Текст книги "Истоки современной политической мысли. Том 1. Эпоха Ренессанса"

Глава 2
Риторика и свобода

Подъем деспотов

Распространение того, что Сисмонди назвал «блестящим пламенем свободы», среди итальянских городских республик оказалось печальным и непродолжительным зрелищем (Sismondi 1826, 3, p. 245). К концу XIII в. большинство городов были настолько истерзаны внутренними склоками, что были вынуждены отказаться от республиканских устоев и согласиться на сильную власть единственного синьора, перейдя от свободной к деспотической форме правления во имя большего гражданского спокойствия.

Корневую причину такой эрозии республиканской свободы следует искать в классовом расслоении, развивавшемся с начала XIII в. (Jones 1965, p. 79). Ускорение торговли выдвинуло вперед новый класс людей, gente nuova, богатых купцов в городах и окрестной contada, сельской местности (p. 95). Однако, несмотря на их растущее богатство, эти пополаны не имели голоса в советах своих городов, остававшихся под жестким контролем старых магнатских семейств (Waley 1969, pp. 187–197). Это расслоение вызвало тревожный рост насилия среди граждан: если пополаны боролись за признание, то магнаты сражались за то, чтобы удержать свои олигархические привилегии.

Первыми в это сражение вступали бесправные пополаны. Обычно они учреждали свой собственный совет, или народ (Popolo), возглавляемый выборным лидером, капитаном народа (Capitano del Popolo). Это было прямым вызовом традиционной форме правления во главе с подеста, поскольку находившиеся под его началом должностные лица обычно выдвигались главными магнатскими семействами. Такие советы были учреждены в Лукке и Флоренции в 1250 г., в Сиене – в 1262 г, а вскоре после этого они появились в большинстве ведущих городов Ломбардии и Тосканы (Pullan 1973, pp. 116–18; Waley 1969, pp. 185–192). Проделав эту брешь в монополии нобилей, пополаны, как правило, принимали еще более агрессивные меры, нацеленные на то, чтобы закрыть или даже предотвратить доступ нобилей к политической власти. Например, это произошло во Флоренции в 1282 г. Партия «белых», опирающаяся на пополанов, смогла вытеснить магнатскую партию «черных» и в 1293 г. учредила конституцию, которая накрепко закрыла старой знати доступ в городской приорат (Becker 1960, p. 426). И в других городах стали происходить похожие вещи. Так, в близлежащей Сиене в 1287 г. народ отнял власть у подеста, изгнал множество нобилей и учредил «Правление девяти синьоров», купеческую олигархию, вплоть до 1355 г. непрерывно управлявшую городом (Bowsky 1962, pp. 368, 370, 374).

Однако чем больше пополаны боролись за признание, тем сильнее сопротивлялась старая знать и ее союзники. Вначале это приводило к локальным гражданским конфликтам, начинавшимися сразу после того, как пополаны выступали против своего исключения из управления городами. Одним из самых известных примеров тому была Верона, где Монтекки – прообраз непримиримых Монтегю из «Ромео и Джульетты» Шекспира – в течение двадцати лет боролись на стороне пополанов, стараясь сломить жесткое сопротивление старой знати, и, в конце концов, смогли установить контроль над городом в 1226 г. (Allen 1910, pp. 45–52). Но наиболее серьезные внутренние столкновения стали происходить после того, как пополанам удавалось установить свои порядки. Например, правительство «белых» во Флоренции потеряло поддержку и было немедленно свергнуто партией «черных», возглавляемой Корсо Донати, в 1301 г. Подобным образом правление пополанов в Сиене дважды подверглась большой опасности, в 1318 и в 1325 гг., и в обоих случаях эта опасность исходила от Толомеи, влиятельного семейства нобилей, утратившего власть в результате переворота 1287 г. (Bowsky 1967, pp. 14, 16).

