Текст книги "Истоки современной политической мысли. Том 1. Эпоха Ренессанса"

Часть I Истоки Ренессанса

Глава 1
Идеал свободы

Городские республики и империя

Уже в середине XII в. немецкий историк Оттон Фрейзингенский осознавал, что в Италии возникла новая, примечательная форма политической и социальной организации. Он обратил внимание на то, что итальянское общество, по-видимому, перестало быть феодальным по своему характеру. Он обнаружил, что «почти вся страна поделена между городами» и «в окрестностях едва ли найдется какой-либо знатный или великий человек, который не признавал бы авторитет своего города» (Otto of Freising 1953, p. 127). Он заметил и другое новшество, вызвавшее у него еще большие опасения: в городах развивается такой род политической жизни, который полностью расходится с господствующим убеждением, будто наследственная монархия образует единственную надежную форму правления. Города стали настолько «свободолюбивыми», что превратились в независимые республики, «управляемые скорее волей консулов, чем правителей», которых «меняют почти каждый год», чтобы быть уверенными в том, что «их жажда власти» находится под контролем, а свобода народа – под защитой (p. 127).

Самый ранний известный случай, когда итальянский город избрал для себя консульскую форму правления, произошел в Пизе в 1085 г. (Waley 1969, p. 57). Потом эта система стала очень быстро распространяться по Ломбардии и Тоскане: в 1097 г. подобный режим появляется в Милане, на следующий год – в Ареццо. К 1125 г. он уже существовал в Лукке, Болонье и Сиене (p. 60). Во второй половине XII в. произошло еще одно важное изменение. Власть консулов уступила место более стабильной форме выборного управления, при которой во главе стояло должностное лицо, известное как подеста, названное так потому, что он наделялся верховной властью, или potestas, над городом. Обычно подеста был гражданином другого города; это было введено, чтобы сохранять уверенность в том, что никакие местные связи и привязанности не помешают ему беспристрастно отправлять правосудие. Избирался он по поручению народа и правил обычно с учетом рекомендаций двух главных советов: большого, в который могло входить до шестисот уважаемых граждан, и внутреннего, или тайного, чей состав не превышал сорока наиболее влиятельных граждан (p. 62). Подеста пользовался широкими полномочиями, поскольку считался высшим судебным и административным должностным лицом города, а также должен был возглавлять городские посольства. Но ключевая особенность этой системы была в том, что он всегда имел статус наемного чиновника и никогда не был независимым правителем. Срок его полномочий, как правило, ограничивался шестью месяцами, в течение которых он был подотчетен сообществу граждан, избравшему его. Подеста не имел права инициировать политические решения, а в конце своего срока должен был отправить на рассмотрение свои счета и отчитаться за вынесенные судебные приговоры, прежде чем получал позволение покинуть город, нанявший его (p. 68–69).

К концу XII в. эта форма республиканского самоуправления была принята почти всеми ведущими городами Северной Италии (Hyde 1973, p. 101). Хотя это сделало их de facto независимыми, de jure они продолжали считаться вассалами Священной Римской империи. Правовые притязания германских императоров в отношении Италии уходят корнями в эпоху Карла Великого, империя которого охватывала Германию и Италию с начала IX в. Эти притязания возобновились с новой силой в X веке, когда Оттон I решительно присоединил Regnum Italicum ко своим германским владениям[7]7
  Термин Regnum Italicum относится, таким образом, только к той части Северной Италии, которая соответствует Ломбардскому королевству Темных веков, вновь включенному Оттоном I в состав Германской империи в 962 г. Только эту территорию имели в виду происходившие из итальянских городских республик интеллектуалы, когда они говорили о Regnum Italicum. Так поступал, к примеру, Марсилий Падуанский в своем «Защитнике мира». Поэтому неверно переводить этот термин (как это делает Алан Джуерт в своем издании этого труда, Marsiglio of Padua 1956, p. 4 и passim) как «Итальянское государство». Не говоря уже об анахронизме, связанном с употреблением термина «государство» (state), это может быть воспринято так, будто Марсилий имеет в виду всю область современной Италии, что вовсе не верно.


