Текст книги "О счастье, я к тебе взываю!"

III

 
Общий у всех уж певцов есть порок, что между друзьями
петь никогда не станут по просьбе. Напротив, готовы
пеньем замучить, когда их не просят. Сардинец Тигеллий
этим вполне обладал. Моли сам Цезарь могучий
5 именем дружбы своей и отцовской – а петь не заставит.
Вдруг явилась охота: пищит он от яиц до яблок:
«Бахус, о Бахус!» – на разные тоны, то громко, то нежно.
Вот уж был человек, ни в чем на себя не похожий;
часто, бывало, бежит он, как будто враги его гонят,
10 часто идет как в процессии длинной – то выведет разом
двести рабов за собою, то десять; порой принимает
тон величавый, как царь иль тетрарх, а после смиренно
вдруг он начнет: «О, был бы мне только столик треножный,
чистая соль в черепке, да пусть хоть и грубая тога
15 тело мое защитить от холода – я и доволен!»
Дай же этому скромнику, малым довольному, сотни,
тысячи тысяч – дня не пройдет, и гроша не увидишь!
Целую ночь он не спит, а днем без просыпу дрыхнет.
Вряд, говорю, другого подобного встретишь… Пожалуй,
20 мне тут кто-нибудь скажет: «А сам ты, небось, без порока?»
– Нет, их имею и я, да другие и меньшие, может!
Мэний честил за глаза однажды Новия – кто-то
вдруг и заметил ему: «Дружище, лучше припомни,
сам-то каков, ведь все уж тебя мы знаем отлично!»
25 – «Знаю и я, да прощаю себе», – ответствовал Мэний.
Вот самолюбье бесстыдное, пошлое! Стоит вниманье
нам на него обратить. Близорук к своим ты порокам –
что ж к недостаткам друзей у тебя столь острое зренье,
как у орла иль змеи эпидаврской. Смотри же: обратно
30 будут они и твои пороки выискивать так же.
Друг твой немного горяч, не совсем он может приятен
тонкому этих людей обонянью, смешон, потому что
он не по моде обстрижен, тогу свою по-мужицки
вздернул на плечи, башмак у него на ноге развязался…
35 Так! Тебе он смешон, но это добрейший, какого
в свете не встретишь, но друг он тебе, и гений великий
скрыть под его необтесанным телом. Попробуй встряхни-ка
сам ты себя, и в тебе засеяла, может, природа
или дурная привычка много пороков, затем, что,
40 Если не выжжешь огнем, зарастет папоротником поле.
Речь веду я к тому: как влюбленный, который не видит
гнусной подруги своей недостатков, подобно слепому,
даже, напротив, прельщается ими, как Бальбин полипом
Ганны, хотел бы, чтоб так заблуждались мы в дружбе, и верю:
45 даст заблужденьям таким добродетель прекрасное имя!
Если и есть недостатки в друзьях, наш долг укрывать их,
как укрывает отец недостатки детей. Он не скажет:
«Сын у меня такой-то: кривой, косолапый, горбатый,
карлик точь-в-точь, как Сизиф-недоносок»; напротив, найдет он
50 нежное имя пороку птенца своего дорогого.
Та к поступайте: ваш друг скуповат – бережливым зовите;
может быть, любит похвастать и этим немного докучлив –
хочет друзьям он понравиться. Может, он жесткий и слишком
вольный в приемах, скажите: прямой и твердый характер!
55 Если без толку горяч, пусть будет пылкого сердца.
Так-то я думаю, связана раз, не развяжется дружба.
Мы ж искажаем, напротив, и добрые качества, рады
чистый сосуд загрязнить. Кто с нами добр и уступчив,
слабым того называем, а кто осторожно расчетлив,
60 мы говорим: он ленивый и вялый. Другой избегает
ловко сетей и не даст никому себя на обиду
(умному трудно и жить иначе на свете, где много
зависти злобной сокрыто, где все преступленья возможны) –
вместо того, чтоб назвать человека такого разумным,
65 опытным, мы называем его лукавым и хитрым.
