Текст книги "Бойня номер пять. Добро пожаловать в обезьянник"

– Что-нибудь еще?

– Больше ничего, – сказала секретарша и повесила трубку.

Дэвид Поттер, приняв на пустой желудок третий мартини, стоял перед аудиторией и размышлял, где искать оленя.

– Но наш рентгеновский спектрогониометр достаточно прочен, доктор Поттер! – крикнул ему со ступенек аудитории Стэн Дункель.

На другой стороне улицы виднелось зеленое поле, окаймленное невысоким кустарником. С трудом продравшись сквозь колючие кусты, Дэвид оказался на софтбольной площадке. Пересек ее напрямик, к трибунам, отбрасывавшим прохладную тень, и уселся на траву спиной к проволочной ограде, отделявшей заводскую территорию от густого соснового леса. В ограде было двое воротец, закрытых на скрученную проволоку.

Дэвид собирался посидеть здесь какое-то время, чтобы отдышаться и привести в порядок нервы. Может, оставить Флэммеру сообщение, что он внезапно заболел, тем более что это почти правда, или…

– Вот он! – закричал кто-то с другой стороны площадки. Следом донеслись улюлюканье, чьи-то приказы, топот бегущих ног.

Олень с обломанными рогами вынырнул из-под трибун, увидел сидящего Дэвида и бросился вдоль проволочной ограды к открытому месту. Он прихрамывал, на красновато-коричневой шкуре темнели полосы сажи и смазки.

– Тихо! Не спугните его! Главное, не выпускайте! Стрелять только в сторону леса!

Дэвид выбрался из-под трибун и увидел широкий полукруг, образованный стоящими в несколько рядов людьми, медленно смыкавшийся вокруг места, возле которого остановился олень. В переднем ряду было с десяток охранников с пистолетами наголо. Остальные вооружились палками, камнями и лассо, наскоро сплетенными из проволоки.

Олень тронул копытом траву и, опустив голову, направил на преследователей обломанные рога.

– Не двигаться! – раздался знакомый голос.

Черный лимузин компании, пробуксовав по софтбольной площадке, приблизился к задним рядам. Из окна высунулся Лу Флэммер.

– Не стреляйте, пока мы не сфотографируем его живым! – скомандовал Флэммер. Он вытолкнул фотографа из лимузина и потащил его в первый ряд.

Флэммер увидел у ограды Дэвида.

– Молодчина, Поттер! – крикнул он. – Прямо в яблочко! Фотограф заблудился, так что пришлось самому притащить его сюда.

Фотограф выстрелил ослепительной вспышкой. Олень встрепенулся и побежал по траве в сторону Дэвида. Дэвид быстро раскрутил проволоку, оттянул щеколду и широко распахнул ворота. Секундой позже белый олений хвост мелькнул среди деревьев и скрылся в зеленой чаще.

Мертвую тишину нарушил сначала пронзительный свисток маневрового локомотива, а следом за ним – негромкий щелчок щеколды, когда Дэвид ступил в лес и прикрыл за собой ворота. Он не оглянулся назад.

1955

Ложь[27]27
  © Перевод. Александра Панасюк.


[Закрыть]

Стояла ранняя весна. Солнце нехотя освещало подтаявший серый лед. Ветки вербы на фоне голубого неба золотились туманом готовых вот-вот распуститься сережек. Черный «роллс-ройс» мчался по Коннектикутской автостраде, стремительно удаляясь от Нью-Йорка.

– Потише, Бен, – велел доктор Ременцель чернокожему шоферу. – Каким бы бессмысленным ни казалось вам ограничение скорости, убедительно прошу его соблюдать. Торопиться нет нужды – у нас масса времени.

Бен сбавил ход.

– По весне машина словно сама собой вперед рвется.

– И все же постарайтесь ее придержать.

– Слушаюсь, сэр! – отчеканил Бен и добавил – уже потише, для сидевшего рядом тринадцатилетнего Илая, сына доктора: – Весной оживают не только люди и звери. Машины – те тоже рады.

– Угу, – буркнул Илай.