На этом фоне усугубляющихся междоусобиц вовсе не удивительно, что к концу XIII в. большинство городов Regnum Italicum сделало вывод – более или менее добровольно – что нет более надежного способа выжить, чем признать сильную и монолитную власть одного синьора, отказавшись от столь хаотической «свободы» (Hyde 1973, p. 141; Waley 1969, p. 237). Первым городом, где был проведен успешный эксперимент с наследственным правлением одного семейства, стала Феррара. В 1264 г. семья Эсте смогла добиться плавного перехода от неформального господства над городом Аццо д’Эсте к формальной синьории его сына Обиццо, который был объявлен «бессменным правителем» Феррары якобы «с общего согласия»[20]20
  См. Gundersheimer 1973, pp. 23–25; Bueno de Mesquita 1965, p. 315; в Waley 1969, p. 236 приводится формула утверждения Обиццо в качестве «бессменного правителя» города.


[Закрыть]. Другим важным городом, последовавшим этому примеру, стала Верона. В 1262 г. Мастино делла Скала был избран капитаном народа. Он воспользовался этим положением, чтобы укрепить свое личное господство над городом, и смог основать династию. Когда он был убит в 1277 г., его брат Альберто был немедленно признан в качестве пожизненного правителя Вероны и генерального капитана. После смерти Альберто в 1301 г. его сын Бартоломео – первый покровитель Данте после изгнания из Флоренции – сумел стать наследственным подеста (Allen 1910, pp. 94–96, 124, 141–143). После этих экспериментов система правления во главе с синьорами начала быстро распространяться по всему Regnum Italicum. В течение 1270-х гг. семейство Бонакольси, используя должность капитана народа, добилось контроля над Мантуей, а концу следующего десятилетия подобная форма власти установилась в Тревизо при Жерардо да Камино, в Пизе – при графе Уголино, в Парме – при Джиберто да Корреджо и в Пьяченце – при Альберто Скотти (Brinton 1927, pp. 41–43; Previte-Orton 1929, p. 203; Armstrong 1932, pp. 33, 45). Наконец, в то же самое время прямое правление пап в Романье было оспорено набирающими силу местными деспотами. В 1286 г. Гвидо да Полента стал подеста Равенны и в этом качестве продолжал править городом почти десять лет (Lamer 1965, pp. 51–52). Подобным же образом стало господствовать над Римини семейство Малатеста, изгнав последних своих врагов к 1295 г. и установив наследственное правление (Jones 1974, pp. 31–33, 47). Поэтому Данте, пусть и небеспристрастно, но совершенно точно отмечает в «Чистилище», что «города Италии кишат тиранами»[21]21
  «Чистилище», VI, 124–127 [цит. в пер. М. Лозинского. – Прим. пер.].


[Закрыть].

С подъемом синьоров в политической теории начал развиваться новый, панегирический стиль, воздававший хвалу их усилиям, направленным на установление мира и согласия (Bueno de Mesquita 1965, pp. 321–328). Одним из самых ранних представителей этого жанра был Феррето де Феррети (ок. 1296–1337), входивший в круг предгуманистических literati (образованных, грамотных людей) в Падуе, который сочинил длинную поэму на латыни «Восхождение делла Скала» вскоре после того, как в 1328 г. это семейство получило контроль на городом (Ferreti 1908–20, 1, p. XIII; Hyde 1966a, p. 282). Поскольку целью этого славословия было оправдание их правления, Феррети нигде не упоминал свободу жителей Падуи, которую прежде превозносил Марсилий. Вместо этого он посвятил значительную часть своей второй книги жалобам на «беспорядки» и «беззаконие» города во времена, предшествующие приходу к власти делла Скала, настаивая на том, что основным желанием граждан всегда было спокойствие (Ferreti 1908–20, 1, pp. 28ff). Поскольку система управления, установленная Кангранде, была, несомненно, стабильнее республиканской, которую он упразднил, это выделение мира за счет свободы в качестве основной политической ценности привело к тому, что он изображен истинным освободителем Падуи, избавившим ее от хаоса и беспорядка. Завершая свою поэму, Феррети выразил надежду, что потомки Кангранде «будут править долгие годы», поддерживая среди людей мир и покой (1, p. 100).

