Текст книги "Бойня номер пять. Добро пожаловать в обезьянник"

– Эдди, прекрати, – в десятый раз сказала Сьюзен.

– Все под контролем, – небрежно бросил Эдди, пуская мяч по всем четырем стенам.

Марион, чьи материнские чувства были отданы безукоризненно отполированной мебели, не могла скрыть отчаяния, глядя, как Эдди превращает комнату в спортзал. Лью по-своему старался утешить ее.

– Пусть себе поломает весь этот хлам, – говорил он. – Все равно на днях вам переезжать во дворец.

– Готово, – негромко сказал Фред.

Все взглянули на него с напускной храбростью, хотя нас подташнивало от страха. Фред подключил два штекера от телефонной розетки к серому ящичку. Линия шла напрямую к антенне в кампусе, а специальный часовой механизм должен был сохранять направление антенны на одну из загадочных пустот в небе – самый мощный источник бокмановской эйфории. Фред воткнул вилку в электрическую розетку и положил руку на выключатель.

– Все готовы?

– Не надо, Фред! – Я оцепенел от страха.

– Включайте, включайте, – сказал Лью. – Если бы у Белла не хватило духу позвонить кому-нибудь, мы бы до сих пор сидели без телефонов.

– Я останусь у выключателя и вырублю аппарат, если что-нибудь пойдет не так, – успокаивающе сказал Фред.

Последовал щелчок, гуденье, и эйфо заработал.

По комнате пронесся единодушный глубокий вздох. Кочерга выпала у Эдди из рук. Он прошелся по гостиной в некоем подобии вальса, опустился на пол у ног матери и положил голову ей на колени. Фред, мурлыкая что-то, покинул свой пост, глаза его были полузакрыты.

Первым нарушил молчание Лью Харрисон, продолжая разговор с Марион.

– Но кому есть дело до материальных благ? – искренне спросил он и обернулся к Сьюзен за поддержкой.

– Ах-ха… – проговорила Сьюзен, мечтательно покачивая головой. Она обвила Лью руками и минут пять целовала его.

– Смотри-ка, – сказал я, похлопывая Сьюзен по спине. – Да вы, ребята, прямо спелись. Чудесно, верно, Фред?

– Эдди, – обеспокоилась Марион, – у нас в кладовке, кажется, есть настоящий бейсбольный мяч. Твердый. Куда лучше этого теннисного мячика.

Эдди не шевельнулся.

Фред, блаженно улыбаясь, фланировал по комнате. Теперь его глаза были полностью закрыты. Зацепившись каблуком за шнур от торшера, он влетел головой прямо в камин.

– Хей-хо, братцы, – сказал он, не открывая глаз, и сообщил: – Звезданулся башкой о подставку для дров.

Там он и остался, изредка похихикивая.

– В дверь уже давно звонят, – сказала Сьюзен. – Не думаю, что это кому-то интересно…

– Входите, входите! – заорал я.

От этого почему-то стало ужасно смешно. Все так и покатились со смеху, включая Фреда – от его смеха из камина вылетали легкие серые облачка пепла.

Маленький, очень серьезный старичок в белом вошел в дверь и остановился в прихожей, тревожно глядя на нас.

– Молочник, – неуверенно произнес он и протянул Марион какой-то клочок бумаги. – Не могу разобрать последнюю строчку в вашей записке. – Что-то там про домашний сыр, сыр, сыр, сыр, сыр…

Голос его постепенно затих, а сам старичок опустился у ног Марион, по-портновски поджав ноги. После того как он просидел молча три четверти часа, лицо его вдруг приняло озабоченное выражение.

– Должен сказать, – апатично произнес он, – что я могу задержаться только на минуточку. Мой грузовик припаркован на повороте и будет всем мешать.

Он начал было подниматься, когда Лью крутанул регулятор громкости. Молочник сполз на пол.

– Аааааааааах… – вздохнули все.

– Хороший день, чтобы побыть дома, – сказал молочник. – По радио сказали, нас зацепит краешком ураган с Атлантики.

– Да пусть себе цепляет, – сказал я. – Я припарковал машину под большим высохшим деревом. – Я чувствовал, что поступил абсолютно правильно. Да и никому мои слова не показались странными. Я снова погрузился в теплый туман тишины, и в голове у меня не появлялось ни одной мысли. Казалось, эти погружения длились всего несколько секунд, и их прерывали новопришедшие люди. Теперь я понимаю, они продолжались не меньше чем по шесть часов.

