Текст книги "Макиавелли. Очень краткое введение"

Глава 4
Летописец Флоренции

Цель истории

Вскоре после окончания трактата «Рассуждения» Фортуна неожиданно вмешалась в судьбу Макиавелли – его взяли под патронаж правительства Медичи, обеспечив тем самым положение, которого он страстно желал. Лоренцо де’Медичи, которому политик переадресовал посвящение работы «Государь» после смерти Джулиано в 1516 году, спустя три года преждевременно скончался. Контроль над Флоренцией перешел к его кузену, кардиналу Джулио, вскоре рукоположенным папой Клементом VII. Кардинал, как оказалось, был знаком с ближайшим другом Макиавелли, Лоренцо Строцци, которому Макиавелли впоследствии посвятил работу «Искусство войны». В результате Макиавелли смог предстать при дворе Медичи в марте 1520 года и вскоре после этого получил надежду на важное поручение – скорее литературного, чем дипломатического толка. Его предположения реализовались – в ноябре того же года он получил задание от Медичи написать историю Флоренции…

Создание труда «История Флоренции» заняло у Макиавелли почти весь остаток жизни. Это самая объемная и наиболее неторопливая его работа. Кроме того, в написании он тщательнейшим образом следовал своим любимым классическим авторам. Два основных постулата античного мира – а следовательно, и эпохи гуманизма – состоят в том, что историографы, описывая историю, должны стремиться выводить из нее моральные уроки и таким образом подбирать и организовывать материал, чтобы впоследствии максимально подчеркнуть мораль. Саллюстий[17]17
  Гай Саллюстий Крисп (86 – 35 до н. э.), римский историк. До нас дошли две его работы: «О заговоре Катилины» и «О югуртинской войне».


[Закрыть], например, сформулировал два получивших известность выражения, помогавших лучше осознать мораль. В работе «О югуртинской войне» он утверждает, что цель историка должна состоять в том, чтобы описать прошлое «с пользой» (IV.1 – 3). А в «Войне с Катилиной» подчеркивает, что правильный подход к истории состоит в «пропорции» – определении того, что достойно быть упомянутым, и важно не пытаться преподнести исчерпывающую хронику событий (IV.2).

Макиавелли был крайне прилежен в исполнении этих двух требований, что обнаруживается в отдельных реминисценциях в работе. Книга II, например, заканчивается рассказом о том, как афинский царь ступил во Флоренцию в 1342 году как тиран и в последующий год был удален от власти. Книга III сразу переходит к следующему характерному эпизоду – восстанию чомпи[18]18
  Чомпи – чесальщики шерсти и другие наемные рабочие сукнодельческих мануфактур в итальянских городах. Тяжелые условия труда, низкая заработная плата, высокие штрафы стали причинами ряда восстаний чомпи. Первое выступление произошло во Флоренции в 1345 г. под руководством чесальщика шерсти Чуто Брандини. Эта забастовка была подавлена. В 1378 г. (с 22 июня по 31 августа) во Флоренции вспыхнуло новое восстание чомпи, к которым присоединились бедные ремесленники сукнодельческих цехов. Восставшие требовали улучшения своего положения и политических прав; повышения заработной платы на 50 %; предоставления мест в правительственных органах; организации нового цеха наемных рабочих (только члены цехов были во Флоренции полноправными гражданами); ликвидации должности «чужеземного чиновника» (надсмотрщика за работой и поведением наемных рабочих).


[Закрыть] в 1378 году – после полувека интервенции. Сходным образом она описывает реакцию на революцию в 1378 году, а в книге IV рассказывается о другом сорокалетии – о том, как пришел к власти Медичи.