Этот переход от правления in libertà (по своей воле) к правлению в форме синьории произошел гладко и быстро в большинстве городов Regnum Italicum, несомненно, вследствие усталости от бесконечных междоусобиц и борьбы различных группировок. Однако из этого правила было несколько важных исключений. Несколько городов оказали энергичное и в ряде случаев успешное сопротивление подъему деспотов, осознав для себя особую значимость политической независимости и республиканского самоуправления.

Первым городом, решительно поднявшимся на защиту своих республиканских устоев, был Милан. После того как в 1259 г. пополаны изгнали своих противников и назначили Мартино делла Торре «синьором народа», между изгнанниками и сторонниками синьории началась борьба, шедшая двадцать лет. И только когда изгнанники признали своего лидера, Оттоне Висконти, «бессменным правителем Милана» после одержанной им победы над силами делла Торре в 1277 г., миланская республика исчезла окончательно (Sismondi 1826, 3, pp. 260, 435–437). Вскоре после этого в Падуе развернулась похожая и даже более затяжная борьба. На сей раз опасность исходила от соседнего города Верона, где семейство делла Скала накопило силы и стало расширять свою власть. В 1277 г. Альберто делла Скала начал войну с Падуей, которая завершилась компромиссным миром в 1280 г. (Hyde 1966a, pp. 227–228). В 1312 г. Кангранде делла Скала возобновил военные действия, но встретил упорное сопротивление, возглавляемое твердыми республиканцами, такими как Альбертино Муссато, отказавшийся наблюдать за тем, как город переходит в руки тирана (pp. 256–257, 266). И только после пятнадцатилетней борьбы, в ходе которой Муссато и его воинствующие сторонники были изгнаны из города малодушными согражданами, Кангранде смог добиться власти в 1328 г. (pp. 267, 275, 278). Однако в то время городом, который сделал больше других для того, чтобы помешать подъему деспотов, была, конечно, Флоренция. Как мы уже видели, флорентийцам на протяжении XIII в. удалось отразить все внешние посягательства на их независимость. Когда Манфред напал на них в 1260 г., они вступили в союз с Карлом Анжуйским и вскоре отразили эту угрозу (Schevill 1936, pp. 139–144). Когда Ареццо объединился с имперцами и выступил против них, они одержали большую победу при Кампальдино в 1289 г. – в сражении, в котором, по всей вероятности, принимал участие молодой Данте (Lamer 1971, p. 208). А когда император напал на Италию в 1310 г., они не только отбили его попытку осадить их город, но и повели контрнаступление, которое очень быстро привело к бесславному концу его похода.

Это сопротивление синьорам всегда сопровождалось развитием политической идеологии, призванной оправдать и подчеркнуть особые добродетели республиканской гражданской жизни. Можно утверждать, что историки ренессансной мысли обращали мало внимания на возникновение этой идеологии в конце дученто и начале треченто[22]22
  Заметным исключением является важная статья Рубинштейна об интеллектуальном контексте политической мысли Марсилия Падуанского. Я не во всем согласен с его анализом, поскольку, мне кажется, он недостаточно дифференцированно рассматривает две различные и зачастую противоположные друг другу традиции раннего треченто, одна из которых берет начало в изучении риторики, другая же основывается на схоластической аргументации. Ниже я делаю попытку развести эти два различных направления мысли. Но Рубинштейн написал очень яркую и основательную работу, которая оказалась для меня весьма полезной.


[Закрыть]. Ханс Барон, в частности, старался доказать, что никто не стремился защищать республиканскую свободу до того, как в начале кватроченто за дело взялись флорентийские «гражданские гуманисты» (Baron 1966, pp. 49, 58). Это же утверждение повторяет и ряд других историков раннего Ренессанса. Например, Хайд заявляет, что у городских республик, столкнувшихся к концу XIII в. с необходимостью защищать свою свободу от деспотов, не было никакой идеологии, к которой они могли бы прибегнуть, поскольку господствующие социальные и политические установки были «скорее аристократическими и рыцарскими, нежели гражданскими, и что у мирян «не было никакого альтернативного набора идеалов, к которому те могли бы обратиться», кроме идеалов аскетической религиозной жизни (Hyde 1973, p. 171). Холмс также утверждал, что «препятствия на пути к созданию независимой светской идеологии» в конце XIII – начале XIV в. оказались столь велики, что в городских республиках не было разработано ни одного успешного образца таких ценностей до тех пор, пока во Флоренции раннего кватроченто не произошла «гуманистическая революция» (Holmes 1973, pp. 111, 124, 131).