Один раз меня привел в себя трезвон в дверь.

– Я уже сказал – входите, – пробормотал я.

– Я и вошел, – так же сонно откликнулся молочник.

Дверь распахнулась, и на нас воззрился патрульный полицейский.

– Кто, черт побери, поставил молочный грузовик поперек дороги? – сурово спросил он и ткнул пальцем в молочника: – Ага! Вы что, не знаете, что кто-нибудь может погибнуть, если врежется в вашу колымагу на повороте? – Полицейский зевнул, и ярость на его физиономии сменилась нежной улыбой. – А впрочем, вряд ли, – проговорил он. – Не пойму, чего это я завелся. – Он присел рядом с Эдди. – Эй, малыш, любишь пушки? – Он вынул из кобуры револьвер: – Клевый, верно?

Эдди взял револьвер, направил на коллекцию бутылок – гордость Марион – и спустил курок. Большая синяя бутыль разлетелась в пыль, а с ней и окно, на котором она стояла. В помещение ворвался холодный ветер.

– Будет копом, не иначе, – фыркнула Марион.

– Господи, как я счастлив, – сказал я, едва не плача. – У меня самый лучший сынишка, лучшие на свете друзья и лучшая в мире старушка жена.

Револьвер выстрелил еще дважды, и я вновь погрузился в божественное забытье.

И опять меня пробудил звонок в дверь.

– Сколько раз вам говорить – входите, ради всего святого! – пробормотал я, не открывая глаз.

– Я и вошел, – сказал молочник.

Я слышал топот множества ног, но мне было совершенно неинтересно, чьи они. Чуть позже я заметил, что мне тяжело дышать. Оказалось, я сполз на пол, а на груди и на животе у меня устроили бивак несколько бойскаутов.

– Вам что-то нужно? – спросил я у новичка, который сосредоточенно дышал мне в щеку.

– Бобровый патруль собирал макулатуру, но вы не обращайте внимания, – сказал он. – Просто нужно было куда-то ее притащить.

– А родители знают, где вы?

– Конечно. Они волновались и пришли за нами. – Он показал большим пальцем через плечо: у разбитого окна выстроились несколько пар, улыбаясь навстречу дождю, хлеставшему им прямо в лицо.

– Ма, что-то я проголодался, – сказал Эдди.

– Ах, Эдди, ты ведь не заставишь маму готовить, когда мы так чудно проводим время? – ответила Сьюзен.

Лью Харрисон еще раз крутанул ручку эйфо.

– Так лучше, сынок?

– Аааааааааааааааааах… – сказали все.

Когда забытье в очередной раз сменилось минутой просветления, я пошарил вокруг в поисках Бобрового патруля и не обнаружил такового. Открыв глаза, я увидел, что бойскауты, Эдди, молочник и Лью стоят у панорамного окна, испуская восторженные возгласы. Снаружи завывал ветер, швыряя капли дождя сквозь разбитое стекло с такой скоростью, словно ими выстреливали из духового ружья. Я мягко тряханул Сьюзен, и мы вместе подошли к окну посмотреть, чему они все так радуются.

– Давай, давай, давай! – в экстазе верещал молочник.

Мы со Сьюзен как раз успели присоединиться к восторженным воплям, когда громадный вяз раздавил нашу машину в лепешку.

– Трах-тарарах! – воскликнула Сьюзен, заставив меня хохотать до колик.

– Скорее притащите Фреда, – приказал Лью. – А то он не увидит, как сносит сарай.

– Гм-м?.. – отозвался Фред из камина.

– Ах, Фред, ты все пропустил, – сказала Марион.

– Не все! – завопил Эдди. – Сейчас завалится на провода! Вон тот тополь!

Тополь клонился все ближе и ближе к линии электропередачи. Налетел очередной порыв ветра, и он рухнул в снопах искр и путанице проводов. Свет в доме погас. В наступившей тишине слышался только рев ветра.

– А чего никто не радуется? – слабым голосом проговорил Лью. – А, эйфо… он выключился!

Из камина донесся вселяющий ужас стон.

– Господи, кажется, у меня сотрясение!

