Текст книги "Бойня номер пять. Добро пожаловать в обезьянник"

Перемещенное лицо[22]22
  © Перевод. Екатерина Романова.


[Закрыть]

Восемьдесят одна искра человеческой жизни теплилась в сиротском приюте, который монахини католического монастыря устроили в домике лесничего. Большое имение, к которому принадлежали лес и домик, стояло на самом берегу Рейна, а деревня называлась Карлсвальд и располагалась в американской зоне оккупации Германии. Если бы сирот не держали здесь, если б монахини не давали им кров, тепло и одежду, выпрошенную у деревенских жителей, дети бы уже давно разбрелись по всему свету в поисках родителей, которые давно перестали их искать.

В теплые дни монахини выстраивали детей парами и вели на прогулку: через лес в деревню и обратно. Деревенский плотник, старик, склонный между взмахами рубанка предаваться праздным раздумьям, всегда выходил из мастерской поглазеть на этот прыгучий, веселый, крикливый и говорливый парад, а заодно погадать – вместе с зеваками, которых неизменно притягивала его мастерская, – какой национальности были родители проходящих мимо малышей.

– Глянь вон на ту маленькую француженку, – сказал он однажды. – Глазенки так и сверкают!

– А вон поляк руками размахивает! Поляков хлебом не корми, дай помаршировать, – подхватил молодой механик.

– Поляк? Где это ты поляка увидал?

– Да вон тот, худющий, с серьезной миной. Впереди вышагивает, – ответил механик.

– А-а-а… Нет, этот шибко высокий для поляка, – сказал плотник. – Да и разве бывают у поляков такие белые волосы? Немец он, как пить дать.

Механик пожал плечами.

– Они нынче все немцы, так что какая разница? Разве кто теперь докажет, кем были его родители? А ты, если б повоевал в Польше, тоже бы согласился, что он вылитый поляк.

– Глянь… глянь, кто идет! – ухмыляясь, перебил его старик. – Ты хоть и не дурак поспорить, а про этого спорить не станешь! Американец, зуб даю! – Он окликнул ребенка. – Джо, когда ты уже вернешь себе чемпионский титул?

– Джо! – крикнул механик. – Как дела, Коричневый Бомбардир?

На их крик развернулся одинокий чернокожий мальчик с голубыми глазами, шедший в самом хвосте парада: он трогательно-робко улыбнулся и вежливо кивнул, пробормотав приветствие на немецком – единственном языке, который он знал.

Монахини недолго думая окрестили его Карлом Хайнцем. Но плотник дал ему другое имя – единственного чернокожего, оставившего след в памяти деревенских жителей, – имя Джо Луиса, боксера и бывшего чемпиона мира в сверхтяжелом весе. Оно-то к мальчику и прицепилось.

– Джо! – крикнул плотник. – Выше нос! Гляди веселей! Покажи нам свою ослепительную улыбку, Джо!

Джо застенчиво повиновался.

Плотник хлопнул механика по спине.

– И ведь немец тоже, а? Может, хоть так у нас будет свой чемпион по боксу!

Молодая монахиня, замыкавшая шествие, сердито шикнула на Джо, и тот спешно свернул за угол. Куда бы Джо ни ставили, рано или поздно он всегда оказывался в хвосте, так что они с монахиней проводили вместе немало времени.

– Джо! – сказала она. – Ты такой мечтатель! Неужто весь твой народ так любит витать в облаках?

– Простите, сестра, – ответил Джо. – Я просто задумался.

– Замечтался.

– Сестра, а правда, что я сын американского солдата?

– Кто это тебе сказал?

– Петер. Он говорит, моя мама была немка, а папа – американец, который сбежал. А еще он говорит, что мама бросила меня и тоже сбежала. – В его голосе не было печали, только растерянность.

Петер был самым взрослым в приюте – хлебнувший горя старик четырнадцати лет, немецкий мальчик, который помнил и своих родителей, и братьев, и сестер, и дом, и войну, и всякие вкусности, которых Джо не мог даже вообразить. Петер был для Джо сверхчеловеком – он побывал в раю, аду и вернулся на этот свет, точно зная, где они, как сюда попали и куда отправятся потом.

