Текст книги "Бойня номер пять. Добро пожаловать в обезьянник"

А потом в жизни Маклелланов случилось два события, грустное и радостное. Грустным событием была внезапная болезнь Грейс: она слегла с какой-то инфекцией и два месяца пролежала в больнице. Радостное заключалось в том, что Джордж унаследовал немного денег от какого-то дальнего родственника, которого не видел ни разу в жизни.

Пока Грейс лежала в больнице, Джордж часто ужинал в нашем доме. В день, когда он получил наследство, всю его угрюмость как рукой сняло: он тоже с жаром говорил о ремонте и ни о чем другом.

– Ну вот, теперь и вас одолела эта напасть, – смеясь, сказала Анна.

– Напасть? К черту! У меня теперь есть деньги! Я сделаю Грейс сюрприз – к ее выписке наш дом превратится в дом ее мечты!

– В точности?

– В точности!!!

И мы с Анной охотно стали ему помогать с осуществлением этого плана. Мы перерыли все бумаги Грейс и нашли подробные указания по каждой комнате, вплоть до пресс-папье и мыльниц. Найти все эти предметы в продаже оказалось непросто, но Джордж не останавливался ни перед чем, Анна тоже, а деньги значения не имели.

Значение имело время. Электрики, плотники, каменщики и маляры работали в доме круглосуточно, за сверхурочные, а Анна – совершенно бесплатно – обзванивала магазины и ругалась с сотрудниками, чтобы те поторопились с доставкой заказанной мебели. За два дня до того, как Грейс должны были выписать, от наследства не осталось ни цента, а дом превратился в дворец. Джордж, несомненно, был самым счастливым и гордым человеком на планете. Ремонт удался на славу, все прошло без сучка без задоринки, за исключением одной крошечной детали: Анне не удалось найти ткань того цвета, который Грейс задумала для штор и обивки дивана в гостиной. Оттенок, которым пришлось удовольствоваться, был всего на один тон светлее. Мы с Джорджем вообще не заметили разницы.

И вот Грейс вернулась домой, веселая, но ослабевшая после болезни. День был уже в разгаре, и мы с Анной сидели в гостиной, в прямом смысле слова дрожа от волнения. Пока Джордж вел Грейс по дорожке, Анна возилась с букетом алых роз, которые она принесла и поставила в массивную стеклянную вазу посреди кофейного столика.

Джордж положил ручку на дверь, та распахнулась, и на пороге дома своей мечты появились Маклелланы.

– О, Джордж, – пробормотала Грейс. Она отпустила его руку и, словно каким-то чудом черпая силы из окружающих вещей, сама обошла все комнаты. Грейс оглядывалась по сторонам точь-в-точь как раньше – мы видели это тысячу раз. Только сегодня она молчала.

Наконец она вернулась в гостиную и растянулась на шезлонге сливового цвета.

Джордж покрутил ручку на граммофоне, и музыка превратилась в едва слышный шепот.

– Ну?

Грейс вздохнула.

– Не торопи меня. Я пытаюсь подобрать слова – самые правильные слова.

– Тебе нравится? – спросил Джордж.

Грейс изумленно посмотрела на него и рассмеялась.

– Ах, Джордж, Джордж, конечно, мне нравится! Ты чудесный, ты прелесть! Я наконец-то дома. – Ее губы задрожали, и мы все тут же встревожились.

– Что-то не так? – прохрипел Джордж.

– Ты все очень здорово устроил. У нас так красиво и уютно!

– Я бы удивился, если б было иначе, – сказал Джордж. Он хлопнул в ладоши. – Ну что, как твое самочувствие? Выпьешь с нами?

– Конечно, я же не умерла.

– Нам не наливайте, Джордж. Мы уходим. Мы только хотели увидеть ее лицо, а теперь пойдем.

– Ну нет… – начал было Джордж.

– Правда, мы серьезно. Вам лучше побыть вдвоем… то есть втроем, с домом.

– Ни шагу! – Джордж бросился в ослепительно-белую кухню смешивать напитки.

– Давай потихоньку сбежим, – сказала Анна, и мы пошли к двери. – Грейс, не вставай, мы сами выйдем.

