Текст книги "Джек-потрошитель с Крещатика"

Несколько минут все пятеро восхищенно взирали на невероятное зрелище: Город, непрерывно менявший цвета, свет, разогнавший туман.

Мгновение – и Киев засиял как солнце, стал золотым, превратившись в отлитое из чистейшего золота заветное Эльдорадо. Банк напротив сиял золотыми стенами, барочная лепнина на углу с Прорезной слепила глаза, а ужасающий своими размерами золотой сталинский кирпич СБУ мог бы покрыть собой весь государственный долг Украины.

– В желтые бриллианты превращаются души, познавшие истинное счастье или прозрение, – сказала Акнир. – Души невинных жертв – в красные…

– Суперкрутое шоу во-още! – восхитилась Землепотрясная Даша и недовольно почесала засомневавшийся нос: – Мне одно непонятно. Что же на самом деле случилось с Ириной Ипатиной?

– Я могу рассказать вам это… – раздался девичий голос.

И в тот же миг Город стал кроваво-красным, как будто дома, улица, люди, деревья враз провалились в ад. Сталинский Дом напротив стал похожим на горящие пламенем ворота в преисподнюю. И Катя сразу вспомнила про красный бриллиант, – слишком мутный, чтоб прийтись по вкусу Виктории. Слишком кровавый.

За их спинами в красной рубахе стоял «Ангел бездны» – Ирина Ипатина.

– Мне было 12 лет, когда мой отец стал моим мужем, – сказала она.

Маша открыла рот:

– Он… тебя…

– Изнасиловал?! – догадалась Даша.

– Он не применял силу, – Ирина смотрела сквозь них. От ее пребывания комната забытой гостиницы озарилась тревожным красным, и от мигающего кровавого света было больно глазам. – Я не понимала тогда, что происходит. Он не был жесток. Был осторожен. С тех пор он был со мной почти каждый день.

– А твоя мать? – закипела Чуб. – Ну, эта, приемная…

– Она не догадывалась. Или не хотела догадываться. Она жила не с ним, а с его деньгами. А он жил со мной. Позже я поняла: ему нужна была именно такая жена.

– И все это в нашем Городе… такой беспредел… Ужасно! – вспыхнула Даша Чуб.

– Ужасно стало, когда я подросла и поняла, что сплю с отцом, – глухо сказала девушка. – И в комнате стало темно – лишь объятая адовым пламенем фигура Ирины сияла в кромешной тьме. – Все думали: он меня страшно любит… И он любил меня… страшно. Только не как отец. Баловал. Все прощал. Все покупал. А мне казалось, что я схожу с ума. Нет, не казалось… Я сходила с ума день за днем. В 14 лет я начала пить. Пила каждый день. Тогда, когда он приходил ко мне ночью, мне было почти все равно. – Сумрак в комнате стал прозрачно-серым. – Когда в 16 лет он сказал мне, что я – их приемная дочь, мне стало легче. До того я ненавидела себя. После – стала ненавидеть его. Я мечтала сбежать…

Мир изменился – посветлел от забрезжившей было надежды.

И сам облик Ирины Ипатиной постоянно менялся, излучая то свет, то видимую глазу густую ауру тьмы, менялись цвет ее глаз и волос, и даже кожа – то смуглая, как у Демона Врубеля, то светлая, как взгляд Котарбинского.

Ангел бездны и ангельская дева боролись в ней, и каждое слово, сочащееся болью, ненавистью или смирением, меняло расклад сил.

«В каждом из нас живут два волка, черный и белый, – вспомнила старую истину Катя, – а побеждает всегда тот волк, которого ты кормишь».

– Почему же ты не сбежала? – воззвала Даша.

– Потому что влюбилась, – сказала Ирина, и стены окрасились в цвет влюбленного сердца, – радостно-алый, знакомый Чуб по десяткам «валентинок». – Егор был помощником отца. До него я никого никогда не любила. И я не знала, как ему все рассказать. Я думала, узнав мою тайну, Егор меня бросит. А когда о нас с ним узнает отец, он выгонит Егора с работы. Я долго не решалась… но все же решилась. И Егор не отвернулся от меня. Он сказал, что поговорит с отцом, припугнет уголовным делом. После того разговора я словно переродилась! Отец дал согласие на брак. Он оставил меня в покое. Свадьба должна была быть через неделю…

– И что же случилось? – Чуб подалась к ней.

