Текст книги "Бойня номер пять. Добро пожаловать в обезьянник"

– М-м-м?.. – пробормотала жена. Приоткрылись узкие щелочки глаз. – Хайнц. Здравствуй, Хайнц.

– Ты хорошо себя чувствуешь, любимая?

– Да, да, – шепнула она. – Чудесно. Как ребеночек, Хайнц?

– Прекрасно, прекрасно, Авхен.

– Им нас не уничтожить, правда, Хайнц?

– Никогда.

– Мы ведь живы, живее некуда.

– Да.

– Ребеночек, Хайнц. – Теперь она широко распахнула темные глаза. – Ведь нет на свете ничего чудеснее, правда?

– Ничего, – сказал Хайнц.

1954

Завтра, и завтра, и завтра…[35]35
  © Перевод. Ирина Доронина.


[Закрыть]

Шел 2158 год от Рождества Христова; Лу и Эмералд Шварц шептались на балконе квартиры, принадлежавшей семье Лу, на семьдесят шестом этаже строения 257 в Олден-вилледж – жилом комплексе Нью-Йорка, занимавшем территорию, некогда известную под названием Южный Коннектикут. Когда Лу и Эмералд поженились, родители Эм чуть не плача утверждали, что их брак – это союз мая с декабрем; но теперь, когда Лу исполнилось сто двенадцать, а Эм – девяносто три, родители Эм вынуждены были признать, что пара состоялась.

Однако жизнь Эм и Лу не была безмятежной, вот и сейчас они, несмотря на мороз, вышли на балкон, чтобы обсудить свои невзгоды.

– Иногда он так бесит меня, что я готова втихую разбавить его антигерасон, – сказала Эм.

– Эм, это было бы против Природы, – сказал Лу. – Чистой воды убийство. А кроме того, если Дедуля заметит, как мы химичим с его антигерасоном, он не только лишит нас наследства, он мне шею свернет. Ему хоть и сто семьдесят два, но он силен как бык.

– Против Природы, – передразнила его Эм. – Кто теперь знает, какая она, Природа? О-хо-хо! Не думаю, что я в самом деле смогла бы разбавить его антигерасон или сделать еще что-нибудь подобное, но, черт возьми, Лу, мысль о том, что Дедуля никогда не уйдет, если кто-нибудь ему чуточку не поможет, сама собой лезет в голову. Ты же видишь: здесь такая теснота, что повернуться негде, а Верна до смерти хочет ребенка, и у Мелиссы уже тридцать лет не было детей. – Она топнула ногой. – Меня тошнит, когда я вижу его сморщенную от старости рожу, смотрю, как он блаженствует в единственной отдельной комнате, наслаждается лучшим креслом, лучшей едой, единолично решает, что нам всем смотреть по телевизору, и манипулирует нашими жизнями, постоянно меняя завещание.

– Ну, в конце концов, – робко возразил Лу, – Дедуля действительно глава семьи. А что касается морщин, то это не его вина. Когда изобрели антигерасон, ему уже было семьдесят. Он уйдет, Эм. Просто нужно подождать. Дать ему время принять решение. Я знаю, с ним трудно жить под одной крышей, но ты потерпи. Если сердить его, ничего хорошего не выйдет. Как-никак нам все же лучше, чем другим: у нас хоть кушетка есть.

– И как долго, по-твоему, мы еще проспим на этой кушетке, прежде чем он выберет себе другого домашнего любимчика? Кажется, мировой рекорд составил два месяца?

– Да, вроде бы, мама с папой однажды продержались именно столько.

– Когда же он уйдет, Лу? – воскликнула Эмералд.

– Ну, он поговаривает о том, чтобы прекратить принимать антигерасон сразу после гонок на пятьсот миль.

– Да, а до того была Олимпиада, а еще раньше – чемпионат США по бейсболу, а до него – президентские выборы, а до них я уж и не помню что. Вот уже пятьдесят лет он находит один предлог за другим. Сомневаюсь, что нам когда-нибудь достанется отдельная комната, или хотя бы яйцо, или вообще что бы то ни было.

– Ладно, можешь считать меня неудачником, – сказал Лу. – Но что я могу сделать? Я пашу как лошадь и неплохо зарабатываю, но практически всё съедают налоги – на оборону и на пенсии старикам. Да даже если бы и не съедали, где, как ты думаешь, мы смогли бы найти свободную съемную комнату? Разве что в Айове. Но кто же захочет жить в окрестностях Чикаго?