– Что ж, если вы в самом деле не хотите оставаться, до свидания, – сказала она с шезлонга. – Не знаю, как вас и благодарить.

– Ну что ты, мы только рады. Я давно так не веселилась. – Анна окинула гостиную гордым взглядом и подошла к вазе, чтобы поправить розы. – Я немножко переживала из-за цвета штор и дивана. Ты не очень расстроилась?

– Ой, Анна, ты тоже заметила? Я-то решила, что и говорить о такой глупости не стоит. Этот пустяк не должен был испортить мне возвращение. – Она немного нахмурилась.

Анна упала духом.

– А он испортил?

– Нет-нет, что ты! Ни капельки, – ответила Грейс. – Я сама не понимаю почему, но мне совершенно все равно.

– Зато я понимаю, – сказала Анна.

– Наверно, что-то с воздухом.

– С воздухом?

– Ну да, а как еще это объяснишь? Ткань не выцветала столько лет, а тут – раз! – и поблекла за пару недель.

Вошел Джордж с графином в руке.

– Бросьте, выпейте с нами хоть немножко!

Мы с Анной, не говоря ни слова, жадно вцепились в стаканы.

– Сегодня пришел свежий номер «Красивого дома», милая, – сказал Джордж.

Грейс пожала плечами:

– Ну и что? Прочитал один – считай, прочитали все. – Она подняла бокал: – Ну, за счастье! И огромное спасибо вам за розы, милые мои.

1951

История в Хайаннис-Порте[21]21
  © Перевод. Владимир Баканов.


[Закрыть]

Одна из сфер моего бизнеса – доставка и установка противоураганных окон. Я живу в Норт-Кроуфорде, штат Нью-Гемпшир, и снабжаю своими стеклами всю округу – стараясь, впрочем, не забираться чересчур далеко. Но вот как-то меня занесло в Хайаннис-Порт (это штат Массачусетс), в дом, расположенный прямо напротив летней виллы президента Кеннеди. А случилось все из-за того, что один человек превратно истолковал мои слова и зачислил меня в страстные поклонники сенатора Голдуотера. (На самом же деле Голдуотер мне совершенно безразличен.)

Произошло это так. Председатель нашего городского клуба – республиканец и, естественно, стеной стоит за пресловутого Голдуотера. Он-то и пригласил к нам на собрание некоего Роберта Тафта Рэмфорда.

Совсем молодой парень, тот был ярым республиканцем и возглавлял какую-то студенческую организацию, стремившуюся вернуть страну к «первородным ценностям» (так он их называл). Помнится, одним из первых принципов являлась отмена подоходного налога. С этим кто не согласится!

А вообще Роберт Тафт Рэмфорд сразу произвел на меня странное впечатление: казалось, политика его совершенно не интересует. Под глазами у него темнели круги, речь напоминала заезженную пластинку, и было видно, что он мечтает как можно скорее отсюда смыться. Зал оживился лишь раз – когда юнец стал рассказывать о том, как играл в гольф с самим Кеннеди, а также с его родственниками и друзьями. Выяснилось, что президент играет неважно (хотя легенды утверждают обратное), а Пьер Сэлинджер и вовсе не умеет держать в руках клюшку.

Родители Роберта Тафта Рэмфорда тоже сидели в зале – они приехали из Хайаннис-Порта, чтобы послушать выступление своего чада. На лице Рэмфорда-старшего (публике он был представлен как коммодор Уильям Рэмфорд) читалась нескрываемая гордость. Невзирая на зиму, коммодор вырядился в белые брюки и белые туфли, а сверху надел синее двубортное пальто с медными пуговицами. Уильям Рэмфорд – невысокий, плотный и краснолицый – напоминал грубоватого, но вполне дружелюбного плюшевого медвежонка; отец и сын были похожи как две капли воды. (Один из охранников Кеннеди шепнул мне потом по секрету, что президент иногда называл Рэмфордов Винни Пухами – из-за их разительного сходства с медвежонком из детской сказки.)

А вот супруга коммодора к семейству Винни Пухов явно не принадлежала: она была стройна, подвижна и возвышалась над мужем чуть ли не на полголовы. Кроме того, игрушечные медведи обычно выглядят умиротворенными, всем на свете довольными – о миссис Рэмфорд я бы этого не сказал.

