Текст книги "Макиавелли. Очень краткое введение"

Законы и лидер

Макиавелли пребывает в уверенности, что проблема, которую он вскрыл, может быть решена с помощью хитрости, а не напрямую. Так как едва ли мы можем ожидать от большинства граждан демонстрации virtu , не стоит надеяться, что и город, населенный такими гражданами, будет получать блага Фортуны, или что в нем появится лидер, чьи действия, подобно поступкам великого отца-основателя, явят миру высочайшую степень virtu (420).

Истинно благородные граждане играют незаменимую роль в наставлении своих городов на путь славы. Если бы по крайней мере один пример подобной virtu «был явлен миру в каждые десять лет» истории Рима, – утверждает Макиавелли, – город «никогда бы не оказался затронут коррупцией» (421). Макиавелли продолжает свою мысль: «если обществу везет так», что в каждом поколении появляются лидеры, наделенные virtu, – те, кто «обновляет законы и удерживает его [общество] не только от движения к самоуничтожению, но и от стремления к возвращению назад», то последствием могло бы стать чудо «вечно существующей» республики, организма, способного избегнуть смерти (481). Каким же образом virtu индивидуальной личности помогает городу в конце концов достичь славы? Макиавелли пытается решить данный вопрос на протяжении всей третьей книги «Рассуждений», целью которой является продемонстрировать, «как происходило то, что поступки отдельных людей способствовали величию Рима и оказали на город столь удивительное положительное влияние» (423).

В этой работе ощутим дух, сходный с настроем трактата «Государь». Неудивительно, что в последнюю часть «Рассуждений» автор поставил значительное количество ссылок на свои предыдущие работы – более дюжины отсылок на сотне страниц. В работе «Государь» он доказывает, что существует по крайней мере два различных пути, следуя которым государственный деятель может достичь великих целей. Первый путь состоит в том, что лидер способен повлиять на остальных граждан. Макиавелли начинает с мысли о том, что иногда происходит поистине ошеломляющий эффект, поскольку «репутация таких людей и их пример воодушевляют настолько, что люди добродетельные сразу стремятся последовать ему, а безнравственные устыжаются вести жизнь, отличную от жизни остальных» (421). Но основное утверждение заключается в том, что virtu выдающихся лидеров всегда запечатлена в форме, отчасти способной вдохновить живительной энергией своих последователей, даже если они не были одарены этим качеством от природы. Рассуждая о механизмах такого влияния в «Государе» и IV книге трактата «Искусство войны», Макиавелли делает предположение, что самый действенный способ заставить людей вести себя добродетельно, virtuoso, – это запугать их последствиями поведения, противоположного добродетельному. Макиавелли восхищается Ганнибалом за то, что он внушил страх своим войскам «собственным характером», тем самым вынудив их «вести себя послушно и действовать в едином порыве» (479). Высшей же похвалы от него заслужил Манлий Торкват[13]13
  Аниций Манлий Торкват Северин Боэций (ок. 480 – 524), римский государственный деятель, христианский философ-неоплатоник.


[Закрыть], чей «мощный дух» и вошедшая в пословицу жестокость «подвигли его совершать решительные поступки», помогали гражданам возвращаться к первозданной virtu, когда она только начинала оставлять их (480 – 481).

Люди с исключительными качествами характера могут добиться славы собственному городу, и гораздо быстрее. Их высокая добродетель, virtu, способна предотвратить коррупцию и развал. Одним из главных вопросов третьей книги «Рассуждений» стало обсуждение конкретных качеств добродетельного, virtuoso, правителя, тех его качеств, которые способны принести результат. Ответ Макиавелли предлагает в главе XXIII, рассматривая карьеру Камилла[14]14
  Марк Фурий Камилл (ок. 447 – 365 до н. э.), римский государственный и военный деятель. Согласно Титу Ливию, 6 раз был военным трибуналом, 5 раз назначался диктатором, 4 раза удостаивался триумфа. За изгнание галлов получил титул «второго основателя Рима».