Еще одно ограничение, накладываемое на историка-гуманиста, заключается в воспитании «предписывающего» риторического стиля – с тем, чтобы представить самые характерные эпизоды в самой запоминающейся манере. Как Саллюстий заявил в «Войне с Катилиной», история требует, чтобы «стиль и изложение были равны по силе воздействия описываемым событиям» (III.2). И снова Макиавелли воспринимает это идеальное требование крайне серьезно – летом 1520 года он приступает к созданию «образца» стиля для написания книг по истории. Черновик работы распространили среди его друзей по кружку «Сады Оричеллари», и мнение читателей очень интересовало автора. В качестве темы он выбрал биографию Каструччо Кастракани, тирана, правившего в Лукке в начале XIV века. Однако детали жизни Кастракани – некоторые из них Макиавелли просто придумал – представляют для него меньший интерес по сравнению со схемой их подачи, описания: эти детали должны были быть представлены иерархически, согласно значимости, в приподнятом и назидательном стиле. Описание рождения Каструччо выполнено высокохудожественно, но это позволило автору воспеть силу Фортуны в свершении человеческих судеб (533 – 534). Момент, когда юный Каструччо, получивший богословское образование, впервые обращается к оружию, предоставляет Макиавелли возможность развернуть целое поэтическое эссе о противостоянии клинка и слова (535 – 536). А речь умирающего раскаявшегося тирана отсылает нас к традиции античных историографов (553 – 554). В повествование вплетено бесчисленное множество афоризмов, многие из которых заимствованы из «Жизнеописания философов» Диогена Лаэртского (555 – 559).

Друзья Макиавелли Аламанни и Буондельмонти восприняли работу «Жизнь Каструччо» как масштабный труд, который автор только собирается создавать. В одном из писем в сентябре 1520 года Буондельмонти говорит о манускрипте как «образце для вашей истории» и комментирует его «главным образом с точки зрения языка и стиля». В этом анализе нашлось место для восторженных отзывов о риторических пассажах – Буондельмонти утверждал, что самое большое наслаждение ему доставил предсмертный монолог. Он сказал Макиавелли то, что тот более всего хотел услышать, коль скоро готовился взойти на литературную стезю: «нам всем кажется, что теперь вы с полным правом можете приступить к написанию вашей Истории» (С 394 – 395).

Когда Макиавелли несколько месяцев спустя начал писать «Историю», он старательно использовал «апробированные» стилистические приемы. Книга составлена в афористическом ключе, полна антитез, представление всех пунктов политической теории выверено с точки зрения риторики. В книге II, например, рассказывается, что одна из синьорий создается в целях противостояния царю Афин, и в тексте содержится страстное обращение к «свободе, которую не сокрушит ни одна сила, не подточит время и не соблазнит никакая лучшая доля» (1124). В следующей книге один из рядовых граждан в такой же высокопарной речи, адресованной синьории, призывает граждан служить исключительно интересам общества, то есть Макиавелли вновь обращается к теме virtu и коррупции (1145 – 1148). И в книге V устами Ринальдо дели Альбицци автор рассказывает о герцоге Миланском и его противостоянии крепнущему влиянию Медичи – здесь опять декламируется идея virtu, порицается коррупция и звучит призыв к патриотическому долгу членов общества: хранить верность родному городу, который «одинаково любит всех своих граждан» и перед которым, «более чем перед всеми остальными, необходимо склоняться в поклоне» (1242).

Рис. 5. Рабочий стол Макиавелли в его доме в Сан-Андреа (Перкуссина, юг Флоренции). Здесь в 1513 г. был написан трактат «Государь»