Эм обняла его за шею.

– Лу, милый, я не считаю тебя неудачником. Видит Бог, ты не неудачник. У тебя просто никогда не было возможности стать кем-нибудь или что-нибудь иметь, потому что Дедуля и остальные его ровесники не уходят и никому не дают занять их место.

– Да-да, – уныло согласился Лу. – Но вообще-то их и винить за это нельзя. Хотел бы я знать, как скоро мы сами откажемся от антигерасона, когда доживем до Дедулиного возраста.

– Иногда мне хочется, чтобы никакого антигерасона не существовало! – горячо воскликнула Эмералд. – Или чтобы он изготавливался из чего-нибудь супердорогого и труднодоступного, а не из ила и одуванчиков. И чтобы люди просто безропотно умирали в положенный срок вместо того, чтобы самим решать, сколько еще ошиваться на этом свете. Нужно принять закон, запрещающий продавать это зелье тем, кому перевалило за сто пятьдесят.

– Маловероятно, – ответил Лу, – притом что все деньги и все голоса в руках у стариков. – Он пристально посмотрел на нее. – Вот ты сама, Эм, готова взять и умереть?

– Господь с тобой, милый! Сказать такое родной жене! Мне еще и ста нет. – Как бы в подтверждение она легко провела ладонями по своей подтянутой моложавой фигуре. – Лучшие годы у меня еще впереди. Но можешь быть уверен: как только впереди замаячат сто пятьдесят, старушка Эм выльет свой антигерасон в раковину и перестанет занимать чужое место, причем сделает это с улыбкой.

– Знаю-знаю, как же, – сказал Лу. – Все так говорят. А слышала ли ты когда-нибудь, чтобы кто-то так поступил?

– Был один человек в Делавэре.

– Тебе не надоело говорить о нем, Эм? Это было пять месяцев тому назад.

– Ладно, тогда… Бабуля Уинклер, прямо отсюда, из этого дома.

– Ее размазало по рельсам в метро.

– Просто она выбрала такой способ уйти, – не сдавалась Эм.

– Тогда с чего бы при ней была упаковка из шести флаконов антигерасона, когда она попала под поезд?

Эмералд устало покачала головой и закрыла глаза.

– Не знаю, не знаю… Единственное, в чем я уверена, так это в том, что надо что-то делать. – Она вздохнула. – Иногда мне хочется, чтобы нам все же оставили одну-две болезни, – можно было бы хоть захворать и немного отлежаться в постели. На Земле слишком много народу! – выкрикнула она, и ее слова, кудахтаньем прокатившись по тысячам залитых асфальтом и зажатых между небоскребами внутренних дворов, замерли вдали.

Лу нежно положил руку ей на плечо.

– Ну же, милая, я так не люблю, когда ты впадаешь в уныние.

– Если бы у нас, как у многих в прежние времена, была машина, – сказала Эм. – Мы могли бы ездить куда-нибудь и хоть немного отдыхать от людей. Эх, были же времена!

– Да, – согласился Лу, – до того как извели весь металл.

– Мы бы запрыгнули в нее, подкатили к заправочной станции и скомандовали: «Под завязку!»

– И правда, это было здорово, пока не израсходовали весь бензин.

– И мы бы отправились в беззаботную поездку за город.

– Да… Теперь все это кажется волшебной страной, правда, Эм? Трудно поверить, что между городами когда-то было столько простора.

– А проголодавшись, – продолжала Эм, – мы бы нашли ресторанчик, вошли в него, и ты, как бывало, сказал бы: «Думаю, я возьму стейк с картошкой фри» или: «Как у вас сегодня свиные отбивные?» – Она облизнула губы, глаза у нее сияли.

– Да уж! – пробасил Лу. – А как насчет гамбургера со всякой всячиной, Эм?

– Мммммммммммммммммммм!

– Если бы тогда кто-то предложил нам переработанные водоросли, мы бы плюнули ему в лицо, да, Эм?

– Или переработанные опилки, – подхватила Эм.

Лу все же упорно пытался найти хорошие стороны в сложившейся ситуации.

– Тем не менее, теперь все это научились перерабатывать так, что вкус водорослей и опилок почти не чувствуется; к тому же говорят, что наша нынешняя еда гораздо здоровее, чем то, что мы ели раньше.

