очень быстро вписался в этот наш домашний процесс. Когда я вернулась, он спокойно чистил обувь, беседуя с Тоби, обещая ему, что они непременно пойдут гулять, как только он кончит мыть и чистить обувь. Тоби сидел напротив с высунутым языком и при знакомом слове «гулять» отвечал энергичным вилянием хвоста. Я оставила их беседовать дальше. А сама отправилась закидывать белье в стирку.

Я понимала, что он голоден; плошка каши и пара пластиков колбасы для него на ужин, конечно, слишком мало. Пока он выгуливал Тоби, вытащила из морозилки готовое блюдо, сдобрив его пряностями и маслом, засунула в микроволновку. Порезала листья салата. К их возвращению было все готово.

– Теперь мойте лапы и руки. Дани, иди поешь, я знаю, что ты голодный.

– А ты?

– Я за ужином ела. Это тебе было не до ужина.

Доглаживая детям одежду на завтра, смотрела, как он ест. Почувствовала, что дополнительно к напряжению, которое присутствовало с первых минут нашей встречи, он еще вдруг начал волноваться, и чем больше опустошалась тарелка, тем сильнее нарастало волнение. Закинула тарелку в посудомоечную машину, включила ее, вытерла стол. Все сделано. На часах всего четверть одиннадцатого. С помощником-то как быстро со всеми делами управилась. Села напротив Дани:

– Теперь, наконец-то, мы можем спокойно поговорить.

Мое предложение застало его как будто врасплох. Я почувствовала, что он почему-то весь напрягся и приготовился к обороне. Мне стало не по себе. И менее уверенно я снова спросила:

– Ты хотел со мною о чем-то поговорить?

– У меня леденеет все внутри оттого, что ты сейчас скажешь, что уже поздно и мне пора уходить. Имей в виду, я уже договорился с Тоби, что снимаю у него половинку половичка. Я никуда не уйду отсюда. Если ты меня все же прогонишь, я умру.

– А я леденею оттого, что ты встанешь и скажешь, что тебе пора, и уйдешь. Но я не умру.

– Конечно, ты не умрешь, ты же останешься в этом раю счастья. А мне уходить в леденящее одиночество и снова без тебя.

– Где же ты был все эти четыре года?

– Сначала поверил чужим словам, что потерял тебя навсегда. А потом решил за тебя бороться. Долго искал тебя, а когда нашел, увидел, что ты живешь в раю, о котором мечтать-то было страшно.

– Я была все время здесь.

– Расставаясь тогда с тобой у подъезда, я был уверен, что приеду через неделю и поселюсь где-нибудь здесь поблизости от тебя. Но кто-то там наверху строил мне козни. Проблемы сыпались одна за другой. У отца произошел инсульт, он оправился, но не совсем. Я должен был перенять полностью его предприятие. Дела там тоже шли не очень и требовали постоянного моего присутствия. Потом объявился мой кузен, сын сестры моей матери, который доставил немало неприятностей нашей семье. Но он был болен и очень серьезно. Его надо было устроить в клинику и посещать. Потом заболела и умерла моя мать. Все это время я жил мечтой о тебе. Появившись через год в университете, я стоял у расписания лекций в надежде увидеть твое имя, но имени твоего там не было. Я увидел Ренате, идущую по коридору. Она выглядела усталой и даже растерянной и очень спешила. Мы еще тогда в Париже, на конференции, поставили точку в наших отношениях. Мы не были нужны друг другу с самого начала. Она была инициатором нашего романа. А я плыл по течению. Пока не встретил тебя. Ренате мне сказала, что ты вышла замуж и уехала куда-то далеко. Куда, она не знала.

– Она мне рассказывала о вашей встрече. А мне она сказала, что ты женился.

– Зачем она это сделала?

– А ты знаешь, у нее родилась дочь. Твоя дочь. Она не хотела, чтобы ты об этом знал.

Дани встал, дошел до окна, прижался лбом к стеклу и очень тихо спросил:

– Где они теперь?

– Ренате погибла на К2. Ларс и Яков летали туда для опознания. Они похоронили ее там, на кладбище альпинистов.

– А дочь?

У меня вдруг похолодело все внутри.

– Ты не сделаешь больно ей и мне, я верю тебе.

У него перехватило горло. Он смог только выдохнуть:

– Маги?

– Ты знаешь, я тогда не поверила Ренате. Не поверила не тому, что ты женился, а тому, что ты не захотел видеть дочь.

– А я ей поверил.

Он сказал это жестко, с досадой, отошел от окна и сел снова напротив меня.