Наконец оратор обрушил на голову Кеннеди последнюю порцию громов и молний и под бурные аплодисменты папаши закончил свою речь. Тут с места поднялся Хэй Бойден – строительный мастер и приверженец демократов – и наговорил юнцу массу крайне нелицеприятных слов. Я запомнил только начало: «Сынок, не выпускай в отрочестве так много пара, а то к совершеннолетию напрочь сдуешься»; дальше было еще хуже.

Как ни странно, мальчишку это не взбесило – он лишь немного смутился и ляпнул пару глупостей. А вот коммодор… покраснев, словно свекла, Рэмфорд-старший вскочил на ноги и, не обращая внимания на то, что супруга дергала его за полу плаща и умоляла не устраивать скандала, дал Бойдену достойный отпор. Скандалы коммодор, судя по всему, любил. На этом не слишком приятном инциденте собрание и закончилось.

Я подошел к Хэю Бойдену потолковать, причем разговор наш, заметьте, не имел ни малейшего отношения ни к Кеннеди, ни к Голдуотеру: Хэй недавно купил у меня ограждение для ванны и вознамерился установить его самостоятельно, сэкономив таким образом семь с половиной долларов. Однако ограждение протекло, и в столовой у Бойденов обрушился потолок. Хэй утверждал, что ему подсунули дефектный товар, я же винил во всем его самого. Бойден еще не вполне остыл от перепалки с Рэмфордами и вылил на меня остатки своей желчи. Ну, я ответил ему тем же, повернулся и пошел. Тут Рэмфорд-старший схватил меня за руку и давай ее пожимать – решил, что я защищаю его сына и Барри Голдуотера.

– Кем вы работаете? – спросил он.

Я рассказал и тут же получил заказ на установку окон во всем огромном четырехэтажном доме Рэмфордов (коммодор скромно именовал его «коттеджем»).

– Вы военный моряк? – поинтересовался я.

– Нет, – ответил Рэмфорд. – Но мой отец в свое время командовал флотом. Его звали Уильям Говард Тафт. И меня зовут так же: Уильям Говард Тафт Рэмфорд.

– Значит, вы служите в береговой охране?

– Это в личном флоте Кеннеди, что ли? – усмехнулся коммодор.

– Простите, сэр, не понял?

– Ну, – пояснил он, – так сейчас называют береговую охрану. Ведь ее главная задача – оберегать Кеннеди, покуда тот катается по морю на своей вонючей посудине.

– Так вы не служите в береговой охране? – Я ничего не понимал: в самом деле, какие же еще бывают коммодоры?

– В сорок шестом году, – гордо сообщил мне Рэмфорд, – я был начальником яхт-клуба в Хайаннис-Порте.

Он не шутил. Поэтому я не улыбнулся. Миссис Рэмфорд тоже не улыбнулась, а лишь тихо, почти неслышно вздохнула.

Смысл этого вздоха я понял несколько позднее – когда узнал, что супругу коммодора зовут Кларисса и что после 1946 года Уильям Рэмфорд никогда больше не работал. С тех давних пор он всецело посвятил себя борьбе с президентами и нещадно обливал их ушатами грязи, не пропуская никого, даже Эйзенхауэра.

Эйзенхауэра Рэмфорд-старший особенно недолюбливал.

Итак, незадолго до конца июня я завел свой грузовичок и отправился в Хайаннис-Порт, чтобы измерить окна в доме коммодора. Мистер Рэмфорд жил на Ирвинг-авеню – там же, где и Кеннеди, и вышло так, что мы с президентом приехали в город одновременно.

Пробка началась задолго до Хайаннис-Порта. Судя по номерным знакам, здесь собрались машины практически из всех штатов. Мы двигались со скоростью четыре мили в час, нас обгоняли даже пешеходы. Радиатор моего грузовичка то и дело закипал.

Что ж, торчать в пробках – удел простых смертных. От этой мысли я было немного расстроился, но, приглядевшись, вдруг узнал человека в соседней машине: им оказался сам Эдли Стивенсон.

Его лимузин тоже еле-еле полз, а из-под капота валил пар.