– Не помню, чтобы я жаловалась на здоровье при старой еде! – задиристо воскликнула Эм.

Лу пожал плечами.

– Ну, надо же понимать, что Земля не смогла бы прокормить двенадцать миллиардов людей, если бы не начала использовать водоросли и опилки. Так что это прекрасный выход. Я так думаю. И все так говорят.

– Да люди-то говорят все, что первым взбредет в голову, – огрызнулась Эм. Она закрыла глаза. – Черт возьми, Лу, ты помнишь тогдашние магазины? Как там все из кожи вон лезли, стараясь угодить, чтобы у них что-нибудь купили. И не нужно было ждать чьей-нибудь смерти, чтобы получить в свое распоряжение кровать, кресло, плиту или еще что-то. Просто входишь и – вуаля – покупаешь что хочешь. Как же здорово было, пока не израсходовали все сырье. Я тогда была еще ребенком, но помню все как сейчас.

Подавленный, Лу лениво подошел к балконным перилам и посмотрел вверх, на холодные яркие звезды, сверкавшие в черной бархатной бесконечности.

– А помнишь, Эм, как мы были помешаны на научной фантастике? «Рейс семнадцать отправляется на Марс, стартовая платформа двенадцать. Всем занять места на борту! Всех, кто не принадлежит к техническому персоналу, просим оставаться в бункере. Десять секунд до старта… девять… восемь… семь… шесть… пять… четыре… три… две… старт! Режим полной тяги!» Ж-ж-ж-ж-а-х-х-х-х!

– И не нужно тревожиться о том, что происходит на Земле, – подхватила Эм, вместе с ним глядя на звезды, – если через несколько лет мы все будем лететь сквозь космическое пространство, чтобы начать новую жизнь на другой планете.

Лу вздохнул.

– Только выяснилось, что нужна конструкция размером в два Эмпайр-стейт-билдинга, чтобы доставить на Марс одного хилого будущего колониста. Еще за пару триллионов долларов он мог бы взять с собой жену и собаку. Только так можно справиться с перенаселением – посредством эмиграции!

– Лу?..

– Что?

– А когда состоятся гонки на пятьсот миль?

– Гм… в День поминовения[36]36
  День поминовения (англ. Memorial Day) – национальный день памяти в США, отмечающийся ежегодно в последний понедельник мая и посвященный памяти американских военнослужащих, погибших во всех войнах и вооруженных конфликтах, в которых США когда-либо принимали участие.


[Закрыть], тридцатого мая.

Она прикусила губу.

– Ужасно было с моей стороны задавать такой вопрос, правда?

– Да нет, не то чтобы очень. Все насельники этой квартиры, полагаю, уже давно уточнили дату.

– Не хочу показаться бессердечной, – сказала Эм, – но порой, когда проговариваешь эти вещи вслух, они словно бы отпускают тебя на время.

– Конечно. Тебе стало немного легче?

– Да… И я больше не позволю себе распускаться, буду с ним приветлива настолько, насколько это в моих силах.

– Умница. Моя Эм.

Они расправили плечи, храбро улыбнулись друг другу и вошли в квартиру.

* * *

Старик Шварц по прозвищу Дедуля, чей подбородок покоился на руках, в свою очередь покоившихся на загнутой крюком ручке трости, раздраженно пялился в пятифутовый телевизионный экран, занимавший главенствующее положение в комнате. Комментатор отдела новостей подводил итог событиям дня.

С интервалом секунд в тридцать Дедуля с размаху втыкал в пол острие трости и вопил:

– Черт! Да мы это делали еще сто лет назад!

Вернувшись с балкона, Лу и Эмералд были вынуждены занять места в последнем ряду, позади родителей Лу, его брата с невесткой, сына со снохой, внука с женой, внучки с мужем, правнука с женой, племянника с женой, внучатого племянника с женой, внучатой племянницы с мужем, правнучатого племянника с женой и, разумеется, самого Дедули, восседавшего впереди всех. За исключением Дедули, дряхлого и согбенного, все – благодаря профилактическому приему антигерасона – казались ровесниками: под тридцать или чуть за тридцать.

