Текст книги "Витражи резных сердец"

VIII

Во Дворах царит вечная ночь. Даже живя всю жизнь на темном континенте, не видя собственными глазами настоящих солнечных лучей, нельзя спутать привычную темноту с очарованием ночи Темных Дворов. Звуки здесь другие. Жизнь кажется совсем другой.

Торн теряет себя в золотых огоньках природных аллей. Деревья переплелись над головами в причудливые арки, и весь мир застыл в бесконечно-медленном падении кленовых листьев. Грустная угасающая пора, отголосок ушедшего тепла, очарование сменяющегося сезона – все это воплощено здесь, во Дворе Отголосков.

Они оба белые, она и Рашалид, похожие, как полузабытые отражения. Она не могла и подумать, как жизнь здесь изменила ее, заставила расцвести. Это место проникло под ее кожу как образ коварного лорда, и Торн не могла не любить то, что видит. Она знает, что эта любовь разорвет ее на куски. Знает, что фарфоровые, испещренные проклятьем руки Эрратта Туиренна вскроют все ее секреты. Знает, что он обманщик, проклятый хитрец, это сквозит в его взгляде. Знает, и ничего не может с этим поделать.

Ничего не хочет делать. Даже пытаться.

Она слышит щебетание птиц и дуновение ветра в аллеях, сложенных добровольно склонившимися сегодня деревьями. Слышит игривый смех лопающихся в сказочном вине пузырьков, вздохи и коварные обещания голосов, скрывающихся в тенях. Видит, как плетут световые узоры пьяные блуждающие огоньки, заглянувшие на праздник.

Черное небо над их головами расстелено бархатным полотном, и Торн понимает, что видит его так ясно впервые с тех пор, как оказалась в плену. Сегодня даже самые высокие и темные деревья, столпы древности, столпы вечности, расступились по слову Туиренна, открывая картину для грядущего события.

Рашалид осыпает ее сотнями предупреждений, но она знает их все. Конечно, она не будет осторожна. Она будет собой.

«Это-то меня и волнует, – мрачно говорит он. – Потому что я на твоем месте влип бы уже несколько раз».

Конечно же, он знает ее. Он такой же.

Он берет с нее обещание звать его на помощь, если случится что-то плохое.

Музыка без слов преследует Торн все время, что она исследует темные тени между деревьями. Она вглядывается в лица всех, кого встречает, пытаясь понять, откуда льется мелодия, но та словно звучит сразу и везде.

Инатт ловит ее взгляд с молчаливой улыбкой, прекрасная золотая статуя. Он салютует ей бокалом сказочного вина и лукаво подмигивает, предлагая. Она должна быть разумной и трезвой, а еще она должна никому не доверять. Но это Инатт. И она на празднике.

На вкус вино не напоминает ничего, чему есть названия в ее языке. Оно сладкое, пузырьки взрываются на языке с едва ощутимой, полузабытой горечью старых воспоминаний – и, лопаясь, растворяют с собой все ее тревоги.

Она ловит новый виток музыки и, кажется, может видеть ее в сияющих лентах света. Те вьются, словно материальные; Торн увлекается вслед за ними и не замечает, как легко ускользает в танец, теряется среди множества других.

Киранн, грискорнец из отряда Рашалида, с кожей чистого золота и темными переливчатыми глазами, втаскивает ее в самый центр, и они танцуют вдвоем, втроем, когда ее перехватывает за руки Касклетара. Она прекрасна в черно-графитном, золотой венок мерцает на ее голубых волосах, и она переплетает руки с Торн, касается ткани ее тонких перчаток. У Торн не открыто ни одного участка кожи, кроме лица, и она может забыть о своем проклятье. Сегодня – может.

Она не знает, сколько кружится в танце. Запрокидывает голову к бездонному колодцу черных небес – и в огоньках видит маленьких сияющих существ. Они играют на своих инструментах, ожившие веточки и хрупкие полые косточки птиц. Пустые животные черепа сегодня сияют золотыми огоньками из глазниц в дань уважения ко Двору, который их приютил. Она распахивает глаза, пораженная, и ее кружит с неистовой силой, так, что она теряет равновесие – и обнаруживает себя в чужих руках. Ей не нужно смотреть, чтобы узнать эти прикосновения.