Кто, по душе простак (каким во всякое время
я тебе, Меценат, охотно являлся), случайно
речью какою-нибудь углубленному в чтенье иль в мысли
вдруг помешает, – об том говорим мы, что просто ни капли
70 нет в нем здравого смысла. Увы! Как легко и безумно
против самих же себя изрекаем мы суд беспощадный.
Всякий из нас уж в пороках родится, а лучший – кто носит
меньше их при себе. Мой друг дорогой, как и должно,
пусть пороки мои и добрые качества взвесит.
75 Если ж последних он больше найдет, то к ним да наклонит
он и любовь, а хочет и мной быть любимым подобно,
взвешу его я на тех же весах; кто сам не желает,
чтобы гнушались друзья его желваками, обратно
пусть он и им прощает их бородавки: так точно
80 каждый, кто просит прощенья у нас, да получит прощенье!
Если скажу, наконец, как от многих пороков, в которых
мы уж увязли по глупости, сил нет избавиться также
нам и от гнева, зачем ко всему не приложит рассудок
меру свою или вес, чтоб согласно самого дела
85 было всегда наказанье с проступком самим сообразно.
Кто слугу своего за то, что, когда приказали
блюдо снять со стола, облизал он объедки рыб и похлебку
горячую выпил, за это велел бы
вдруг пригвоздить ко кресту, то сказал бы всякий разумный,
90 что господин такой самого Лабеона безумней.
Что ж? И не больше безумства в тебе, не больше порока?..
Друг пред тобой провинился немного; его не простивши,
Грубым надо прослыть дикарем; тем не менее, злобный,
ты его ненавидишь; бежишь, как должник от Руфона,
95 бедный должник, который, лишь только календы наступят,
ежели денег себе не добудет, чтоб мог хоть процентов
сделать уплату, должен, как пленник вытянув шею,
смирно сидеть и разные кислые повести слушать.
Друг мой, упившись, грешок сотворил на постели, он вазу
100 хитрой работы Эвандра разбил или с блюда, голодный,
Стибрил цыпленка, которого сам я себе приготовил…
Разве он мил мне за все это менее будет? Но что же
сделаю я, когда он украл иль врагам моим выдал
то, что доверил ему я, когда не исполнил обета.
105 Те, которым казалось, что все преступления равны,
Сами блуждают во мраке, лишь истины дело коснется.
Чувство и нравы противятся этому: самая польза,
Мать, если можно назвать ее так, законности, правды.
В те времена, как выползли первые твари из глины,
110 скот безобразно немой, за берлогу свою и за желудь
прежде дралися когтями они, кулаками, а после
палками; после же ввел и другое оружье обычай.
Там, наконец, и слова найдены, чтобы чувства означить,
всем предметам названья даны. Тогда постепенно
115 стали они от войны удаляться, начали строить
и укреплять города, положили законы, чтоб не был
вором никто, иль разбойником, иль нарушителем брака.
(Женская прелесть была уж, известно, и прежде Елены
самою гадкой причиною распрей; только безвестной
120 смертью погибли, никем не воспеты, которых, подобно
в стаде быку, убивал другой посильнее в то время,
как разъяренные слепо они предавались Венере.)
Страх беззаконья закон произвел – должны мы сознаться,
пусть только свитки времен разовьем и летопись мира.
125 Также сознаемся в том: одна природа не в силах
зло отделить от добра, различить, чего избегать нам
или к чему нам стремиться, – словом, неправду и правду.
Нас не уверит и тот, кто умствует, будто бы то же
самое будет: в саду ли чужом оборвать молодые
130 веточки, храм ли в ночи обокрасть святотатной рукою.
Нужен, значит, закон, который назначил бы меру
всем наказаньям согласно того, как велики проступки,
чтоб беспощадным кнутом не казнить достойного плети.
Если же будешь ты розгами сечь заслужившего палки,
135 я не дивлюсь, что скажешь: разбой, воровство и другие
все преступленья равны; а дали бы власть тебе люди,
Все бы большое и малое ты под уровень срезал.