– Тем временем, – вещал комментатор, – город Каунсил-Блаффс, Айова, по-прежнему живет в ожидании страшной трагедии. Однако двести изнемогших спасателей не теряют надежды, прилагая все усилия для спасения ставосьмидесятитрехлетнего Элберта Хаггедорна, вот уже двое суток зажатого между…

– Лучше бы доложил что-нибудь более ободряющее, – прошептала Эмералд на ухо Лу.

– Тихо! – заорал Дедуля. – Следующий, кто раззявит свою пасть во время телепередачи, останется ни с чем… – тут его голос неожиданно потеплел и стал сентиментальным: – … когда по взмаху клетчатого флажка начнутся Индианаполисские гонки и старый Дедуля приготовится к Большому путешествию в Неизведанное. – Он растроганно всхлипнул. Его многочисленные наследники замерли, отчаянно стараясь не издать ни малейшего звука. Для них пикантность сообщения о предстоящем Великом Путешествии была смазана тем фактом, что сообщение это доводилось до их сведения Дедулей минимум раз в день на протяжении последних пятидесяти лет.

– Доктор Брейнард Кайз Баллард, – говорил тем временем комментатор, – президент Виендотт-колледжа, в своем сегодняшнем выступлении заявил, будто большинством существующих в мире болезней мы обязаны тому факту, что знания человека о себе не поспевают за его знаниями об окружающем материальном мире.

– Идиоты! – рявкнул Дедуля. – Мы это говорили еще сто лет тому назад!

– В одном из родильных домов Чикаго, – продолжал комментатор, – сегодня состоится особое торжество в честь Лоуэлла В. Хитца – двадцатипятимиллионного младенца, появившегося в нем на свет.

Комментатор исчез с экрана, и вместо него появился новорожденный Хитц, который разрывался от плача.

– Черт! – прошептал Лу на ухо Эмералд. – Мы это говорили еще сто лет назад.

– Я все слышал! – крикнул Дедуля. Он внезапно выключил телевизор, но его окаменевшие от страха потомки продолжали молча пялиться в экран. – Эй, ты там, парень…

– Я ничего такого не имел в виду, сэр, – промямлил Лу.

– Тащи-ка сюда мое завещание. Ты знаешь, где оно лежит. Вы все, ребята, знаете, где оно лежит. Неси его сюда, парень!

Лу горестно кивнул и уже в следующий момент, лавируя между матрасами, шел по коридору в комнату Дедули – единственное отдельное помещение в квартире Шварцев. В ней имелись еще ванная, гостиная и широкий холл без окон, изначально задуманный как столовая: на дальнем его конце располагалась маленькая кухня. В холле и гостиной на полу лежало шесть матрасов и четыре спальных мешка, для одиннадцатой пары потомков Дедули, являвшихся в данный момент фаворитами, в столовую была втиснута кушетка.

В комнате Дедули, на бюро, лежало его завещание, замызганное, с загнутыми уголками, протертое кое-где до дыр и испещренное сотнями добавлений, вычеркиваний, обличительных замечаний, условий, предупреждений, советов и доморощенных «философских» размышлений. Лу пришло в голову, что этот документ представляет собой дневник событий длиной в пятьдесят лет, сжатый до двух страниц, полный подтасовок незаконный журнал регистрации ежедневных распрей. Сегодня Лу будет в одиннадцатый раз лишен наследства, и понадобится не менее полугода безупречного поведения, чтобы снова завоевать обещание доли имущества.

– Эй, парень! – крикнул Дедуля.

– Иду, сэр. – Лу поспешно вернулся в гостиную и вручил Дедуле его завещание.

– Ручку! – потребовал Дедуля.

В тот же миг ему протянули одиннадцать ручек – по одной от каждой супружеской четы.

– Не эту, она течет, – сказал Дедуля, отстраняя ручку Лу. – А вот эта – то, что надо. Хороший мальчик, Вилли. – Он взял ручку Вилли. Это был знак, коего все ждали. Значит, новым фаворитом становится Вилли, отец Лу.

Вилли, который выглядел ровесником Лу, хотя ему было сто сорок два года, не смог скрыть своей радости. Он робко взглянул на кушетку, которая теперь переходила в его распоряжение и из которой Лу и Эмералд предстояло переместиться обратно в коридор, в наихудшее место возле входа в ванную.