Хотя это общепринятые утверждения, они дают искаженное представление о развитии ренессансной политической мысли. В действительности в конце XIII в. в распоряжении поборников республиканского самоуправления было две традиции политического анализа. Одна из них сложилась из изучения риторики, которой – наряду с правом и медициной – уделялось основное внимание в итальянских университетах с самого момента их основания в XI в. Другая возникла из изучения схоластической философии, которая впервые была перенесена в Италию из Франции во второй половине XIII в. Обе эти традиции помогали сторонникам республиканской «свободы» концептуализировать и отстаивать значимость их политического опыта и, в частности, утверждать, что болезнь междоусобицы поддается лечению, а потому защита свободы совместима с сохранением мира. Если мы хотим понять, как развивались эти две центральные темы ренессансной политической теории, нам следует, по-видимому, заново рассмотреть работы гуманистов кватроченто и сосредоточиться на их происхождении из этих двух направлений предренессансной мысли.

Развитие Ars Dictaminis

Чтобы разобраться в том, как изучение риторики в итальянских университетах способствовало, в конечном счете, формированию влиятельной политической идеологии, нам нужно начать с рассмотрения практических целей преподавания риторики. Основная цель риторического обучения состояла в том, чтобы снабдить студента весьма ценным умением: способностью составлять официальные письма и другие документы максимально ясно и убедительно. Написание писем, будучи специальной техникой, которая укладывалась в правила и заучивалась наизусть, предполагала концепцию, впервые разработанную в Болонье в начале XII в. и представлявшую ответвление от основной программы университета, нацеленной на подготовку юристов и судей[23]23
  См. об этом: Wieruszowski 1971b, p. 361. Хаскинс вначале предлагал считать Альберика, монаха из Монте-Кассино, писавшего в 1180-е гг., первым учителем практического искусства написания писем (см. Haskins 1919, pp. 171–172). Верушовски оспаривает это предположение на том основании, что подход Альберика все еще был основан на применении классических образцов, а не на формулировании правил, которым можно было обучать независимо от авторитетов (см. Wieruszowski 1971a, p. 334; Wieruszowski 1971b, p. 361).


[Закрыть]. Главным специалистом в области риторики в Болонье в это время был Адальберт из Самарии, по-видимому, первый, кто намеренно представлялся как dictator (составитель писем) или учитель Ars Dictaminis (Murphy 1974, p. 213). Его главным трудом был учебник под названием «Правила написания писем», который, по-видимому, он создал между 1111 и 1118 гг. (Haskins 1929, p. 173). После его смерти правила, которые он изложил, были переработаны в жесткую систему, основанную на том принципе, что все формальные письма должны состоять из пяти отдельных частей. Первым учебником, который настаивал на следовании этому образцу, был анонимный трактат, озаглавленный «Принципы написания писем», созданный, по всей видимости, в Болонье около 1135 г.[24]24
  Это датировка Хаскинса (Haskins 1929, p. 181), которой пользуется Мерфи в своей библиографии (Murphy 1971a, p. 60) и последнем издании своей работы (Murphy 1971b, p. 3). Однако Верушовски утверждает, что эту книгу должны были написать после 1140 г. (см. Wieruszowski 1971a, p. 335 и прим.). Дискуссию вокруг пятичленной системы композиции и ее примеры см. в Murphy 1974, p. 220–226.


[Закрыть] Вслед за ним та же пяти-частная классификация воспроизводилась почти без изменений всеми ведущими риторами до конца Средних веков (pp. 182–187).