[Закрыть]. К тому времени, когда на трон взошел Фридрих Барбаросса в середине XII в., у императоров появилось две особые причины вновь настаивать на подлинном статусе североитальянского Regnum как простой провинции империи. Первая, как пишет Оттон Фрейзингенский, состояла в том, что города стали презирать власть императора и «относиться враждебно к тому, кого им следовало бы воспринимать как своего доброго государя». Другая причина, как простодушно признается Оттон, заключалась в том, что покорение всей Северной Италии сделало бы императора хозяином «самого сада наслаждений», поскольку города, расположенные на Ломбардской равнине, к тому времени «превзошли все другие государства мира богатством и могуществом» (Otto of Freising 1953, pp. 126–128). Добиваясь подчинения этих сокровищ императорской юрисдикции, притязания которой были освящены веками, целая череда германских императоров, начиная с первого итальянского похода Фридриха Барбароссы в 1154 г., на протяжении почти двух столетий старалась навязать свою власть Regnum Italicum, а ведущие города этого Regnum с не меньшим упорством сражались за то, чтобы отстоять свою независимость.

Два первых похода Барбароссы фактически принесли ему контроль над всей Ломбардией. Он начал с атаки на союзников Милана, самого большого и непреклонного в своем стремлении к независимости города, а во время своего второго похода осадил и сам Милан, который захватил и сравнял с землей в 1162 г. (Munz 1969, pp. 74–75). К тому времени он уже успел извлечь выгоду из своих первых побед, созвав рейхстаг в Ронкалье в 1158 г., где недвусмысленно провозгласил свой суверенитет над всем Regnum Italicum (Balzani 1926, p. 427). Однако этот успех обернулся против него, вызвав объединение прежде разобщенных городов. Милан инициировал создание Ломбардской лиги, чтобы сопротивляться его притязаниям, и вскоре заручился поддержкой двадцати девяти других городов (Waley 1969, p. 126). И когда Барбаросса в 1174 г. попытался вернуть себе власть, объединенные силы Лиги смогли нанести императорской армии пусть и случайное, но самое решительное поражение при Леньяно в 1176 г. (Munz 1969, pp. 310–311). После этого императору ничего не оставалось, кроме как договариваться с Лигой, и, заключая мирное соглашение в Констанце в 1183 г., он, в сущности, отказался от права вмешиваться во внутренние дела ломбардских городов (pp. 361–362).

Следующим императором, который попытался осуществить идею Священной Римской империи, вернув под свой контроль Regnum Italicum, был Фридрих II. Он объявил о своих грандиозных планах на рейхстаге в Пьяченце в 1235 г., грозно призывая итальянцев «вновь войти в единство с империей» (Schipa 1929, p. 152). И снова императору поначалу сопутствовал успех. Он взял Виченцу в 1236 г., подготовив, таким образом, сдачу Феррары в следующем году, и в конце 1237 г. нанес страшное поражение восстановленной Ломбардской лиге при Кортенуова (Van Cleve 1972, pp. 398–407). Однако и на этот раз масштаб побед императора послужил объединению его противников во главе с неумолимо враждебными к нему миланцами (pp. 169, 230, 392). Они вернули себе Феррару в 1239 г., в том же году захватили имперский порт Равенну и в следующем десятилетии перенесли боевые действия в земли Тосканы и Ломбардии (Schipa 1929, p. 155–156). И хотя они испытали ряд неудач, в конце концов им удалось добиться того, чтобы мечтания императора и его сторонников завершились позором: в 1248 г. император потерял все свои богатства при взятии Виттории; в 1249 г. его сын был взят в плен, когда силы Лиги вновь захватили Модену; а в конце следующего года Фридрих II умер (Van Cleve 1972, pp. 510–512; Schipa 1929, pp. 162–164).