Если мудрец есть богач, и сапожник отличный, и первый
В мире красавец, и царь – так зачем того еще жаждать,
140 Что уже есть у тебя? «Не так ты понял любезный, –
он ответствует мне, – Хризипп, отец наш, глаголет:
„Мудрый себе сапогов не делает; мудрый, конечно,
тоже не шьет башмаков, и все таки мудрый – сапожник“».
– Как же? – «А так же: когда Гермоген и слова не скажет,
145 все же он будет отличный певец! И Альфен пройдоха,
бросав орудье бритья, и лавку свою заперевши,
все же цирюльником был! Подобно этому мудрый
первый во всяком искусстве мудрец, и царь он так точно».
О, без сомненья великий ты царь!.. Посмотрел бы, как будут
150 бороду дергать твою шалуны мальчишки, и, если
палкой ты их не разгонишь, они окружат отовсюду,
будешь напрасно ты рваться и лаять, мудрец несравненный.
Кончить пора! Скажу еще только: ступай себе в баню,
царь, умыться за квадрант – и верь: никого не найдется
155 в свите твоей, исключая Криспина беспутного. Мне же,
други мои, да простят прегрешенья, какие, быть может,
я по глупости сделаю – рад от сердца обратно
их недостатков не видеть и твердо уверен, что так я
буду счастливее частным лицом, чем ты с твоим царством!
 

Водовозов В. И., 1888

IV

 
Эвполис и Кратин с Аристофаном поэты,
Как и другие творцы могучие древних комедий,
Если заслуживал кто описанья как вор иль бездельник,
Как любодей, иль убийца, иль чем и другим пресловутый,
5 Тотакого они с большою свободой клеймили.
Весь от них зависит Луцилий, он им подражает,
Только стопы он и размер изменил; остроумный,
С тонким чутьем, хоть в стихах всегда являлся он жестким.
Вот чем грешил он: в час нередко, словно в том сила,
10 Двести стихов диктовал, на одной ноге простоявши.
Как изливался он мутен, то кое-что можно б откинуть.
Был он болтлив и ленив на то, чтоб писать потрудиться,
То есть писать хорошо; что много, не спорю. Да вот вам!
Бьется со мной об заклад Криспин на пустяк: «Если хочешь,
15 Мы возьмем по доске; пусть час нам назначат и место,
И сторожей; тогда посмотрим, кто больше напишет».
Боги соделали благо, создавши меня столь убогим,
И невеликим душой, говорящим и редко и мало.
Ты же в козлиных мехах заключенным ветрам, что дотоле
20 Дуют, пока на огне совсем размягчится железо,
Коль предпочел, подражай. Вот Фанний блажен, сам отправив,
К месту свой бюст и писанье, тогда как никто не читает
Сочинений моих. Боюсь я читать их публично,
Ведь этот род не нравится многим, большею частью
25 Порицанья достойным. Возьми из толпы, кого хочешь:
Алчностию, а не то честолюбием жалким он болен.
Этот безумствует страстью к замужним, а к мальчикам этот.
Этого блеск серебра привлекает, а Альбия бронза.
Этот меняет товар с восходящего солнца до самых
30 Стран вечернего солнца, и тут он стремглав по мытарствам
Носится, точно как пыль, возмятенная вихрем, из страха,
Чтобы чего не пропало из суммы, иль ищет прибытка.
Эти-то все боятся стихов, ненавидят поэтов.
«С сеном рога у него. Уходи подальше. Коль смех он
35 Вытрясет лишь из себя, то пощады не будет и другу;
А про то, что он раз намарал на бумагу, желает,
Чтоб из пекарни идущие иль от Фонтанов все знали
И молодцы, и старухи». – Постой-ка, прими возраженья.
Первое: я из тех, что готов признать за поэтов.
40 Исключаю себя: ведь не скажешь, что стих обработать
Все тут, или того, кто пишет, как мы, к разговорной
Речи весьма подходяще, не станешь считать за поэта.
Кто вдохновен, чей дух божествен, уста громогласны,
Ты того почти таким величавым прозваньем.