Дедуля не упустил ничего из высокой драмы, автором которой являлся, и свою роль сыграл с полной отдачей. Хмурясь и водя пальцем по строчкам, словно впервые видел собственное завещание, он читал вслух глубоким зловещим монотонным голосом – ни дать ни взять басовый регистр церковного орга́на:

– «Я, Харолд Дэ Шварц, проживающий в строении двести пятьдесят семь в Олден-вилледж, Нью-Йорк-сити, настоящим выражаю и довожу до всеобщего сведения свою последнюю волю и этим завещанием отменяю все предыдущие завещания и дополнительные распоряжения к ним, сделанные мною когда-либо прежде». – Он торжественно высморкался и продолжил, не пропуская ни слова, а некоторые пассажи повторяя для пущей важности – особенно те, что касались подробнейших указаний относительно своих похорон.

Когда он закончил перечислять эти указания, он так расчувствовался, что его душили слезы, и Лу даже подумал: может, он забудет, зачем велел принести ему завещание? Но Дедуля героически справился со своими эмоциями и не меньше минуты что-то вычеркивал в нем, а потом принялся писать, одновременно читая написанное вслух. Лу столько раз все это слышал, что мог и сам продиктовать ему эти строчки.

– «Столько печалей и глубоких разочарований постигло меня здесь, что я покидаю эту юдоль скорби с легким сердцем и отправляюсь в лучший мир, – провозгласил и записал Дедуля. – Но самую глубокую рану нанес мне…» – Он оглядел собравшихся, стараясь вспомнить, кто был этим злодеем.

Все угодливо перевели взгляды на Лу, который покорно поднял руку.

Дедуля кивнул, вспомнив, и закончил фразу:

– «… мой правнук Луи Дж. Шварц».

– Внук, сэр, – поправил его Лу.

– Не юли. Ты и без того уже достаточно наворотил, – сказал Дедуля, однако поправку в тексте сделал. С этого момента он уже без запинок продолжил пассаж о лишении Лу наследства по причине вздорного поведения и проявленного к завещателю неуважения.

В следующем абзаце, том, который в определенный момент времени касался уже каждого из присутствовавших в комнате, имя Лу было вычеркнуто и заменено на имя Вилли в качестве наследника квартиры и – самый лакомый кусочек! – двуспальной кровати из личной комнаты Дедули.

– Итак! – сияя, воскликнул Дедуля, стирая дату в конце страницы и вписывая новую, даже с указанием времени. – Итак, пора смотреть «Семейку Макгарви». – Это был телесериал, за которым Дедуля следил с тех пор как ему исполнилось шестьдесят, то есть на протяжении ста двенадцати лет. – Мне не терпится узнать, что же случилось дальше, – закончил он.

Отделившись от остальных, Лу прилег на свое печальное ложе перед входом в ванную. Ему хотелось, чтобы Эм пришла и легла рядом, и он недоумевал, куда она подевалась.

Подремав несколько минут, он был разбужен кем-то, переступившим через него, чтобы пройти в ванную. Несколько секунд спустя он услышал тихий звук булькающей жидкости из-за двери – как будто кто-то что-то сливал в умывальник. Его вдруг осенила страшная мысль: Эм не выдержала и делает там нечто, грозящее ужасными последствиями для Дедули.

– Эм? – зашептал он, приблизив лицо к двери.

Никто ему не ответил, и он надавил на дверь. Старый замок, язычок которого едва входил в гнездо, продержался не долее секунды, дверь распахнулась.

– Морти?! – Лу задохнулся от изумления.

Правнук Лу, Мортимер, который только что женился и привел жену в дом Шварцев, посмотрел на Лу с ужасом и удивлением и захлопнул дверь, но Лу успел рассмотреть то, что было у него в руках, – экономичного объема огромную бутылку антигерасона, наполовину опустошенную, в которую Мортимер доливал воду из-под крана.

Минуту спустя Мортимер вышел, вызывающе посмотрел на Лу и, ни слова не говоря, прошмыгнул мимо него, направившись к своей очаровательной жене.

Ошеломленный, Лу не знал, что делать. Он не мог допустить, чтобы Дедуля пил разбавленный антигерасон, но если он предупредит Дедулю, тот наверняка сделает и без того чудовищную жизнь в квартире вовсе невыносимой.