В начале XIV в. германские императоры сделали еще две попытки стать законными правителями Regnum Italicum. Первую предпринял любимец Данте Генрих Люксембургский, прибывший в Италию в 1310 г. (Armstrong 1932, p. 32). Как и его предшественники, он начал победоносно, подавив восстание в Кремоне и Лоди и осадив Брешию в 1311 г., перед тем как отправиться в Рим, чтобы быть увенчанным папой[8]8
  В качестве императора Генриха VII. В действительности короновал его не папа, а кардинал Никколо да Прато. – Прим. пер.


[Закрыть] в 1312 г. (Bowsky 196o, pp. 111–112, 114–118, 159). Но снова, в который раз, триумф императора заставил объединиться его врагов. Теперь их возглавляла Флоренция, ставшая главным защитником республиканских свобод после того, как предшествующее поколение миланцев покорилось деспотизму семейства Висконти. Флорентийцы сумели поднять восстания в Падуе, Генуе и Лоди и отбросили войска императора от своего собственного города в 1312 г. (Armstrong 1932, p. 38). Результат для партии императора был ужасным: проведя почти год в ожидании подкреплений, прежде чем пойти на приступ Флоренции, император умер в самом начале этой кампании, а его войска немедленно разбежались (Bowsky 196o, pp. 173–174, 204–205). К тому времени стало ясно, что Италия никогда не подчинится императорской власти, так что последняя попытка, предпринятая Людвигом Баварским в 1327 г., обернулась жалким провалом. Понимая, что скудных средств императора никогда не хватит для осуществления его грандиозных замыслов, города, избегая больших столкновений, просто выждали время, пока его войска, переставшие получать жалование, не рассеялись в один прекрасный момент (Oflfer 1956, pp. 38–39).

В ходе этой долгой борьбы города Ломбардии и Тосканы смогли не только дать отпор императору на полях сражений, но и нарастить арсенал идеологического оружия, с помощью которого они стремились легитимировать длительное сопротивление своему номинальному господину. Суть их ответа на императорские требования состояла в том, что у них было право сохранять свою «свободу» от вмешательства извне. Правда, недавно появились некоторые сомнения в том, что эта идеология была разработана ими осознанно. Холмс, например, утверждает, что городам никогда не удавалось сформулировать нужное им понятие «свободы» в каком-либо смысле, кроме «смутного и неопределенного» (Holmes 1973, p. 129). Однако есть основания полагать, что в этом сказывается недооценка их гражданского сознания. Из ряда официальных прокламаций видно, что пропагандисты городов опирались на две вполне ясные и отчетливые идеи, когда выступали в защиту своей «свободы» от империи: первая состояла в праве быть свободными от любого внешнего контроля за их политической жизнью и, таким образом, утверждала их суверенность; другая предполагала соответствующее право управлять собой так, как они сами считали нужным, и тем самым защищала существующие республиканские устои.

В двух важных исследованиях флорентийской политической мысли XIV в. прослеживается путь, который прошел термин «свобода» (liberty), чтобы начать обозначать одновременно политическую независимость и республиканское самоуправление. Изучая флорентийскую дипломатическую переписку, относящуюся ко вторжению Генриха VII в 1310 г., когда флорентийцы возглавили оппозицию императору, провозгласив «свободу Тосканы», Буено де Мескита установил, что их первейшей заботой было «свержение ярма рабской зависимости от германской власти» и подтверждение права на самоуправление (Bueno de Mesquita 1965, p. 305). Сходным образом Рубинштейн показал, что в течение XIV в. понятия libertas и libertà стали использоваться «почти как технические термины флорентийской политики и дипломатии» и что они почти всегда служили для выражения все тех же идей независимости и самоуправления (Rubinstein 1952, p. 29). Этот отчетливый анализ «свободы» не был изобретением треченто. Мы можем увидеть, как к тем же идеалам обращаются уже в 1177 г. в ходе самых первых переговоров между итальянскими городами, императором и папой. Они последовали за решающим поражением армии Барбароссы от войск Ломбардской лиги, произошедшим годом ранее. Согласно рассказу, содержащемуся в «Анналах» Ромуальда Гварны, речь послов Феррары, произнесенная ими во время итоговой дискуссии, включала в себя вдохновенные декламации «о чести и свободе Италии» вместе с заверениями о том, что граждане Regnum «предпочтут славную смерть со свободой, чем жалкую жизнь в рабстве». Послы ясно дали понять, что, обращаясь к идеалу свободы, они имеют в виду две основные идеи. Во-первых, под свободой они подразумевали свою независимость от императора, ибо настаивали на том, что «мы согласимся на мир, предлагаемый императором», только «пока наша свобода остается неприкосновенной». И во-вторых, под свободой имелось в виду право сохранять существующие формы управления, поскольку они, «не желая отказывать императору ни в одной из его древних юрисдикций», обязаны настаивать на том, что не могут расстаться со своей свободой, которую унаследовали от своих предков, кроме как вместе с самой жизнью (Romoaldo of Salerno 1866, pp. 444–445).