– Всем весна по душе! – не унимался Бен. – А тебе?

– И мне, – бесцветным голосом подтвердил Илай.

– Как не радоваться – в такую школу едешь!

Речь шла о мужской подготовительной школе Уайтхилл, частном учебном заведении в Северном Марстоне, штат Массачусетс.

Именно туда направлялся «роллс-ройс». Предполагалось, что Илай запишется на осенний семестр, в то время как отец, выпускник 1939 года, посетит собрание попечительского совета.

– А все же, доктор, парнишка-то наш невесел, – не унимался Бен. На самом деле он не собирался цепляться к Илаю, просто весеннее настроение не давало ему покоя.

– В чем дело? – рассеянно спросил у сына доктор. Он просматривал кальки – план пристройки на тридцать комнат к общежитию имени Илая Ременцеля, названному так в память о прапрадеде доктора. Чертежи были разложены на ореховом столике, который откидывался от спинки переднего сиденья. Доктор был крупным, величавым человеком, врачом, лечившим исключительно из любви к медицине, потому что богаче его был разве что иранский шах. – Что-нибудь случилось?

– Нет, – буркнул Илай.

Сильвия, очаровательная мать Илая, сидела рядом с мужем, листая буклет о школе.

– На твоем месте, – сказала она Илаю, – я бы с ума сходила от радости. Впереди четыре лучших года твоей жизни.

– Ага, – не поворачивая головы, согласился сын. На мать смотрел только его затылок с завитком жестких русых волос над белым воротничком.

– Вот интересно, сколько Ременцелей учились в Уайтхолле? – не умолкала Сильвия.

– Спроси еще, сколько покойников лежит на кладбище, – буркнул доктор и тут же ответил как на вопрос жены, так и на старую шутку: – Все.

– А если все же прикинуть, которым по счету выйдет Илай? – не унималась Сильвия.

Доктор Ременцель почувствовал легкое раздражение – вопрос показался ему не слишком уместным.

– Такие вещи вычислять не принято.

– И все-таки! – настаивала жена.

– Пойми, даже для грубого подсчета придется перелопатить архивы с конца восемнадцатого века! И потом, как учитывать Шофилдов, Хейли, Маклилланов?

– Посчитай хотя бы Ременцелей. Пожалуйста!

– Ну… – Доктор пожал плечами, калька в его руках зашуршала. – Около тридцати.

– Значит, Илай – тридцать первый! – с удовольствием объявила Сильвия. – Ты тридцать первый, золотко! – сообщила она затылку сына.

Калька раздраженно хрустнула.

– Не хватало еще, чтобы он шатался по школе, болтая всякую ерунду. Тридцать первый!

– Он не будет, он умный мальчик, – успокоила мужа Сильвия.

Азартная, амбициозная, она вышла замуж за доктора шестнадцать лет назад, без гроша за душой, и до сих пор приходила в восторг при мысли о том, что люди могут быть богаты так долго, на протяжении нескольких поколений.

– А разыщу-ка я эти самые архивы, пока вы будете заняты делами, – решила Сильвия. – И посчитаю точно, которым из Ременцелей станет Илай. Не для того чтобы он хвастался, конечно, – просто из интереса.

– Как тебе будет угодно, – согласился доктор.

– Так и будет! Я люблю подобные вещи, хоть ты и ворчишь.

Сильвия ожидала, что муж, по своему обыкновению, вскипит, но этого не случилось. Ей нравилось поддразнивать его, намекая на разницу в происхождении, и она частенько заканчивала споры словами: «Вообще, в глубине души, я все та же сельская девчонка, ею и останусь, пора бы привыкнуть!»

Однако в этот раз доктор Ременцель игру не поддержал. Его полностью захватили чертежи.

– А в новой пристройке будут камины? – спросила Сильвия, вспомнив о красивых каминах в нескольких комнатах старой части общежития.

– Это бы удвоило стоимость строительства.

– Будет здорово, если Илаю достанется комната с камином.

– Камины только у старшеклассников.

– Ну вдруг повезет…

– Что ты имеешь в виду под словом «повезет»? Что я должен потребовать камин для Илая?