– Прошло еще почти два года до нашей с тобой мимолетной встречи в аэропорту Франкфурта. Я снова увидел ту самую девочку, которая смотрела на меня так же, как тогда вслед уезжающего такси, удивленно, вопросительно, запутавшись, с нежностью и грустью. Я понял, что я должен тебя видеть. Пусть издалека, пусть на секунды. Я должен тебя видеть.

Он вновь встал, подошел к окну, молча постоял и продолжил с досадой, опять зазвучавшей в его голосе:

– Ренате мне тогда сказала, что ты уехала из Гамбурга и больше не работаешь: сидишь дома с детьми. Но я увидел, что ты экипирована, как деловая женщина. Возле тебя были люди, лица которых мне помнились по комьюнити, и было видно, что они тебе не близки. Мне почему-то подумалось – вы едете на конференцию. Я стал выискивать конференции, где ты можешь принимать участие. Однако мне все как-то не везло. И вот три месяца назад я увидел, что ты на конференции в Швеции на пленарном заседании делаешь доклад.

Он подошел и встал сзади меня, взявшись за спинку стула.

– Эти сорок минут, которые ты говорила, перевернули во мне все. Я не вслушивался в то, что ты говоришь, а вслушивался в собственное растущее осознание того, что не могу без тебя больше жить.

Все время, от начала нашего разговора, я сопереживала ему: его досаде, его отчаянию. А сейчас мне стало больно от его вздоха.

– Почему же ты не подошел? Я видела твое имя в списке участников конференции, посматривала вокруг, надеялась, что встречусь с тобой.

Он сел напротив, но смотрел не на меня, а на свои руки, лежащие перед ним на столе.

– Я ходил возле тебя кругами, желая и боясь быть тобой замеченным. Вокруг тебя было все время много народа. Потом увидел тебя с чемоданом и услышал, как ты говоришь Ларсу, что не можешь завтра председательствовать на сессии, так как тебе надо срочно в Гамбург домой: один из детей заболел, а у няни возникли проблемы, и она уехала. Одной бабушке с больным ребенком и со здоровыми детьми справиться невозможно. Не было речи еще о ком-то, на кого можно было бы положиться. И я ухватился за эту соломинку надежды, подумав, вдруг ты одна, живешь с бабушкой и детьми все в том же доме. Я был готов тут же полететь с тобой, но кто-то из шведских коллег вызвался тебя отвезти в аэропорт.

– Действительно, няня срочно уехала на пару дней, а Маги сильно заболела, с высокой температурой и требовала меня.

– Я быстро нашел твой дом, поскольку бывал возле него не однажды, но тебя там так и не встретил. В этот раз мне повезло сразу. Не просидев еще и четверти часа на скамейке за кустом, я увидел, как ты вышла из дома с Ником и Ларой. Я еле сдержался, чтобы не окликнуть, не подойти к тебе, понимая, что при детях этого не надо делать. Я пошел за вами и видел, как ты их довела до ворот школы и как они побежали, останавливаясь, чтобы помахать тебе. Я совсем уже собрался подойти, но увидел, что ты очень спешишь. Я побоялся, что разговор получится скомканным и поэтому не стал подходить, где-то даже был рад этой отсрочке.

Он встал, прошелся и снова сел.

– За эти почти четыре года я внутренне истерзал себя. В первый год я выстроил воздушный замок, где буду жить с тобой и твоими детьми, которых уже любил, ни разу не видя. Следующие два года я пытался разрушить этот замок, одновременно обороняя его от себя самого. А последний год, после мимолетной встречи с тобой, мне стало казаться, что я просто схожу с ума.

Опять от этого его вздоха-стона стало больно и мне.

– Я твердо решил: как бы ни было, я должен быть поближе к тебе. Я перевел мое бюро в Гамбург. На это ушла пара недель. И вот я снова увидел тебя, выходящую утром из дома с детьми. Но детей было уже четверо. Я подумал, может быть, и их отец живет здесь же и вы все счастливы. А я только разрушу твое счастье. Пошла новая полоса терзаний.

– Почему же ты не попытался встретиться со мной и поговорить?

– Я не был готов к разговору с тобой. Да просто боялся, что вдруг после него не останется никаких надежд. Отказаться видеть тебя было выше моих сил. Это было наваждение, и ничего нельзя было с ним поделать. Я ходил за тобой, поневоле изучая тебя, твой образ жизни, твои привычки – все больше восхищаясь тобой и жалея тебя. Ты, такая красивая, умная, желаемая многими, одна держала оборону жестко очерченных границ круга, где жила со своими детьми. Ты лихо расправлялась с теми, кто пытался посягнуть на твой суверенитет, ставя их на место. Это восхищало меня и пугало, не окажусь ли и я в их компании. Захочешь ли ты меня видеть, да и вообще вспомнишь ли еще такого. Но я чувствовал и видел, или мне так казалось, а если еще точнее, хотелось, чтобы ты была одна и ждала меня.