45 Так иной вопрошает: комедию можно ли точно
Стихотвореньем считать; ни мощного вздоха, ни силы
Нет ни в словах, ни в деяниях в ней, и только размером
От разговоров она отлична. «Однако ж отец в ней
Гневом пылает, что сын беспутный, развратницей бредя,
50 Отвергает большое приданое взять за женою.
Пьяница он и, к великому сраму, по сумеркам ходит
С Факелами». Да разве б Помпоний что легче услышал
Если б отец его жив был? И так недостаточно только
Стих написать словами простых речений, который
55 Только развяжешь, то всякий отец забранится так точно,
Как представляемый. Ежели в том, что ныне пишу я
Или когда-то Луцилий писал, ты откинешь и стопы,
И размеры, и слово стоящее раньше в порядке
Расположишь поздней, предпослав последние первым,
60 То не как, если разложишь. [ «Когда раздор ненавистный
Кованые врата войны сокрушил и затворы».]
Даже в разрозненных членах еще узнаешь поэта.
Кончим на этом: поэзия ль это? Мы после рассмотрим.
Ныне только спрошу, справедливо ли ты заподозрил
65 Этот род сочинений. Вот злобный Сульций и Каприй
Выступают с своими отметками, больно охрипши,
Оба мошенникам грозные; но кто живет не зазорно
И ничем своих рук не пятнал – презирает обоих.
Если Цэлию ты проходимцу иль Бирру подобен,
70 Все я не Каприй, не Сульций: чего ж меня-то боишься?
Книг моих не увидит ни лавка, ни столб, где рукою
Потной их чернь захватает и сам Гермоген-то Тигеллий.
Я никому не читаю их, кроме друзей, лишь по просьбе,
А не везде и при всех. Есть много таких, что на рынке,
75 Что написали, читают, иные читают и в бане.
Голос в месте закрытом приятно звучит. А тщеславных
Радует это, они не спросят, прилично ли это
И уместно ль выходит у них. «Оскорблять ты охотник, –
Мне говорят, – и это по злобе рад делать. Откуда
80 Взял ты мне это швырнуть? Сказал ли тебе кто из живших
Вместе со мной? Кто грызет заочно друга, кто, если
Станут того поносить, не заступится, кто постоянно
Ищет только народ насмешить да забавником зваться,
Кто измышляет, чего не видал, о доверенной тайне
85 Не умолчит, – тот черен, его ты, Римлянин, бойся.
Часто на трех ты скамьях по четыре за ужином видишь,
Из которых один остальных забрызгать желает.
Кроме того, кто снабжает водой, да и этого выпив,
Как раскроет грудь сокровенную Либер правдивый.
90 Этот, однако, по-твоему, мид, и игрив, и развязен,
Хоть ты враг черных. А я когда засмеюсь, что нелепый
Пахнет духами Руфилл, Гаргоний козлиною псиной;
Как же кажусь тебе желчным и злым? Когда упомянут
О воровстве при тебе Петиллия Капитолина.
95 Ты защищать его станешь, как это всегда твой обычай:
С детства Капитолин сотоварищем был мне и другом,
Он по просьбам моим премножество дел мне исполнил,
И я рад, что живет в столице он безопасно;
Но удивляюсь, как мог судебного он приговора
100 Избежать. Это черная сепии кровь – это просто
Чистая ржавчина. Пусть от такого порока бумага
И, во-первых, душа моя будут чисты, коль
В чем я могу обещать – обещаю. Коль что посвободней
Я скажу иль порой посмешнее, то дай благосклонно
105 Волю мне в том; добрейший отец приучил меня с детства,
Отмечая примеры пороков, бежать от подобных.
Увещевая меня, чтоб жил я воздержно, довольный
Тем, что сам для меня уготовил, он говорил мне:
«Видишь, как плохо живет сын Альбия или убогий
110 Вор; великий пример, чтоб отцовского кто достоянья
Не размотал». Отвращая меня от любви непристойной
К гнусной блуднице, твердил: «Не будь ты похож на Сцетана».