По-акробатски легко она возвращается назад и почти нос к носу сталкивается с Туиренном. Видит мерцание звезд на черной дымке вокруг его золотых глаз, видит взъерошенные волосы, выбивающиеся сквозь грубую корону из терний на его голове. Его клыкастая улыбка не обещает ничего хорошего. Но она никогда не была хорошей девочкой и готова получать то, что заслужила.

Он держит ее в руках, их лица так близко. Она ловит его дыхание, переплетающееся с ее собственным, они двигаются в такт музыке, соприкасаясь так тесно, что это кажется невозможным. Рука к руке, ее белая перчатка рядом с его черной, плотная ткань его камзола прижимается к ее легкой бело-золотой блузке. Ее волосы у него на плечах, его губы скользят легко и почти неощутимо по ее собственным, и он вдыхает в ее душу то, насколько они похожи. И они смотрят друг другу в глаза, и она не помнит, что такое время.

Кончик его носа скользит по ее носу, его рука на ее талии заставляет ее прижаться почти что рывком. Торн теряет выдох, и Туиренн ловит его, прежде чем скользнуть щекой по ее щеке, почти коснуться губами ее уха.

От соприкосновения с ним она ощущает весь мир. Ощущает накаляющееся напряжение в небесах, грядущий звездопад. Ощущает напряжение и его разрешение везде вокруг себя, в тенях и на свету. Ощущает восторг мелких лесных существ, допущенных в черный дворец. Ощущает жизнь в прекрасных витражах вдалеке.

– Найди меня после звездопада.

Его голос звучит, кажется, внутри нее, и, если бы не его дыхание у ее уха, она могла бы подумать, что Туиренн – это сам Двор. Он отпускает ее, отступает на шаг, и она чувствует пустоту. Она не хочет его отпускать, но она должна.

Последними размыкаются-расплетаются их пальцы. Торн роняет свою руку тогда же, когда он роняет свою – и вот Туиренн исчезает в ворохе перьев и теней.

Ее бросает в жар от потерянного ощущения его присутствия. Это неправильно, то, что она чувствует – эти чувства не должны существовать. Ей кажется, что сердце разорвется от всего, что она испытывает.

Она выскальзывает в холод теней, ловит силуэт Раша в дальней аллее. Киранн смеется над его словами, счастливый, и Торн поспешно отворачивается, чтобы не мешать им.

Она чувствует себя спокойнее, когда замечает в тенях трезвую и предельно незаметную Амишу.

– Смотрю, тебе нравится праздник, – замечает даит-аин. Торн ловит себя на том, что завидует линии ее губ. Что восхищается тем, как мерцает серебро в ее глазах-безднах.

– Ты такая красивая, Амиша, – она не знает, почему говорит это. Оно словно срывается с губ само.

Амиша улыбается. Эта улыбка горчит.

– Ты так легко опьянела, а тебе хватило всего лишь одного танца с Ним.

Опять. Опять они говорят о Туиренне так, словно он ожившее божество. Никто не говорит так и о реальных богах, за пределами леса даже забыли большую часть. Вороний Господин Расгарексар и его кровожадный культ Теней в Городе-Бастионе – пожалуй, последняя страшилка о богах, которая еще осталась. А они говорят с ужасом и благоговением о ком-то живом. Да, неземном, но живом.

Разве он не заслужил чего-то настоящего?

– Я не пьянела. Просто это прекрасный праздник.

– Конечно, – Амиша отворачивается. Смотрит невидящим взглядом за кружащимися парами. – Торн. Я же говорила. У тебя нет выбора, ты уже любишь его. И теперь для тебя нет пути назад.

Она ловит себя на почти капризном желании сбежать, только чтобы не продолжать этот разговор. Ее злость вспыхивает белым огнем, озаряет пространство вокруг, но никто не смотрит на них.

– Амиша, эти фаталистические пророчества куда-нибудь ведут или ты просто хочешь иметь возможность когда-нибудь ехидно сказать «я же говорила»? Потому что ты ее не получишь.

Даит-аин смотрит на нее пристально. Она серьезная, такая серьезная, что праздничный дух крошится рядом с ней и осыпается песком.