Однако в этом утверждении libertas вопреки империи было, несомненно, одно слабое место: города не могли придать ему никакой законной силы. Источником этого затруднения является тот факт, что с конца XI в., когда в университетах Равенны и Болоньи было возобновлено изучение римского права, римский гражданский кодекс начал использоваться в качестве основы правовой теории и практики во всей Священной Римской империи. И с того момента, как юристы начали изучать и комментировать древние тексты, кардинальным принципом истолкования закона – и определяющей чертой так называемой школы глоссаторов – стало абсолютное доверие словам Кодекса Юстиниана и, насколько возможно, буквальное применение их к существующим обстоятельствам (Vinogradoff 1929, pp. 54–58). Не могло быть никаких сомнений в том, что принцепс, которого юристы договорились уравнять с императором Священной Римской империи, должен был считаться dominus mundi (господином мира), единственным правителем мира. Это означало, что пока в истолковании римского права продолжали использоваться методы глоссаторов, у городов не было никакой возможности отстоять de jure свою независимость от империи, в то время как императорам была гарантирована максимально возможная правовая поддержка усилий, направленных на подчинение городов (pp. 60–62).

Эта проблема заявила о себе со всей остротой в самом начале противостояния между городами и империей, когда все четверо ведущих докторов права из Болоньи не только согласились заседать в комиссии, составившей Ронкальские декреты Фридриха Барбароссы в 1158 г., но стали в самых угодливых выражениях защищать его законные права в качестве суверена всех итальянских городов[9]9
  См. Vinogndoff 1929, p. 61. Взгляд на Ронкальские декреты как на выражение содержащегося в римском праве понятия merum Imperium (чистая власть) был опровергнут, поскольку они в основном имели отношение к феодальным и другим монаршим правам на местах. Однако не может быть никакого сомнения в том, что влияние, оказанное болонскими юристами на комиссию, помогло придать декретам строгий абсолютистский тон. Дискуссию и библиографию по этому вопросу см. в Munz 1969, pp. 167–169. Сами декреты см. в Diet of Roncaglia: Decrees 1893 в библиографии первоисточников.


[Закрыть]. Они описывали императора как «верховного правителя на все времена над всеми его подданными и повсеместно» и настаивали на том, что даже внутри итальянских городов «он сохранял власть назначать всех магистратов для отправления правосудия» и «увольнять их, если они пренебрегают своими обязанностями» (Diet of Roncaglia: Decrees 1893, pp. 245, 246). В результате городам было отказано даже в праве назначать и контролировать своих подеста, и, таким образом, их требования свободы были лишены всякого подобия законности.