Заглянув в гостиную, Лу увидел, что Шварцы, в том числе и Эмералд, временно умиротворенные, наслаждаются кошмаром, в который превратили свою жизнь Макгарви. Он прокрался в ванную, как сумел запер дверь и стал сливать содержимое Дедулиной бутылки в умывальник. Он собирался снова наполнить ее неразбавленным антигерасоном из двадцати двух бутылок меньшего объема, стоявших на полке. В большую бутылку входило полгаллона, а горлышко у нее было очень узким, поэтому казалось, что жидкость из нее не выльется до конца никогда. К тому же в его нервозном состоянии ему чудилось, что слабый запах антигерасона, напоминающий запах вустерского соуса, распространяется по всей квартире, просачиваясь через замочную скважину и щель под дверью.

«Буль-буль-буль», – монотонно ворковал испорченный антигерасон. Внезапно из гостиной донеслась музыка, ножки стульев зашаркали по полу, и послышалось глухое бормотание. «Так заканчивается, – возвестил голос диктора, – двадцать девять тысяч сто двадцать первая глава из жизни ваших и моих соседей Макгарви». Чьи-то шаги раздались в коридоре, и кто-то постучал в дверь ванной.

– Одну секундочку, – бодро ответил Лу. От отчаяния он стал трясти бутылку, надеясь, что так жидкость выльется быстрее, но пальцы заскользили по мокрому стеклу, и тяжелая бутылка шарахнулась о кафельный пол.

Дверь распахнулась, возникший на пороге Дедуля ошарашенно уставился на кучу осколков.

Лу почувствовал тошноту, заставил себя изобразить обаятельную улыбку, но так и не смог придумать, что сказать, поэтому лишь молча беспомощно смотрел на Дедулю.

– Так-так, парень, – сказал тот наконец, – похоже, ты тут затеял небольшую уборку.

Не произнеся больше ни слова, он повернулся, протолкался через толпу родственников и заперся в своей спальне.

Еще с минуту Шварцы смущенно смотрели на Лу в гробовой тишине, а потом заспешили обратно в гостиную, словно боялись, что, останься они здесь еще немного, его чудовищная вина может запятнать и их. Морти задержался чуть дольше, недовольно-издевательски глядя на Лу, потом тоже удалился в гостиную, и только Эмералд продолжала стоять в дверях.

По щекам у нее текли слезы.

– Бедный ты мой барашек… Ну, не смотри ты на меня так жалобно. Это моя вина. Я тебя подбила на это.

– Нет, – возразил Лу, к которому наконец вернулся дар речи. – Ты тут ни при чем. Честное слово, Эм. Я просто…

– Милый, тебе ничего не нужно мне объяснять. Я на твоей стороне, что бы ни случилось. – Она поцеловала его в щеку и прошептала на ухо: – Это не было бы убийством, родной. Так что ничего ужасного ты не сделал. Его бы это не убило. Он бы просто пришел в естественное состояние, и Бог забрал бы его к себе тогда, когда счел бы нужным.

– Что же теперь будет, Эм? – глухо спросил Лу. – Что он с нами сделает?

* * *

С ужасом ожидая того, что предпримет Дедуля, Лу и Эмералд не спали всю ночь. Однако из-за сакральной двери не донеслось ни звука. Часа за два до рассвета сон все же сморил чету.

В шесть они проснулись, потому что это было время их поколения для завтрака в кухоньке. Никто с ними не разговаривал. Им отводилось на еду двадцать минут, но после бессонной ночи они были так заторможены, что едва успели проглотить по две ложки фальшивого омлета из водорослей, как пришло время уступить место поколению их сына.

Затем, как предписывалось только что лишенным наследства, они, стараясь придать себе бодрый вид, начали готовить завтрак Дедуле, который было положено подавать ему в постель на подносе. Труднее всего с непривычки было управляться с настоящими яйцами, беконом и олеомаргарином, на которые Дедуля тратил почти все доходы от своего имущества.

– Я, – сказала Эмералд, – не собираюсь впадать в панику, пока не удостоверюсь, что есть из-за чего паниковать.

– Может, он не понял, что я там раскокал, – с надеждой спросил Лу.

– Ну да, он ведь мог решить, что это было стекло от твоих карманных часов, – язвительно высказался Эдди, их сын, лениво жевавший якобы гречишный пирог из переработанных опилок.

– Не смей издеваться над отцом! – вскинулась Эм. – И не разговаривай с полным ртом.