– Не потребовать…

– А просто попросить?

– Возможно, в душе я всего лишь сельская девчонка, – заявила Сильвия, – но, перелистывая буклет, я вижу здания, названные в честь Ременцелей, на последней странице читаю, сколько сотен тысяч Ременцели перечисляют в школьный фонд, и не могу отделаться от мысли, что мальчик с фамилией Ременцель имеет право на некоторые поблажки.

– Отвечу прямо: даже не вздумай просить никаких поблажек, ясно? Никаких.

– Разумеется, не буду. Почему ты вечно боишься, что я тебя опозорю?

– Ничего такого я не боюсь.

– И все-таки имею я право думать что думаю?

– Если не можешь иначе.

– Не могу, – нисколько не раскаиваясь, весело подтвердила Сильвия и тоже заглянула в чертежи. – Как считаешь, новичкам понравится в пристройке?

– Каким именно новичкам?

– Из Африки.

Сильвия говорила о тридцати африканцах, принятых в Уайтхилл по требованию министерства иностранных дел. Собственно, для них и расширялось общежитие.

– Пристройка не только для африканцев, – ответил доктор. – Всех расселят вперемешку.

– Вот как! – Сильвия помолчала, обдумывая слова мужа, а затем спросила: – Значит, Илай может получить комнату с кем-то из них?

– Первокурсники тянут жребий, выбирая соседей, – ответил доктор. – Это и в буклете написано.

– Илай! – окликнула Сильвия.

– Гм? – отозвался сын.

– Что, если тебе в соседи попадется африканец?

В ответ Илай лишь вяло пожал плечами.

– Ничего?

Снова пожатие.

– Думаю, ничего, – заключила Сильвия.

– Еще не хватало, чтобы он был недоволен, – проворчал доктор.

«Роллс-ройс» поравнялся со старым «шевроле», таким разбитым, что задняя его дверь была подвязана веревкой. Доктор Ременцель мельком глянул на водителя и, внезапно просияв, приказал Бену Баркли держаться рядом.

А сам перегнулся через Сильвию, открыл окно и громко крикнул:

– Том! Том!

Водителем потрепанного «шевроле» оказался одноклассник доктора. В ответ он в восторге замахал форменным галстуком Уайтхилла и указал на славного мальчика, сидевшего рядом, поясняя кивками и улыбками, что везет сына в школу.

Доктор Ременцель, в свою очередь, ткнул пальцем в лохматый затылок Илая, показывая, что едет за тем же самым. Перекрикивая ветер, свистевший между двумя машинами, приятели договорились встретиться за обедом в «Остролисте» – гостинице, где чаще всего останавливались посетители Уайтхилла.

– А теперь вперед! – приказал доктор Бену.

– Знаешь, – сказала Сильвия, – об этом обязательно нужно написать статью. – Она поглядела в заднее стекло на отставшую от них старую машину. – Просто обязательно.

– О чем? – спросил доктор и, заметив, что Илай сполз по сиденью вниз, резко прикрикнул: – Сядь прямо! – а затем вновь обернулся к жене.

– Люди считают, что в частные школы берут только богатых и знатных, – пояснила Сильвия. – Но ведь это не так!

Она пролистнула каталог и прочла: «Школа Уайтхилл придерживается позиции, что каждый мальчик, желающий попробовать свои силы на экзамене, должен получить такую возможность, даже если его семья не в силах оплачивать полную стоимость обучения. Поэтому приемная комиссия каждый год отбирает из трех тысяч кандидатов 150 наиболее многообещающих и достойных абитуриентов, не обращая внимания на то, могут ли их родители целиком внести положенные 2200 долларов. Те, кто нуждается в материальной помощи, получают ее в необходимом объеме. В некоторых случаях оплачивается даже проезд и покупка одежды».

– По-моему, замечательно, – тряхнув головой, сказала Сильвия. – Жаль, многие и знать не знают, что в Уайтхилл может поступить даже сын простого шофера!

– При условии, что он достаточно умен, – указал доктор.

– И благодаря Ременцелям, – с гордостью добавила его жена.