– Не забивай себе голову, Джо, – сказала монахиня. – Никто теперь не знает, кем были твои родители. Но наверняка люди они славные, поэтому и ты такой славный получился.

– А кто это – «американец»?

– Человек из другой страны.

– Она рядом?

– Американцы есть и поблизости, но их родина – далеко-далеко, за большой водой.

– Вроде реки?

– Нет, еще больше. Ты столько воды в жизни не видел – даже другого берега не разглядеть. А если сесть на корабль, можно плыть и плыть целыми днями – и все равно не добраться до суши. Я как-нибудь покажу тебе карту. А Петера ты не слушай, он все выдумывает. Ничего он про тебя не знает и знать не может. Ну давай догоняй остальных.

Джо поспешил и вскоре нагнал своих, а потом несколько минут шел прилежно и целенаправленно. Но потом он снова зазевался, гоняя в уме слова, смысл которых от него то и дело ускользал: солдат… немец… американец… твой народ… чемпион… Коричневый Бомбардир… в жизни столько воды не видел…

– Сестра, – снова обратился Джо к монахине, – а что, все американцы похожи на меня? Они тоже коричневые?

– Одни да, другие нет.

– Но таких, как я, много?

– Да. Очень-очень много.

– Что же я их никогда не встречал?

– Они не бывают в наших местах, Джо. Они живут у себя.

– Тогда я хочу к ним.

– Разве тебе не нравится здесь?

– Нравится, но Петер сказал, что мне тут не место. Я не немец и никогда им не стану.

– Ох уж этот Петер! Не слушай ты его!

– Почему все улыбаются, завидев меня? Почему просят спеть и сплясать, а потом смеются, когда я это делаю?

– Джо, Джо! Смотри скорей! – воскликнула монахиня. – Гляди, вон там, на дереве! Воробушек со сломанной ножкой! Бедный, поранился, а все равно скачет. Вот храбрец. Гляди: скок да скок, скок да скок!

Однажды жарким летним днем, когда шествие в очередной раз проходило мимо плотницкой мастерской, плотник снова вышел на улицу и сообщил Джо удивительную новость, которая напугала и заворожила мальчика.

– Джо! Эй, Джо! Твой отец в деревню пожаловал! Видал его?

– Нет, сэр… не видал. А где он?

– Не слушай его, он дразнится, – оборвала их монахиня.

– Не дразнюсь я, Джо! – возразил плотник. – Когда будешь проходить мимо школы, смотри в оба – сам все увидишь! Только хорошенько смотри, не зевай – на вершину холма, где лес растет.

– Интересно, как поживает наш дружок воробушек? – весело спросила монахиня. – Надеюсь, его ножке уже лучше! А ты, Джо?

– Да-да, сестра. Я тоже надеюсь.

Всю дорогу до школы она без умолку болтала о воробушке, облаках и цветочках, так что Джо и слова вставить не мог.

Лес на холме возле школы казался тихим и пустым.

Но потом из-за деревьев вышел огромный коричневый человек, голый по пояс и с пистолетом в кобуре. Он глотнул воды из фляги, вытер губы тыльной стороной ладони, улыбнулся миру с обаятельным пренебрежением и снова исчез в темной лесной чаще.

– Сестра! – охнул Джо. – Там был мой папа! Я видел папу!

– Нет, Джо… это не он.

– Да честное слово, вон там, в лесу! Я видел своими глазами! Можно мне подняться на холм, сестра?

– Он тебе не отец, Джо. Он даже тебя не знает. И знать не хочет.

– Он же как я, сестра!

– Наверх нельзя, Джо, и здесь торчать тоже нечего. – Она взяла его за руку и потянула за собой. – Джо, ты плохо себя ведешь!

Он повиновался и ошалело пошел за ней. Всю обратную дорогу – а монахиня выбрала другую тропинку, что пролегала подальше от школы, – Джо молчал как рыба. Больше никто не видел его чудесного папу и никто ему не верил.

Лишь во время вечерней молитвы Джо расплакался.

А в десять часов вечера молодая монахиня обнаружила, что его койка пуста.

Под огромной маскировочной сетью, перевитой темными клочками ткани, в лесу притаилось артиллерийское орудие: черный маслянистый ствол смотрел в ночное небо. Грузовики и прочая артиллерия расположились выше по склону.