Самый важный урок, который гуманисты почерпнули в наследии авторитетов классического периода, было понимание того, что историки должны концентрировать внимание на всех, даже самых малых достижениях предков, а это, в свою очередь, приведет к более полному пониманию значимости дел больших. Хотя великие историки Рима имели склонность к пессимистическому взгляду на вещи и крайне пространно рассуждали на тему роста коррупции в мире, это обычно и подвигало их еще более страстно настаивать на долге историка способствовать наступлению лучших дней. Как объясняет Саллюстий в «Югуртинской войне», только именно благодаря «памяти о славных деяниях» мы можем ощутить «дыхание сильных мира сего», которое вдохновит нас той virtu, которая «по силе способно сравняться с virtu славных отцов и дедов» (IV.6). Более того, именно из-за того, что у исторического труда есть свойство являться панегириком, гуманисты эпохи Ренессанса так тщательно изучали работы Ливия, Саллюстия и их современников. Это отчетливо видно, например, в требовании, которое предъявляется к истории в посвящении к работе «История народа Флоренции», которую канцлер Поджо Браччолини завершил в 1450 году. Это требование гласит: «великая польза по-настоящему правдивой истории» заключается в том факте, что «мы можем наблюдать то, что может быть реально достигнуто при помощи virtu самых выдающихся людей». Мы видим, как ими руководит желание «славы, для свободы своей страны, для блага своих детей, богов и всего человечества». И мы оказываемся «так возвышенно пробуждены» их прекрасным примером, «как если бы они пришпорили нас», чтобы соперничать величием[19]19
  Poggio Bracciolini, “Historiae Florentini Populi” in Opera Omnia, ed. R. Fubini, 4 vols (Turin, 1964), II, 91 – 94.


[Закрыть].

Нет никаких сомнений, что Макиавелли был прекрасно знаком с этим аспектом историографии гуманизма, поскольку в предисловии к своей книге «История Флоренции» восторженно отсылает к работе Поджо (1031). Однако в этот момент – после того как отдал дань такому гуманистическому подходу – он внезапно нарушает ожидания, которые изначально подготовил в нас. В самом начале книги V, когда Макиавелли обращается к изучению Флоренции в предшествующий век, он объявляет, что «поступки, совершенные нашими правителями, за границей или внутри государства, не могут, как это было в сходных ситуациях во времена античности, быть прочитаны с изумлением относительно их virtu и величия». Просто невозможно «рассказывать о храбрости солдат, или virtu генералов, или же любви граждан к своей стране». Сейчас можно говорить только о растущей коррупции в мире, где мы видим, «с какой хитростью и при помощи каких схем правители, солдаты, главы республик, чтобы стяжать репутацию, которой они не заслуживают, продолжают вершить свои дела». Макиавелли, таким образом, с точностью до наоборот по отношению к превалирующему предположению выстраивает схему умозаключений о целях истории: вместо того, чтобы излагать историю так, чтобы она «вызывала свободный дух подражания», он надеется «вызвать такой дух, чтобы избежать настоящих злоупотреблений» (1233).

В целом «История Флоренции» затрагивает тему заката республики. Книга I описывает коллапс Римской империи на западе и приход варваров на территорию Италии. Конец книги I и начало книги II описывают, «как новые города и новые доминионы родились из руин Рима и продемонстрировали такую virtu», что смогли «освободить Италию и защитить ее от варваров» (1233). Однако после периода краткого успеха – о чем говорит Макиавелли начиная с середины книги II и до конца книги VIII, где он заканчивает повествование 1490-ми годами, – вновь развивается история коррупции и разрушения. Самое большое падение произошло к 1494 году, когда случилось последнее, самое унизительное событие: Италия «снова обратилась в рабство» перед варварами, которых изначально сама же изгнала (1233).

Закат Флоренции

Главная тема работы «История Флоренции» – коррупция. Макиавелли описывает, как ее пагубное влияние охватывало Флоренцию, душило свободу в городе и в конце концов отбросило его в тиранию и бесчестие. Как и в «Рассуждениях» – которым он близко следует – автор выделяет два потенциально слабых места, способствующих развитию коррупции. Во введении Макиавелли разделяет эти две причины и представляет свое мнение. Во-первых, существует постоянная опасность коррупции при управлении внешней политикой, когда наличествует стремление развернуть войну и вести ее потом в нерешительности и трусости. Во-вторых, та же опасность подстерегает и «дома» внутри страны, когда коррупция вызвана растущими гражданскими распрями и эскалацией враждебного настроения (1030 – 1031).