Марион бросилась на колени рядом с мужем и запричитала:

– Дорогой мой, бедный мальчик, что с тобой приключилось?

Я взглянул на женщину, которую держал в объятиях, – жуткая, грязная старая карга с красными ввалившимися глазами и волосами как у горгоны Медузы!

– Фу! – сказал я и с отвращением отвернулся.

– Милый, – взмолилась карга, – это же я, Сьюзен!

Воздух наполнился стонами и требованиями воды и питья. В комнате внезапно стало ужасно холодно. А всего минуту назад мне казалось, что я в тропиках.

– У кого, черт побери, мой револьвер? – беспомощно вопрошал полицейский.

Рассыльный «Вестерн-юнион», которого я раньше не приметил, забившись в угол и жалобно поскуливая, с несчастным видом перебирал пачку телеграмм.

Я поежился.

– Держу пари, уже воскресное утро! – сказал я. – Мы пробыли здесь двенадцать часов.

На самом деле наступило утро понедельника.

Посыльный был потрясен.

– Воскресенье? Да я пришел сюда в воскресенье вечером. – Он беспомощно огляделся. – Похоже на хронику из Бухенвальда, вы не находите?

Предводитель Бобрового патруля, благодаря неиссякаемой энергии юности, стал героем дня. Он построил своих людей в две шеренги, управляясь с ними, точно старый армейский сержант. Пока все мы валялись, как тряпки, по комнате, подвывая от голода, холода и жажды, бойскауты разожгли камин, притащили одеяла, приладили на голову Фреду компресс, обработали бесчисленные царапины, заткнули разбитое окно и вскипятили по ведру какао и кофе.

Не прошло и двух часов с тех пор, как вырубилось электричество, а в доме стало тепло и все были сыты. Тех, кто схватил серьезную простуду – родителей, которые двадцать четыре часа просидели у разбитого окна, – накачали пенициллином и срочно отправили в больницу. Молочник, рассыльный «Вестерн-юнион» и полицейский от лечения отказались и отправились по домам. Бобры отсалютовали и удалились. Снаружи аварийная служба чинила линию электропередачи. В доме остались те, кто заварил всю кашу, – Лью, Фред и Марион, Сьюзен, Эдди и я.

Сьюзен вырубилась сразу после еды. Теперь она проснулась.

– Что это было?

– Счастье, – ответил я ей. – Несравненное, бесконечное счастье – киловатты счастья.

Лью Харрисон, красными глазами и жесткой щетиной напоминающий анархиста, лихорадочно писал что-то, сидя в углу комнаты.

– Киловатты счастья – отлично сказано! – воскликнул он. – Покупайте счастье, как вы покупаете электроэнергию.

– Хватайте счастье, как подхватываете простуду, – сказал Фред и чихнул.

Лью не обращал на него внимания.

– Это рекламная кампания, ясно? Первое объявление для волосатиков-хиппи: «По цене книги, которая может вас разочаровать, вы покупаете шестьдесят часов эйфо. Эйфо никогда вас не разочарует». А среднему классу мы врежем…

– По яйцам? – поинтересовался Фред.

– Да что с вами, братцы? – удивился Лью. – У вас такой вид, будто эксперимент провалился.

– Мы ожидали от него именно пневмонии, сопровождаемой истощением, – нахмурилась Марион.

– У нас здесь был срез всех социальных групп Америки, и мы сделали счастливыми всех до одного, – сказал Лью. – Не на час, даже не на день, а на два дня подряд. – Он величественно поднялся со стула. – Все, что нужно сделать ради сохранения жизни любителей эйфо, – поставить часовой механизм, который то включал бы, то выключал его. Владелец его так настраивает, что прибор включается, когда он приходит с работы, потом снова выключается, пока он ужинает; включается после ужина, выключается перед сном; опять включается после завтрака, выключается, когда пора на работу, потом опять включается для жены с малышами. – Он запустил пальцы в волосы и закатил глаза. – А экономия! Боже, какая экономия! Никаких дорогих игрушек для детей. За цену одного похода в кино семья может купить тридцать часов эйфо. Вместо четверти виски вы приобретаете шестьдесят часов эйфо!

– Или большую семейную бутыль цианистого калия, – продолжил Фред.