Теперь я поняла, почему мне казалось, что он где-то рядом. Он был рядом.

– Когда в день твоего рождения в освещенном окне я увидел, как ты, поставив мою корзину с цветами на окно, нашла мою записку и, прочитав, поцеловала ее тихонько, чтобы никто не видел, знаешь, большего счастья в моей жизни я еще не испытывал. До сегодняшнего дня. Но сегодня, когда в школьном дворе Ник и Лара, прижавшись ко мне, повисли на моей шее, я поверил, что от счастья можно и умереть.

Я поняла вдруг, что все его сомнения и метания, поначалу показавшиеся мне нелепостью, были ему необходимы; я поняла, что ему надо было это все выстрадать. У него в глазах блеснули слезы. Он встал и отошел к окну. Помолчав некоторое время, заговорил уверенным тоном:

– Алина, я понял, что самое главное в твоей жизни – это твои дети. Я знаю, что буду им хорошим отцом. Я их всех уже очень люблю. И это нужно не только потому, что я хочу быть с детьми, но и детям нужен отец. Я наблюдал однажды, как Ник ссорился с другим мальчишкой в школьном дворе, который кричал ему, что он скажет своему папе, и тот побьет всех: и его, и его маму, потому что он сильный, а у Ника папы нет и заступиться за него некому. Ты знаешь, когда я увидел, как Ник страдает, я еле удержался, чтобы не вмешаться.

Я почувствовала, что он действительно переживает за Ника, и, когда он произнес его имя, у него появилась какая-то мягкость в голосе.

– Эта идея, как можно возводить или разрушать все с чужих слов и собственных фантазий, ни разу не поговорив с тобой, приходила и мне в голову. И вот я решился прийти к тебе и поговорить, рискуя быть выставленным за пределы твоего круга. Но вдруг оказался в самой сердцевине его. Я не знаю, что я должен тебе еще сказать.

– Я тоже не знаю. Понимаешь, мы с тобой абсолютно в неравных категориях. С моей стороны очень тонкая материя – дети. В эскалации сегодняшних событий мы виноваты оба. Все произошло настолько стремительно, что мы оба не понимаем всего до конца. Детям хочется, чтобы, как и у других детей, у них были и папа, и мама. Мы же, практически не зная ничего друг о друге, уже втянули детей в круг, где такой высокий градус эмоций. Но даже сейчас мы еще свободны, никаких решений еще не принято. К сожалению, это так быстро и так далеко зашло. Мы при детях поставили вопрос, на который есть только ответ «да» или «нет», и они ждут нашего решения. Поэтому решить мы должны сегодня, свяжешь ты свою жизнь с нашей или навсегда уйдешь. Сейчас они это еще переживут, будет больно, но мы как-нибудь справимся.

– Теперь ты уже не сможешь меня прогнать, а добровольно я не уйду.

Слова его и тон, которым они были произнесены, вернули меня на землю. В них были и униженность мольбы, и агрессивность борьбы, и требование исполнения желания. Папа, помоги, как я хочу, чтобы он остался.

– Ты знаешь, я ведь все эти четыре года очень хотела, чтобы ты вдруг появился. Я не то чтобы ждала, просто думала, надеялась и боялась. Боялась и сейчас боюсь. Я очень хочу, чтобы ты остался с нами. Но, вероятно, это станет невозможным для тебя быть со мною, когда ты узнаешь, как я жила все эти годы, как я была унижена, растоптана и растлена еще в тинейджерском возрасте. Я далеко не та чистая девочка, за которую ты меня принимаешь, о которой, наверное, мечтал.

Дани не отрываясь, смотрел на меня.

– Алина, любимая, всю эту трагедию я понял еще там, в аэропорту в Париже.

Я была благодарна ему за эти слова. Они были для меня поддержкой, но я должна была рассказать о себе все до конца. Казалось, не было просто сил произнести весь тот негатив о себе. Я так не хотела и боялась моих предательских слез. Больше всего я боялась жалости.

– Мне встретилось в жизни много хороших людей. Они помогли мне подняться. Когда мы с тобой случайно увиделись в Париже, я вдруг снова поверила в мою детскую сказку о любви. Но что меня ужасает: это та легкость, с которой я предала мою сказку, мою любовь, – без желания, без страсти, без любви. Есть искушение попытаться это оправдать несчастным случаем, обстоятельствами, как я это делаю перед моими близкими. Но я не хочу этого делать перед тобой.