– Я всего лишь хочу, чтобы, когда ты будешь сходить с ума от желания угодить Ему, ты осознавала, что это желание – не твое, и ты еще можешь решать. А может, я надеюсь, что тебе хватит силы воли уйти тогда, когда это нужно.

– Не слушай ее, она мрачная!

Торн почти вздрагивает, когда Шаннлис хватает ее за руку и разворачивает к себе. Он очень оживленный, радостный даже.

– Она такая весь вечер. Идем веселиться!

Торн согласна. Она пытается выпутать свою руку из захвата Шаннлиса, но он ухватывает ее только крепче, теперь обеими. Смотрит прямо в глаза и говорит без тени улыбки:

– Нет. Не отстраняйся. Пока. Я хочу ощутить живое тепло.

– Ладно.

Она позволяет ему увлечь себя в тени. Шаннлис тянет ее сильно, настойчиво, даже оборачивается, будто стальной хватки недостаточно, чтобы поверить, что она еще никуда не делась.

– Шаннлис, моя рука неотделима от меня. Не тяни, не оторвешь.

Он оборачивается на ходу. Пауза кажется Торн вечной.

Потом он смеется.

– Это мне не нужно. Я хочу тебя целиком. Поговори со мной. Твой голос – лучшее, что я слышал сегодня.

Ей не по себе, и она выворачивается снова. Отголосок чувствительности Эрратта Туиренна заставляет ее остановиться, и она рывком тащит Шаннлиса за собой в другую сторону. Знает, что должна успеть застать нерожденные еще звезды, и в этот момент не имеют значения ни ее сомнения, ни ее старые шрамы, ни глупые маски, которые она износила.

Они успевают занять места под самым открытым участком черного неба. И вовремя – не успевают подоспеть остальные, искры, тени и ветер, как небеса озаряются десятком, сотней, тысячей огней.

Звезды летят. Чьи-то желания, обещания, души проносятся над ними, и музыка замирает. Замирает вся жизнь в темном лесу, и на одно короткое мгновение здесь, во Дворе Отголосков, становится ярко, ясно.

Светло. Словно солнца заглянули в их забытый угол, озарили каждый уголок. Глаза Торн не могут справиться с этой красотой, и ей кажется, что она слепнет от света, но это всего лишь слезы. Скользят из уголков глаз, захватывая с собой темное золото с ее век, и она судорожно хватает ртом воздух, пытаясь сдержать себя. Все, что она хочет – обернуться и увидеть Эрратта Туиренна рядом. Она знает, что присутствие за ее спиной – по ее душу, и не боится ничего.

Ничего, пока нож не входит ей в спину и чья-то белая рука не накрывает ее рот, – а затем вихрь огней уносит ее в густую тьму за деревьями.

От силы рывка она теряется, и в следующее мгновение чувствует, как ее спина с силой ударяется о ствол дерева. Вокруг темно, после яростного свечения звездопада она не может разглядеть практически ничего. Улавливает запах собственной крови и чей-то сладко-карамельный совсем рядом. Чужие руки, сильные, крупные, вжимают ее в ствол дерева с такой силой, что она не может дышать, выбивают судорожный выдох, и она чувствует кого-то рядом со своим лицом, кого-то, кто ловит ее дыхание с животной жадностью.

Чужие пальцы впиваются в ее ребра.

Когда она кружилась в танце на полуночной траве, она впервые позволила кому-то держать себя так легко. Туиренн прикасался к ней, словно она сделана из хрупкого стекла со светлой земли, и никто никогда не касался ее так. Никогда она не чувствовала себя, словно каждое касание – лунно-обжигающий поцелуй.

И никогда она не чувствовала себя так, словно ее кожу вот-вот прорвут голыми руками. Кардинально – иное, пугающее, жуткое чувство. Страх захлестывает ее с головой.

Торн ненавидит свой страх. Если бы страх можно было вскрыть и изрезать ножом, она была бы по локоть в крови, но резала бы, пока не превратила бы жалкую слабость в холодный костяк опыта и холодного расчета.

Но у нее есть только страх. И если существует такой нож, что способен его сразить, Торн не держала в руках его рукоять.

Она скалит зубы, пытается вырваться – и кричит от боли, когда чужие пальцы впиваются только сильнее. Она уверена, что на белой ткани ее одежды уже появились кровавые пятна.