Сквозь тонкую завесу кустарника Джо, трясясь от страха, слушал и высматривал солдат, окопавшихся вокруг своей пушки. В темноте их было почти не разобрать, а слова, которые до него долетали, не имели никакого смысла.

– Сержант, ну зачем нам тут окапываться, если утром уже выступать? К тому же это всего лишь учения! Может, лучше поберечь силы? Поцарапаем малость землю для вида, и дело с концом, а? Зря стараемся ведь!

– Как знать, мальчик, за ночь все может измениться. Глядишь, и не зря стараетесь, – ответил сержант. – А пока делай свое дело и не задавай вопросов, ясно?

Сержант шагнул в пятно лунного света: руки в боки, широченные плечи расправлены, ну прямо король! Джо узнал в нем человека, которым он любовался днем. Сержант удовлетворенно прислушался к тому, как его солдаты роют окопы, и вдруг зашагал прямо к месту, где притаился Джо. Мальчик перетрусил не на шутку, но молчал, пока армейский сапожище не въехал ему в бок.

– Ай!

– Это еще что такое? – Сержант схватил Джо и поднял в воздух, а потом водрузил обратно на ноги. – Ну дела! Пострел, ты чего тут делаешь? А ну брысь! Пшел домой! Здесь детям не место. – Он посветил фонариком в лицо Джо. – Вот проклятие! Ты откуда такой взялся? – Он снова поднял мальчика и встряхнул, как тряпичную куклу. – Как ты вообще сюда попал? Приплыл, что ли?

Джо пробормотал по-немецки, что ищет своего отца.

– А ну отвечай, как ты сюда попал? И что тут делаешь? Где твоя мама?

– Что стряслось, сержант? – спросил чей-то голос из темноты.

– Да я прям и не знаю, как это назвать, – ответил сержант. – Говорит как фриц и одет как фриц, но ты глянь на него!

Вскоре вокруг Джо столпилась добрая дюжина солдат: все они громко переговаривались между собой и тихо обращались к мальчику, словно это помогло бы ему их понять.

Всякий раз, когда Джо пытался объяснить, зачем пришел, солдаты удивленно смеялись.

– Где он так навострился по-немецки шпарить, а?

– Где твой папа, мальчик?

– Где твоя мама, пострел?

– Шпрехен зи дойч? Смотрите, он кивает! Ей-богу, он знает немецкий!

– Да прямо вовсю болтает! Ну спроси его еще!

– Сходите за лейтенантом, – распорядился сержант. – Он хоть сможет поговорить с мальчишкой и поймет, что он пытается сказать. Смотрите, он весь дрожит как заяц! Перепугался до смерти. Иди сюда, малыш, не бойся. – Он заключил Джо в свои медвежьи объятия. – Ну не дрожи так, слышишь? Все будет хор-ро-шо! Смотри, что у меня есть. Ну дела, да этот мальчуган и шоколад-то первый раз видит! Давай попробуй, вреда не будет.

Джо, очутившись в крепости из костей и жил, окруженный сиянием добрых глаз, впился зубами в шоколадную плитку. Сперва розовые десны, а потом и вся душа его потонули в сладком ароматном тепле, и он просиял.

– Улыбается!

– Нет, вы только гляньте!

– Небось подумал, что в рай попал! Ей-богу!

– Вот уж кто точно «перемещенное лицо»! – сказал сержант, обнимая Джо. – Не место ему здесь, как ни крути!

– Эй, малыш, ну-ка съешь еще шоколаду.

– Да не давайте вы ему больше, – с упреком сказал сержант. – Хотите, чтоб его стошнило?

– Да вы что, сержант, никак нет!

– Что здесь происходит?

К группе, освещая себе путь фонариком, подошел лейтенант – невысокий, подтянутый и чернокожий.

– Да вот мальчонку нашли, сэр! – сказал сержант. – Пришел прямо к нам. Небось мимо охраны прополз.

– Так гоните его домой!

– Я как раз собирался, лейтенант. Но это не простой мальчик. – Он раскрыл объятия и выставил Джо на свет.

Лейтенант удивленно расхохотался и встал на колени перед Джо.

– Ты как сюда попал?

– Он только по-немецки понимает, лейтенант, – пояснил сержант.

– Где твой дом? – спросил лейтенант по-немецки.