Помимо изложения общих правил, составители писем в первую очередь старались показать, как на практике следует применять их рекомендации. Для этого они снабжали свои учебники подборкой типовых писем, или dictamina, иллюстрирующих правильные случаи применения предписаний. Впервые этот метод применил все тот же Адальберт из Самарии, завершивший один из своих теоретических трактатов приложением, состоявшим из сорока пяти formulae, или типовых писем[25]25
  См. Haskins 1929, pp. 174, 177. Похожую подборку писем см. в Adalbert of Samaria 1961, pp. 43–74.


[Закрыть]. Этот подход немедленно взяли на вооружение такие составители писем, как Уго из Болоньи и Генрик Франкигена, работавшие в 1120-е гг. (pp. 178, 180). После этого в течение XII в. появилось большое количество подобных dictamina. Наиболее заметный вклад в этот жанр внес Бонкомпаньо да Синья (ок. 1165–1240), который, возможно, был самым оригинальным и, несомненно, самым хвастливым из болонских учителей риторики, преподававших в начале XIII в. Его первый трактат, который он завершил в 1215 г., назывался «Старая риторика» и включал раздел типовых писем, составленных для «благородных, горожан и простого народа» (Paetow 1910, pp. 76–77). Другой его учебник, выпущенный в 1235 г., носил претенциозное название «Новейшая риторика для всего» и предлагал обучающимся ошеломительное множество образцов, организованных по разделам согласно правилам, которыми следовало руководствоваться при составлении разного рода формальных писем. Открыв пятый раздел, к примеру, мы находим обстоятельное изложение всевозможных «форм введения» (Boncompagno da Signa 1888–1901, p. 262). Они включают двенадцать разных начальных абзацев, которыми следует воспользоваться, чтобы написать письмо папе, пять абзацев – для письма кардиналу, два – епископу и четыре – императору. И все это вместе с типовыми зачинами к письмам старейшинам города, подеста, консулам, профессорам составляло исчерпывающий перечень всех тех, кому должностное лицо или обычный гражданин мог бы написать формальное письмо (pp. 262–273).

Посредством этих образцов, или формул, составители писем перешли от обучения формальным риторическим правилам к осознанному участию в правовых, социальных и политических делах итальянских городских республик. Этот переход осуществлялся двумя способами. К середине XII в. письма, включенные в трактаты по Ars Dictaminis, стали фокусироваться на непосредственных практических интересах студентов. Доселе, пока составители писем видели свою главную задачу в том, чтобы иллюстрировать применение риторических правил, они допускали, что их примеры могут быть сколь угодно далеки от злобы дня или даже вовсе выдуманы[26]26
  См. об этом: Wieruszowski 1971a, p. 336; Wieruszowski 1971b, p. 364–365. Хороший пример такой подборки писем см. в списке образцов из учебника Уго из Болоньи «Правила написания писем» в Murphy 1974, p. 217.


[Закрыть]. Теперь они стали предпринимать систематические усилия, дабы внушить уверенность в том, что их образцы определенно более ценны и могут повлиять на жизнь и карьеру их учеников. Один из самых ранних примеров такой тенденции дает анонимная подборка писем, изданная флорентийским мастером в 1150-е гг. В нее входит несколько типовых писем для студента, чтобы тот мог убедить семью в своих академических успехах и выпросить у нее больше денег (Wieruszowski 1971a, pp. 336–339). Она также включает в себя два письма, содержащих конкретные политические советы: первое демонстрирует наилучший способ убедить коммуну набрать отряд рыцарей и лучников, второе объясняет, как обратиться к магистратам другого города, когда необходимо наказать одного из его граждан за то, что тот ограбил кого-то из «нашей коммуны» (pp. 340–341, 343). Тенденция использовать такие формулы как своего рода консультации по проблемам городской жизни набирала силу в течение следующего столетия. И уже когда Мино да Колле создает свой трактат «Искусство написания писем» в 1290-е гг., а Джованни ди Бонандреа преподает в Болонье после 1302 г., мы видим, что они полностью посвящают свои dictamina нуждам и заботам студентов, учителей, купцов, судей, священников, должностных лиц и других ведущих классов граждан городских республик (Wieruszowski 1971b, pp. 360, 365–366; Banker 1974, pp. 155–157).