– Мой день рожденья, – сказала она.

И ярко-алые стены сменили цвет, стали бордовыми – цвета запекшейся крови.

– Это мы знаем.

– Я была в спальне, когда пришел мой отец. Он был пьян. Он сказал, чтоб я легла на кровать, сказал, что хочет меня. Я сказала, что позову на помощь Егора. А он засмеялся… и позвал Егора на помощь. Он попросил его помочь подержать меня. Он сказал: они отлично договорились тогда, все решено. Он делает Егора партнером по бизнесу, чтоб остаться моим партнером. Егор не против.

«Теперь мне нужно говорить: “У нас один бизнес”…» – вспомнила Даша фразу вдовы.

Почему никто из них не подумал о главном: кому все это выгодно?

«После похорон вдова чхурнет из страны, а несостоявшийся зять будет всем заправлять», – постигла нехитрый план Землепотрясная.

– И тогда ты убила его? – с готовностью поняла ее Даша.

– Я хотела убить своего жениха!

Черный волк злобы и мести зарычал в ее словах, волосы потемнели, в глазах скопилась красная тьма…

Ангел Бездны оскалил зубы.

– Нож лежал на блюде с арбузом. Я схватила его, я бросилась на Егора, но он вывернул руку. Он ударил меня первым, моим же ножом. Я закричала. Отец бросился на Егора. Егор ударил его. Отец упал – он был мертв. А я побежала… Я прибежала на наше с Егором место. Про него знали лишь он и я… Лишь тогда, когда я сделала это, я поняла, что должна была бежать куда угодно, но не туда. Только двигаться я уже не могла. Кровь текла из раны… Когда он пришел, я была еще жива, – сказала она.

И им показалось, что по старым обоям потекла полосами свежая кровь, густая, мокрая, яростно-красная!

– Он убил тебя, – с ужасом угадала Даша, – взял твой мобильный и послал sms себе и твоей приемной матери… Быстро воскреси ее, Маша! – приказала она.

– Нет, не надо! – Ирина отступила, выставила бледные руки, словно защищаясь от них. – Я не хочу… Не хочу больше жить. Я хочу лишь туда… Там покой. Я вижу там свет. И любовь. Я вижу ее только там. И только этой любви я теперь верю. Я хочу знать, что она есть… настоящая! Прошу, не держите меня!

Ее лицо побелело и стало почти прозрачным, рубаха – лазорево-розовой, волосы превратились в клубящийся туман, а в глазах зажглись две тихих свечи…

Белый волк победил.

– Останься, ты должна отомстить! – взмолилась Даша.

– Мы не держим тебя, – сказала Маша. – Иди… Теперь Твоя душа свободна.

Ирина кивнула им на прощание, и в то же мгновение забыла о них – или она впрямь перестала их видеть, преступив невидимый порог, оказавшись в совершенно ином – недоступном им мире.

Точно так же, как они не могли увидеть посланника, на которого смотрела сейчас Ирина Ипатина.

Она подняла голову вверх, протягивая руки навстречу невидимому им существу, ее лицо сияло.

Маша быстро покосилась на Мира, его лицо побледнело… Мир видел его!

Видел то, что не могли увидеть они.

То, что видел и написал Котарбинский: как ангел спускается с небес и девушка в розовом с надеждой тянет к нему руки… и они уносятся туда, где нет ничего, кроме отцовской любви, которую Ирина так никогда и не познала при жизни.

Полупрозрачные одежды Ирины Ипатиной превратились в небольшое пятно и медленно растворились, оставив на память лежащий на стенах розоватый вечерний свет. Город за окном вновь сделался серым.

– Зачем ты так?! – бессильно возмутилась Даша Чуб. – Ирина не понимала! Она должна была жить! Должна была отомстить Егору!.. Мерзкий мерзавец. Убить невесту и шефа, чтоб заполучить какие-то вшивые бабки. А до этого продать невесту в шлюхи ее же отцу. И я своими же драгоценными руцями обвела его Кругом Киевиц, чтобы она не могла отомстить!..

– Если бы Ирина желала мстить, она б не ушла, – сказала Маша.

– Но мы видели, как в Провалле туман навалился на Егора…

– Это была не Ирина, а ее отец, – сказала Акнир. – Он преследует Егора. Видимо, там, в Провалле, где мы повстречали его, Егор закопал тело Ирины и хотел убедиться, что скрыл все следы. Мне позвонить в прокуратуру?