– За большой водой, – ответил мальчик. – Большой-пребольшой, вы столько в жизни не видали!

– А откуда ты взялся?

– Меня Боженька сделал.

– Э, да этот мальчонка адвокатом станет! – воскликнул лейтенант по-английски, а затем снова обратился к Джо: – Послушай-ка, как тебя звать? И где твоя родня?

– Меня зовут Джо Луис, – ответил Джо. – А вы и есть моя родня. Я сбежал из сиротского приюта, потому что мое место – с вами!

Лейтенант встал, качая головой, и перевел слова Джо на английский.

Лес отозвался на его голос радостным эхом.

– Джо Луис! А я-то думал, он здоровяк и силач!

– Ты смотри, сейчас он тебя одной левой уложит!

– Если это Джо, то он точно нашел своих!

– А ну замолчите! – вдруг скомандовал сержант. – Все взяли и закрыли рты! Это вам не шутки! Ничего смешного тут нет. Мальчишка один на всем белом свете. Разве можно смеяться?

Тонкий голос наконец нарушил воцарившуюся мертвую тишину:

– Правильно… нельзя.

– Надо взять джип и отвезти его обратно в город, сержант, – сказал лейтенант. – Капрал Джексон, подгоните машину.

– Скажите им, что Джо хороший мальчик, – отозвался Джексон.

– Ну, Джо, – по-немецки обратился лейтенант к мальчику, – поедешь со мной и сержантом. Мы отвезем тебя домой.

Джо крепко вцепился в руки сержанта.

– Папа! Нет, папа! Я не хочу туда, я хочу с тобой!

– Послушай, малыш, я тебе не папа, – беспомощно проговорил сержант. – Я не твой отец.

– Папа!

– Прямо как приклеился! – воскликнул один солдат. – Да вы теперь в жизни от него не отлепитесь. Сержант, сдается, у вас появился сынок, а у него – папаша.

Взяв Джо на руки, сержант зашагал к машине.

– Ну брось, – сказал он мальчугану. – Отпусти меня, а то как же я поведу? Если ты будешь висеть у меня на шее, мы далеко не уедем. Сядь-ка лучше на колени лейтенанту, вот сюда, рядом со мной.

Солдаты вновь столпились вокруг джипа и мрачно наблюдали, как сержант пытается уговорить Джо.

– Я с тобой по-хорошему хочу, Джо. Ну же, отпусти меня. Джо, слезай, я не смогу вести машину, пока ты вот так на мне висишь.

– Папа!

– Иди ко мне на коленки, Джо! – позвал его лейтенант.

– Папа!

– Джо, Джо, глянь! – крикнул ему солдат. – Шоколадка! Хочешь еще шоколаду, Джо? Смотри, целая плитка, Джо, и вся достанется тебе, если ты отпустишь сержанта и перелезешь к лейтенанту.

Джо еще крепче вцепился в «папу».

– Да куда ты шоколадку убираешь? Все равно отдай ее Джо! – рассердился второй солдат. – Кто-нибудь, притащите из грузовика ящик шоколаду и киньте в багажник, пусть Джо потом отдадут. Будет у него запас сладкого на двадцать лет.

– Слушай, Джо, – сказал третий солдат, – ты когда-нибудь видал наручные часы? Смотри, какие у меня часы. Блестящие! Если переберешься к лейтенанту, я дам тебе послушать, как они тикают. Тик-так, тик-так, Джо! Ну, лезь сюда, ты же хочешь послушать?

Джо не шевельнулся.

Солдат протянул часы мальчику:

– На, держи, они все равно твои.

И поспешил прочь.

– Эй, друг! – крикнул кто-то ему вслед. – Ты спятил? Они же пятьдесят баксов стоили! Зачем мальчишке часы за пятьдесят долларов?

– Ничего я не спятил! А ты?

– Вроде тоже нет. Тут все в своем уме. Джо, хочешь ножик? Только ты должен пообещать, что не будешь с ним баловаться. Всегда режь от себя, а не на себя, понял? Лейтенант, когда вернетесь в приют, объясните ему, что резать надо от себя.

– Я не хочу в приют! Я хочу остаться с папой! – сквозь слезы прокричал Джо.