Чтоб любодеем не стал я помимо дозволенных связей:
«Как поймали Требония, – слава о нем некрасива. –
115 Он говорил. – Мудрец, понимающий лучше, что должно
Или не должно, причины тебе объяснит: я доволен,
Если смогу сохранить от древних дошедшие нравы
И твою уберечь, пока тебе нужен наставник,
Жизнь и славу; когда же лета укрепят твои члены
120 И рассудок, тогда ты плавай без пробок». Вот так-то
Он меня, мальчика, словом учил, и если хотел он,
Чтоб я что делал, «Вот образец тебе, как это делать, –
Он говорил, указав на судью из отборных присяжных.
Если же что воспрещал, говорил: «Чего ж ты в сомненье,
125 Точно ль бесчестно и плохо вот это, когда так позорен
Тот или этот?» Как жадных больных погребенье соседа
Ужасает и учит беречься из страха кончины,
Так и нежные души не редко позор посторонних
От пороков хранит. Вот в силу чего не страдаю
130 Пагубными я пороками; мелкими только, в которых
Ты извинишь, одержим я, и даже от них то, быть может,
Долгая жизнь исцелит, иль друг откровенный, иль разум
Собственный: ибо лежу ль на диване я или гуляю
В портике, я за собою слежу. «Вот так то вернее»,
135 «Так поступая, я жить буду лучше!», «Так милым друзьям я
Буду приятней», «Вот тот поступил не красиво; ужели
Я неразумно проделаю то же?» Все это с собою
Я говорю, сжав губы; а ежели время найдется,
Вверю бумаге. Вот это один из менее важных
140 Недостатков, которого ежели ты не допустишь,
То стихотворцев сберется большая толпа мне на помощь,
Ибо очень нас много, и тут уже все мы насильно,
Как Иудеи, тебя затащим в нашу ватагу.
 

Фет А. А., 1883

V

 
После того, как оставил я стены великого Рима
С ритором Гелиодором, ученейшим мужем из греков,
В бедной гостинице вскоре Ариция нас приютила;
Дальше был – Аппиев форум, весь корабельщиков полный
5 Да и плутов корчмарей. Мы в два перехода покрыли
Этот путь, но кто не ленив, те и в день проезжают.
Мы не спешили; без спешки на этой дороге приятней.
Здесь, от несвежей и мутной воды повздорив с желудком,
Я поджидал с беспокойством, чтоб спутники кончили ужин.
10 Ночь между тем расстилала уж тень, рассыпала уж звезды.
Слуги с гребцами, гребцы со слугами стали браниться:
«Эй! причаливай здесь! У тебя человек уже триста!
Хватит!» Пока разочлись, пока мула впрягали в постромки,
Час уже целый прошел. Комары и лягушки в болоте
15 Спать не давали. Да лодочник пьяный с погонщиком нашим
Взáпуски петь принялись про своих далеких подружек.
Вскоре один захрапел; а другой зацепил за высокий
Камень свою бечеву и мула пустил попастися,
Сам же на спину лег и спокойно всхрапнул, растянувшись.
20 Уж начинало светать, когда мы хватились, что лодка
С места нейдет. Тут, выскочив, кто-то как бешеный начал
Бить по башкам, по бокам то скота, то хозяина палкой.
Еле доплыли в четвертом часу. Здесь лицо мы и руки
Чистой, Ферония, влагой твоею омыв и поевши,
25 Вновь протащились три мили и въехали в Анксур, который
Издали виден, красиво на белых утесах построен.
Здесь мы были должны поджидать Мецената с Кокцеем:
Оба отправлены были они с поручением важным;
Оба привыкли друзей примирять, соглашая их пользы.
30 Вот пока мазал больные глаза я коллирием черным,
Прибыл меж тем Меценат; с ним Кокцей с Капитоном Фонтеем,
Мужем лощеным под ноготь; он был Антонию другом,
Как никто не бывал. Мы охотно оставили Фунды,
Где нас, как претор, встречал Авфидий Косой. Посмеялись
35 Вдоволь мы все и над тогой его с широкой каймою,
И над курильницей, пуще всего сумасшедшего скриба!
После, усталые, в городе мы отдохнули Мамурров;
Здесь нам Мурена свой дом предложил, Капитон – угощенье.