[Закрыть], «самого достойного из всех римских генералов» (462). Замечательными качествами Камилла, позволившими ему совершить так много «блестящих дел», были «его забота, его благоразумие, его великая отвага», а более всего – «его великолепные методы управления и командования армией» (484, 498). Макиавелли рассматривает это более подробно на протяжении нескольких глав. Он, прежде всего, утверждает, что великие общественные деятели знают, как обезоружить зависть, «поскольку зачастую зависть не дает людям приобрести власть» (495 – 496). Они также должны быть людьми исключительной храбрости, особенно если выбрали военную стезю, где они должны быть готовы – как выражается Ливий, – «проявить себя в самый горячий момент битвы» (515). Они также должны обладать недюжинным благоразумием политика, основывающимся на знании ценностей античной истории, равно как и на умении разбираться в делах современной политики (521 – 522). И наконец, они должны обладать осмотрительностью и осведомленностью, чтобы не быть введенными в заблуждение кознями врагов (526).

Ход размышлений Макиавелли ясно показывает нам, что удача родного города политика постоянно занимает его мысли. В какой бы момент он ни анализировал добродетельного, virtuoso, лидера, он постоянно напоминает, что упадок флорентийской республики и ее неминуемый распад в 1512 году произошли во многом из-за того, что не было уделено должное внимание именно этому качеству. Добродетельный правитель должен знать, как противостоять зависти, – ни Савонарола, ни Содерини «оказались не способны преодолеть зависть», и, как следствие, «оба проиграли» (497). Правителю, обладающему virtu, необходимо учить уроки истории – однако флорентийцы, которые «с легкостью могли бы разобраться в обычаях варваров», не предприняли даже попытки сделать это, отчего были обмануты (522). Добродетельный, virtuoso, правитель – человек достоинства и чести, но правители Флоренции показали себя настолько наивными перед лицом предательства, что – как в случае войны с Пизой – ввергли республику в пучину катастрофы (527). Этим горьким выводом о режиме, которому он вынужден был служить, Макиавелли завершает свои «Рассуждения».

Очевидно, что дилемма третьей книги «Рассуждений» остается неразрешенной. Хотя автор объяснил, как рядовым гражданам можно овладеть virtu по образцу достойного лидера, он сам осознает, что появление таких великих лидеров всегда есть знак Фортуны в чистом виде, а значит, возможность для города достичь славы и почета слишком уж ненадежная. Поэтому неразрешенным остается вопрос – как можно вложить в обычных людей – в принципе склонных поддаться безудержным амбициям или лени – качество virtu, так, чтобы они смогли достигнуть гражданской славы?

Именно в этот момент Макиавелли выходит за пределы границ, намеченных им в рассуждениях о политическом устройстве в трактате «Государь». Ключ к решению проблемы, по мнению Макиавелли, в том, чтобы уверить граждан в «благоприятном управлении», то есть что ими правят таким образом, который позволяет им полностью достичь virtu и удерживать свободу. Это решение возникает в самом начале первой книги «Рассуждений». Если мы хотим понять, почему «столь много virtu» поддерживалось в Риме «на протяжении долгих веков», нам нужно изучить, «как он [город] был организован» (192). Эта же тема повторяется в следующей главе. Чтобы понять, каким образом преуспел Рим в том, чтобы «напрямую» достичь существования, приведшего город к «прекрасному и достойному концу», нужно изучить его ordini – государственные институты, конституционное устройство, принципы устройства и организации общества (196).

В связи с этим самый очевидный вопрос, требующий нашего рассмотрения, согласно Макиавелли: какие именно институты город должен развивать, чтобы избежать роста коррупции во внутренних делах? Здесь подразумеваются политические и конституционные меры (195, 295). Значительную часть первой книги «Рассуждений» Макиавелли посвящает данной теме, в качестве иллюстраций приводя примеры из ранней истории Рима и подчеркивая в этой связи, что «государственные институты его были организованы так, чтобы способствовать его величию» (271).