Когда движение окончательно застопорилось, мы с мистером Стивенсоном вышли наружу и немного прогулялись. Я поинтересовался, как идут дела в Организации Объединенных Наций, и он сказал, что нормально. Другого ответа я от него и не ожидал.

Добравшись наконец до нужного поворота, я увидел, что Ирвинг-авеню перекрыта полицией и службой безопасности и всех туристов сгоняют на соседнюю улицу. Эдли Стивенсона пропустили, а меня, естественно, нет. Я кое-как втиснулся обратно в поток машин и двинулся дальше, разглядывая витрины и вывески. Миновав мотель имени Президента и коктейль-бар имени Супруги Президента, я остановился возле кондитерского магазина имени Президентской Четы.

Оттуда я первым делом позвонил Рэмфорду – выяснить, может ли продавец оконного стекла попасть на Ирвинг-авеню, не рискуя быть застреленным. Трубку поднял дворецкий; он записал мой номерной знак, рост, цвет глаз и все такое прочее, после чего пообещал, что охрана меня пропустит.

Дело шло к обеду, и я решил немного перекусить. Все сладости, которые продавались в магазине, были названы в честь президента, а также его родственников и друзей. Например, пирожное с земляникой и кремом именовалось «Джеки», а мороженое в вафельном стаканчике – «Кэролайн». Имелся даже бисквит «Артур Шлезингер-младший».

В общем, я съел два «Тедди» и выпил чашку «Джо».

На следующем перекрестке меня действительно пропустили без помех. Ирвинг-авеню была совершенно пуста, лишь впереди маячила одинокая машина с пакистанским флажком.

Увидеть виллу Кеннеди мне не удалось – ее скрывал глухой трехметровый забор. А на другой стороне улицы, прямо напротив ворот, стоял «коттедж» Рэмфордов – огромное, прекрасно отделанное старинное здание со множеством причудливых башенок и балкончиков. На уровне третьего этажа его опоясывала крытая веранда, а чуть ниже висел громадный портрет Барри Голдуотера. Глаза сенатора, в зрачки которых были для пущего эффекта вделаны катафоты, смотрели на президентскую виллу. Судя по прожекторам, окружавшим портрет, ночью изображение подсвечивалось.

Человека, торгующего противоураганными окнами – тем более если он сам их и устанавливает, – вряд ли можно отнести к привилегированному сословию. Поэтому я был готов сразу приступить к работе, не вдаваясь в ненужные разговоры. Однако коммодор встретил меня как самого дорогого гостя: угостил коктейлем, пригласил к ужину и, сказав, что делами можно будет заняться завтра, даже предложил оставаться на ночь.

Мы взяли по бокалу мартини и вышли на веранду. Но коммодор не стал любоваться прекрасным голубым заливом – он с явным удовольствием не отрывал взгляда от огромной пробки на подступах к Ирвинг-авеню.

– Посмотрите-ка, – сказал мистер Рэмфорд, – на всех этих идиотов, возжаждавших романтики! Они и вправду думали, что их пригласят сыграть в гольф с президентом или на худой конец с министром здравоохранения – ведь они же за них голосовали! Черта с два! Оттуда, с дороги, не увидишь даже антенну на президентской вилле. А вся романтика – порция жутко дорогого мороженого, именуемого «Кэролайн».

Над верхушками деревьев с ревом пролетел вертолет и опустился на землю неподалеку от виллы Кеннеди.

– Интересно, кто бы это мог быть? – спросила Кларисса.

– Папа Иоанн Шестой, – пробурчал коммодор.

Из дома вышел Джон – дворецкий – с большим подносом, на котором желтели какие-то непонятные предметы, напоминавшие орешки или воздушную кукурузу. Выяснилось, что это значки с изображением Голдуотера. Джон направился к веренице машин и стал предлагать их разочарованным туристам. Усталые, раздраженные люди охотно разбирали значки.

Несколько человек приблизились к дому и попросили разрешения немного отдохнуть на лужайке – они шли пешком шестьдесят семь миль, от самого Бостона, а президент даже не вышел их поприветствовать.

– Надевайте значки и присаживайтесь, – ответил Рэмфорд. – Сейчас вам принесут лимонад.

– Послушайте, коммодор, – поинтересовался я, – а где же ваш мальчуган? Ну, тот, который выступал у нас в Нью-Гемпшире.