Зрение приходит в норму медленно. Она моргает, видит перед собой слабые очертания чьего-то белого лица. На мгновение ее захлестывает такой ужас, что она не удерживает вскрика за сжатыми зубами; на мгновение, короткое, мимолетное, ей кажется, что она видит Рашалида. Но это не он, это не его длинные локоны на плечах. Не его длинный язык слизывает ее кровь с ножа, который всадили ей в спину мгновениями ранее.

– Такая… хрупкая, – она слышит шепот над своим ухом. Чувствует тяжелое горячее тело, разгорающееся свечение, прижимающее ее к дереву всем весом. Чувствует напряжение, которое приводит ее в ужас.

То, чего она так боялась. То, с чем столкнулась ее мать.

– Такая… красивая, тем не менее.

Она знает этот голос. Ее широко распахнутые глаза способны различить его узнаваемые черты.

Ашберрад Иннуада, жадный, голодный, втягивает носом ее запах и почти рычит.

Она должна срочно спастись.

Торн скалится, не дергается. Он держит ее за ребра одной рукой, другая держит острое лезвие кинжала из кости у ее лица. Обе ее руки свободны, и она старается как можно незаметнее коснуться собственного оружия.

Он близко, дышит ее выбившимися из прически волосами. Она видит другие тени здесь, в темноте рощи. Видит бездыханные тела, даит-аин и не только, видит кровь на расписных металлических столах. Реликты тут и там, испачканные кровью, их погруженные в транс жертвы, уже не в силах сопротивляться. Видит изломанное тело Шаннлиса в стороне, маленький комок.

Сжимает пепельную сталь до боли в костях – и всаживает Ашберраду под ребра.

…Только его рука ловит ее собственную за мгновение до того, как она успевает нанести удар. Реликты быстрее смертных, быстрее полукровок. Они лучше во всем, и она должна была помнить об этом.

Должна была помнить, где оказалась, но она нашла себе брата и забыла обо всем.

Торн вспоминает его слова и зовет его так громко, как может, но Ашберрад сжимает ее горло с такой силой, что у нее темнеет в глазах. Его кинжал падает в траву, ударяет ее по ноге.

– О, нет-нет-нет, – шипит эгидианец ей в лицо, почти касаясь кончиком носа. – Дерзкая. Но пора платить, – его рука скользит по украшениям в ее волосах, по цветам и драгоценностям, и она не может пошевелиться. – Под всеми этими камнями да розами ты все еще трагически хрупкая добыча.

Она чувствует холод на щеках. Мокрые, они мокрые – ее щеки.

От слез. Это ее слезы. Ее страх. Оцепенение.

Ашберрад скалится, она видит блеск его клыков. Ей кажется, что ее запястье треснет, так сильно он сжимает ее руку.

– Давно хотел узнать, какова Бездна на вкус, – она чувствует его горячее дыхание у своего уха, прежде чем он смещается ниже… и прокусывает ее шею.

От боли она хочет кричать, но не может издать ни звука. Забывает о боли в спине, ребрах, руках – только эти клыки имеют значение, и она не понимает, что слезы заливают ее лицо. Чужое тело вжимает ее в твердый ствол, она не может вздохнуть. Почти сразу же Ашберрад отрывается от нее, окровавленный, и стонет-ревет, не в силах отдышаться. У него обезумевшие глаза, он коснулся ее кожи и теперь выглядит так, будто нырнул в другое измерение.

– Словно… пить весь мир, – он дышит на нее ее кровью, и Торн вжимается в ствол только сильнее. Голодный зверь, сумасшедший, сорвавшийся с цепи. Пьяный.

Она пытается сорваться вновь, в этот раз – выскользнуть, но он быстрее, сильнее, впечатывает ее затылком в дерево. Она теряет равновесие, мир идет кругом.

Ашберрад скалится вновь. Торн знает, что он снова укусит ее, и знает, что, судя по тому, что в нее упирается, кровью дело не закончится.

Рашалид. Она хочет позвать Рашалида, но у нее нет голоса. Хочет позвать Туиренна, но не может издать ни звука.

Рашалид. Туиренн. Да.