Макиавелли выделяет два способа ведения внутренней политики, с помощью которых можно привить качество virtu в горожанах, составляющих организм города в целом. Макиавелли начинает с рассуждения – в главах с XI по XV – о наиболее важных институтах любого города, связанных с поддержкой религиозного культа и обеспечением того, что называется «совершенной пользой» (234). Он даже заявляет, что «почитание религиозных учений» есть сила такой первостепенной важности, что она по своей природе служит «величию республики» (225). Наоборот, полагает Макиавелли, «нет лучшего показателя» роста коррупции в государстве и его упадка, чем «мало ценимая вера в Бога» (226).

Римляне прекрасно понимали, как использовать религию в целях процветания своей республики. Царь Нума, правивший сразу за Ромулом, в частности, утверждал, что становление в обществе религиозного культа «совершенно необходимо, если стремиться устроить гражданское общество» (224). Наоборот, правители современной Макиавелли Италии не сумели оценить важность этого факта. Хотя номинально Рим оставался центром христианства, ирония заключалась в том, что «через скверный пример» Римской церкви «страна утратила благочестие и религию» (228). В результате этого постыдного факта итальянцы, оказавшись наименее религиозным народом в Европе, стали самыми коррумпированными. Как следствие, они утратили свободу, забыли о том, как можно себя защитить, и страна в итоге могла стать «добычей не только могущественных варваров, но любого, кто нападал на нее» (229).

Секрет, который знал Древний Рим – и забытый современным миром, – состоит в том, что роль религиозных институтов относительно достижения городом величия аналогична роли выдающейся личности. Следовательно, религия может служить для воодушевления, а если необходимо, и для устрашения рядовых граждан, для того, чтобы склонять их к исполнению интересов общества, а не собственной выгоды. Принципиальная точка зрения Макиавелли на то, как римлянам удалось достичь такой степени патриотизма, представлена в его размышлениях о покровительствах. Прежде чем начинать сражение, римские полководцы всегда объявляли о счастливых предзнаменованиях. Это побуждало войска идти на битву с полной уверенностью в победе – уверенность, которая вселялась virtu такой силы, что они почти всегда одерживали победу (233). Характерно, однако, что на Макиавелли в большей степени производит впечатление способ римлян использовать религию для устрашения своего народа, побуждая их действовать с той степенью virtu, которой никогда нельзя было бы достичь любым другим способом. Самый драматичный пример Макиавелли приводит в главе XI: «После того как Ганнибал разбил римлян в битве при Каннах, многие граждане, приведенные в отчаяние родными землями, решили покинуть Италию». Сципион, услышав об этом, «обнажил меч» и тем самым заставил их поклясться, что они останутся на родине. Результатом этого стала принудительно возникшая в них virtu: хотя не «любовь к своей стране и ее законам» побудила их остаться в Италии, но страх богопротивного клятвопреступления (224).

Идея о том, что воспитание в обществе богобоязненности должно приносить богатые плоды – славу государству – была не понаслышке знакома и современникам Макиавелли. Пример этому деятельность Савонаролы во Флоренции в 1490 году, когда он убеждал жителей города в том, что «он разговаривал с Господом» и тот дал ему знак, что вернет былое величие Флоренции в том случае, если граждане вновь обретут благочестие (226). Как бы там ни было, Макиавелли и сам отходит от своего мнения о важности религии и приверженности постулатам веры в двух вопросах. Во-первых, он не соглашается с причинами, которые вывел Савонарола, объясняя важность религии в политической жизни. Макиавелли менее всего заинтересован в вопросе истинности веры. Единственный предмет его внимания – это роль собственно религиозного чувства «в воодушевлении народа, в обращении людей к добру и отвращении их от зла». Он и оценивает разные религии только по их способности производить этот полезный эффект (224). Соответственно, Макиавелли делает вывод, что лидеры любого общества должны не только «принять и увеличить» все, что «способствует укреплению религиозного чувства» – Макиавелли настаивает, что правители обязаны поступать именно так, «даже если считают это неправильным» (227).