– А также массе других людей.

– «В 1799 году Илай Ременцель заложил фундамент для нынешнего фонда поощрительных стипендий, пожертвовав школе сорок акров земли в Бостоне. Двенадцатью школа владеет по сию пору, стоимость их составляет три миллиона долларов», – опять прочитала вслух Сильвия.

– Илай! – прикрикнул доктор. – Да сядь же ты ровно! Что с тобой творится?

Илай снова выпрямился, но почти тут же стек обратно, как снеговик на жаре. Раскис он не просто так. Больше всего на свете ему хотелось умереть или исчезнуть без следа. Он никак не мог заставить себя признаться, что его не взяли в Уайтхилл, что он провалил экзамен. Родители не имели об этом ни малейшего понятия, потому что ужасную новость Илай узнал из письма, которое тут же разорвал на кусочки.

Доктор Ременцель с женой просто не представляли, что их сын будет учиться где-то кроме Уайтхилла. Им и в голову не приходило, что его могут не принять, потому-то они даже не поинтересовались, как он сдал экзамен, и не удивились, что из школы не пришло никаких результатов.

– А как Илай будет записываться? Что для этого нужно? – спросила Сильвия, когда «роллс-ройс» пересек границу штата Род-Айленд.

– Понятия не имею, – отозвался доктор. – Сейчас все так усложнили: анкета в четырех экземплярах, потом все эти перфокарты, машины – сплошная бюрократия. А уж вступительный экзамен! В мое время вполне хватало собеседования с директором. Несколько вопросов – и добро пожаловать в Уайтхилл!

– Неужели все слышали только «добро пожаловать»?

– Конечно, нет. Что поделаешь, если мальчик туп как пробка? Надо ведь поддерживать какой-то уровень. К примеру нынешние африканцы наверняка сдавали тот же экзамен, что и остальные. Никто не примет их в школу только потому, что министерству иностранных дел приспичило укрепить дружеские связи. Мы заявили об этом совершенно недвусмысленно. Экзамен – и точка.

– И сдали?

– Думаю, да. Во всяком случае, я слышал, что все приняты, а экзамен был тот же, что у Илая.

– Трудный, сынок? – спросила Сильвия. Раньше ей и в голову не приходило об этом справиться.

– М-м-м, – промычал Илай.

– Что-что?

– Да.

– Как я рада, что у вас такие высокие требования! – воскликнула Сильвия и тут же, поняв, что сморозила глупость, поспешила исправиться: – Разумеется, у вас высокие требования. Потому и школа так известна, а ученики многого добиваются в жизни.

Сильвия вновь уткнулась в буклет. На сей раз она развернула карту «Поляны», как по традиции назывался учебный городок, и с выражением прочла сперва имена Ременцелей, в честь которых было названо то или иное здание – птичий заповедник имени Сэнфорда Ременцеля, каток имени Джорджа Маклеллана Ременцеля, общежитие имени Илая Ременцеля, – а потом и четверостишие, напечатанное в углу карты:

 
Спускается ночь
На темнеющий сад.
Уайтхилл! К тебе
Наши мысли летят.
 

– Когда читаешь школьные гимны, они кажутся такими наивными! Но стоит услышать, как эти самые слова поет школьный хор – и слезы на глаза наворачиваются, настолько это трогательно.

– О! – буркнул доктор Ременцель.

– Стихи тоже написаны кем-то из Ременцелей?

– Вряд ли. Погоди-погоди… Это же новая песня. Ее сочинил вовсе не Ременцель, а Том Хайлер.

– Тот самый, на старой машине?

– Именно. Я даже помню, как он ее писал.

– Стипендиат написал песню? Какая прелесть! Ведь Том получал стипендию, я права?

– Его отец был простым автомехаником в Северном Марстоне.

– Представляешь, Илай, какая у тебя демократичная школа!

Через полчаса Бен Баркли остановил лимузин у «Остролиста» – приземистой сельской гостиницы, на двенадцать лет старше самой Республики. Она стояла на самом краю уайтхиллской «Поляны», крыши и шпили школы проглядывали сквозь густые заросли заповедника имени Сэнфорда Ременцеля.