Было очевидно, что если городам нужно было придать свои претензиям к империи надлежащую правовую основу, то вначале должно было произойти фундаментальное изменение в отношении их собственных юристов к авторитету древних сводов законов. Такое мировоззренческое изменение было попросту невозможно для глоссаторов, которые продолжали считать, что император должен быть уравнен с принцепсом из Кодекса Юстиниана и наделен тем же набором юридических прав. Однако к началу XIV в. перед лицом новых угроз со стороны империи необходимое изменение перспективы было, наконец, достигнуто. Большую роль в этой переориентации сыграл основатель т. н. школы постглоссаторов Бартоло да Сассоферрато (1314–1357), пожалуй, самый оригинальный юрист Средневековья.

Бартоло был уроженцем Regnum Italicum, учился в Болонье и впоследствии стал преподавателем римского права в ряде университетов Тосканы и Ломбардии (Woolf 1913, pp. 1–2). Он определенно намеревался реинтерпретировать римский гражданский кодекс таким образом, чтобы коммуны Ломбардии и Тосканы могли защищать свою свободу как с помощью риторики, так и с помощью права. В результате он не только инициировал революцию в изучении римского права (которую закрепил потом его великий ученик Бальдо), но также сделал большой шаг в утверждении отчетливо современного (modern) представления о множестве суверенных политических сил, отделенных друг от друга и независимых от империи.

Первый вклад Бартоло был методологического свойства. Он отверг важнейшую установку глоссаторов на то, чтобы факты, несообразные закону, подгонялись под буквальное его толкование. Напротив, его базовый принцип состоял в том, что там, где закон и факты вступают в противоречие, именно закон должен приводиться в соответствие с фактами (p. 5). Как сам он пишет в комментариях к Кодексу, «не следует удивляться тому, что мне не удается следовать словам из глоссы, когда они кажутся мне противоречащими истине, разуму или закону» (Bartolus of Saxoferrato 1588f, p. 195).

В результате этого изменения стало возможно полностью аннулировать правовые претензии императора к итальянским городам. Верно то, что Бартоло начинает свои комментарии к Кодексу, соглашаясь с тем, что de jure император является единственным dominus mundi (Bartolus of Saxoferrato 1588e, p. 7). Он даже готов согласиться с глоссаторами в том, что формально империя составляет единственную юрисдикцию в Европе, в то время как независимые королевства, или regna, являются не более чем имперскими провинциями, а городские республики, или civitates, соответствуют имперским городам (p. 7). Однако, как замечает он далее, даже если император может заявить de jure, что является единственным правителем мира, есть «много народов, которые de facto не подчиняются ему». Ясно, что Бартоло думает, в частности, об Италии, поскольку отмечает, что «имперские законы, например, не обязывают флорентийцев или других, кто отказывается de facto подчиняться императорским указам» (p. 7). Позднее он подчеркивает эту же мысль, когда в своих комментариях к Дигестам обсуждает полномочия делегирования. Он соглашается с тем, что de jure только император обладает merum Imperium, высочайшей властью законотворчества. Но тут же добавляет, что «в наши дни правители городов по всей Италии» в действительности берут на себя исполнение тех же законотворческих полномочий (Bartolus of Saxoferrato 1588c, p. 69).

Как признает сам Бартоло, формально такое поведение со стороны флорентийцев должно считаться неправильным и противозаконным (Bartolus of Saxoferrato 1588g, p. 64). Но представляется неверным делать отсюда вывод, подобно Кину, что Бартоло, по сути, обеспокоен только тем, чтобы оправдать всеобщий авторитет императора и искренне не желает приписывать независимые полномочия городам (Keen 1965, p. 115). Поступать так – значит недооценивать базовую аксиому о том, что закон должен уступать место фактам. Поскольку Бартоло сочетает это утверждение с наблюдением, что итальянские города составляют «свободные народы», которые «в действительности могут издавать законы и статуты так, как пожелают», он тут же открывает совершенно новую перспективу конвенционального анализа merum Imperium: он настаивает на том, что ситуация de facto такова, с ней должен считаться закон, а значит и император тоже (Bartolus of Saxoferrato 1588g, p. 64).