– Солдатам не разрешается таскать с собой маленьких мальчиков, – сказал лейтенант по-немецки. – А мы уже завтра утром отсюда уходим.

– Тогда возвращайтесь потом за мной, – сказал Джо.

– Если сможем, вернемся. Солдаты ведь никогда не знают, куда их судьба забросит. Но если удастся, мы обязательно тебя навестим.

– Лейтенант, можно отдать мальчишке этот шоколад? – спросил солдат, принесший целую картонную коробку с шоколадными плитками.

– Не спрашивай, – ответил лейтенант. – Знать не знаю и слыхом не слыхивал ни про какой шоколад.

– Вас понял, сэр.

Солдат положил коробку в багажник джипа.

– Не отпускает, – жалобно проговорил сержант. – Вам придется сесть за руль, лейтенант, а мы с Джо тут поедем.

Они поменялись местами, и джип тронулся.

– Пока, Джо!

– Будь паинькой, Джо!

– Не съедай весь шоколад за раз, слышишь?

– Не плачь, Джо! Улыбнись!

– Шире, малыш! Вот так!

– Джо, Джо, просыпайся.

Это был голос Петера, самого взрослого воспитанника приюта. Он отдавался влажным эхом в каменных приютских стенах.

Джо испуганно вскочил. Вокруг его койки столпились остальные дети: они пихались и толкали друг друга, чтобы хоть одним глазком взглянуть на Джо и его сокровища.

– Где ты взял эту шапку, Джо? И часы, и ножик? – спросил Петер. – И что в той коробке под кроватью?

Джо пощупал свою голову и обнаружил на ней вязаную солдатскую кепку.

– Папа… – сонно пробормотал он.

– «Папа»! – хохоча, передразнил его Петер.

– Да! – воскликнул Джо. – Ночью я ходил к своему папе, Петер.

– А он умеет говорить по-немецки? – спросила одна девочка.

– Нет, но его друг умеет.

– Да не видел он никакого папу, – вмешался Петер. – Его отец далеко-далеко отсюда. И никогда не вернется! Он вообще не знает, что ты есть!

– А как он выглядел? – спросила девочка.

Джо задумчиво огляделся по сторонам.

– Папа высокий-превысокий, до потолка! – наконец ответил он. – И шире, чем эта дверь. – Он торжественно вытащил из-под подушки плитку шоколада. – И вот такого цвета! – Он протянул плитку остальным. – Берите, пробуйте, у меня еще много!

– Неправда это все, – сказал Петер. – Врешь ты!

– У моего папы автомат размером с эту кровать, – радостно продолжал Джо, – и пушка с домину! А еще там, где он живет, сотни таких, как я.

– Кто-то тебя разыграл, Джо, – сказал Петер. – Он тебе не отец. С чего ты взял, что он тебе не врет?

– Потому что он плакал, когда уходил, – просто ответил Джо. – И пообещал забрать меня в свой дом за большой водой, как только сможет. – Он беззаботно улыбнулся. – И не просто за рекой какой-нибудь! Ты столько воды в жизни не видал! Он пообещал, и тогда я разрешил ему уйти.

1953

Доклад об «Эффекте Барнхауза»[23]23
  © Перевод. Андрей Криволапов.


[Закрыть]

Для начала позвольте мне уверить вас: я знаю о том, где скрывается профессор Барнхауз, не больше всех остальных. Если не считать короткой загадочной записки, которую я обнаружил в своем почтовом ящике в минувший сочельник, я ничего не слышал о профессоре с момента его исчезновения полтора года назад.

Более того – читатели этих строк будут крайне разочарованы, если надеялись узнать, как овладеть так называемым «Эффектом Барнхауза». Если бы я мог и хотел раскрыть эту тайну, то наверняка уже был бы кем-то поважнее простого преподавателя психологии.

Меня уговорили написать этот отчет, поскольку я занимался исследовательской работой под руководством профессора Барнхауза и первый узнал о его потрясающем открытии. Но пока я был его студентом, профессор не делился со мной знанием того, как высвобождать ментальные силы и управлять ими. Эти сведения он не желал доверять никому.

Должен заметить, что термин «Эффект Барнхауза» – порождение дешевых газетенок, и сам профессор Барнхауз никогда его не употреблял. Он окрестил этот феномен «психодинамизмом», или «силой мысли».