– Зачем? – вскинула брови Катерина Михайловна. – Достаточно снять с Егора Круг Киевиц, и отец Ирины закончит свое дело. Судя по всему, его страшная любовь к приемной дочери и после смерти осталась слишком сильной и неизлечимой. Но, судя по «Духу Бездны» Вильгельма Котарбинского, отец тоже наказан достаточно… И главное – навечно!

Глава заключительная

В Башне Киевиц горели красные свечи, а огонь в камине был синим, пламя обнимало дрова и благоухающие волшебные травы, и запах в круглой комнате был тревожным, сладким, интригующим и обещающим счастье…

Но вот настроение их небольшой компании мало соответствовало красотам вокруг.

– Это худшие Мамки, которые мне довелось обустраивать, – встретила их укорами Василиса Андреевна. – Вы все ушли. Никто, кроме пани Дарьи, даже не пригубил, не прикусил ни еду, ни питье. Душечки могут решить, что вы брезгуете разделить с ними пищу. Часть душек прогнал этот жуткий ослепительный свет, другие прилетели в пустую Башню…

Никто не слушал бурчания Василисы Андреевны – каждый из них, казалось, находился тут лишь наполовину.

Мир еще не оправился от пребывания в черном нигде.

Маша бросала взгляд на Мира, и под ее высоким готическим лбом катались, как костяные биллиардные шары, тяжелые мысли, и все никак не могли прийти к единению, отталкиваясь друг от друга.

Катя думала о душе своей матери, обретшей… или все же не обретшей свободу? Она прибыла в Башню Киевиц позже других, ненадолго задержавшись в гостинице «Прага». Пришла оттуда с двумя картинами, озадаченным сумрачным лицом и, отозвав Мира в сторону, зашептала ему что-то на ухо.

Лишь Землепотрясная Даша Чуб выглядела неприлично довольной, слегка пританцовывающей – словно не видимый никому театральный занавес должен был вот-вот приоткрыться, явив всем присутствующим новое невероятное и чудесное диво.

– А вы ничего не забыли, Василиса Андреевна? – въедливо и нетерпеливо спросила она. – Не хотите, например, поздравить Машу с днем рождения?

– О-о… простите меня, Ясная Пани, Мария Владимировна, – опомнилась Глава Киевских ведьм. – С днем рожденья! Прошу принять от меня скромный подарок, – мгновенно преобразившись, Василиса с поклоном подала младшей из Киевиц небольшую шкатулку, обтянутую золотистой парчой.

– Благодарю вас, – открыв ее, Маша Ковалева извлекла на свет перстень, украшенный узором из драгоценных и полудрагоценных каменьев цвета летней листвы и травы.

– Гиероглифическое кольцо, – просветила ее Василиса. – Состоит из камней, заглавные буквы которых составляют ваше имя. М – малахит, А – зеленый алмаз, Р – родонит, И – изумруд, Я – зеленая яшма.

– А вот и Катин подарок, – исчезнувшее и вновь образовавшееся в Башне привидение Мира Красавицкого протянуло Маше бабочку-брошь, забытую на полу мастерской Виктории.

– Какое счастье, что она нашлась. Спасибо тебе, – поблагодарила Мира Катерина.

– И тебе, Катя, еще раз спасибо за прекрасный подарок, – поблагодарила Маша Дображанскую. – Но, думаю, я должна вернуть ее. Эта брошка – символ души твоей матери. Кто знает, может, с ее помощью ты еще отыщешь свою маму.

– Тогда подарок за мной, – сказала Катерина. И, помолчав, добавила нехотя: – Не к празднику будет сказано. Но когда вы ушли, я вернулась в Прошлое, к Котарбинскому, хотела приобрести у него ваши портреты – твой и Мира, ну и мой портрет с мамой… и отблагодарить его, оплатить его труд. Но твой портрет он не смог найти. Вильгельм Александрович был убежден, что мы забрали его… но ведь у нас его нет?

Катерина Михайловна поставила на каминную полку последний финальный эпизод графического романа «В тихую ночь», помеченный в нижнем углу характерными буквами W. K., и отметила, что тьма под кожей ангельской девы исчезла… Ирина обрела свет. И покой.