Впервые Бартоло недвусмысленно это утверждает, когда задается вопросом о том, действительно ли у итальянских городов есть право издавать и исполнять свои законы. Его главное рассуждение на эту тему содержится в комментариях к Дигестам в том месте, где он анализирует статус общественных судей (Bartolus of Saxoferrato 1588d, p. 411). Там он поднимает вопрос о том, «может ли отдельный город применять диспенсацию» в случае недостойного поведения его судейских служащих. Сначала он отвечает в обычном стиле глоссаторов, что, «кажется, нет, поскольку отдельный город не может издавать статуты по таким вопросам» (p. 423). Но затем он подчеркивает, что «города, которые не признают над собой никакой высшей власти, действительно налагают наказания и предоставляют диспенсацию» в таких случаях (p. 422). Далее он утверждает, что единственный способ решить эту дилемму – обратиться к тому базовому принципу, что закон должен приспосабливаться к фактам. Это позволяет ему заключить, что «применительно к городам нынешней Италии и особенно Тосканы, где не признают над собой никакой высшей власти, я полагаю, что они составляют свободный народ и, следовательно, сами обладают merum Imperium, имея столько же власти над своим населением, сколько ее вообще есть у императора» (p. 423).

Та же мысль была выражена с еще большей уверенностью в комментариях Бартоло к Кодексу, в разделе, где он обсуждает вопрос, «служит ли долгий период времени в качестве подтверждения того, что договор сохраняет силу» (Bartolus of Saxoferrato 1588e, p. 159). После общего анализа он, как обычно, переходит к рассмотрению этого вопроса в связи с итальянскими городами и спрашивает, можно ли сказать, что merum Imperium, на который они фактически претендуют, имеет под собой какую-нибудь законную основу. Он признает, что привычно было бы на этот вопрос отвечать следующим образом: «если верно то, что города обладают merum Imperium», очень важно, «чтобы они могли показать, что получили его в виде уступки от императора» (p. 160). Его же собственный ответ, однако, вновь зависит от применения ключевого принципа, состоящего в том, что закон должен приспосабливаться к фактам. Решающим он считает то обстоятельство, что «de facto города располагают merum Imperium в течение очень долгого времени». И это побуждает его заключить, что «даже если они не могут доказать, что император сделал им такую уступку, я утверждаю, что пока они могут доказать, что действительно применяют merum Imperium, их притязания на применение его являются правомерными» (p. 160).

В этой защите итальянских городов и их империума явно содержится революционное политическое требование: города должны быть признаны в качестве совершенно независимых суверенных образований. Это заключение нашло свое окончательное выражение в сентенции, которая воплощает суть нападок Бартоло на глоссаторов и других защитников империи. Поскольку, как он заявляет, города управляются «свободными народами», обладающими своим собственным империумом, можно сказать, что они по сути являются sibi princeps, принцепсом для себя самих. После этого стоило сделать только один небольшой шаг, чтобы перенести эту доктрину с североитальянских городов на королевства Северной Европы и, таким образом, прийти к убеждению, что Rex in regno suo est Imperator– всякий король в своем королевстве по своей власти равен императору. Такое предложение уже было выдвинуто Угуччо и другими канонистами, стремящимися возвысить права светских владений над империей, поскольку это было частью антиимперской кампании, которую они вели в интересах Церкви. Но Бартоло и Бальдо – а также ряду французских юристов при короле Филиппе Красивом – выпало сделать революционный шаг для введения все той же доктрины в гражданское право и тем самым решительно продвинуться в направлении современного (modern) понятия государства (Riesenberg 1956, pp. 82–83).