– У меня другого и нет.

– Замечательно он тогда говорил!

– А как же, – усмехнулся коммодор. – Весь в отца!

Кларисса опять тихо, печально вздохнула.

– Он ушел купаться, – сообщил Рэмфорд, – скоро придет. Если, конечно, его не утопит какой-нибудь псих на водных лыжах. У нас тут соседи, понимаете ли, водными лыжами увлекаются.

Мы перешли на другую часть веранды и стали смотреть на залив, но Роберта Тафта Рэмфорда нигде не было видно. Неподалеку от берега стоял катер охраны, отгонявший назойливых туристов, а чуть дальше качался на волнах прогулочный теплоход. На его палубах толпился народ; все смотрели в нашу сторону. Мощный громкоговоритель отчетливо доносил до нас слова экскурсовода.

– Вот тот белый корабль – личная яхта президента. А рядом – яхта его отца, Джозефа Кеннеди; она называется «Марлин».

– Вон вонючка президента, а вон вонючка его папаши, – прокомментировал Рэмфорд. (Все моторные суда он именовал вонючками.) – В нашем прекрасном заливе нужно плавать только под парусом!

На стене веранды висела большая, очень подробная карта залива. Я внимательно ее изучил и обнаружил мыс Рэмфорда, утес Рэмфорда, а также косу Рэмфорда.

– Ничего удивительного, – сказал коммодор, – мы ведь живем в Хайаннис-Порте с 1884 года.

– А почему здесь нет ни единого упоминания о Кеннеди?

– Откуда же ему взяться – они ж тут только позавчера поселились.

– Позавчера? – удивился я.

– Конечно. Всего-то в 1921-м!

Тем временем экскурсовод продолжал:

– Нет, сэр, это не дом президента. Сие огромное причудливое строение зовется «коттеджем Рэмфорда». Да, слово «коттедж» действительно не больно-то к нему подходит, но богатые вообще живут немного по-другому.

– Подыхая под бременем непосильных налогов… – едко заметил коммодор. – А знаете, до Кеннеди в нашем городе бывали и другие президенты – Тафт, Гардинг, Кулидж, Гувер. Они нередко заходили в гости к моему отцу. И поверьте, при них не было и доли тех безобразий, которые творятся сейчас.

– Нет, мадам, – доносилось из залива, – я не знаю, откуда у Рэмфордов деньги. Зато мне точно известно, что они нигде не работают, а лишь сидят на веранде, попивая мартини, и в ус себе не дуют.

Эти слова окончательно взбесили коммодора. Кларисса попыталась было что-то возразить, но Рэмфорд уже закусил удила. Буркнув на ходу: «Вы свидетель. Меньше чем миллионом они от меня не отделаются!» – он ринулся звонить своему адвокату.

Однако телефон зазвонил прежде, чем коммодор успел протянуть к нему руку: с Рэмфордом-старшим желал поговорить один из охранников президента. Звали его Рэймонд Бойл. (Позже я узнал, что в семье Кеннеди Рэймонда именовали не иначе как «специалист по Рэмфордам» или «посол в Рэмфордиании», – он улаживал все дела, связанные с коммодором и его сыном.)

– Поднимитесь наверх и возьмите трубку на другом аппарате, – прошептал мне Рэмфорд. – Послушаете, до чего дерзкой стала нынче прислуга.

– Общение с вашей секретной службой навевает ужасную тоску! – зарокотал в мембране голос коммодора. – От горнистов с барабанщиками и то больше толку. Кстати, я рассказывал вам, как Калвин Кулидж – он, между прочим, тоже был президентом – ходил с моим отцом на рыбную ловлю? Ему еще очень нравилось, как я управляю яхтой.

– Да, сэр, – ответил Бойл. – Вы мне об этом рассказывали, причем неоднократно. История очень интересная, и я охотно послушал бы ее еще раз, но сейчас я звоню по поводу вашего сына.

Тем не менее остановить Рэмфорда было невозможно.

– Президент Кулидж, – продолжал он, – всегда сам наживлял крючок. И военно-морской флот не болтался в то время по всему миру, а бороздил границы родины. И самолеты не коптили небо понапрасну. И тайные агенты соседских газонов не вытаптывали!