В начале XIII в. Ars Dictaminis получили еще одно важное применение. В это время становится привычным сочетать искусство написания писем с так называемым Ars Arengendi, искусством произнесения публичных речей. Это означает, что в своих теоретических трактатах составители писем стали прилагать список типовых речей к привычному списку типовых писем. Первым известным ритором, предложившим изложение обоих этих искусств, был Гвидо Фаба (ок. 1190–1240), ученик и соперник Бонкомпаньо в Болонье, в чьем собрании «Речей и писем», впервые изданном в 1230-е гг., было значительное число типовых (Kantorowicz 1941, pp. 256, 275). Вскоре сочетание этих двух искусств стало общепринятым, что нашло отражение в таких известных учебниках, как «Риторика» Брунетто Латини и «Краткое введение» Джованни ди Бонандреа, широко использовавшихся в конце XIII в. (Banker 1974, p. 157). Дальнейшее применение риторических примеров имело несомненное практическое значение для общества, решающего все свои правовые, политические и дипломатические дела посредством формализованных речей и дебатов.

Это позволяло dictatores вносить не явный, но систематический вклад в дискуссию по важнейшим для общества вопросам. Таким образом, в результате объединения Ars Arengendi с Ars Dictaminis обучение риторике и даже представления риторов о самих себе становились все более публичными и политическими по характеру (Kantorowicz 1943).

После того как изучение риторики наполнилось столь разнообразным политическим содержанием, оставался небольшой шаг от изложения Ars Dictaminis к непосредственному истолкованию гражданских вопросов. Этот шаг был по праву сделан некоторыми учителями словесности и их учениками в первой половине XIII в., когда они перенесли свои занятия во множество новых и более откровенных пропагандистских контекстов. В результате появились два самобытных новых жанра социальной и политической мысли.

Первым из них стала городская хроника нового образца (ср. Hyde 1966b). Конечно, в XII в. в городах было немало анналистов, но все они без исключения были клириками и интересовались только проявлениями божественного провидения в политических и особенно в военных делах (Fisher 1966, pp. 144, 156–161). Эта несколько обветшалая традиция стала радикально меняться в первые десятилетия XIII в., когда некоторые юристы, учителя словесности и другие светские поборники риторических искусств начали впервые всерьез интересоваться историей своих городов. Вследствие этого возникла совершенно новая гражданская историография, более риторическая по своей манере и намеренно более пропагандистская по своему тону, нежели раньше (Wieruszowski 1971d, p. 613).

Одним из первых образцов такой историографии является «Осада Анконы», созданная Бонкомпаньо да Синья. В ней описывается случай, произошедший во время похода Барбароссы в 1173 г. Сама же книга, по всей вероятности, была написана между 1201 и 1202 гг. И, хотя Бонкомпаньо в предисловии представляется как автор обычной городской хроники, видно, что мотивы и методы его исторической работы определяются опытом преподавания Ars Dictaminis. В первую очередь это заметно по тому, как он создает описание осады. Он предлагает его не в виде традиционного нарратива, но скорее в виде риторического упражнения, поскольку почти половину книги составляют типовые речи, вложенные в уста главных действующих лиц. Тот же опыт и те же навыки учителя словесности еще более заметны при выборе темы. Бонкомпаньо старается использовать привычные условности городской хроники таким образом, чтобы превратить их в гораздо более непосредственный, чем Dictamen, инструмент для выражения своих политических убеждений. Поэтому все формализованные речи, вокруг которых он выстраивает свое повествование, имеют откровенно пропагандистский характер и предназначены для прославления их автора в качестве полезного политического консультанта и насаждения идеологии городских республик. Так, одна его речь побуждает всех граждан взяться за оружие, в другой подчеркивается важность взаимопомощи между городами, третья прославляет идеал республиканской свободы (Boncompagno da Signa 1937, pp. 24, 40, 43). Речь во славу свободы в действительности является главным украшением рассказа Бонкомпаньо. Ее произносит пожилой гражданин, который обращается к жителям Анконы в тот момент, когда послы императора обещают снять осаду, если получат приличный выкуп. Люди в нерешительности: продовольствие заканчивается, в победе они не уверены (p. 23). Тогда говорит этот старик. Он напоминает им, что они «происходят от древнеримской знати», и что «до сего дня» они всегда были готовы сражаться за свою свободу (p. 24). Он побуждает их «держаться крепко и биться, как подобает мужчинам, поскольку «блистательные триумфы приобретаются в величайших битвах» (p. 26). Он завершает свою речь осуждением «изнеженности и малодушия», предупреждая сограждан, что они «посрамят себя навеки», если сами позволят отнять у себя свободу и город (p. 26–27).