Не думаю, что на свете остался хоть один цивилизованный человек, которого надо убеждать, что такая сила существует, ведь ее разрушительная мощь хорошо известна во всех столицах мира. Более того, человечество наверняка уже давно подозревало о ее существовании. Всем известно, что некоторым людям особенно везет, когда приходится иметь дело с неодушевленными предметами, – например, при игре в кости. Профессор Барнхауз доказал, что подобное «везение» вполне измеримая сила, которая в его случае достигла невероятных размеров.

По моим подсчетам, к тому времени, когда профессор Барнхауз предпочел скрыться, его сила примерно в пятьдесят пять раз превысила мощь атомной бомбы, сброшенной на Нагасаки. Он не блефовал, когда сказал генералу Хонасу Баркеру накануне операции «Мозговой штурм»: «Сидя за этим обеденным столом, я, без сомнений, могу стереть с лица земли все, что угодно, от Джо Луиса до Великой Китайской стены».

Вполне понятно, что многие считают, будто профессор Барнхауз ниспослан нам Небесами. Первая церковь Барнхауза в Лос-Анджелесе насчитывает тысячи прихожан, хотя ни в его внешности, ни в разуме нет ничего божественного. Человек, который в одиночку разоружает мир, холост, пониже ростом, чем среднестатистический американец, полноват и склонен к сидячему образу жизни. Его ай-кью – 143. Уровень вполне приличный, но ничего из ряда вон выходящего. Он, как и мы, смертен, пребывает в полном здравии и вскоре отметит сорокалетие. Если профессору сейчас и приходится жить в одиночестве, это вряд ли его особенно беспокоит. Я знал его как тихого и застенчивого человека, который явно предпочитал книги и музыку обществу коллег.

Ни он, ни его сила не выходят за пределы науки. Его психодинамические излучения подчиняются многим известным физическим законам, имеющим отношение к радиоволнам. Едва ли кто-то не слышал в домашнем радиоприемнике треск «Барнхаузовой статики». На психодинамические излучения влияют солнечные пятна и возмущения в ионосфере.

Тем не менее некоторыми важными свойствами его излучения существенно отличаются от обычных радиоволн. Профессор по своей воле может сосредоточить всю энергию в любой точке, и сила воздействия не зависит от расстояния. Таким образом, в качестве оружия психодинамизм имеет впечатляющее преимущество перед бактериями или атомными бомбами, не говоря уже о том, что его применение вообще ничего не стоит: профессор может избирательно воздействовать на личности или объекты, угрожающие обществу, вместо того чтобы истреблять целые народы во имя сохранения международного равновесия.

Как сказал генерал Хонас Баркер Комитету национальной обороны, «пока кто-нибудь не найдет Барнхауза, защиты от «Эффекта Барнхауза» не существует». Попытки «заглушить» или экранировать излучения провалились. Премьер Слезак вполне мог бы и сэкономить гигантские средства, пущенные на «барнхаузоустойчивое» убежище. Несмотря на четырехметровое свинцовое перекрытие, невидимая сила дважды сбила премьера с ног.

Пошли разговоры о том, что необходимо прошерстить население в поисках людей, обладающих той же психодинамической силой, что и профессор. Сенатор Уоррен Фост потребовал ассигнований на эти поиски и в прошлом месяце провозгласил: «Кто владеет «Эффектом Барнхауза», владеет миром!» Комиссар Кропотник высказался примерно в том же духе, и началась новая дорогостоящая гонка вооружений, только с особым уклоном.

В этой гонке есть над чем посмеяться. Правительства обхаживают лучших игроков в кости наравне с физиками-атомщиками. Возможно, на Земле, включая меня, найдется несколько сотен человек с психодинамическими способностями, но, не владея техникой профессора, они добьются успеха разве что в игре в кости. И даже зная секрет, им понадобится лет десять, чтобы превратиться в опасное оружие. Столько времени понадобилось и самому профессору. Так что «Эффектом Барнхауза» пока что владеет – и в ближайшее время будет владеть – только сам Барнхауз.