В книгах V и VI Макиавелли рассказывает о внешней политике Флоренции. Однако он не пытается, как это было в «Рассуждениях», представить детальный анализ стратегических просчетов и ошибок города. Он предлагает серию иллюстраций, высмеивающих военное слабосилие Флоренции. Это дает возможность сохранить принятые обязательства повествователя-гуманиста, который обрабатывает опыт самых выдающихся битв и в то же время пародирует их содержание. Эпизоды, упоминаемые Макиавелли, носят скорее нелепый, чем способствующий укреплению воинской славы характер. Например, когда он пишет о великой битве при Загонаре в 1424 году (в самом начале войны против Милана), он сначала заявляет, что она произошла в период, когда Флоренция терпела поражение, и что об этой битве стало известно всей Италии. Затем он добавляет, что «в этой битве не погиб никто, кроме трех флорентийцев, свалившихся с лошадей и захлебнувшихся в грязи» (1193). Потом в подобной же сатирической манере он обращается к известной победе Флоренции в битве при Ангьяри в 1440 году. Во время этого длительного сражения, – снова отмечает Макиавелли, – «погибло не более одного человека, и тот скончался не от ран или на поле брани, а упал с лошади и был ею затоптан» (1280).

Оставшаяся часть «Истории» есть печальная летопись развития коррупции внутри самого города. Когда Макиавелли обращается к теме в начале книги III, он в первую очередь поясняет, что зарождение ситуации – как упоминалось и в «Рассуждениях» – это явление тенденции, при которой гражданские институты и законы устраиваются не к общественной выгоде, а для удовлетворения интересов отдельных людей или групп (1140). Он критикует своих великих предшественников, Бруни и Поджо, за то, что они не уделили должного внимания этой опасности, когда писали свою историю города (1031). Он настаивает, что рост враждебности внутри общества ведет к потере virtu, добродетели, и тем самым «зло вползает в город», как исчерпывающе показал опыт города Флоренция (1140).

В начале Макиавелли безоговорочно признает тот факт, что между народом и знатью любого города существует естественная враждебность, так как последние всегда стремятся управлять, первые не хотят быть порабощенными. Как и в трактате «Рассуждения», автор далек от мысли, что этого положения вещей можно избежать. Он повторяет свое предыдущее утверждение, что «какие-то виды деления в республике наносят ей вред, а какие-то, наоборот, идут на пользу. Вредят те, которые способствуют делению на сторонников и группировки; приносят пользу те, которые без этого обходятся». Поэтому цель благоразумного законотворца не стремиться сделать так, чтобы не было врагов, – он должен делать только так, чтобы не было группировок, из которых неминуемо развивается враждебность (1336).

Во Флоренции, однако, внутренняя враждебность всегда развивалась «из-за группировок» (1337). В результате город стал одним из несчастных обществ, приговоренных колебаться меж двух одинаково разрушительных полюсов – даже не между «свободой и рабством», а скорее между «рабством и злоупотреблением свободой». Обычные люди становились «подстрекателями к злоупотреблению свободой», тогда как знать «склоняла остальных к рабству». Беспомощный город в результате «шатался от тирании к распущенности нравов», а обе группировки становились такими мощными врагами друг для друга, что ни о какой стабильности и речи быть не могло (1187).

Для Макиавелли история внутренней политики Флоренции начиная с XIII века выглядит как серия метаний между двумя крайностями; во время этих пертурбаций свобода города разлетелась на кусочки. Книга II начинается рассказом о XIV веке – приходе к власти знати. Это привело к тирании царя Афин в 1342 году, и граждане «увидели, как рушится величие их государства, уничтожаются обычаи страны, а ее статус нивелируется» (1128). Соответственно, они обернулись против тирана и преуспели в создании режима народовластия. Однако – продолжает Макиавелли свою мысль в книге III – это, в свою очередь, выродилось в ситуацию, когда «неуправляемая толпа» умудрилась захватить контроль над республикой в 1378 году (1161 – 1163). В следующий раз маятник качнулся в сторону власти «аристократов от народа», когда к середине XV века они снова попытались вернуть свободу народу, тем самым поощряя возникновение новой формы правительства тирании (1188).