На ее поясе есть еще один пепельный кинжал. Она знает, что ей не хватит скорости ударить Ашберрада, и что порез его не остановит, только разозлит. Но ей нужно не это.

Касание к пепельной стали расслаивает, заставляет ощущать все по-отдельности. Она сжимает рукоять клинка, запускает ее под рукав. Все тело болит и вибрирует.

Она умрет, если не сумеет.

Клыки Ашберрада пронзают ее насквозь и входят в кору дерева. Мерцающая, наполовину не здесь, Торн больше не видит цветов мира, не слышит половины звуков. Она в другом месте, где ветер ревет так сильно, что больно ушам. Она падает на траву, выпускает кинжал, ищет на земле второй – и чужой. Ашберрад дергается назад, но она вкладывает в движение весь вес, крутится на спине, прежде чем снова вскочить. Подсеченный, Ашберрад падает, и она всаживает его же нож ему в глаз.

Он кричит. Его нет, он – ворох бабочек и золотых лепестков, но она не будет на это смотреть. Бросается прочь, яростно сдирает перчатки, снова хватается за пепельную сталь. В последний момент Ашберрад мелькает, проносится сквозь нее и всаживается в ближайшее дерево.

Не только он. Другие видят погоню, кто-то бросает своих уже мертвых жертв, кто-то срывается с пиршества, и они кидаются вслед Торн, как собаки с лаем бросаются за быстрыми всадниками.

Ненавидит. Она ненавидит их, хочет воткнуть кинжалы им в глаза, всем и каждому.

Нет. Все. Хватит этого места, хватит всего – она бежит прочь, сквозь деревья, сквозь все, пока трава не оборачивается серым пеплом, пока небо не превращается в плетение паутины, пока она не оказывается в тоннеле из живых минералов, затем – в океане из перьев и крови, пока не теряется в том, где находится верх, а где – низ, пока не перестает понимать воздух, пока не… Она судорожно отпускает пепельную сталь, но это не помогает. Она в нигде, в полной пустоте. Потерянная, без тела, без рук. Не знает, что она такое, у нее нет тела, она – ничто, растворенное в пустоте, и частички больше ничего не сдерживает. Расползается навсегда в бесконечно расширяющемся пространстве, и истончается, равно как ее разум.

А потом холодная земля бьет ее в спину.

Возвращается боль везде, где ее ранили. Ее сотрясает дрожь холода, и она понимает, что лежит в ручье. Вокруг только трава и… нет деревьев.

Нет. Она видит тьму леса по одну сторону. Но лишь по одну.

Она… почти преодолела порог. Почти спаслась из темных Дворов.

«Почти» делает только больнее.

Торн понимает, что всхлипывает, видя пустые равнины впереди, – а в следующее мгновение ее рывком поднимают и ставят на ноги.

Она поднимает взгляд – и отшатывается в ужасе.

Эрратт Туиренн здесь, снова, только теперь – растрепанный, белый как снег, тьма струится под его кожей. Он похож на черно-белую картинку, вырезанную из книжки со страшными сказками, настолько неестественным его делает это проклятье.

Она впервые видит, какие резкие у него черты, какие острые углы. Его лицо чудовищно, искаженное, измененное, жуткое, и рот полон клыков. Он напоминает существ, которые приходят по ночам к тем, к кому опоздал сон, но чье тело уже замерло. Он заставляет ее хотеть кричать, заставляет забыть свое имя.

Она пятится, натыкается на ствол дерева. В это же мгновение его ладонь ударяет дерево прямо рядом с ее лицом, когда он сокращает дистанцию и грубо хватает ее за подбородок, заставляя смотреть на него.

– Что я не дал тебе, что ты снова бежишь?! – он не кричит, но даже такой, чуть более громкий, голос заставляет ее вздрогнуть. Что-то в ней, что-то ненавистное, жалкое, рожденное здесь, хочет упасть ему на грудь и просить прощения.

Он – лорд Двора. Лорд той ее гнусной части, которая сделала ее изгоем.

– Что тебя не устраивает, Торн, что я не поднес тебе на костяном блюде, что ты плюешь мне в лицо и бежишь, после того, как еще и лгала мне?!

Она не понимает. Смотрит, качает головой.

– Я не могу лгать.

Он снова бьет в ствол дерева, и она вздрагивает.