Самый приятнейший день был за этим для нас в Синуэссе,
40 Ибо тут съехались с нами Вергилий, и Плотий, и Варий,
Чистые души, которым подобных земля не носила
И к которым сильнее меня никто не привязан!
Что за объятия были у нас и что за восторги!
Нет! Пока я в уме, ничего не сравняю я с другом!
45 Близ Кампанийского моста потом приютила нас вилла,
Поставщики же нам соль и дрова прислали, как должно.
В Капуе ношу свою сложили поранее мулы,
Начал играть Меценат, а я и Вергилий заснули:
Мяч – не для нас, не для слабых очей, не для слабых желудков.
50 А миновавши харчевни кавдийские, несколько выше
Мы поднялись, и нас принял Кокцей в прекраснейшей вилле.
Муза! Поведай теперь о том, как в битву вступили
Мессий Кикирр и Сармент, и скажи нам о роде обоих!
Мессий свой род знаменитый от осков ведет; а Сармента
55 До сих пор хозяйка жива; вот они подвизались!
Начал Сармент: «Ты похож, мне сдается, на единорога!»
Мы засмеялись. А Мессий в ответ: «Соглашаюсь!» – и тут же
Стал головою трясти. Тот крикнул: «О, если бы рог твой
Вырезан не был, чего б ты не сделал, когда и увечный
60 Та к ты бодлив!» И подлинно, лоб у него волосатый
С левой лица стороны ужасный рубец безобразит.
Вдоволь Сармент потрунив над кампанской болезнью Кикирра,
Начал его приглашать сплясать перед нами Циклопа –
Роль, для которой ему не нужны ни котурны, ни маска.
65 Шуткой на шутку Кикирр отвечал; он спросил, посвятил ли
В храм свои цепи Сармент, потому что хотя он и служит
Скрибом, но право над ним госпожи не уменьшилось этим!
Дальше, зачем он сбежал, когда он так мал и тщедушен,
Что ведь довольно и фунта муки для его пропитанья!
70 Так мы продлили свой ужин и весело кончили вечер.
Прямо оттуда поехали мы в Беневент, где хозяин,
Жаря нам чахлых дроздов, чуть и сам не сгорел от усердья,
Ибо бегучий огонь разлился по старенькой кухне
И порывался уже лизать потолок языками.
75 Все мы, голодные гости и слуги все наши, в испуге
Бросились блюда снимать и тушить принялися. Отсюда
Видны уж горы Апулии, мне столь знакомые горы!
Сушит горячий их ветер. Никак бы на них мы не влезли,
Если бы отдых не взяли на ближней к Тривику вилле;
80 Но и то не без слез от дыма камина, в котором
Сучья сырые с зелеными листьями вместе горели.
Здесь я обманщицу-девушку ждал, глупец, до полночи;
Сон наконец сморил и меня, распаленного страстью.
Навзничь я лег и заснул; но зуд сладострастных видений
85 Мне запятнал в эту ночь и постельную простынь, и брюхо.
Двадцать четыре потом мы проехали мили в повозке,
Чтобы прибыть в городок, которого даже и имя
В стих невозможно вместить; но узнают его по приметам:
Здесь и за воду с нас деньги берут; но хлеб превосходен,
90 Так что заботливый путник в запас нагружает им плечи,
Ибо в Канузии хлеб – как камень, а речка безводна,
Даром что был городок самим Диомедом основан.
Здесь мы расстались в слезах с опечаленным Барием нашим.
Вот мы приехали в Рубы, устав от пути чрезвычайно, –
95 Длинной дорога была и сильно размыта дождями.
День был наутро получше, зато дорога похуже
К рыбному Барию шла. А потом нас потешила вдоволь
Гнация (город сей был раздраженными нимфами создан).
Здесь нас хотели уверить, что тут на священном пороге
100 Ладан горит без огня! Одному иудею Апелле
Впору поверить тому, а не мне: я уверен, что нету
Дела богам до людей, и если порою природа
Чудное что производит, не с неба они посылают!
Та к в Брундизий окончился путь, и конец описанью.
 

Дмитриев М. А., 1858