– А вы хоть поняли все, до чего я оказалась права? – как всегда сама обратила на себя внимание, сама похвалила себя Землепотрясная Даша. – Я ведь сразу говорила: Ирина невиновна! И как я очень не зря газету купила?! И хоть бы кто-то мне во-обще спасибо сказал…

– Ах да, специально для вас, Дарья Владимировна, я приобрела следующий номер «Неизвестного Киева», – Василиса подала Чуб газетный листок. – Взгляните на обложку. Тут напечатано продолжение истории и фото привидения Белой Дамы.

Землепотрясная взяла газету и выпучила и без того круглые глаза.

– Так это же я! Я на нашем балконе. Я что, похожа на привидение? Я – толстая? Нет, правда, ну разве… – Даша вскочила и завертелась на месте, безуспешно пытаясь оглядеть себя со всех боков.

– Может, мы обсудим твой вес чуть попозже? Сегодня все же день рожденья у Маши, – сказала Катя.

– Точно! – Землепотрясная вмиг забыла о собственных округлых боках. – Садись, Машуха, а то упадешь. У нас с Акнир для тебя землепотрясный подарок! – объявила Чуб. – Малая, ты уже сбросила видео?

– Да, – Акнир развернула к Маше экран своего ноутбука.

– Только не падай в обморок сразу, – предупредила именинницу Чуб. – Я сняла все на мобильный… Ну, поехали! – дала отмашку она.

Акнир запустила видео, и Маша угодила взглядом в XIX век и неизвестный ей артистический буфет. Возможно, цирковой – мимо прошествовала чья-то обтянутая трико спина и расшитая блестками юбка, за ней бежал белый пудель. Лица идущей не было видно, камеру интересовало происходящее ниже: сидящий за столом белокурый молодой человек с тонкими и нервными чертами лица. Он кого-то ждал… Но явно не того, кто пришел.

– Здравствуйте, – объявилась в кадре Акнир. На ней была дореволюционная шляпка с вуалью и серебристым пером. – Вы – Михаил Александрович Врубель?

Изображение вздрогнуло.

Или это вздрогнула Маша?

– Да, – сказал белокурый молодой человек.

– А вы в курсе, что у вас есть ребенок? Сын?

– От кого?

– Подумайте, может, и вспомните.

– О нет! – вскрикнула Маша. – Зачем вы?.. Он не сможет вспомнить меня! Когда мы сошлись, ему было за сорок.

– Да не переживай ты, он найдет кого вспомнить, – указала Чуб на богемно-цирковое окружение художника. – В чем был цимес? Чтоб он знал, что не умер бездетным. Теперь знает. И ты ему ничего не должна. Ты вообще ни при чем.

– Но это практически ложь.

– Так ведь соврала не ты! А для нас это вообще не проблема. Проблем вообще больше нет. У твоего сына есть папа, у Мира – есть сын, а у Врубеля – знание. Все счастливы, как ты и хотела. Это тебе мой подарок на ДээР. Скажешь «спасибо» позже, когда поймешь, как все круто.

Чуб вновь запустила раздобытое видео.

– Я могу увидеть его? – сказал белокурый молодой человек, заметно сомневаясь в своем желании.

– Если Киев захочет, увидишь, – юная ведьма на видео шагнула в сторону, камера машинально скакнула за ней, захватив сидящих за соседним столом.

– Останови изображение! – вскричала Акнир. – Мамочка!..

Чуб послушно нажала на клавишу и только потом поняла, что слово «мамочка» не было пустым восклицанием – за столом неподалеку от Врубеля сидела мать Акнир, покойная Киевица Кылына, в шляпке с откинутой длинной вуалью и платье в сине-серую клетку. Ее было трудно узнать: золотоволосая – она была знойной брюнеткой. Но сама Кылына узнала… Не свою дочь – неизвестное жителям ХІХ века средство, которым Даша вела съемку. Мать Акнир ухмыльнулась, помахала телефону рукой и повернулась к своему соседу по столику.

– Мама, – тихо прошептала Акнир. – Как же я ее не заметила?..

– Ты была к ней спиной. А потом, парик. Или это она покрасила волосы? Вот прикольно, – показала Чуб на экран, – так или эдак, ты все равно увидела на Бабы-Деды маму.

– Сегодня воистину Мамки, родительский день. – Катерина положила руку на бабочку-брошь. – Я тоже встретила маму.

– И маму… и отца, – договорила Акнир.

– Нет, к сожалению, отца я не видела, – сказала Катерина Михайловна.