– Хватит! – он скалится, тени и искры, искаженный, ломано-неправильный. – Не нужно сыпать словами, чтобы обманывать. Но ты танцевала со мной, ты делила воздух со мной. Я поверил, что ты готова говорить, наконец – и что я получаю? Побег?!

– Я не…

– Это все был обман? Ты думала меня обмануть? После первой попытки побега или сразу?

Торн захлестывает злость. Она видит его вспышку, она помнит, что реликты эмоциональны, но не может сдержать своего гнева – забывает, кто он такой, и толкает его в грудь.

– Я не пыталась бежать!

Туиренн хватает ее за запястье, давит на то самое место, которое так сильно сжимал Ашберрад. Шипит ей в лицо, почти касаясь кончика ее носа своим.

– Хватит. Хватит лгать. Я открою тебе секрет, в некоторых измерениях мысли-эмоции расходятся как рябь по воде. Попробуй кричать поменьше о том, как ты ненавидишь мой мир, как ты презираешь все, что здесь есть и как хочешь изрезать ножом всех, кого видишь.

Она отстраняется, хватает за горло свой гнев, чтобы заглянуть ему в лицо. В ужасе она понимает, что Туиренн, должно быть, ощутил всю ненависть ее побега, но не чувствовал того, что было с ней мгновением ранее.

И он сделал выводы, как они все, и обвинял ее в том, что она бы никогда, никогда не подумала.

Торн скалится и бьет его по лицу. Наотмашь. От звона этой пощечины птицы срываются с веток и панически улетают в сторону побережья.

Туиренн не ждет этого. Никто не смеет бить лорда Двора. Никто не смеет дерзить ему. Но она не дерзит и не нападает.

Если уж он смеет вплетать в ее жизнь эту безусловную любовь к себе, то пусть не думает, что она может быть лицемерной змеей.

Она смотрит, как он замирает, отпускает ее руку. Видит пустой взгляд, с которым его золотые глаза смотрят в течение ручья, видит его приоткрытый в удивлении рот. Затем она хватает его за лицо, и ее омывает его чудовищной мощью, и его бурлящим всесжигающим гневом.

И она позволяет ему ощутить свою боль, ноющую и кровоточащую за волосами шею, свой ужас от давящего на нее тела Ашберрада. Позволяет ему утонуть в ее страхе, в ее почти-ожившем ночном кошмаре повторить судьбу матери.

Торн видит, как меняется его лицо, как возвращается прекрасный реликтовый принц, видит болезненное понимание во взгляде – и отпускает, отступая на шаг.

– Это было не о тебе. Не о том, что ты мне дал, не о Раше. Это было о них.

Он хмурится. Торн видит, как он поправляет перчатки. Знает, что он хочет видеть след клыков на ее шее, но также знает, что теперь он не притронется к ней. Не после того, что ощутил.

Торн убирает волосы с плеча и открывает окровавленную шею. На мгновение она видит во взгляде Туиренна тот же реликтовый голод. Она помнит, что он уже кусал ее, но тогда все было иначе. И он не пытался сделать с ней всего того, что хотел Ашберрад.

Как он мог не понять сразу? Он – реликт, а она вся в ранах, и…

Понимание приходит к ней не сразу.

– Ты не чувствовал запаха моей крови?

Туиренн молчит. Он с трудом отрывает взгляд от ее раны и встречается с ней взглядом – только чтобы отвести глаза в следующее же мгновение.

– Ты в другом измерении. Всегда, – она подается вперед, пытается заглянуть ему в глаза. – Ты не чувствуешь запахов.

– Я ничего не чувствую, Торн, – раздраженно отзывается он, возвращает ей свое внимание. – Почти всегда. Но не постоянно. И хватит об этом.

Она не хочет думать, что ее ждет то же самое. Он прав – хватит об этом.

– Я не пыталась обмануть тебя.

– Но ты почти сбежала.

– У меня не было ни единого шанса вырваться своими силами, – она ежится. Ей все еще холодно, и теперь она начинает понимать, что потеряла много крови. – Я просто… вспомнила, что делал Раш, чтобы научить меня проскальзывать. Но ушла слишком далеко.

Он кивает. Тянет время. Торн решается и делает шаг.