– Хотел бы я посмотреть на того, кто смолчал бы, набив рот этой гадостью, – огрызнулся семидесятитрехлетний Эдди и, взглянув на часы, добавил: – Пора нести завтрак Дедуле, не опоздайте.

– Да-да, пора, – слабым голосом сказал Лу и передернул плечами. – Давай поднос, Эм.

– Мы понесем его вместе.

Храбро улыбаясь, они медленно подошли к двери, которую полукольцом окружали Шварцы с вытянутыми лицами. Эм легонько постучала.

– Дедуля, – радостно позвала она, – завтрак готов.

Ответа не последовало, и она хотела постучать снова, на сей раз громче, но не успели костяшки ее пальцев коснуться двери, как та распахнулась. Стоявшая посреди спальни мягкая, глубокая, широкая кровать с балдахином, являвшая собой для всех Шварцев символ вожделенного сладкого будущего, была пуста.

Дух смерти, внятный Шварцам не более чем зороастризм или причины восстания сипаев, всех лишил дара речи, у них даже замедлилось сердцебиение. Потрясенные, наследники принялись опасливо заглядывать под кровать, под стол, за занавески в поисках того бренного, что могло остаться от Дедули, их общего праотца.

Но вместо своей земной оболочки Дедуля оставил им записку, которую Лу в конце концов нашел на комоде, под пресс-папье – драгоценным сувениром Всемирной выставки 2000 года. Нетвердым голосом он прочел вслух:

– «Один из тех, кому я предоставлял кров и защиту, кому все эти годы передавал свои сокровенные знания о жизни, вчера вечером ополчился против меня, словно бешеный пес, и разбавил – или попытался разбавить – мой антигерасон. Я уже не молод, и мне больше не под силу нести как прежде тяжкое бремя жизни. А посему, пережив вчерашний горький опыт, я прощаюсь с вами. Мирские заботы скоро спадут с меня, словно броня с шипами[37]37
  Данным тропом обычно изобилует фэнтези.


[Закрыть], и я обрету наконец покой. Когда вы найдете эту записку, меня уже не будет».

– Вот это да! Он… даже не дождался… начала Гонок… на пятьсот миль, – прерывисто воскликнул Вилли.

– Или чемпионата мира по бейсболу, – подхватил Эдди.

– И не узнает, вернется ли зрение к миссис Макгарви, – добавил Морти.

– Тут есть еще кое-что, – сказал Лу и продолжил читать вслух: – «Я, Харолд Дэ Шварц, проживающий там-то… настоящим выражаю и довожу до всеобщего сведения свою последнюю волю и этим завещанием отменяю все предыдущие завещания и дополнительные распоряжения к ним, сделанные мною когда-либо прежде»…

– Нет! – перебил его Вилли. – Только не это!

– «… я ставлю условием, – продолжил Лу, – чтобы все мое имущество, любого вида и происхождения, неделимо перешло по наследству в общее пользование всех моих потомков, независимо от возраста, на равных правах и в равной степени».

– Потомков? – переспросила Эмералд.

Лу обвел рукой всех присутствующих.

– Это означает, что теперь мы все одинаково являемся владельцами этих чертовых охотничьих угодий.

Все взоры немедленно обратились к кровати.

– Все? И все одинаково? – подал голос Морти.

– На самом деле, – сказал Вилли, который был старшим из присутствовавших, – это будет та же старая схема, когда старейшины руководят всем, и их штаб находится здесь, и…

– Нет, как вам это нравится?! – перебила его Эм. – Лу принадлежит здесь столько же, сколько вам, и, позвольте заметить, руководить должен старший из тех, кто еще работает. Вы слоняетесь здесь все дни напролет в ожидании своего пенсионного чека, а бедный Лу приползает едва живой после работы и…

– А как насчет того, чтобы дать возможность человеку, который никогда не знал, что такое уединение, хотя бы попробовать, что это такое? – горячо воскликнул Эдди. – Черт возьми, вы, старики, могли сколько угодно наслаждаться уединением, когда были детьми. А я родился и вырос в этой проклятой казарме! Как насчет…

– Да ну? – вклинился Морти. – Не сомневаюсь, что всем вам было несладко, как подумаю, так у меня прямо сердце кровью обливается. А вы попробуйте для потехи провести медовый месяц в коридоре, где полно людей.

– Тихо! – властно прикрикнул Вилли. – Первый, кто откроет рот, проведет следующие полгода в ванной. А теперь вон из моей комнаты. Мне нужно подумать.