Эту новую разновидность хроники, вскоре ставшую образцом для подражания, развивал ряд других риторов, среди которых наиболее заметный – Роландино из Падуи, бывший учеником Бонкомпаньо в Болонье (Hyde 1966a, pp. 198, 287). Роландино написал амбициозную «Хронику Падуи» в начале 1260-х гг., взяв своей темой возвышение и падение правителя города Эццелино да Романо. Это сочинение, всецело риторическое по своей конструкции, прерывалось в каждом важном пункте письмами и речами в типичной манере Ars Dictaminis. Когда Эццелино родился, епископ Герард отметился типовой речью об идеале благочестивого правления (Rolandino of Padua 1866, pp. 41–42). Когда Эццелино впервые осознал свои амбиции, он объявил о них в типовом письме (p. 49). Когда подеста Вероны был изгнан Эццелино в 1230 г., он выступил перед жителями Падуи с типовой речью, обличающей власть тиранов (pp. 55–56). И когда прибывает архиепископ Равенны, чтобы возглавить папское выступление против Эццелино, он произносит типовую речь, побуждая падуанцев сражаться за свое освобождение (p. 106). Как показывают эти примеры, Роландино даже более откровенно, чем Бонкомпаньо, заботится о том, чтобы приспособить привычный формат городской хроники для передачи прямого политического послания. Вся его «Хроника» действительно задумывалась для прославления республиканской свободы – с потребностью видеть в ней ключевую политическую ценность и сражаться за нее, когда ей грозит опасность. Эта выверенная идеологическая цель видна с самого начала, когда Герард, выступая по поводу рождения Эццелино, превозносит свободу и старается убедить в том, что «к тиранам не нужно испытывать никакого почтения» (p. 42). Та же тема повторяется в речи, с которой выступает низложенный подеста Вероны. Он заявляет, что свержение республиканского режима «противно разуму и воле Господа» (p. 56). Приверженность этим идеям вновь заявляет о себе в кульминационном моменте повествования, когда архиепископ Равенны, обращаясь к падуанцам, требует от них «сражаться за свободу своего отечества» с такой «силой и отвагой», чтобы «известие об их победе распространилось по всему миру» (p. 107).

Другим жанром политических сочинений, выросшим непосредственно из Ars Dictaminis, были книги-советы, предназначенные для наставления подеста или городских магистратов. Самым ранним примером такого жанра является анонимный латинский трактат «Око пастыря», написанный, согласно Муратори, в 1222 г. (The Pastoral Eye, p. 93). Но наиболее известным и сделавшим наибольший вклад в становление этого жанра было сочинение Джованни да Витербо «Управление городами», которое он написал в 1240-е гг., после того как перестал исполнять обязанности судьи при флорентийском подеста (Hertler 1910, pp. 43–72).