– Ты обещал мне разговор. Все еще в силе?

Туиренн смотрит на нее сверху вниз, собранный, холодный. Но Торн знает: он уже простил ее.

Потому что он любит детей своего Двора.

– Залечим твои раны. И поговорим. Спокойно, подальше от всех. Хорошо?

Она улыбается.

– Это было бы замечательно.

Праздник все еще длится, когда они вновь оказываются на территории графитного дворца. Торн старается идти прямо, но кровопотеря сказывается на ее равновесии. Она без конца касается шеи, каждый раз находя еще свежие капли на коже, и в итоге даже Туиренн ловит ее за руки и говорит прекратить.

– Ты одергиваешь меня, как нерадивого ребенка.

Он поводит бровью.

– Поверю на слово. Никогда не имел дела с детьми.

Фраза звучит странно, пока она не вспоминает, что реликты никогда не растут. Они просто возникают такими, как есть.

Запах ее крови привлекает внимание, и Ашберрад появляется из вороха бабочек, когда они минуют первый зал. Торн знает, что Туиренн мог бы перенести ее сразу во дворец, но до этого момента не понимает, почему он решил пройти сад пешком.

Свита Ашберрада пытается скрыться в тот же момент, как видит Туиренна, но он не собирается никого отпускать.

– Сидеть.

И они садятся. Кто-то – сразу, кто-то колеблется, сопротивляется, но в итоге все, даже Ашберрад Иннуада, подчиняются холодному приказу в его голосе. Торн готова поклясться, что видит горящую ненависть во взгляде эгидианца. Но ненависть и любовь для реликтов слишком тесно переплетены.

А затем Ашберрад переводит взгляд на нее и адресует ей наглую, самоуверенную улыбку. Ее кровь все еще осталась у него на губах, а вместо глаза зияет дыра.

Ему не нужно говорить ни слова, чтобы пообещать ей тысячу кровавых перспектив, когда он вновь до нее доберется. Его наглость, его уверенность заставляют ее сердце гореть от ярости, и она запоздало понимает, что клыкасто улыбается ему, глядя прямо в лицо.

Он хотел вызов? Вот ему вызов.

– Старайся лучше в следующий раз. Может быть, хоть с дыхания собьюсь.

Она выглядела как развалина и готова была вот-вот потерять сознание, но вид рычащего от злости Ашберрада поселил мягкое тепло в ее душе. Туиренн бросает на нее беглый взгляд, но не позволяет безупречно-надменной маске выдать хоть крупицу эмоций.

– Ашберрад. Ты и твои друзья, кажется, повредились слухом. Потому что я совершенно точно говорил, что никому не разрешено нападать на гостей. У тебя есть свои игрушки. Играй с ними в своем уголке, если не можешь удержать себя в штанах на публике.

Ашберрад скалится.

– Она отняла мой трофей, Эрратт Туиренн. Кто компенсирует мне это?

Черные брови Туиренна удивленно ползут вверх. Он подается к эгидианцу, будто не расслышал.

– Компенсирует? Ох, посмотрите-ка, великий глава рода Иннуада хочет компенсации. Какой беспомощный, ограбили, обидели, – Туиренн улыбается. От этой улыбки Торн не по себе. – Ашберрад, если ты превращаешься в животное, только потому что один бедный даит-аин от тебя спасся, то тебе самое место среди животных. К сожалению, в лесу ты тоже никому не понравишься.

Ашберрад смотрит молча. Торн не уверена, что он вообще может что-то сказать. Мысль о том, что этот эгидианец может потерять контроль над собственной речью, как она сама ранее не владела голосом в его руках, доставляла Торн мстительное удовольствие. Она также хотела его пнуть. Так, самую малость.

– Ты, Ашберрад, отправляешься в свой дом, – говорит Туиренн мягко, почти ласково. Кожа черных перчаток скрипит, когда он сжимает лицо Ашберрада и тянет на себя, заставляя напрячься. Торн кажется, что это должно быть больно. По крайней мере, она надеется, что это больно. – Ты закроешь дверь в свои покои. Ты застегнешь на себе ошейник, который держишь для своих трофеев. Ты будешь сидеть на цепи, как одомашненное зверье со светлой земли, пока я не разрешу тебе встать или пока Торн тебя не простит.