– А я – видела… своего, – мертвенно сказала юная ведьма, не сводя глаз с изображения. – Вот он каков…

И лишь сейчас все, наконец, заметили, что сидящий рядом с Кылыной мужчина дивно похож на Акнир, не унаследовавшей от своей матери ни округлого овала лица, ни пухлых губ, ни пышных форм – лишь васильковый цвет глаз. И нос, и подборок, и резковатая линия рта, и худоба достались ей от родителя.

– Мать моя, неужели я все же увидала его? – сказала дочь Киевицы.

– Ты хочешь сказать, что никогда его не видела раньше? – поразилась Катя. – Даже на фото?

– Никогда, – подтвердила ведьма. – Я не знала, кто он – ни лица, ни имени. Выходит, мой папа тоже из Прошлого, – Акнир посмотрела на Машу. – У нас с твоим сыном много общего.

– И что б ты посоветовала ему?.. Или мне, – беспокойно спросила младшая из Киевиц. Кажется, несмотря на все заверения подруг, вопрос отношений ее сына и его отца, жившего и умершего больше ста лет назад, так и остался для нее безответным.

– Не лги ему, – попросила Акнир. – Когда он подрастет, скажи, что у него есть второй отец, но его нет – он давно умер. И если им должно встретиться… Наш Отец, Город, сделает это. Просто положись на Него. Вот и все.

На Байковое кладбище следует ходить осенью – именно осенью, когда земля покрыта рыжей чешуей, как невиданный зверь. Когда за каждым листом прячется чья-то душа…

Но именно осенью Байковое часто остается безлюдным, и можно долго гулять по его дорожкам, не встретив никого из людей.

Такси привезло Машу и Мира на узкую улицу Байковую, зажатую между двумя оградами красно-кораллового кирпича – старым и новым Байковым кладбищем.

Следующий день Дедóв выдался пасмурным. С утра солнце лишь изредка протискивалось сквозь облака. Но кладбище вдруг улыбнулось им ярким и радостным солнцем.

А потом случилось чудесное…

Дунул ветер. И сотни листьев стремительно побежали, помчались навстречу Маше, как живые зверьки, как маленькие рыжие белки, намеревающиеся дружно вскарабкаться, заскочить ей на грудь.

Друг за дружкой, целыми стаями оранжевые листья перепрыгивали через кирпичную ограду кладбища, выскакивал на дорогу – навстречу своей Киевице.

Маша вылезла из машины и помахала им рукой, она слышала шепот упокоенных тут душ и знала, что они рады ее приходу.

Украшенный полустертыми от дождей и ветров православными образами главный вход поманил их на центральную аллею. Но Маша и Мир прошли чуть выше, к тонким и острым, устремленным в небо зубцами башен воротам польского кладбища.

– Оказывается, он похоронен на Байковом. На польском участке, – сказала она. – А я и не знала…

– Вот так должна выглядеть его могила, – сказал Мир, показывая на экран смартфона. – Крест из черного гранита. Он где-то здесь.

Они пошли по аллее. Осень делала ее прекрасной и печальной. Мир польского Байкового был почти идеальным миром Вильгельма Котарабинского, миром, исполненным шопеновской грустью.

Сколько образов для своих полотен и сепий он мог найти тут!

Мраморная мадонна с отрубленной, отсеченной вандалами головой. Могильный крест, сквозь который уже проросло толстое дерево – так что металлическая ножка креста оказалась в деревянной сердцевине. Склеп, с обвалившейся стеной и открывшимся проходом прямо в пещеру могилы.

Полустертые польские буквы на мраморных гробницах… Маша тщетно искала среди них знакомое имя Wilhelm Kotarbiński. Увы, многие памятники здесь походили на черный крест, под которым должен был покоиться Вильгельм Александрович, но, подбираясь к ним ближе, они находили иные забытые имена.

Добравшись до конца польского участка, Маша и Мир остановились у согбенной мраморной плакальщицы в белой тоге.

Несколько минут Мир Красавицкий стоял, облокотившись на чью-то темную ограду, оглядываясь по сторонам глазами человека, оказавшегося в густой, почти непроходимой толпе.

– Ты видишь их? – догадалась Маша. – Видишь все эти души? – она видела лишь совершенно безлюдный погост, слегка промерзшие за хмурое полузимнее утро, сиротливо жавшиеся друг к другу могилки.

– Да… я вижу… ведь я такой же, как и они… И все же иной.

– Ты знаешь, что я могу воскресить тебя… я предлагала тебе тысячу раз.