Бена отпустили на полтора часа. Доктор провел Сильвию и Илая в знакомый ему с самого детства мир низких потолков, оловянной посуды, часов, старого дерева, дружелюбных официантов и превосходного угощения.

Илай, неловкий в ожидании катастрофы, которая вот-вот должна была разразиться, задел локтем напольные часы, отчего те жалобно зазвенели.

Сильвия на минуту отлучилась. Доктор с Илаем прошли в обеденный зал, где хозяйка приветствовала обоих по именам и провела к столику под портретом одного из трех выпускников Уайтхилла, ставших впоследствии президентами Соединенных Штатов.

Зал быстро заполнялся другими семьями – в каждой непременно имелся мальчик, ровесник Илая. Большинство уже носили форменные блейзеры школы – черные с бледно-голубым кантом и эмблемой Уайтхилла на нагрудном кармане. Некоторые, как Илай, только должны были когда-нибудь одеться в форму.

Доктор заказал мартини и повернулся к сыну:

– Мама без конца твердит о том, что ты должен получать тут какие-то поблажки. Надеюсь, ты так не считаешь.

– Нет, сэр, – ответил Илай.

– Я бы сгорел со стыда, – высокопарно продолжил доктор, – узнав, что ты используешь наше имя, чтобы добиться привилегий.

– Знаю, – почти прошептал мальчик.

– Что ж, прекрасно, – заключил доктор.

Посчитав, что разговор с сыном окончен, он коротко помахал знакомым и заинтересовался длинным банкетным столом, стоявшим вдоль одной из стен. Поразмыслив, доктор решил, что его накрыли для прибывающей вскорости спортивной команды. Тем временем подошла Сильвия, и он раздраженно зашипел Илаю, что принято вставать, когда женщина подходит к столу.

Сильвия так и сыпала новостями. Длинный стол, оказывается, накрыли для мальчиков из Африки.

– Уверена, этот зал еще никогда не видел столько цветных сразу. Да и поодиночке тоже. Как все поменялось в наше время…

– Меняется все – это верно, – ответил ей муж. – А вот насчет цветных ты не права. Когда-то «Остролист» был важным узлом Подземной железной дороги[28]28
  Подземная (Подпольная) железная дорога – название тайной системы организации побегов рабов из южных рабовладельческих штатов на Север и в Канаду.


[Закрыть].

– Надо же! – воскликнула Сильвия и коротко, как птица, завертела головой. – Как здесь интересно! Жаль только, Илай пока без формы.

Лицо доктора начало наливаться краской.

– Ему не положено!

– Знаю, знаю.

– Надеюсь, ты прямо сейчас не кинешься просить, чтобы Илаю разрешили надеть пиджак?

– Вовсе нет, – ответила Сильвия, на этот раз уже немного обиженно. – Почему ты все время ждешь, что я тебя опозорю?

– Извини. Не обращай внимания.

Лицо Сильвии просветлело при взгляде на человека, который как раз в ту минуту входил в обеденный зал.

– А вот и мой самый любимый мужчина – после мужа и сына, конечно, – взяв Илая за плечо, объявила она.

Сильвия имела в виду доктора Дональда Уоррена, директора школы Уайтхилл. Худощавый, лет шестидесяти, Уоррен явился в зал вместе с работником гостиницы, чтобы оглядеть приготовления к приезду африканцев.

Тут-то Илай и сорвался с места. Обеденный зал он пролетел бегом, пытаясь как можно быстрее оставить позади преследующий его кошмар, грубо толкнул в дверях доктора Уоррена, хотя они были давно знакомы и тот окликнул его по имени. Директор печально посмотрел ему вслед.

– Черт, да что это с ним! – воскликнул доктор Ременцель.

– Может, плохо стало? – встревожилась Сильвия.

Не успели они обсудить выходку сына, как Уоррен нашел их глазами, быстро подошел, поздоровался – несколько смущенно, учитывая поведение Илая, – и попросил разрешения присесть.