Считается, что эпоха Барнхауза наступила примерно полтора года назад, в день операции «Мозговой штурм». Именно тогда психодинамизм обрел политический вес. В действительности этот феномен был открыт в мае 1942 года, когда профессор отказался от присвоения офицерского звания и записался рядовым в артиллерию. Подобно рентгеновским лучам или вулканизированной резине психодинамизм был открыт случайно.

Время от времени товарищи по казарме звали рядового Барнхауза перекинуться в кости. Он ничего не знал об азартных играх и обычно старался отговориться, но как-то вечером, просто из вежливости, согласился метнуть кости. Это событие можно считать чудесным или ужасным в зависимости от того, нравится ли вам то, что творится сейчас в мире.

– Выбрось-ка семерки, папаша! – сказал кто-то.

И «папаша» выбросил семерки – десять раз подряд, вчистую обыграв всю казарму. Потом вернулся на свою койку и в качестве математического упражнения вычислил вероятность такого совпадения на обороте квитанции из прачечной. И выяснил, что у него был всего один шанс из почти десяти миллионов! Сбитый с толку, он попросил парочку костей у соседа по койке. Попробовал снова выбросить семерки, но получил лишь обычный разнобой. Он немного полежал, а потом опять стал забавляться с костями. И выбросил семерки десять раз подряд.

Можно было бы тихонько присвистнуть и отмахнуться от странного феномена, но профессор вместо этого стал размышлять об обстоятельствах, при которых ему оба раза так повезло. И нашел единственный общий фактор: в обоих случаях перед самым броском в его мозгу промелькнула одна и та же цепочка мыслей. И эта цепочка мыслей таким образом выстроила мозговые клетки, что мозг профессора с тех пор стал самым мощным оружием на Земле.

Солдат с соседней койки дал психодинамизму первый уважительный отзыв, хотя эта явная недооценка наверняка вызвала бы кривые улыбки у всех демагогов мира. «Лупишь как из пушки, папаша!» – сказал он. Профессор Барнхауз и правда лупил круто. Послушные ему кости весили не больше нескольких граммов, и управлявшая ими сила была крошечной, однако самый факт существования такой силы потрясал основы мироздания.

Профессиональная осторожность позволила ему сохранить открытие в тайне. Он жаждал новых факторов, которые мог бы положить в основу теории. Затем, когда на Хиросиму сбросили атомную бомбу, он продолжал молчать из страха. Его эксперименты никогда не были, как окрестил их премьер Слезак, «буржуазным заговором против истинных демократий». Профессор тогда и сам не знал, к чему они приведут.

Со временем он открыл еще одно поразительное свойство психодинамизма: его сила возрастала по мере тренировки. Через шесть месяцев он мог управлять костями, которые бросали на другом конце казармы. В 1945 году, к моменту демобилизации, он мог выбивать кирпичи из печных труб на расстоянии трех миль.

Обвинения в том, что профессор Барнхауз мог запросто выиграть последнюю войну, но просто не захотел этим заниматься, не выдерживают никакой критики. К концу войны он обладал силой и дальнобойностью 37-миллиметровой пушки – не больше. Его психодинамическая сила превысила мощность малокалиберной артиллерии только после демобилизации и возвращения в Виандот-колледж.

Я поступил в аспирантуру Виандота двумя годами позже. По случайности профессора назначили моим руководителем по теме. Меня это назначение огорчило, потому что в глазах преподавателей и студентов профессор представал довольно нелепой фигурой. Он пропускал занятия, забывал, о чем хотел сказать на лекциях. А ко времени моего приезда его чудачества из забавных превратились в невыносимые.

«Мы прикрепили вас к Барнхаузу, но это дело временное, – сказал мне декан социологического факультета. Он был смущен и как будто старался оправдаться. – Барнхауз – выдающаяся личность. После возвращения он, конечно, не так известен, но его довоенные работы создали репутацию нашему маленькому институту».

Когда я прибыл в лабораторию профессора, то, что предстало моим глазам, напугало меня больше, чем досужие разговоры. Повсюду лежал толстый слой пыли; ни к книгам, ни к приборам никто не прикасался месяцами. Когда я вошел, профессор клевал носом за столом. Единственными признаками какой-то деятельности служили три пепельницы, ножницы и свежая газета с дырами от вырезок на первой полосе.

Когда профессор поднял голову и взглянул на меня, я увидел, что глаза его подернуты пеленой усталости.