– А я тысячу раз объяснял тебе: став человеком, я стану чересчур уязвимым. Ты же слышала слова Василисы, сейчас я практический непобедим. Пока я мертв, меня не в силах победить даже твой Демон.

– Зато тебя может украсть у меня любой некромант! Золотоискательница была не единственной. И даже не самой сильной! Рано или поздно нам придется пройти через это.

– Значит, моя свобода воли уже ничего не меняет? Я не хочу быть человеком! Готова ли ты это принять?

Маша не ответила.

– Давай разделимся, – предложил Красавицкий, – ты смотришь налево, а я – направо… так мы найдем его могилу скорей.

Он деловито пошел вперед.

Ковалева вскоре отстала. Ее расстраивала неухоженность центрального кладбища Города. Он вспомнила, как полтора года назад безуспешно искала на старом Байковом кладбище могилу единственного сына Врубеля – маленького Саввы, умершего и похороненного в Киеве, и нашла так много безымянных детских могил, что беспамятство показалось ей вторым именем Байкового. Могила Савушки канула в Лету, ее могли просто снести… как чуть не снесли однажды, лет 20 назад, могилу Котарбинского, на том основании, что у него нет наследников вКиеве.

Но могилу защитили. У них есть фото креста. Они найдут его.

Маша вернулась к зубчато-красным готическим воротам.

Рядом с ними высился массивный заброшенный склеп, украшенный статуями Христа и Богоматери – лицо Иисуса было наполовину отбито и могло вдохновить на сценарий фильма ужасов… но не сегодня, не в этот осенний солнечный день, когда они пришли в гости к Вильгельму Котарбинскому.

Когда каждый осенний листочек, упавший на эти могилы, был подобен дружеской ладони, утешающей тех, кто давно лежал в этой земле. Когда ласковые ладошки желтых листьев и сияющий свет делали мир похожим на полотна Котарбинского – и грусть была радостной, и в печали таилась улыбка.

Маша еще раз оглянулась назад, надеясь разглядеть средь густого леса памятников черный крест Котарбинского… И подняла глаза к небу, к высокому древу над склепом.

– Вильгельм Александрович, где же вы?! – позвала она. – Отзовитесь, я уже полчаса вас ищу!

И в ту же секунду, словно в сказке, ветер перечеркнул тишину, широкая крона старого древа над склепом громко зашумела, запела… а из-за серого склепа послышался голос Мира Красавицкого.

– Маша, иди сюда… Я нашел его!

Черный могильный крест был перевязан длинной красно-белой лентой – цветами польского флага:

WILHELM

KOTARBINSKI

1848–1921

– Спасибо ему, – искренне сказал Мирослав. – Он был превосходным художником. Недооцененным!

– Не таким, как Врубель… – Маша еле слышно вздохнула. И было неясно: сказанное ею – упрек или, наоборот, комплимент? – Оба они глядели сквозь реальность, но видели разное. Один видел бездну, другой видел мир во всей его истинной, невероятной красе и был счастлив как ребенок. Он слишком легко уживался со всеми тайнами мира, включая и главную: что есть зло и добро, печаль и радость, жизнь и смерть, – и они неотделимы друг от друга. Лишь один раз Смерть причинила ему боль… Возможно, Катя права, и гений должен видеть ад. Тот, кто избежал ада и прожил жизнь в теплой гармонии с собой, никогда не достигнет гениальности… К собственному счастью.

– Мне все равно. Своим талантом он спас меня, – сказал Мир.

– Спас нас, – поправила Маша. – Я не смогу еще раз пережить твою смерть, потерять тебя… – она собралась было продолжать их старый спор.

Но, словно желая предотвратить неотвратимую ссору, на гранитную плиту могилы Котарбинского спрыгнул с неба солнечный зайчик.

– Видишь? Это же он! – радостно вскликнула Маша. – Он тут, – завертела она головой. – И при жизни его душа словно излучала свет… Вот откуда был свет в душе Котарбинского – он знал, что смерти нет, все бесконечно… Почему об этом порой забываем даже мы, Киевицы?