– Разумеется, – несколько нервозно воскликнул доктор Ременцель. – Почту за честь. О господи…

– Я на пару слов, – сказал доктор Уоррен. – Обедать буду вон за тем длинным столом с новичками. – Он заметил на столе пять приборов. – А вы кого-то ждете?

– Встретили по дороге Тома Хайлера с сыном. Они вот-вот должны подъехать.

– Прекрасно, прекрасно, – рассеянно пробормотал Уоррен, озабоченно поглядывая в ту сторону, куда убежал Илай.

– Его мальчик тоже поступает в Уайтхилл? – осведомился доктор Ременцель.

– Что? О да-да. Поступает.

– Будет получать стипендию, как и отец? – заинтересовалась Сильвия.

– О таких вещах не спрашивают, – оборвал ее муж.

– Простите.

– Нет-нет, интересуйтесь чем угодно, – разрешил доктор Уоррен. – Подобные сведения давно перестали считаться секретными. Мы гордимся стипендиатами, а у них есть все основания гордиться собой. Сын Тома получил высший балл за всю историю вступительных экзаменов. Мы почли за честь принять его в школу.

– А мы даже и не спрашивали, как сдал Илай, – сказал доктор Ременцель с усмешкой, подразумевающей, что особо блестящих успехов он от сына не ожидает.

– Думаю, он где-нибудь в крепких середняках, – предположила Сильвия, основываясь на том, что в младшей школе отметки Илая колебались от посредственных до ужасных.

– Разве я не сообщил вам результаты? – удивленно спросил директор.

– Мы не виделись с момента экзамена, – напомнил доктор Ременцель.

– А письмо? – недоверчиво уточнил доктор Уоррен.

– Какое письмо? Нам?

– Конечно. И ни одно послание не давалось мне так тяжело, как это.

– Мы ничего не получали, – покачала головой Сильвия.

Доктор Уоррен с потемневшим лицом откинулся на спинку стула.

– Я отправил его собственными руками. Две недели назад.

– Почта в нашей стране работает прилично, – пожал плечами доктор Ременцель. – Но иногда, конечно, что-нибудь теряется.

Доктор Уоррен обхватил голову руками.

– О боже мой. О господи. А я-то не мог понять, что здесь делает Илай. Решил, что он просто приехал с вами, за компанию.

– Почему за компанию? – удивился Ременцель. – Он приехал записываться в школу.

– Что было в письме? – спросила Сильвия.

Доктор Уоррен поднял голову и скрестил руки на груди.

– В письме было следующее – и ни одни слова я не писал с таким трудом, как эти: «На основании оценок в младшей школе и по результатам вступительных экзаменов должен с сожалением сообщить, что ваш сын и мой добрый друг Илай не может быть принят в Уайтхилл». – Голос Уоррена окреп, затвердел и его взгляд. – Принять Илая в школу и заставить его нести ту же нагрузку, что и остальных, будет неоправданно и жестоко.

Тридцать мальчиков-африканцев в сопровождении работников школы, представителей министерства и дипломатов из родных стран вошли в обеденный зал.

Следом за ними появился Том Хайлер с сыном. Они оживленно поздоровались, не подозревая, что Ременцелям сейчас вовсе не до дружеских бесед.

– Если хотите, потом поговорим поподробней, – предложил доктор Уоррен, вставая. – Сейчас я должен идти, а вот позже…

– Ничего не понимаю, – пробормотала Сильвия. – В голове пустота. Полная пустота.

Том Хайлер с сыном сели за стол. Хайлер поглядел на меню и потер руки:

– Что тут вкусного? Я проголодался. А где ваш мальчик?

– Отошел на минутку, – ровным голосом ответил доктор Ременцель.

– Нужно немедленно его найти, – сказала Сильвия мужу.

– Потом, все потом, – отозвался доктор.

– Илай наверняка знал о письме, – продолжала Сильвия. – Получил его и порвал!

При мысли о ловушке, в которую загнал себя сын, на глаза у нее навернулись слезы.

– Сейчас не важно, что натворил Илай, – проговорил Ременцель. – Сейчас важнее, как поведут себя другие люди.