Это заключение, в свою очередь, позволило Бартоло выполнить главную идеологическую задачу в интересах итальянских городов: найти надлежащее правовое основание для обоих требований в отношении их свободы, которые они старались оправдать на протяжении долгой борьбы против империи. Вначале он разработал понятие sibi princepes, чтобы обосновать требование о том, что города обладают свободой, то есть освобождены от законосообразных вмешательств в управление их внутренними делами. Бартоло горячо поддерживает это утверждение в своих комментариях к Дигестам, анализируя одну из ключевых черт суверенной власти – право делегировать юрисдикцию нижестоящим судьям (Bartolus of Saxoferrato 1588a, p. 428). Когда он обсуждает эту тему в связи с итальянскими городами, то вначале соглашается с тем, что подобное делегирование невозможно «в городах, которые признают вышестоящую власть», поскольку «они сами обязаны опираться на императора». Но затем он утверждает, что мы имеем дело с совершенно иной ситуацией «в случае городов, которые отказываются признавать господство императора», ибо «они могут сами издавать свои статуты» и выстраивать такое управление, какое захотят. Все дело в том, что «в таком случае город сам назначает sibi princeps, императора для себя» (p. 430).

Наконец, Бартоло использует то же понятие, чтобы оправдать в правовых терминах другое требование городов в отношении их свободы: они должны свободно выбирать собственное политическое устройство и, в частности, сохранять установленный способ республиканского самоуправления. Бартоло берется защищать это требование в своем комментарии, где он обсуждает право на обжалование (Bartolus of Saxoferrato 1588d, p. 576). Он начинает с описания принятой иерархии обжалований от низших до высших судей, завершая ее фигурой принцепса, или императора. Затем он признает возможность существования свободного города, образ действия которого нельзя подогнать под эти стандартные правила. Примером тому может служить Флоренция, которая требует полной «свободы» не только в том смысле, что «не признает никого выше себя», но также в том, что «избирает своего собственного правителя и не имеет никакого другого управления». В этом случае встает вопрос: «кто же тогда будет судьей по апелляциям?» Бартоло дает однозначный ответ: «в этом случае сами люди должны действовать в качестве судьи по апелляциям или какой-то класс граждан, назначенный их правительством». И вновь обосновывает это тем, что «в таком случае люди сами утверждают требуемого начальника и, таким образом, назначают sibi princeps, императора для себя» (p. 58o).

Городские республики и папство

В длительной борьбе против империи главным союзником итальянских городов было папство. Этот союз впервые был оформлен папой Александром III после того, как Барбаросса отказался поддержать его восхождение на папский престол в 1159 г. (Balzani 1926, pp. 430–432). Когда ломбардские города основали свою Лигу в 1167 г., Александр оказал им материальную поддержку и воодушевил их на строительство укрепленного города – названного в его честь Алессандрией – чтобы преградить путь наступлению императора (Knapke 1939, p. 76). Когда Лига сплоченно выступила против Барбароссы в 1174 г., именно Александр III возглавил их борьбу, а затем инициировал переговоры, завершившиеся миром в Констанце в 1183 г. (p. 77–78). Тот же союз был восстановлен позднее, накануне вторжения Фридриха II в 1230 г. Папа Григорий IX заключил антиимперский договор с Генуей и Венецией в 1238 г., а наследующий год отлучил императора от Церкви и возобновил свои связи с Ломбардской лигой (Van Cleve 1972, p. 419; Waley 1961, pp. 145, 148–149). После своего избрания в 1243 г. его преемник, Иннокентий IV, продолжил ту же политику. Опираясь на свои силы, он атаковал императорские гарнизоны в Ломбардии и возобновил переговоры с тосканскими городами, чтобы совместно выступить против императора (Schipa 1929, p. 157). (Именно в это время в Тоскане вошло в употребление слово «гвельф», обозначающее союзника папы.) Все это вначале привело к перемирию с императором в 1244 г. Но когда Фридрих дал понять, что хочет изменить условия перемирия, Иннокентий отлучил его от Церкви, созвал собор, низложивший его, и, встав во главе ломбардских городов, одержал ряд военных побед, положивших конец нашествию императора в 1250 г. (Van Cleve 1972, pp. 484–486; Partner 1972, p. 256).

