Текст книги "Витражи резных сердец"

Касклетара смеется. Раш моргает.

– Ты… что? Серьезно?

Она закатывает глаза.

– Сколько можно, это просто фраза.

– Да ты страх потеряла, я погляжу.

– Я очень быстро бежала, он где-то в лесу выпал.

– Да, еще в твой первый побег, – замечает Туиренн с крайне ехидным выражением лица. Она едва сдерживает порыв ткнуть его локтем.

Рашалид обнимает ее снова, и в это раз она позволяет себе обнять его в ответ. Понимание, что все прошло, наконец-то начало оседать в ее сознании. А значит, скоро накатит усталость.

Она выскальзывает из его объятий и виновато улыбается. Он кивает.

– Отдохни. До завтра.

– До завтра, – тепло улыбается ей Кас.

Какой-то вялый, слабый и полузабытый голосок робко напоминает ей, что она не должна считать их друзьями. Но как же ей не хочется его слушать.

В комнате она ощущает себя так, словно на ее плечи навалился весь мир. Туиренн замирает у двери, смотрит на нее критически.

– Тебе нужно восстановиться.

– Мне нужно отмыться, – возражает она. – Я быстро. Подожди, пожалуйста.

Она и правда торопится. Смывает кровь с израненной больной шеи, вязкими и вялыми движениями выскальзывает из грязной одежды, смывает следы от ножа. Свежая ткань темной рубашки неприятно касается кожи. Все ее тело слишком чувствительное, будто она надела пепельную сталь вместо одежды.

Мерзко.

Она почти спотыкается, когда выходит из ванной. От слабости – и от того, что видит.

На ее кровати, задумчиво изучая перевязь ее клинков, сидит лорд ее Двора. Она понимает это с поразительной четкостью – вот он, сам Эрратт Туиренн, оживший миф… расселся на ее кровати, бледный, прекрасный. Настоящий.

Он реальный. Живой, там, за пределами проклятья и этой его мощи. И это кажется ей таким глупым.

Она садится на край кровати, не отрывает взгляда от его профиля. Все кажется ей мутным.

– Ты обещал мне разговор.

– Да. Обещал, – он переводит взгляд на Торн.

Она убрала волосы в хвост, и он видит ее раненую шею. Смотрит голодно, но она попросту не может бояться его. Не в этом ключе. Может, и зря, но она доверяет его сдержанности. – Но ты не в порядке. Лучше я позову кого-нибудь залечить твои раны.

– Нет, – она хмурится. – Ты обещал. Я в порядке.

Кажется, она чувствует, как по шее снова течет кровь. Ее мутный рассудок напоминает, что это происходит перед реликтом, которого она позвала на свою кровать, но полусознательное упрямство берет верх.

– Я вижу, – говорит он мягко. Подается к ней, не отводя взгляда от капли, которая, Торн это чувствует, скользит по ее шее вниз. Потом переводит взгляд на ее лицо, и она понимает, что ей трудно сфокусироваться. – Торн. Не хочешь целителя, возьми меня. Я не могу на это смотреть.

Она раздраженно кривится. «Возьми меня», – что это вообще значит?

– Да все хорошо. Пройдет, – она зажимает рану рукавом.

Он молчит. Дышит тяжело, ровно. Наконец, подает голос:

– Ты издеваешься?..

Она моргает.

– Я не…

– Да какая же ты упрямая, у меня слов нет, – почти рычит он, рывком расстегивая-разрывая манжет. Она снова неловко моргает, но он уже надкусывает запястье, – а потом грубо заваливает ее на кровать и прижимает кровоточащую руку к ее губам.

Не первый раз она глотает его кровь, но впервые чувствует вкус. Не знает, как так вышло, но ее собственные клыки входят в его запястье так легко и естественно, что ей страшно. Ее снова омывает безумным восторгом, ощущением жизни; накрывает с головой волнами эйфории всего Двора Отблесков и Отголосков. Торн почти давится, пытается избавиться от этого ощущения, через силу старается оттолкнуть его дикие силы… и, на одно короткое мгновение, у нее получается.