Другая отправная точка макиавеллевского взгляда на ортодоксальную религию связана с прагматическим подходом. Он сообщает, что, если оценивать стандартами, древняя религия римлян гораздо предпочтительнее христианской веры. Но это не причина тому, чтобы христианство не было понято «согласно с virtu» и не служило для «улучшения и укрепления» христианской общности. В действительности же оно использовалось таким образом, чтобы нивелировать необходимость свободы и энергичность жизни города. То есть оно почитало «смиренных в вере и созерцающих[15]15
  В данном случае, очевидно, Макиавелли противопоставляет «созерцающее», безвольное, начало и активное, действенное, понимая это последнее как безусловно лучшее.


[Закрыть] мужей»; «понимало как величайшие блага смирение, пренебрежение человеческими вещами и презрение к тому, что касается человеческого»; не видело ценности «в великолепии ума, в силе тела» или в любом другом признаке доблестного, virtuoso, гражданина. Устанавливая такой, не от мира сего, образ превосходного человека, просто невозможно было продвинуть гражданскую славу; христианство фактически способствовало упадку и уничтожению великих наций, развращая их общественную жизнь. Как заключает Макиавелли – с иронией, заслуживающей называться обезьяньей, – цена, которую мы заплатили за факт, что христианство «показало нам истину и истинный путь», есть то, что оно «сделало мир слабым и обратило его в добычу безнравственных людей» (331).

Остальной текст первой книги «Рассуждений» посвящен доказательству того, что существует второй, даже более эффективный способ вселить в людей virtu: принудить их силой закона к тому, чтобы они ставили благо общества выше личных интересов. Самые прекрасные образцы гражданской virtu связаны с теми, кто «изначально имел отличное воспитание», которое, в свою очередь, проистекает «из отличных законов» (203). Если мы зададимся вопросом, каким образом города смогли сохранять virtu на протяжении столь длительного времени, то – следуя за Макиавелли – можно получить ответ, что главная причина этого в том, что «законы способствовали их [городов] благу» (201). Основа этого утверждения раскрывается в начале третьей книги «Рассуждений»: если город собирается «принять условия новой жизни» и продвигаться по пути славы, то достичь этого можно «как силой virtu одного человека, так и virtu закона» (419 – 420).

Из этого утверждения становится понятно, почему Макиавелли так много внимания уделяет вопросу отца-основателя города. Такие люди находятся в уникальном положении, чтобы проявить себя в таком деле, как создание законов, и, следовательно, с самого начала могут закрепить в обществе понимание того, что необходимо развивать virtu и преодолевать коррупцию. В качестве выразительного примера автор приводит историю Ликурга, основателя Спарты. Он разработал настолько совершенный кодекс законов, что город был способен «жить с ним [этим кодексом законов] благополучно более восьмисот лет, не пытаясь его поменять» и не утратив свободы (196, 199). Едва ли менее замечательны примеры Ромула и Нумы, первых царей Рима. Посредством многих благоприятных законов они насаждали качество virtu, «принуждая к ней [virtu]» с такой решительностью, что даже «величие их империи на протяжении многих веков не смогло ее развратить», и она [империя] осталась примером «преисполненной качеством virtu как величайшая из городов или республик, существовавших когда-либо» (195, 200).

Здесь, согласно Макиавелли, история преподносит нам один из самых поучительных своих уроков. Все великие законотворцы, показывает автор «Рассуждений», отчетливо представляли, как с помощью законов можно достичь величия своей страны. Следуя этому положению, если подробно изучить кодексы, возможно, удастся раскрыть секрет успеха государств и тем самым помочь правителям современности использовать мудрость древних.

Макиавелли делает вывод, что важнейшее условие, общее для всех мудрых законотворцев Античности, крайне простое. Все выдающиеся люди осознают, что три «чистые» конституционные формы правления – монархия, аристократия, демократия – изначально нестабильны и имеют тенденцию сами генерировать коррупцию и распад. Это подразумевает, что насаждение virtu силой закона должно происходить в условиях смешанной конституции, при которой недостатки всех трех форм корректируются, тогда как их сильные стороны сочетаются. Как всегда, самая яркая иллюстрация – история Рима: город сумел создать «смешанное правительство», в конце концов сформировавшее «совершенную республику» (200).