– Да как вы не понимаете? – недоверчиво спросил Лью. – Это же воссоединение семьи, спасение американского домашнего очага. Никто больше не будет ссориться из-за того, что смотреть по телевизору или слушать по радио. Эйфо хорош для всех без исключения – мы тому свидетели. По эйфо не бывает скучных программ.

Его прервал стук в дверь. В комнату заглянул ремонтник и сообщил, что электричество включат через две минуты.

– Послушайте, Лью, – сказал Фред. – Это маленькое чудовище способно уничтожить цивилизацию быстрее, чем пожар уничтожил древний Рим. Мы не будем заниматься отуплением людей, и на этом разговор окончен.

– Вы шутите! – Лью был потрясен. Он обернулся к Марион: – Разве вы не хотите, чтобы ваш муж заработал миллион?

– Нет, если для этого ему придется заправлять электронным опиумным притоном, – холодно ответила она.

Лью стукнул себя по лбу.

– Люди именно этого и хотят! Это все равно как Луи Пастер отказался бы от пастеризации молока.

– Здорово будет, когда снова дадут электричество, – сказала Марион, чтобы переменить тему. – Свет, горячая вода, насос… о господи!

В это мгновение вспыхнул свет, но мы с Фредом уже взмыли в прыжке и обрушились на серый ящик. Журнальный столик рухнул под нами, и вилка вылетела из розетки. Лампы эйфо моргнули красным и погасли.

Фред невозмутимо вытащил из кармана отвертку и отвинтил крышку ящичка.

– Хочешь получить удовольствие от борьбы с прогрессом? – сказал он, протягивая мне кочергу.

Я с яростью крушил стеклянное и проволочное нутро прибора. Левой рукой, с помощью Фреда, я отталкивал Лью, который пытался прикрыть его собой.

– Я думал, мы одна команда! – воскликнул Лью.

– Если ты хоть слово скажешь кому-нибудь об эйфо, – пригрозил я, – я с удовольствием проделаю с тобой то же, что сейчас сделал с прибором.

На этом, леди и джентльмены из Федеральной комиссии по коммуникациям, я посчитал дело законченным. Теперь при помощи болтливого языка Лью Харрисона секрет стал известен миру. Харрисон обратился к вам с просьбой разрешить коммерческую эксплуатацию эйфо. Он и его последователи построили собственный радиотелескоп.

Позвольте снова сказать вам, что обещания Лью совершенно правдивы. Эйфо сделает все, что он обещал. Счастье, которое он дает, совершенно и несокрушимо перед лицом любых катаклизмов. Опасность трагедии, как при первом эксперименте, легко устранима с помощью часового механизма, включающего и выключающего прибор. Вижу, прибор, стоящий перед вами на столе, уже имеет такой механизм.

Вопрос не в том, работает эйфо или нет. Он работает. Вопрос в том, войдет ли Америка в печальную историческую эпоху, когда люди больше не будут бороться за счастье, а станут просто покупать его. Не время сейчас превращать забытье во всенародное помешательство. Единственная польза, которую мы могли бы извлечь из эйфо, – это каким-то образом обрушить на наших врагов шквальный огонь благодушия, одновременно защитив от него собственное население.

В заключение я хотел бы указать, что Лью Харрисон, потенциальный повелитель эйфо, – человек непорядочный и недостойный доверия общества. Я бы нисколько не удивился, если бы он установил часовой механизм вот этого самого эйфо так, чтобы тот повлиял на ваше решение во время обсуждения вопроса… Кстати, кажется, аппарат как-то подозрительно загудел, и я так счастлив, что хоть плачь! У меня самый славный сынишка, лучшие в мире друзья и самая прекрасная старушка жена на всем белом свете. А старина Лью Харрисон – вот кто, поверьте, поистине соль земли! И я от всего сердца желаю ему всяческих успехов в его новом предприятии!

1951

Возвращайся к своим драгоценным жене и сыну[25]25
  © Перевод. Екатерина Романова.


[Закрыть]

Глория Хилтон и ее пятый муж недолго прожили в Нью-Гемпшире, но заказать мне душевую кабину успели. Вообще-то я специализируюсь на алюминиевых противоураганных окнах и ставнях – но любой, кто торгует противоураганными окнами, обречен торговать и душевыми кабинами.