– Привет, – сказал он. – Никак не могу уснуть по ночам. – Он зажег сигарету, руки у него немного дрожали. – Вы тот самый юноша, которому я должен помочь с диссертацией?

– Да, сэр, – сказал я.

Спустя несколько минут мое волнение переросло в тревогу.

– Воевали в заокеанских краях? – спросил он.

– Да, сэр.

– Не шибко много от них осталось, верно? – Он нахмурился. – Понравилось на войне?

– Нет, сэр.

– Похоже, и следующая война не за горами?

– Похоже на то, сэр.

– И никак нельзя помешать?

Я пожал плечами:

– Кажется, дело безнадежное.

Он пристально посмотрел на меня.

– Знаете что-нибудь о международном праве, об Объединенных Нациях и прочем в этом роде?

– Только из газет.

– Та же история, – вздохнул он и продемонстрировал мне пухлый альбом с газетными вырезками. – Никогда не обращал никакого внимания на международные политические события. А теперь изучаю их, как в свое время крыс в лабиринтах. И все говорят мне одно и то же: «Безнадежное дело…»

– Разве что случится чудо… – начал я.

– Верите в чудеса? – быстро спросил профессор и выудил из кармана пару игральных костей. – Попробую выбросить двойки. – Он выбросил двойки три раза подряд. – Один шанс из сорока семи тысяч. Вот вам чудо.

Он на мгновение просиял, а потом оборвал разговор, сославшись на то, что его лекция должна была начаться уже десять минут назад.

Профессор не спешил довериться мне и ни словом больше не упомянул о фокусе с игральными костями. Я решил, что кости были со свинцом, и вскоре позабыл об этом. Профессор дал мне задание наблюдать, как крысы-самцы преодолевают металлические пластины под током, чтобы добраться до еды или до самки, – эксперименты, которые, к всеобщему удовлетворению, закончили еще в тридцатые годы. И словно бессмысленность этой работы не была достаточным испытанием, профессор раздражал меня неожиданными вопросами: «Думаете, стоило бросать атомную бомбу на Хиросиму?» или «Полагаете, любое научное открытие идет человечеству на пользу?»

Впрочем, все это продолжалось недолго.

– Дайте бедным животным выходной, – сказал мне профессор однажды утром, когда минул месяц моей работы у него. – Я хотел бы вашей помощи в рассмотрении более интересной проблемы – а именно, в своем ли я уме.

Я вернул крыс в клетки.

– Тут ничего сложного, – мягко проговорил он. – Смотрите на чернильницу на моем столе. Если с ней ничего не произойдет, скажите мне сразу, и я спокойно отправлюсь – и уверяю вас, со спокойной душой – в ближайший сумасшедший дом.

Я неуверенно кивнул.

Профессор запер дверь лаборатории и закрыл ставни, так что мы на какое-то время остались в полутьме.

– Знаю, я человек странный, – сказал профессор. – Это оттого, что я боюсь самого себя.

– Мне вы кажетесь немного эксцентричным, но вовсе не…

– Если с этой чернильницей ничего не случится, значит, я безумен как постельный клоп, – перебил он, включая свет, и сощурился. – Чтобы вы поняли, насколько я безумен, скажу вам, о чем я размышлял ночами, вместо того чтобы спокойно спать. Я думал, а вдруг мне удастся спасти мир? Вдруг я смогу дать каждой нации все необходимое и навсегда разделаться с войнами? Вдруг я сумею прокладывать дороги в джунглях, орошать пустыни, за одну ночь воздвигать плотины?

– Да, сэр…

– Смотрите на чернильницу!

Я со страхом уставился на чернильницу. От нее словно исходило тонкое жужжание; потом она начала угрожающе вибрировать и вдруг запрыгала по столу, описав два шумных круга. Остановилась, снова зажужжала, раскалилась докрасна и наконец разлетелась на куски в сине-зеленой вспышке.

Должно быть, у меня волосы встали дыбом. Профессор мягко рассмеялся.

– Магниты? – наконец выдавил я.

– Если бы, ради всего святого, это были магниты… – пробормотал он. Вот тогда-то профессор и поведал мне о психодинамизме. Он знал о существовании этой силы, но объяснить ее не мог. – Это делаю я, и только я – и это ужасно.