На самом деле, когда Макиавелли пришел к этой финальной фазе своего повествования в книгах VII и VIII, он представил этот аргумент очень туманно и осторожно. Центральная тема неразрывно связана с подъемом Медичи, и он отчетливо ощущает, что должно быть сделано некоторое попущение, учитывая тот факт, что именно эта семья дала ему возможность написать его «Историю». Тем не менее, хотя Макиавелли страдал, стремясь скрыть свою враждебность, легко восстановить его истинные чувства относительно участия Медичи во флорентийской истории – это можно сделать, если мы сложим вместе некоторые фрагменты его аргументации, которые Макиавелли старался помещать в разные части работы, обеспечивая тем самым себе некоторую защиту.

Книга VII начинается пространным рассуждением о тех хитрых средствах, при помощи которых выдающийся правитель мог надеяться испортить свой народ, провоцируя появление группировок и стремясь получить абсолютную власть для себя. Вопрос этот был старательно разработан в «Рассуждениях», и Макиавелли преимущественно сводит все к повтору своих более ранних аргументов. Большая опасность заключается в том, что, как считает автор, богатые могут использовать капитал для «приобретения сторонников, которые пойдут за ними только ради собственной выгоды», вместо того чтобы следовать интересам общественности. Он также добавляет, что есть два основных способа, при помощи которых это можно сделать. Один – «оказывать поощрение самым разным гражданам, защищая их от магистрата, помогая деньгами и незаслуженными подарками». Другой путь – «ублажать массы зрелищами и публичными дарами», проводя дорогостоящие публичные акции, чтобы получить рассчитанную победу и заставить людей предать собственную свободу (337).

Если мы обратимся с этим анализом к двум последним книгам «Истории», нетрудно будет проследить интонацию отвращения, подлежащую экспансивному макиавеллевскому описанию успешного правления семьи Медичи. Он начинает с Косимо, которому возносит панегирик в главе V книги VII, расхваливая его за то, «что он всех превзошел» не только по «влиятельности и благосостоянию, но также в либерализме». Вскоре становится понятно, тем не менее, что Макиавелли имел в виду, что к моменту смерти Медичи «в городе не осталось гражданина, которому Косимо не одолжил бы энной суммы денег» (1342). Зловредные насмешки над такой «щедростью» крайне заметны. Другой эпизод касается сына Косимо, Пьеро де Медичи. Сначала о нем рассказывается, как о «достойном и честном муже», но вскоре выясняется, что собственное чувство чести допустило его санкционировать серию кавалерийских турниров и других празднеств, настолько пышных, что город готовился к их проведению несколько месяцев (1352). Однако еще ранее Макиавелли предупреждал нас о вредном влиянии такого вопиющего заигрывания с массами. В конце концов, когда Макиавелли добрался до времени правления Лоренцо Великолепного – периода его собственной ранней юности, – он не скрывает отчетливых нот антипатии. На этом этапе он заявляет: «Фортуна и свобода», как ее представляли Медичи, проделали такую сокрушительную работу, «что люди сделались глухи» к великой идее отбросить тиранию Медичи, следовательно, больше «Флоренция не знала Свободы» (1393).

Последнее несчастье

Несмотря на то что во Флоренции произошел рецидив тирании, несмотря на возращение варварства, Макиавелли чувствовал, что может спокойно размышлять о судьбах Италии, потому что она избежала худшего исхода. Хотя варвары и одерживали победы, они не смогли занести меч над ее главными городами. Как Макиавелли отмечает в «Искусстве войны», хотя была разграблена Тортона, но оставались нетронутыми Милан, Капуя, Неаполь, Бреша, Венеция и – наконец и что более всего символично – Равенна и Рим (624).