Душевую кабину заказали для личной ванной комнаты Глории Хилтон. Пожалуй, то был зенит моей карьеры. Некоторым людям на роду написано возводить дамбы или величественные небоскребы, сражаться с эпидемиями страшных заболеваний или вести в бой полчища солдат.

А я…

Я должен был уберечь от сквозняков самое знаменитое тело в мире.

Люди часто спрашивают, насколько близко я был знаком с Глорией Хилтон. Обычно я отвечаю: «Я видел эту женщину живьем всего раз в жизни, да и то через вентиляционную решетку». Так в их доме отапливалась ванная: через вентиляционную решетку. Она не была подключена к отопительной системе. Теплый воздух просто сочился в ванную из комнаты снизу. Неудивительно, что Глория Хилтон постоянно мерзла.

Я устанавливал кабину, когда снизу зазвучали громкие голоса. Щекотливый был момент: я как раз приклеивал водонепроницаемый уплотнитель к краям ванны и не мог оторваться, чтобы закрыть решетку. Волей-неволей пришлось слушать чужую ссору.

– Не говори мне про любовь, – заявила Глория Хилтон. – Ты ничего не понимаешь в любви, ты и слова такого не знаешь!

Я еще не успел заглянуть в решетку, поэтому представлял себе Глорию только по фильмам.

– Может, ты и права, – ответил пятый муж.

– Поверь мне, это я тебе говорю!

– Ну… тогда и говорить не о чем. Где мне спорить с великой Глорией Хилтон?

Как выглядит муж, я знал. Именно с ним я договаривался об установке душевой кабины. В нагрузку я продал ему два противоураганных окна «Флитвуд трипл-трак» со встроенными ставнями. Жену он называл исключительно «мисс Хилтон»: мисс Хилтон хочет то, мисс Хилтон хочет се. Ему было всего тридцать пять, но из-за кругов под глазами он выглядел на все шестьдесят.

– Мне жаль тебя, – сказала Глория Хилтон. – Мне жаль всякого, кто не умеет любить. Они самые несчастные люди на свете!

– Тебя послушать, так мне впору вешаться.

Он был сценарист, разумеется. Моя жена в курсе всех голливудских сплетен: она рассказала мне, что сначала Глория Хилтон вышла замуж за патрульного, потом за сахарного магната, потом за актера, игравшего Тарзана, потом за собственного агента и, наконец, за сценариста. Звали его Джордж Мурра.

– Все говорят, что мир катится в тартарары, – продолжала вещать Глория Хилтон. – Я знаю почему: мужчины разучились любить.

– Отдала бы мне должное: я хотя бы пытался научиться. Целый год только этим и занимался. Ну, еще душевую кабинку заказал.

– Ах, значит, в этом я тоже виновата? – вопросила Глория.

– В чем?

– В том, что со дня нашей свадьбы ты не написал ни строчки! Ну да, конечно, это все из-за меня.

– Надеюсь, я не настолько глуп, – ответил Мурра, – чтобы не заметить банального совпадения. По ночам ругань, днем налеты фотографов и так называемых «друзей»… Все это не имеет никакого отношения к моему творческому кризису.

– Ты просто любишь страдать, получаешь от этого удовольствие!

– В самом деле, что может быть приятней, – кивнул Мурра.

– Если откровенно, я в тебе разочаровалась.

– Я знал, я знал, что рано или поздно ты расхрабришься и выложишь все как на духу.

– Скажу больше: я решила положить конец нашему фарсу.

– Приятно узнать об этом в числе первых, – съязвил Мурра. – Мне сообщить Лоуэлле Парсонс, или она уже в курсе?

Я закончил приклеивать уплотнитель к ванне и мог наконец закрыть решетку, но первым делом все-таки заглянул в нее: внизу стояла Глория Хилтон. В волосах папильотки, на лице никакой косметики – даже брови не потрудилась нарисовать, – сорочка какая-то, шелковый халат нараспашку. Словом, та еще красавица, страшнее продавленной кушетки.

– Очень смешно, – сказала Глория.

– Ну, ты знала, что выходишь замуж не за комика, а за серьезного писателя.

Она встала и вскинула руки – ни дать ни взять Моисей, возвещающий иудеям, что Земля обетованная уже рядом.

– Возвращайся к своим драгоценным жене и сыну! – воскликнула она. – Я тебя не держу.

На этом я закрыл решетку.