– Сэр, – невозмутимо сообщил ему Бойл, – ваш сын пытался незаконно проникнуть на борт президентской яхты и был задержан.

– Во времена Кулиджа по морю не носились армады разных вонючек, губящих все живое!

– Сэр! – повторил Бойл. – Коммодор Рэмфорд, вы слышали, что я вам сказал?

– Конечно, слышал! Вы сказали, что Роберт Рэмфорд, член местного яхт-клуба, был арестован за то, что прикоснулся к кораблю, принадлежащему другому члену клуба. А знаете ли вы, сухопутная крыса, что на море существует такой закон: если пловец устал, он может подплыть к любому судну, в том числе и чужому, дабы немного передохнуть? При этом береговой охране нельзя в него стрелять, а тайным агентам, или, как я их называю, «придворным стражам Кеннеди», запрещено даже пальцем к нему прикасаться?!

– Сэр, в вашего сына никто не стрелял. И уставшим его тоже не назовешь – по якорной цепи молодой человек вскарабкался, словно обезьяна. Я хочу напомнить вам, сэр, что целенаправленные действия посторонних лиц, совершаемые в непосредственной близости от места нахождения президента, должны незамедлительно пресекаться. Пресекаться любой ценой – включая насилие.

– И что, Кеннеди лично приказал арестовать злоумышленника? – поинтересовался коммодор.

– Нет, сэр. Президента на борту яхты не было.

– Выходит, вонючка стояла пустой?

– Нет, сэр. На ней находились Эдли Стивенсон, Уолтер Рейтер и один из моих людей. Они сидели в каюте, поэтому заметили Роберта, только когда тот спрыгнул на палубу.

– Стивенсон и Рейтер, говорите? Никогда больше не выпущу сына из дому без кинжала! Полагаю, он собирался открыть кингстоны, но был схвачен вашей доблестной охраной?

– Очень смешно, сэр. – В голосе Бойла начали прорезаться металлические нотки.

– А вы уверены, что это мой Роберт?

– Кто же еще носит на плавках значок с изображением Голдуотера?

– Вот как! – гневно воскликнул коммодор. – Вы не разделяете его политических взглядов?

– Значок, – ответил ему Бойл, – я упомянул только как особую примету. Политические же взгляды вашего сына службу безопасности не интересуют. И чтоб вы знали: семь лет я охранял жизнь республиканца и три года – жизнь демократа.

– И чтоб вы знали, мистер Бойл: Дуайт Дэвид Эйзенхауэр не был республиканцем.

– Даже если бы он был анархистом, я все равно бы честно ему служил. Точно так же я буду охранять следующего президента. Кроме того, я занимаюсь тем, что оберегаю людей вроде вашего сына от пагубных последствий чересчур фамильярного общения с президентом и членами его семьи. – В словах Бойла все отчетливее звучал металл. – Я заявляю серьезно и вполне официально: ваш сын не должен использовать яхту президента в качестве места для любовных свиданий.

Последняя фраза смутила и несколько обескуражила коммодора.

– Каких любовных свиданий?

– Дело в том, что Роберт встречается с девушками на борту чужих яхт. Он побывал уже практически на всех и в конце концов добрался до президентской – видимо, думал, что та пуста, но неожиданно наткнулся на Стивенсона и Рейтера.

Рэмфорд на несколько секунд замолчал.

– Мистер Бойл, – наконец сказал коммодор, – меня возмущают ваши домыслы. Если вы намерены продолжать в том же духе, я советую вам сдать оружие и приготовиться к судебному разбирательству. Мой сын Роберт никогда не встречается с девушкой, не представив ее предварительно нам с мамой.

– Сейчас и представит, – пообещал Бойл. – Молодые люди уже направляются сюда.

С коммодора слетели остатки спеси.

– Извините, не могли бы вы сообщить, как ее зовут?

– Шейла Кеннеди, – ответил Бойл, – родственница президента Соединенных Штатов. Недавно приехала из Ирландии.

В этот момент в дверях появился Роберт Тафт Рэмфорд. Он представил родителям девушку и сказал, что они собираются пожениться.

Странный ужин получился в тот день у Рэмфордов – грустный, но одновременно радостный и красивый. В нем принимали участие Роберт, Шейла, я, Рэмфорд-старший и Кларисса.