Однако вскоре итальянские города обнаружили, что этот союз сулит им опасность. Дело в том, что папы сами хотели бы править Regnum Italicum. Это стремление впервые стало заметным, когда незаконный сын Фридриха II Манфред, будучи королем Неаполя, попытался продолжить итальянскую политику своего отца в 1260-е гг. Урбан IV отлучил его от Церкви в 1263 г. и призвал Карла Анжуйского выступить против него в качестве защитника Церкви (Runciman 1958, pp. 65, 70, 81). Карл прибыл в Рим со своей армией в конце 1265 г. В начале 1266 г. он одержал решающую победу при Беневенто. В этом сражении Манфред был убит, а его войска рассеяны (pp. 88–95). Когда последний выживший сын Фридриха Конрадин[10]10
  Скиннер ошибается: Конрадин был внуком, а не сыном императора Фридриха II Штауфена. – Прим. пер.


[Закрыть] постарался совершить контрнаступление, вторгнувшись в Италию со стороны Германии в 1267 г., Карл нанес ему случайное, но при этом окончательное поражение при Тальякоццо, в результате которого папство стало господствующей силой на широком пространстве Северной, а также Центральной и Южной Италии (pp. 105, 108–112).

К этому времени понтифики с большей откровенностью начали преследовать свои мирские цели, оказывая воздействие на внутреннюю политику североитальянских городов. Первые шаги были сделаны в Ломбардии, где Эццелино да Романо, вождь сторонников императора, к 1240 гг. получил контроль над необычайно обширной территорией, включавшей Верону, Падую, Феррару с их окрестностями (Hyde 1966a, p. 199). Папа Александр IV объявил против него крестовый поход в 1255 г. и повелел архиепископу Равенны Филиппу возглавить его. Филипп освободил Падую в 1255 г. и после трех лет сражений сумел разбить и захватить Эццелино при Адде в 1259 г. Эта победа усилила папский контроль над городами восточной Ломбардии (Allen 1910, pp. 76–87). Последующие папы обратили свое внимание на Тоскану и Центральную Италию. Климент IV сосредоточился на Орвието, осознавая стратегическое значение этого города, расположенного между Флоренцией и Римом. Он даже перенес туда резиденцию своей курии в 1266 г. Его примеру последовали Григорий X в 1272 г., а также Мартин IV и Николай IV немного позднее в том же столетии. Между тем папы стали расширять свое влияние на крупные города Тосканы. Мартин IV заключил союз с Гвельфской лигой в 1281 г., передав право сбора папских налогов Флоренции, Сиене и Вольтерре, чтобы теснее привязать их к себе (Pre-vité-Orton 1929, p. 202). В течение следующего десятилетия Бонифаций VIII периодически вмешивался во внутренние распри Флоренции в надежде добиться власти над городом, чтобы умножить свои доходы и обезопасить северную границу своих территорий (Boase 1933, p. 84). Когда флорентийцы отправили в 1300 г. посольство (в котором, как говорят, участвовал Данте), чтобы выразить протест против этих махинаций, Бонифаций в ответ отлучил от Церкви всю синьорию, призвал Карла Анжуйского захватить город, чем вызвал переворот, в результате которого было свергнуто враждебное ему правительство «белых» (Armstrong 1932, pp. 12–14; Boase 1933, pp. 249–250). В конечном итоге папы сумели подчинить своей власти Романью, традиционно самый сильный оплот проимперской партии. Когда Григорию X удалось добиться возведения на императорский трон Рудольфа Габсбурга в 1273 г.[11]11
  Неточность у Скиннера: в 1273 г. Рудольф I Габсбург был коронован германским королем. Императором Священной Римской империи он так и не стал. – Прим. пер.


[Закрыть], одним из его условий была передача обширной области вокруг Болоньи и Романьи под прямое управление папы. Эти переговоры завершились в 1278 г. К тому времени обе провинции были формально аннексированы Николаем III (Larner 1965, pp. 40–42). В итоге к концу XIII в. папство смогло добиться прямого контроля над обширной областью Центральной Италии, равно как и значительного влияния на крупные города Regnum Italicum.