Пятью минутами позже Мурра поднялся ко мне и велел выметаться.

– Мисс Хилтон нужно в ванную.

Я еще никогда не видел мужчину с таким лицом. Мурра покраснел, в глазах стояли слезы, но сам он давился истерическим смехом.

– Я еще не закончил, – сказал я.

– Зато мисс Хилтон закончила. Убирайтесь!

Я спустился, сел в машину и поехал в город пить кофе. В открытом кузове моего пикапа стояла стеклянная дверца для кабинки в деревянной раме – внимание, надо сказать, она привлекала изрядно.

Нормальным людям хватает на дверце какого-нибудь розового фламинго или морского конька. На заводе, где производят сами кабинки (он находится в городе Лоуренсе, штат Массачусетс), уже навострились рисовать морских коньков и фламинго пескоструйной машиной – берут за это всего шесть долларов. Но Глория Хилтон решила, что на дверце ее кабинки должна красоваться огромная буква Г, а посредине, как в раме, – ее портрет в натуральную величину, причем на высоте ровно пяти футов двух дюймов от дна: именно на этом уровне окажутся ее глаза, если она встанет босиком в ванну. В Лоуренсе от моего заказа ошалели.

В тот день я пил кофе в компании Гарри Крокера, водопроводчика.

– Надеюсь, вы собственноручно сняли мерки? – шутливо спросил он. – Досадно будет ошибиться.

– Мерки, Гарри, снимал муж, – ответил я. – Не везет, так с детства.

Я пошел к телефонному автомату: хотел спросить у Мурры, когда можно закончить работу. Линия была занята.

Не успел я вернуться за столик, как Гарри Крокер воскликнул:

– Ты где бродишь? Самое интересное пропустил!

– Что случилось?

– Глория Хилтон со своей горничной только что промчались мимо со скоростью двести миль в час!

– Куда они ехали?

– На запад, – ответил Гарри.

Я снова попробовал дозвониться до Мурры, рассудив, что, раз Глория укатила, на телефоне висеть некому. Как бы не так! Линия была занята еще больше часа. Я даже подумал, что кто-то оборвал шнур, но нет, телефонистка сказала, что линия исправна.

– Что ж, давайте попробуем еще раз, – вздохнул я. И наконец дозвонился.

Трубку поднял Мурра. Не успел я поздороваться, как он, спутав меня с каким-то Джоном, взволнованно затараторил:

– Джон, Джон, слава богу, ты позвонил! Послушай, Джон, я знаю, как ты ко мне относишься и что думаешь, но, пожалуйста, не клади трубку, дай мне объясниться! Она ушла от меня, Джон. Этот жизненный этап пройден – и забыт! Я пытаюсь склеить осколки… Джон, смилуйся надо мной, приезжай! Прошу тебя, умоляю, заклинаю!

– Мистер Мурра… – наконец вставил я.

– Да? – Он сказал это не в трубку – видимо, искал меня глазами в комнате.

– Это я, мистер Мурра.

– Кто? – не понял он.

– Я у вас душевую кабину ставлю.

– Вообще-то я жду международный звонок. Не занимайте линию.

– Прошу прощения, я на секундочку: когда мне можно подойти и закончить работу?

– К черту все! Забудьте про ванную!

– Мистер Мурра… А кто мне оплатит дверь?

– Пришлите счет, я вам ее подарю.

– Как пожелаете, мистер Мурра. И еще вы заказали два противоураганных окна «Флитвуд трипл-трак»…

– Выбросьте на помойку!

– Мистер Мурра… По-моему, вы чем-то расстроены.

– Да вы телепат!

– Может, дверцу от кабинки и в самом деле стоит выбросить, но чем вам не угодили окна? Давайте я все-таки их установлю? Вы меня даже не заметите, я работаю очень тихо.

– Ладно, ладно, ладно! – прокричал он и бросил трубку.

«Флитвуд трипл-трак» – наши самые дорогие и качественные окна, поэтому и установка нужна соответствующая. Сначала вокруг окна приклеиваешь такой же уплотнитель, как вокруг ванны, а потом долго ждешь, пока клей высохнет. После этого можно хоть всю комнату водой заполнить: наружу ни капли не выльется – по крайней мере через окна.

Пока я сидел и ждал, когда высохнет клей, в ванную зашел Мурра и предложил мне выпить.