Ашберрад вспыхивает яростным золотым свечением. Хочет рвануть вперед, но Туиренн не колеблется ни мгновение, спокойный и холодный. Уверенный.

– Какая-то… – выплевывает Ашберрад, – …полукр…

– Я разрешал тебе говорить? – от тона Туиренна Торн по-настоящему холодно, потому что она понимает – теперь он по-настоящему зол. – Ты хуже зверья, Ашберрад.

Его пальцы сжимаются сильнее, заставляя открыть рот. Туиренн подступает на шаг, извлекает костяной кинжал из ножен эгидианца. Но он не собирается делать ничего сам, и только вкладывает рукоять Ашберраду в руку.

У того нет выбора.

– Если ты не можешь держать свой язык за зубами, то ты его не заслужил. Избавься. Новый отрастишь, когда тебе разрешат.

Словно в трансе Торн видит, как Ашберрад Иннуада медленно сжимает пальцы на рукояти кинжала, который всадил в ее спину ранее. Видит, как он медленно открывает рот, вываливает длинный, до ключиц, ребристый язык – и отсекает его так высоко, как может.

Он стонет, всхлипывает, рычит, все разом. Он и правда похож на животное, думает она. Бешеное и злое.

– А теперь иди и сядь на цепь, как послушный мальчик.

Ашберрад исчезает. Его друзья и сторонники все еще сидят на земле, ждут своей участи, но Туиренн даже не смотрит на них, подхватывая Торн за руку и уводя прочь. Что-то подсказывает ей, что они так и будут сидеть здесь, пока он не разрешит им уйти. Когда только это будет.

Некоторое время они идут по саду в молчании. Она не в силах говорить, потерянная, поэтому почти дергается, когда Туиренн вновь подает голос:

– Так… прости, «может быть, хоть с дыхания собьюсь»?..

Ей хочется в шутку толкнуть его за эту насмешливую интонацию, но что-то подсказывает, что бить лорда Двора при остальных – не самая хорошая идея.

– Я просто не могла позволить себе выглядеть при нем несчастной и побитой! Совсем несчастной и побитой.

– Ты поглумиться над ним хотела.

– Я… – да, это чистая правда, но признаваться она отказывается. – Он злорадствовал!

– Да, так что ты решила пнуть его, беспомощного.

– Да ты сам над ним поиздевался только так!

– Я разве говорю, что мне не понравилось твое злорадство?.. Торн, я в восторге.

– Я не…

Она не успевает ничего сказать, потому что на нее налетает вихрь огоньков и почти ощутимого раздражения. Рашалид сминает ее в объятиях крепко, до боли. Рядом с ним Касклетара, которая только робко касается руки Туиренна.

Что-то есть в этих касаниях. Не просто дружеская поддержка. Торн не по себе это видеть.

– Я на мгновение тебя оставил, а ты уже влипла! – Рашалид смотрит на нее горящими глазами, и она почти ощущает его неодобрение. – Влипла и исчезла, я тебя искал везде, а ты…

– Она немного далеко убежала, Раш, – Туиренн смотрит за ними с улыбкой. – Не разгорайся. Ты бы все равно ничего не смог сделать, Ашберрад зажал ее в тенях.

Раш мрачнеет, и Торн не до конца понимает, почему. Он никогда не отступал ни перед кем, но и когда она отбирала себе Шаннлиса, он не спешил спорить с эгидианцем. Почему?..

Ох, нет. Как она могла забыть о важном.

– Как Шаннлис?

– В порядке, – мягко вступила Касклетара, – Инатт забрал его. Шутил что-то про то, что парнишка зачастил к нему, наверное, специально, а значит, ничего серьезного не случилось. Когда все плохо, он не шутит.

– Все с ним будет нормально, даит-аин крепкие, – Рашалид снова переводит на себя внимание Торн, – Ты правда справилась с Ашберрадом? Смогла убежать?

Она кивает.

– Вспомнила твои уроки.

– Более того, – добавляет Туиренн, не отводя от Торн ехидного взгляда. Ей кажется, ее лицо заливается краской. – Она еще и в лицо ему сказала стараться лучше в следующий раз, и «может, она хоть с дыхания собьется».