– Ой, – на мгновение Мир исчез и вновь объявился с книгой в руках. – Я забыл вернуть ее в библиотеку. – Подожди, я сейчас…

– Дай на минутку, – Маша взяла из его рук потертое издание. – Я тоже забыла рассказать тебе… Странно, но я оказалась права. Когда он второй раз встретил Ангела Смерти, он узнал его. И принял как старого доброго друга, – осторожно, словно боясь спугнуть солнечный зайчик, Маша погладила неровное пятнышко света на черном гладком камне и зачла окончание главы:

«Умирал Вильгельм Александрович Котарбинский в полусознании. Каждое утро грезилось ему, что кто-то приходит в его комнату, садится на кровать в ногах, играет с ним в шахматы «вслепую», без доски, и каждый раз проигрывает и молча уходит.

Однажды, когда сестра принесла больному дневной завтрак, он сказал ей:

– Сегодня он опять приходил, играл со мной, и сегодня он выиграл, значит, сегодня я умру.

Сказал это так спокойно, точно говорил ей:

– Сегодня я пойду погулять.

Умер под вечер, спокойно, в полном сознании»[5]5
  Воспоминания о В. А. Котарбинском сына Эмилии Праховой, в доме которой он умер в 1921 году (Прахов Н. А. Страницы прошлого. – 1958).


[Закрыть].

Городское пианино стояло прямо у подножия короткой двухмаршевой лестницы на Старокиевскую гору.

Играть на нем мог кто угодно. Хоть бомж, хоть известный композитор (который, усевшись однажды за знаменитый среди киевлян инструмент, не преминул заснять и выложить свой демократический творческий порыв на YouTube). Последнее время, с наступлением осени, пианино все чаше прятали от непогоды под защитной тканью.

Но нынче во второй половине дня вдруг распогодилось, хмурый осенний день приоделся, сбросил унылый покров, стал солнечным, ясным, и инструмент был открыт, и сейчас за ним сидел черноволосый мужчина в черном пальто.

Уличная полубомжовая жизнь не пошла на пользу инструменту, его крышку украшали боевые царапины, несколько клавиш западали, иные утратили голос. Но пальцы неизвестного мужчины в черном пальто бегали по клавишам так стремительно быстро, а исполнение было столь блестящим, что даже не посвященные, незнакомые с классической музыкой, мало разбиравшиеся в азах виртуозной игры – невольно приостанавливались, ощущая то, что не могли сформулировать – абсолютную гармонию звуков, накрывших площадь перед Андреевской церковью, дом, где жил некогда Врубель и умирал Котарбинский, и Старокиевскую гору, у подножия которой стоял городской инструмент.

От малознакомых слепым произведений уличный пианист перешел к «Лунной сонате». И вокруг неизвестного виртуоза в черном пальто уже успела собраться небольшая толпа почитателей, когда к нему подошла крупная женщина в красном пальто.

Не прекращая игры, пианист обратил к ней вопросительный взгляд.

– Ваш расчет был верен, – Глава Киевских ведьм облокотилась на крышку инструмента. – Некромант единственный, кто способен его победить. Но план не удался.

– Удался, – Дух Киева указал взглядом на свернутый в рулон белый лист, лежавший на крышке пианино.

И, развернув его, Василиса Андреевна увидела Машин портрет.

– Здесь ее душа? – догадалась Василиса Андреевна.

– Половина. И я догадываюсь, где обитает вторая… Мне нравятся его работы. Он видит. Он сразу увидел: она будет великой Киевицей.

Демон закончил игру.

За его спиной послышались бравурные аплодисменты и чей-то восторженный свист.

Он не обернулся.

– Вам известно мое мнение, – Василиса Андреевна наклонила упрямый лоб. – Величие ждет Катерину Михайловну. Ясной Пани Марии не стать истинной ведьмой. Она никогда не примет сраженья, убийства, ад войны и победы… Она предпочтет быть счастливой. Сам ее дар воскрешения, дар добра противится боли и смерти.

– Ей еще доведется пройти через ад. И вернуться обратно. И этот ад – не будет метафорой. Время «Ч» приближается. Время рассудит нас, – сказал Киевский Демон.

– У вас нет времени, – возразила Василиса Андреевна. – Ваш шанс упущен. Мир остался жив. Ни жив ни мертв… Вам никогда не победить его.

– Я и не собираюсь сражаться с ним. Та, что одолеет его, находится сейчас рядом с ним. Теперь, когда она так обеспокоена судьбой этой Нежити, она сделает все своими руками.

– Мария Владимировна или Дарья Андреевна? – помолчав, спросила Василиса.

– Скоро узнаете сами, – сказал Киевский Демон и провел пальцами по развеселившимся клавишам.