– Простите? – не понял я.

– Или установщики душевых кабин не пьют при исполнении?

– Разве что в телефильмах, – ответил я.

Он привел меня на кухню, достал бутылку, лед и пару стаканов.

– Вы очень любезны, – сказал я.

– Может, я и не умею любить, – проворчал Мурра, – зато никогда не напиваюсь в одиночку.

– А мы что же, собрались напиться? – спросил я.

– Если у вас нет других предложений.

– Знаете, мне надо минутку подумать.

– Напрасно, – сказал Мурра. – Так можно пропустить все самое интересное. Вот поэтому вы, янки, такие ледышки. Слишком много думаете. И поэтому так редко женитесь.

– Последнее, пожалуй, от недостатка денег, – вставил я.

– Нет-нет, тут все сложнее. Вы просто не умеете хватать чертополох.

Ему пришлось объяснять, что если правильно схватиться за стебель чертополоха – быстро и крепко, – то не уколешься.

– Ни за что не поверю, – сказал я, имея в виду фокус с чертополохом.

– Типичный новоанглийский консерватизм, – заметил Мурра.

– Вы, стало быть, не из наших мест.

– О нет, судьба уберегла. Я из Лос-Анджелеса.

– Наверное, хороший город, – сказал я.

– Ну-ну! Все фальшивки, как один.

– Вам, конечно, виднее.

– Поэтому мы здесь и поселились, – объяснил Мурра. – Как говорила моя жена – то есть вторая жена – всем репортерам на нашей свадьбе, «мы сбежали от фальши. Мы будем жить среди настоящих живых людей, мы поселимся в Нью-Гемпшире! Нам с мужем еще предстоит обрести себя. Джордж будет писать, писать, писать без перерыва! Он напишет для меня самый прекрасный сценарий в истории кинематографа!».

– Как мило.

– Вы разве не читали интервью в газетах и журналах?

– Нет. Я однажды встречался с девушкой, которая выписывала журнал «Киноман», но это было давным-давно. Понятия не имею, что с ней сталось.

В ходе этой беседы из галлонной бутыли первоклассного бурбона «Погребок старины Хикки» исчезла – или была похищена, или испарилась, или чудом пропала – примерно пятая часть.

Я не помню дословно нашего разговора, но в какой-то момент Мурра рассказал, что женился очень молодым, в восемнадцать лет. Узнал я и то, кто такой Джон.

Мурре было очень больно говорить о Джоне.

– Джон – мой пятнадцатилетний сын. Других детей у меня нет. – Мурра помрачнел и показал пальцем на юго-восток: – Он живет всего в двадцати двух милях отсюда. Так близко… и так далеко.

– А почему он не остался с матерью в Лос-Анджелесе?

– Вообще-то живет он там, а сюда приехал учиться в «Маунт-Генри». – «Маунт-Генри» – очень хорошая подготовительная школа для мальчиков. – Я и в Нью-Гемпшир-то переехал в основном ради него. Хотел быть ближе. – Мурра потряс головой. – Думал, рано или поздно он со мной свяжется – перезвонит или ответит на письмо.

– Но он не связался?

– Ни разу. Знаете, что сын сказал мне напоследок?

– Нет.

– Когда я развелся с его мамой и женился на Глории Хилтон, на прощание Джон сказал мне: «Отец, ты ничтожество. Надеюсь, что до конца жизни не услышу от тебя ни слова».

– Н-да… сильно.

– Вот-вот, дружище, – прохрипел Мурра и уронил голову. – Так и сказал: «ничтожество». Хоть и мал был, а слово выбрал правильное.

– Но сегодня вам удалось выйти с ним на связь? – спросил я.

– Я позвонил директору школы и сказал, что в семье случилась беда, пусть Джон мне перезвонит, – ответил Мурра. – Слава богу, сработало. И хотя я – полное ничтожество, он согласился завтра со мной встретиться.

В ходе нашего разговора Мурра посоветовал мне как-нибудь поинтересоваться статистикой. Я пообещал, что непременно поинтересуюсь.

– Статистикой вообще или какой-то конкретной? – уточнил я.

– Бракоразводной.

– Страшно даже представить, что я там обнаружу.

– Если верить статистическим данным, – сказал Мурра, – половина семейных пар, которые поженились в восемнадцать, в конечном счете распадаются.