– О чем ты?

Доктор Ременцель вскочил.

– Я намерен поглядеть, – разъяренно объявил он, – насколько быстро тут умеют менять свои решения.

– Первым делом, – уговаривала Сильвия, пытаясь удержать и хоть немного успокоить мужа, – нам надо разыскать Илая.

– Первым делом, – довольно громко возразил доктор, – нам надо записать Илая в Уайтхилл. После этого мы найдем его и приведем обратно.

– Но, дорогой… – начала было Сильвия.

– Никаких «но». Здесь как раз собралось большинство членов правления. И все это мои близкие друзья. Или друзья отца. Если они скажут, что Илая надо принять, Уоррену некуда будет деваться. Раз тут хватает места для всякого непонятного народа, его, черт возьми, хватит и для Илая.

Он решительно перешел к соседнему столику, тяжело опустился на стул и заговорил с величественным и суровым пожилым человеком – председателем попечительского совета.

Сильвия извинилась перед озадаченными Хайлерами и побежала искать Илая.

Расспрашивая всех, кого встретила по пути, она наконец нашла его во дворе одиноко сидящим на скамье под готовой вот-вот расцвести сиренью.

Услыхав, как под ногами матери заскрипел гравий, Илай устало спросил:

– Уже знаете? Или объяснять?

– О том, что с тобой случилось? – уточнила Сильвия. – Что тебя не взяли? Доктор Уоррен рассказал.

– Я разорвал письмо.

– Я так и подумала. Зря мы с папой вечно твердили, что ты не можешь учиться нигде, кроме Уайтхилла. Другого почему-то и представить не могли.

– Знаешь, а мне легче, – попытавшись улыбнуться, сообщил Илай. – Теперь, когда все позади. Я собирался сказать вам заранее – и не смог. Не получалось.

– Это я во всем виновата. Ты ни при чем.

– А где папа?

Сильвия так спешила найти и успокоить сына, что даже не задумалась, что собрался предпринять муж. Только тут она осознала, что доктор Ременцель намерен совершить непростительную ошибку. Теперь, когда стало понятно, как трудно пришлось бы Илаю в Уайтхилле, она совсем не хотела отдавать мальчика именно сюда.

Не зная, как объяснить ему, чем занят отец, Сильвия пробормотала:

– Думаю, скоро появится. Не бойся, он все поймет. Хочешь, подожди здесь, а я его приведу.

Но ей не пришлось бежать за доктором Ременцелем. В эту самую минуту его величественная фигура появилась у выхода из гостиницы и направилась к жене и сыну. Вид у доктора был ошеломленный.

– Ну что? – спросила жена.

– Они все сказали «нет». Все до единого! – подавленно сообщил доктор.

– Ну и хорошо. Я даже рада. Нет, в самом деле рада!

– Кто сказал «нет»? Про что? – допытывался Илай.

– Члены совета, – ни на кого не глядя, объяснил доктор Ременцель. – Я попросил их сделать для тебя исключение и принять в школу.

Лицо Илая исказили недоверие и стыд.

– Что? – переспросил он, и в его голосе не осталось ничего детского. – Это ведь не положено! – со злостью крикнул он отцу.

– Мне так и ответили, – кивнул доктор Ременцель.

– Тогда зачем? Как ты мог? Невероятно…

– Ты прав, – пробормотал отец.

– Какой позор, – сказал Илай, и видно было, что это сказано от души.

Пристыженный доктор не нашелся что возразить.

– Простите меня, – проговорил он наконец. – Зря я все это затеял.

– Теперь все знают, что Ременцель может требовать привилегий, – ответил Илай.

– Бен, полагаю, пока не появился? – продолжил доктор, хотя всем было понятно, что время подавать машину еще не пришло. – Давайте подождем его здесь. Не хочется возвращаться.

– Ременцель попросил о поблажке, – не унимался Илай. – Словно он не такой, как все!

– Боюсь… – начал доктор Ременцель и осекся.

– Боишься – чего? – озадаченно переспросила жена.

– Боюсь, мы больше никогда не вернемся в Уайтхилл.

1962