Слезы бежали уже в три ручья. Я с трудом справлялась с моим голосом:

– И даже после всего случившегося я ждала этот день – сегодняшний день. Я понимаю, что он может стать днем конца моей сказки. Но я не хочу между нами лжи. Я не хочу полуправды или чтобы между нами оставалось недосказанное – это своего рода тоже ложь. Мне самой, до сих пор еще не понявшей всего, что со мной случилось, иногда кажутся эти невероятные, мало поддающиеся здравому смыслу события сном или миражом. Я хочу, чтобы ты знал все это, прежде чем примешь решение. И твое право поверить мне или нет.

Дани встал, обошел стол, подошел ко мне, поднял меня, сел, посадил меня к себе на колени, поцеловал и очень мягко сказал:

– Малыш, не говори мне больше никогда таких слов, что я могу тебе не поверить. Я всегда буду верить тому, что ты мне сказала, и ты верь мне всегда тоже, без тени сомнений. Тогда нам ничего не страшно, что бы ни случилось, тогда мы навсегда будем вместе.

Сидя у него на коленях и глядя на него, я рассказывала ему всю ни единым звуком не приукрашенную правду о себе, о папе, о предавшей меня матери, о бешеной собаке, пересекшей мою жизнь, которую я до сих пор боюсь, о том, как я уговорила Якова взять меня на полигон, находящийся недалеко от К2, о прощании с папой, о Джое, об обстреле вертолета, о Рико и все, что было связано с ним, о трансформации чувств, которые я испытала тогда, о появлении Адель, о Маги и Ренате.

Во время всей моей исповеди он не только не шевельнулся, мне казалось, не дышал. Только руки его сжимали меня все крепче. Я даже где-то успокоилась, из контекста всего, рассказанного мной, где я ничего не сгладила, не утаила, я сама для себя уже не выглядела таким чудовищно асоциальным элементом.

– Как видишь, я вообще-то ужасно слабовольная, наивная дурочка, но резко умнею и становлюсь сильной, когда речь идет о детях.

– Как я посмел оставить тебя на такое долгое время одну, и чуть было совсем не потерял.

Я ощущаю волну нежности ко мне, исходящую от него. Мне так хорошо с ним, мне так защищенно чувствовать силу его рук, обнимающих меня.

Было далеко за полночь. Я буквально валилась с ног от усталости: от этого моего рая, который и был смыслом всей моей жизни, от этих волнений и исповедей.

– Ну что ж, уже поздно.

Я жду, что скажет он, а он, что скажу дальше я. Перед глазами встает лицо Ника с закрытыми от счастья глазами, когда он прижался к Дани. Маги, сидящая у него на коленях, похожая на него как две капли воды. Принцесса Лара, висящая на его шее. Глаза Дани смотрят в мои глаза в ожидании.

– Завтра на работу. Будем укладываться спать?

Уже стоя под потоком водных струй, смывающих напряжение и усталость дня, и поймав на себе через прозрачные стенки душа его взгляд, подумала: «Вот даю, разделась, нисколько не стесняясь, и гарцую тут перед ним нагишом. А он тоже уставился, чистил бы лучше зубы».

Вытерлась, натянула ночную рубашку и, чистя зубы, в отражение зеркала смотрела, как по его телу стекали струйки воды. Наверное, было бы правильнее постелить ему в гостиной на диване, но у меня не было сил. Я легла на краешек кровати, оставив ему вторую половину. Уже почти заснув, услышала, как он укладываясь, тихонечко попросил:

– Ложись мне на плечо.

Я послушно легла, ощутив пробивающийся через запах шампуня запах его тела. Он что-то еще тихонько говорил, но я уже спала.

Я проснулась оттого, что меня гладили по голове. Пытаясь открыть глаза, услышала шепот:

– С добрым утром, Малыш.

Открываю глаза и вижу – мы лежим вчетвером. Адель спит лежа на животе, на груди у Дани, Маги спит между нами.

– Адель плакала. Может, животик болел. Я ее к нам забрал, и она успокоилась, а Маги вслед за нами притопала. Тут показались еще две рожицы. Мы пододвинулись, давая им место на кровати. Ник пробрался между Маги и Дани, а Лара между мной и Маги и зашептала мне в самое ухо:

– Вы поженились?

Я кивнула и улыбнулась ей. Она зарылась лицом мне в бок, смущенная и гордая тем, что ей доверили такую большую взрослую тайну и что у нее теперь на самом деле есть мама и папа.