Девушка была так воспитанна, так мила и привлекательна, так образованна и умна, что я просто не мог отвести от нее глаз. Слова казались излишними – столь глубоки и искренни были чувства молодых людей. Поэтому за столом царила тишина.

Политику коммодор упомянул лишь однажды. Он нерешительно взглянул на Роберта и спросил:

– Э-э… а как насчет твоих… э-э… публичных выступлений?

– Пока я хочу заняться другим, – ответил сын.

Рэмфорд-старший пробурчал что-то неразборчивое.

– Что? – переспросил его Роберт.

– Я… э-э… хотел сказать: «Ну понятно».

Я посмотрел на супругу коммодора. С лица Клариссы исчезли все морщины, она похорошела и помолодела – ибо сбросила с плеч огромный груз, который несла много лет.

Но был этот ужин печален – слишком надломленным и притихшим выглядел сам коммодор.

Молодые ушли к морю, а мы с Рэмфордом и его женой переместились на веранду, взяли по бокалу мартини и стали глядеть на залив. Солнце село, поток туристов наконец иссяк, и лишь на лужайке возле дома, где лежали вповалку утомленные путники, кто-то негромко наигрывал на гитаре.

По лестнице поднялся дворецкий.

– Не пора ли включать прожектора, сэр? – поинтересовался он у коммодора. – А то господина Голдуотера совсем уже не разглядеть.

– Знаешь, Джон, – ответил Рэмфорд-старший, немного подумав, – давай на сегодня оставим его в покое.

– Слушаюсь, сэр.

– Пойми меня правильно, Джон: я все равно за него. Просто… пусть он сегодня отдохнет.

– Слушаюсь, сэр, – повторил дворецкий и ушел.

Коммодор помолчал и добавил:

– Да, пусть сенатор из Аризоны отдыхает. В конце концов, все и так прекрасно знают, кто он такой… А вот кто такой я?

Это прозвучало несколько неожиданно. На веранде было темно, и я не мог как следует разглядеть лицо коммодора. Чувствовалось, что ему нелегко, но прекрасная ночь, бренди и негромкие звуки гитары помогли наконец Рэмфорду-старшему сказать правду о самом себе.

– Ты? Ты очень славный человек, – ответила Кларисса.

– Да нет… Теперь, когда портрет Голдуотера выключен, а мой сын помолвлен с девушкой из семьи Кеннеди, я могу честно признаться: давешний экскурсовод сказал правду. Я человек, который сидит на веранде и пьет мартини.

– Ты прекрасно образован, умен, хорошо воспитан и все еще сравнительно молод, – указала Кларисса.

Коммодор опять замолчал.

– Пожалуй, – произнес он задумчиво, – мне нужно подыскать себе какую-нибудь работу.

– Ну конечно, – сказала ему жена. – Так будет гораздо лучше для нас обоих. Понимаешь, дорогой, я все равно буду любить тебя таким, какой ты есть… но вот восхищаться мужчиной, который совершенно ничего не делает, ужасно тяжело, поверь.

Внезапно полутьма озарилась светом фар: из ворот президентской виллы не спеша выехали два автомобиля и остановились возле дома Рэмфорда. Коммодор пошел на ту часть веранды, которая была обращена к улице, – выяснить, что происходит.

– Коммодор Рэмфорд, – послышался снизу хорошо знакомый мне голос – голос президента Соединенных Штатов, – позвольте поинтересоваться: что случилось с портретом Голдуотера?

– С ним ничего не случилось, господин президент, – почтительно ответил Рэмфорд.

– Почему же тогда он не освещен?

– Видите ли, сэр, сегодня я решил его не включать.

– Дело в том, – сказал Кеннеди, – что у меня в гостях зять Хрущева, и он бы очень хотел взглянуть на портрет господина сенатора.

– Слушаюсь, сэр, – ответил коммодор и протянул руку к выключателю. Улицу залил ослепительный свет.

– Благодарю вас, – сказал президент. – И если вас не затруднит… будьте любезны – не выключайте его.

– Что, сэр? – удивился коммодор.

Машины тронулись с места.

– Так мне гораздо лучше видно дорогу, – ответил Кеннеди.

1963