Конечно же, обязательным пунктом римской политической теории являлась защита преимуществ смешанной конституции. Описание принципов такого правления является центральным вопросом «Истории» Полибия; потом к этой теме обращается в своих трактатах Цицерон, после чего, естественно, она становится любимой для ведущих писателей-гуманистов Флоренции XV века. Однако же, когда мы сталкиваемся с мнением Макиавелли относительно того, что смешанная конституция лучше всего подходит для укрепления virtu и защиты свободы, мы видим здесь яркое и даже драматичное расхождение с общепринятой у гуманистов точкой зрения.

Макиавелли начинает с аксиомы: «в любой республике всегда существует две оппозиционные фракции – от народа и от богатых» (203). Он полагает вполне очевидным, что, если конституция устроена так, что власть сосредоточена всецело в руках той или иной оппозиционной группы, республика «легко поддастся коррупции» (196). Если кто-либо из партии богатых впоследствии станет государем, сразу же возникнет опасность тирании; если богатые захотят основать аристократическую форму правления, то будут стремиться править с учетом только собственных интересов; если наступит демократия, то же самое будет сделано со стороны правящей верхушки от народа. В любом случае общее благо окажется в подчинении от интересов правителей, в результате чего virtu и, следовательно, свобода республики будут утеряны (203 – 204).

Макиавелли предлагает следующее решение. Законы конституции должны быть выстроены с инженерной точностью – так, чтобы удерживалось тончайшее равновесие между оппозиционными силами, чтобы все партии оставались причастны делу управления государством и находились друг у друга «на виду», дабы предвосхищать «надменность богатых» и «волюнтаризм народа» (199). Поскольку соперничающие группы будут ревностно следить друг за другом, чтобы пресечь любую попытку захватить власть, то они окажут друг на друга воздействие, которое будет способствовать принятию законов и учреждению институтов, «благоприятствующих гражданской свободе». Фракции, хоть и станут ориентироваться на исполнение собственных эгоистичных интересов, при принятии законов смогут направляться, будто бы невидимой рукой, на выполнение потребностей общества: «все законы будут приниматься во благо свободы», и это станет «результатом разногласий» между правящими группировками (203).

Подобная похвала раздорам испугала современников Макиавелли. Франческо Гуччиардини в своем «Рассуждении о “Рассуждениях…”» обращается к общественности с такими словами: «хвалить разобщенность все равно что хвалить состояние больного человека, так как оно покажет благоприятное действие лекарства»[16]16
  Francesco Guicciardini, «Considerations of the “Discourses” of Machiavelli» in Select Writings, trans. and ed. C. and M. Grayson (London, 1965), p. 68.


[Закрыть]. Идея Макиавелли шла вразрез с традицией республиканской мысли Флоренции, с представлением о том, что всякое несогласие должно изгоняться из общества как ведущее к расколу, а институт партий составляет смертельную угрозу гражданской свободе. Этой точке зрения придавалось особенное значение в обществе с конца XIII века, когда Ремиджо де’Джиролами, Брунетто Латини, Дино Компаньи и, более всех, Данте открыто обличали своих земляков за то, что те ставили под угрозу свободу, не желая существовать мирно. Настаивать, как это делал Макиавелли, на поразительном мнении, что беспорядки в Риме «заслуживают высочайшей похвалы», было равносильно отречению от самых заветных постулатов флорентийского гуманизма.

Как бы то ни было, Макиавелли не раскаивался и продолжал атаку на общепринятые представления. Он согласен с «мнением большинства», что продолжительные столкновения между плебсом и знатью в Риме привели город к «полной неразберихе», и только «благая Фортуна и военная virtu» спасли его от раздробленности. Однако политик настаивает, что те, кто порицает беспорядки в Риме, не смогли не признать, что эти беспорядки служат препятствием триумфу узких интересов и, таким образом, они [порицающие беспорядки] «ошибаются в выявлении первопричины, делающей Рим свободным» (202). Поэтому, приходит к выводу Макиавелли, даже если беспорядки являются злом изначально, они, тем не менее, «зло, необходимое для достижения величия Рима» (211).