Макиавелли следовало лучше усвоить, что не стоит испытывать Фортуну такими самоуверенными сантиментами, поскольку в мае 1527 года случилось немыслимое. В предыдущий год Франциск I предательски вошел в Лигу[20]20
  Имеется в виду Коньякская лига, организованная при поддержке Англии в мае 1526 г. для изгнания имперских войск; в Лигу вошли Франция, папа Климент VII, Венеция, Флоренция, герцог Милана.


[Закрыть], чтобы восстановить власть над частью Италии, которую был вынужден отдать после сокрушительного поражения от руки империи в 1525 году. Отвечая этому вызову, Карл V приказал армии вернуться в Италию весной 1527 года. Однако войскам не платили, поэтому они плохо подчинялись и, вместо того чтобы идти в атаку, направились прямиком в Рим. Войдя в незащищенный город 6 мая, они в течение четырех дней разграбили его настолько кощунственно, что ужаснулся весь христианский мир.

После падения Рима Клименту VII пришлось спасаться бегством. С потерей папства непопулярное правление Медичи во Флоренции немедленно рухнуло. Шестнадцатого мая городской совет собрался, чтобы объявить восстановление республики, и на следующее утро князья Медичи покинули город, отправившись в ссылку.

Для Макиавелли, с его стойкими республиканскими симпатиями, восстановление свободного правления во Флоренции должно было стать моментом триумфа. Но ввиду его связи с семьей Медичи, оплачивавшей труд политика предыдущие шесть лет, Макиавелли казался молодому республиканскому правлению стареющим и незначительным деятелем дискредитировавшей себя тирании. Хотя Макиавелли, по-видимому, питал надежды восстановить свое положение при втором канцлерстве, не было никаких сомнений, что ему не будет работы в правительстве, оппозиционном Медичи.

Ирония этих событий подорвала дух Макиавелли, вскоре он заболел и больше уже не мог выздороветь. История о том, что накануне смерти он потребовал к себе священника для исповеди, много раз цитировалась биографами Макиавелли, но это, несомненно, ханжеское изобретение более позднего периода. Макиавелли всегда с пренебрежением относился к религиозным обрядам, и нет свидетельств, что его отношение по этому поводу изменилось перед смертью. Он умер 21 июня 1527 года в окружении семьи и друзей и на следующий день был похоронен в церкви Санта-Кроче.

От самого дня смерти Макиавелли, более других являвшегося теоретиком политики, существовал постоянный искус преследовать его и в могиле, обобщить его опыт и вынести вердикт его философии. Перед этим соблазном – обратить в руины построенное Макиавелли здание политики – просто невозможно было устоять, и процесс этот продолжается по сей день. Некоторые из первых критиков Макиавелли, такие как Фрэнсис Бэкон, смогли признать, что «мы очень благодарны Макиавелли и другим, кто описывал, что люди делали, а не то, что им следовало делать». Но большинство читателей Макиавелли были настолько шокированы его точкой зрения, что просто объявили его исчадьем ада или даже самим дьяволом. Наоборот, современные комментаторы подошли к наиболее жестким доктринам Макиавелли как уже искушенные личности. Но некоторые из них, особенно Лео Штраус и его ученики, не раскаиваясь, продолжали защищать традиционную точку зрения о том, что (как это формулирует Штраус) Макиавелли можно характеризовать только как «учителя зла».

Задача историка, однако, служить ангелом-летописцем, и никак не судией. Единственное, к чему я стремился на предыдущих страницах, – это всего лишь вызвать прошлое в событиях, коль скоро оно происходило перед настоящим, и не пытаться применить к прошлому стандарты настоящего, потому что когда-нибудь и они могут быть отвергнуты, а сейчас используются для того, чтобы прошлое воспеть или обвинить. Надпись на могиле Макиавелли гласит: «Ни одна эпитафия не способна передать истинное величие его имени».