– Я тоже женился в восемнадцать.

– И до сих пор женаты?

– Двадцать первый год пошел, – ответил я.

– Неужели вы не чувствуете себя обделенным? Как же веселая молодость, лихие денечки?

– Ну, в Нью-Гемпшире они приходятся на возраст от четырнадцати до семнадцати.

– Хорошо, представим такую картину, – не унимался Мурра. – Допустим, все эти годы вы были женаты: ссорились с женой по всяким пустякам и большую часть времени чувствовали себя разбитым и никчемным…

– Очень хорошо вас понимаю, – сказал я.

– Допустим, в Голливуде заметили вашу книжку и попросили написать сценарий для картины, в которой снимется Глория Хилтон.

– На это моего воображения не хватит.

– Так, ладно… Возьмем вашу работу: что будет для вас самым большим достижением?

Я призадумался.

– Ну, скажем, получить заказ на противоураганные окна «Флитвуд» для всей гостиницы «Коннерс». Это около пятисот окон, а то и больше.

– Прекрасно! Вы только что подписали контракт. Впервые в жизни у вас в кошельке завелись настоящие деньги. Вы поссорились с женой и думаете о ней всякие гнусности, жалеете себя и по большому счету готовы удавиться. Но директором гостиницы оказалась Глория Хилтон – какой вы ее видели в кино.

– Дальше.

– Ну а дальше вы ставите окна, и после установки каждого вам сквозь стекло улыбается Глория Хилтон: будто вы Бог или еще кто.

– А в доме осталась выпивка? – спросил я.

– Допустим, это продолжалось три месяца. И каждый вечер вы возвращались домой, к жене, которую знаете всю свою жизнь и которая вам почти как сестра, и она все нудит, нудит о каких-то пустяках…

– Смотрю, у вас и без противоураганных окон очень жарко, – выдавил я.

– И допустим, Глория Хилтон в один прекрасный день вдруг сказала вам: «Не бойся быть счастливым, бедненький ты мой! Ах, бедненький, мы с тобой созданы друг для друга! Я млею, когда вижу тебя за работой. Боже, как тебе не повезло с женой, у меня сердце прямо разрывается от горя! А ведь со мной ты был бы так счастлив!»

После этого мы с Муррой, насколько я помню, отправились на поиски чертополоха. Он хотел показать, как схватить стебель и не пораниться.

Чертополоха мы так и не нашли, зато повыдергивали с корнем много других растений: швыряли их прямо с комьями земли о стену дома и громко хохотали.

А потом мы потеряли друг друга на великих просторах Нью-Гемпшира. Я какое-то время пытался докричаться до Мурры, но он отвечал все тише, тише, и в конце концов я чудом оказался дома.

Своего возвращения я не помню – зато помнит жена. Говорит, я всячески грубил и хамил ей. Утверждал, будто продал пятьсот окон «Флитвуд» гостинице «Коннерс». И посоветовал как-нибудь поинтересоваться бракоразводной статистикой.

Затем я поднялся в ванную и снял старую стеклянную загородку, объяснив это тем, что мы с Муррой поменялись дверцами. Я демонтировал свою и уснул прямо в ванной. Когда жена попыталась меня растолкать, я прогнал ее и заявил, что Глория Хилтон только что выкупила гостиницу «Коннерс» и скоро у нас свадьба.

Еще я хотел рассказать что-то важное о чертополохе, но так и не смог выговорить это слово и снова заснул.

Тогда жена посыпала меня солью для ванн, включила холодную воду и ушла спать в комнату для гостей.

На следующий день около трех часов дня я пришел к Мурре, чтобы поставить окна и узнать, как же мы договорились поступить с дверцей для кабинки. На всякий случай у меня в кузове лежало две дверцы: моя старая, с фламинго, и его – с портретом Глории Хилтон.

Я уже собрался звонить в дверь, когда услышал стук в окно на втором этаже: из него высовывалось взволнованное лицо Мурры. Поскольку моя лестница уже стояла у дома, я поднялся по ней и спросил, что стряслось.

Мурра открыл окно и пригласил меня внутрь. Он был очень бледен и весь дрожал.

– Ваш сын уже здесь? – спросил я.

– Да, ждет внизу. Я забрал его с автобусной остановки час назад.