С появлением этих трактатов Ars Dictaminis получает новое и неожиданное развитие. Их авторы более не желают выражать свои взгляды в косвенной форме. Они не хотят притворяться, будто обучение риторическому искусству является их главной заботой, и прямо заявляют о себе как о настоящих политических советниках правителей и городов. Они также отказываются писать для студентов, которые позднее, возможно, станут магистратами. Вместо этого они непосредственно адресуют свои трактаты действующим магистратам. Этот новый подход вскоре был взят за образец и позднее оказал сильное влияние на развитие политической мысли Ренессанса. Контуры тематики, которую охватывали эти ранние книги-советы, можно разглядеть и в более поздних изощренных сочинениях того же жанра, таких как «Государь» Макиавелли. Одним из примеров такой преемственности является дискуссия в конце «Ока пастыря»: должен ли подеста всегда поступать строго по справедливости или ему иногда следует, вынося суждения, примирять милосердие с суровостью (The Pastoral Eye, pp. 124–125). Джованни да Витербо, разбирая ту же дилемму, посвящает три большие главы вопросу, должен ли подеста «хотеть, чтобы его больше боялись, чем любили», или «любили гораздо больше, чем боялись» (John of Viterbo 1888–1901, p. 262). Он замечает, что те, «кто хочет, чтобы их боялись», утверждают, что с помощью «суровости и жестокости» они скорее смогут сохранить в городе мир и спокойствие». В то время как те, «кто хочет, чтобы их больше любили» отвечают, что «только подлость души» может потребовать исключить милосердие (pp. 262–263). Его собственное решение, сформулированное более решительно, нежели сходное с ним заключение из «Ока пастыря», состояло в том, что «те, кто хочет, чтобы их боялись за чрезмерную жестокость, совершенно не правы», поскольку «жестокость – это порок» и «потому грех», которому не должно быть места при добром правлении[27]27
  John of Viterbo 1888–1901, p. 264. Ср. сходное суждение из The Pastoral Eye, p. 124.


[Закрыть].

Но важнее всего то, что эти первые книги-советы послужили моделью для последующих «зерцал для государей» в том отношении, что специально поставили вопрос о том, какими добродетелями должен быть наделен правитель. «Око пастыря» завершается изображением фигуры Справедливости, складывающей «инвективу» против обычных пороков подеста и побуждающей их «идти по правильному пути и никогда не уклоняться от него» (The Pastoral Eye, pp. 125–126). Джованни да Витербо гораздо подробнее касается той же темы в двух больших разделах «Управления городами». В первом перечисляется внушительный ряд пороков, от которых подеста рекомендуется воздерживаться, начиная с пьянства, гордыни и гнева и заканчивая продажностью и мздоимством (John of Viterbo 1888–1901, pp. 235–245). В другом разделе, – который предваряется замечанием, что «недостаточно воздерживаться от зла, не делая при этом добра» – перечисляются «добродетели, которые прежде всего должны взращиваться магистратом». Он должен в первую очередь бояться Бога и почитать Церковь, а после этого подчинять свои поступки четырем кардинальным добродетелям, которые перечисляются в типичной для позднейших моралистов Ренессанса манере – благоразумию, великодушию, умеренности и справедливости (pp. 245–253).

Хотя эти книги-советы представляют собой новое и значительное явление, они, тем не менее, остаются еще во многом вторичным жанром, зависящим от условностей Ars Dictaminis. В этом можно убедиться, глядя на широкое использование типовых речей и писем, с помощью которых делаются политические высказывания. Когда Джованни да Витербо обсуждает проблему избрания нового подеста, его предложение принимает форму типового письма, которое должен направлять город приемлемому кандидату (p. 222). Когда он консультирует возможного подеста о том, как лучше отвечать на такое предложение, он помещает два типовых письма, в одном выражается отказ, в другом – согласие принять этот пост (p. 222). Наконец, когда он начинает давать действующему подеста советы о том, как следует управлять городом, он, равно как и автор «Ока пастыря», помещает набор типовых речей по всем формальным поводам. Там есть обращение подеста к своему совету, ответные речи членов совета, обращение уходящего в отставку подеста к своему преемнику и ответная речь нового подеста[28]28
  The Government of the Cities, pp. 96–97, 99–101; The Pastoral Eye, pp. 230, 232, 280.


[Закрыть]. И хотя внимание этих авторов больше, чем когда бы то ни было, сосредоточено на политических вопросах, они продолжают смотреть на структуру городского самоуправления глазами преподавателей риторического мастерства.