Проснулась ли я в моей сказке? Все решилось как-то само собой. Прежде чем сделать такой важный шаг, надо было как минимум все обдумать и взвесить, а не ставить саму себя пред свершившимся фактом. Я, конечно, должна была хотя бы посоветоваться с бабушкой. Вечером я позвонила ей из их квартиры:

– Бабулечка, миленькая, ты сидишь. Это хорошо. Ты знаешь, я ведь вышла замуж. Вернее, дети меня выдали.

Слышу испуганный шепот:

– За кого?

– За Даниэля.

Облегченный выдох в трубку на том конце провода:

– Ты счастлива?

– Я не знаю. Все как-то неожиданно и быстро получилось, что я сообразить-то ничего не успела, даже тебе позвонить. Все не то чтобы за один день, за один вечер решилось. Дети от него без ума с первого же взгляда, а он от детей. Я тут ни при чем.

– Как раз в тебе все и лежит. Ты стержень всего. Он любит тебя, вот и твоих детей любит.

– Он не говорил мне, что любит меня.

– Это не обязательно, ты сама знаешь, что любит.

Стало легче, но остался внутри знак вопроса. А вдруг это не он сам, а папа на него повлиял. Я же папу попросила. А Дани потом опомнится.

Я чувствовала, как я ему дорога и как дорог он мне. Как он боится меня потерять и как я боюсь потерять его. Нежность к нему меня буквально захлестывала, и я видела его нежность ко мне во взгляде его, в поцелуе, в касании, в словах его, обращенных ко мне. Если бы меня спросили:

– Это и есть любовь?

Я бы ответила:

– Вероятно, да.

Бабушка продлила свое пребывание на курорте еще на две недели. Я понимала, она хочет, чтобы мы притерлись друг к другу. Когда же они с Фриди вернулись, мы зарегистрировались. Бабушка была свидетелем Дани, а Ларс – моим. Детей мы не стали впутывать в эту канцелярскую процедуру. Дани подарил мне умопомрачительное белое платье. Нет, его нельзя было назвать чисто свадебным, скорее вечерним. Оно и не было чисто белым, серебряная искра, затерявшаяся в ткани, придавала ему загадочность. Я подозревала, что здесь не обошлось без бабушкиного совета, потому что сидело оно идеально. Бабушка подарила мне колье и сережки: комбинация кораллов и жемчуга, которые, мне казалось, были созданы для этого платья и очень шли мне. В этом наряде я вдруг почувствовала себя женщиной. Я видела, как смотрит на меня Дани, и ощутила свою власть над ним – власть любимой им женщины.

Неожиданно для себя я увидела, как поразительно быстро произошли психологические изменения во всей семье. И в поведении детей, и в моем поведении появилась уверенность в себе, зиждущаяся на чувстве защищенности. Чувство доброго юмора било из Дани ключом. Мы все: и дети, и я, и даже бабушка и Фриди стали значительно больше смеяться. Просто стали веселее жить. Дани при регистрации поменял фамилию на двойную: нашу и через черточку свою. Он это аргументировал тем, что одному менять проще, чем пяти. И усыновил детей.

Дани все увереннее брал на себя управление нашим семейным ковчегом, превращая его в модерный корабль. Авторитет его неуклонно рос не только у детей, но и у бабушки и Ларса. Он перетряс наш жизненный уклад. У нас появилась семья – теперь каждую субботу и воскресенье мы предпринимали что-нибудь всей семьей. Посадил всех на велосипеды. Отправил меня учиться вождению автомобиля. «Вертолет водить умеешь, а машину нет. Правда, если хочешь закупаться на вертолете, пожалуйста, купим вертолет, летай» – подтрунивал он надо мной.

Напор, с которым Дани изменял наш быт, иногда царапал меня. Но, с другой стороны, я видела, что у Дани было много интересных решений, до которых я сама не додумалась в свое время или просто не хватило сил их реализовать. И я начинала потихоньку сдавать мои позиции. Как тут не сдашься такой великолепной идее празднования дней рождения, когда сам именинник определял, куда мы в этот день идем или что делаем.

Мы были вместе уже больше месяца. Мне было хорошо с ним. Благодаря ему я была теперь более спокойна за детей.

Теперь, когда мы были одни, мы были вдвоем. Он был нежен и предупредителен, да и просто любил меня, а я его. Но когда подходили к кульминации, у меня внутри все сжималось от страха, что после этого я не смогу к нему относиться так же нежно, как сейчас, и все между нами рухнет, помня, как я себя отвратительно чувствовала тогда с Рико. Я отворачивалась и плакала, а он страдал и утешал меня. Нежно целуя меня в плечи и спину, говорил, что я еще не переработала мою психическую травму.