В нескольких дюймах над его головой просвистела и, ударившись о стену, вдребезги разбилась ваза. А в следующий момент началась всеобщая свалка: каждая пара отчаянно старалась вышвырнуть другую из комнаты. Боевые союзы создавались и распадались в молниеносно меняющейся тактической обстановке. Эм и Лу вытолкали в коридор, но они сплотились с другими, оказавшимися в такой же ситуации, и штурмом снова овладели комнатой.

После двухчасового сражения, ни на дюйм не приблизившего семейство к какому-либо решению, в квартиру ворвались полицейские.

В течение следующего получаса патрульные машины и кареты «скорой помощи» увезли всех Шварцев, и квартира стала просторной и тихой.

* * *

А спустя еще час кадры финальных сцен этого бунта уже наблюдали на телеэкранах пятьсот миллионов восторженных зрителей Восточного побережья.

В тишине трехкомнатной квартиры Шварцев на семьдесят шестом этаже строения двести пятьдесят семь продолжал работать телевизор. Она еще раз наполнилась звуками драки, криками и ругательствами, теперь безопасно доносившимися из динамиков.

На экране телевизора в полицейском участке шла та же битва, за которой следили и Шварцы, и – с профессиональным интересом – их тюремщики.

Эм и Лу поместили в смежные камеры площадью четыре на восемь футов, где они вольготно растянулись на своих койках.

– Эм, – позвал Лу через перегородку, – у тебя там тоже отдельный умывальник?

– Конечно. Умывальник, кровать, лампа – все удобства. Ха! А мы-то думали, что Дедулина комната – верх мечтаний. Как долго это продлится? – Она вытянула руку перед собой. – Первый раз за сорок лет у меня не дрожат руки.

– Скрести пальцы, – сказал Лу. – Адвокат попробует выторговать для нас год.

– Вот это да-а! – мечтательно протянула Эм. – Это за какие же ниточки надо подергать, чтобы добиться одиночного?

– Хватит, заткнитесь, – сказал надзиратель, – а то вышвырну всю вашу ораву вон. И любому, кто там, на воле, заикнется кому-нибудь, как хорошо в тюрьме, больше не видать камеры как своих ушей!

Заключенные моментально присмирели.

Когда репортаж о драке закончился, гостиная в квартире Шварцев на миг погрузилась в темноту, а потом на экране, словно солнце, вышедшее из-за облака, появилось лицо диктора.

– А теперь, друзья, – сказал он, – специальная информация от производителей антигерасона для тех, кому за сто пятьдесят. Вашей социальной активности мешают морщины, скованность в суставах, седина или выпадение волос, поскольку все это настигло вас до того как был изобретен антигерасон? Вы больше не будете страдать из-за этого и чувствовать себя не такими, как все, вышвырнутыми на обочину. В результате многолетних исследований ученые-медики изобрели суперантигерасон! Уже через несколько недель, да, всего через несколько недель вы будете выглядеть, чувствовать и вести себя как ваши праправнуки! Неужели вы не заплатите пять тысяч долларов за то, чтобы стать неотличимым от остальных? Да и это не обязательно. Безопасный, прошедший испытания суперантигерасон обойдется вам ежедневно всего в несколько долларов, а средняя стоимость возвращения юношеской живости и привлекательности будет стоить меньше пятидесяти долларов.

Заказывайте прямо сейчас пробную упаковку. Просто напишите свое имя и адрес на почтовой открытке стоимостью в один доллар и пошлите ее по адресу: «Супер. Почтовый ящик пятьсот три нуля, Скенектади, Нью-Йорк». Записали? Я повторю: «Супер. Почтовый ящик…»

Особую значимость словам диктора придавал скрип Дедулиного пера от той самой ручки, которую накануне вечером дал ему Вилли. Несколькими минутами раньше Дедуля вернулся из бара «Свободный час», откуда прекрасно просматривалось строение 257 на противоположной стороне залитого асфальтом квадрата, известного под названием «Олден-вилледж-парк». Он вызвал уборщицу, чтобы она немедленно навела порядок в квартире, и нанял лучшего в городе адвоката, чтобы тот добился обвинительного приговора для его отпрысков. Потом Дедуля притащил кровать и установил ее перед телевизором, чтобы можно было смотреть передачи лежа. Об этом он мечтал много лет.