На одно короткое мгновение она ощущает терпкий вкус его крови, ни с чем несравнимый, восхитительный. Она ощущает его кожу на губах, ощущает его… прикосновения, его самого, просто как… как одного из них. Не потустороннего.

А потом ее снова накрывает с головой, с новой силой. Больше ее нет.

Ее сны полны чудовищных образов и пугающих теней. Во снах она мчится по пустым серым полям от чего-то, чему нет ни формы, ни описания, мчится так быстро, как только может, но ее ветвистые рога слишком большие и тяжелые, тормозят ее о воздух, и ленты ее шелковой плоти вьются между собой, хлопая в мире без звука, замедляя, пока чья-то большая рука с вороньими когтями не смыкается и не дергает ее назад, во тьму, в бездну.

Торн вздрагивает, просыпаясь. Рывком поднимает голову с твердой атласной черноты, не сразу понимая, где она.

Она… в своей кровати. На рукавах рубашки пятна засохшей крови, подушки сбиты и лежат в стороне, одеяло все так же застелено, а она лежит поверх, прямо на… Туиренне.

Торн не знала, могут ли реликты спать, но он выглядит именно спящим. Умиротворенным, спокойным и самую малость ненастоящим, как идеальная фигура из фарфора. Впервые так близко к его лицу, Торн видит течение тьмы в тонких прожилках на его шее. Его лицо почти чистое, но что-то подсказывает ей, что он не до конца «здесь» сейчас. Что-то в истощенных цветах его внешности делает его более похожим на тень, чем на что-то настоящее.

Торн приходится одернуть себя, заставить отвести взгляд. В караване она бы рассмеялась в лицо тому, кто сказал бы, что она будет засматриваться на лицо реликта и без конца думать о том, как он красив.

Но успокоиться не получается, когда она понимает, что проспала неизвестно сколько, снова опьяненная его кровью. Что еще хуже – он так и лежал здесь, все это время.

Ей кажется, что ее лицо горит, когда она медленно снимает руку с его талии и соскальзывает прочь. Он не шевелится. Она садится, пытается поправить растрепавшиеся волосы и не сразу понимает, что Туиренн все так же неподвижно следит за ней.

Ей не по себе.

Они молчат. Что-то неуловимо меняется в его выражении, и Торн уверена, что он сдерживает желание адресовать ей хитрую улыбочку. Она должна что-то сказать, разбить эту неловкость, не дать ему быть хозяином ситуации.

И она улыбается ему первой. Во все клыки.

– Я должна чувствовать себя особенной, раз лорд Двора поит меня своей кровью уже второй раз?

Она не разбиралась в том, что из себя представляют взаимоотношения тене внутри Дворов. Но ей кажется, что это не может быть чем-то привычным.

Улыбка Туиренна – отражение ее собственной, и ей не по себе от вида этих клыков, длинных, острых.

– Очень особенной. Я подпускаю не всех. Тем более, я никого не упрашиваю. Обычно.

– Ох, знала бы я раньше, какая я особенная, моя жизнь была бы проще.

Он смеется.

– Разумеется, ты особенная. Потому что все особенные. Даже самая-самая скучная личность в мире может оказаться чем-то невероятным, если взглянуть под правильным углом.

Она настолько не ждет подобного ответа, что сбивается, забывает обо всем. Оставляет кривой сбитый хвост лежать на плече и качает головой.

– Это… прости, последнее, что я ожидала услышать от тебя.

Туиренн усмехается и в одно движение садится, оказываясь напротив. К счастью, кровать большая, и между ними сохраняется расстояние. Если говорить начистоту, вся эта ситуация выпадает из того, что она посчитала бы реальным еще несколько недель назад.

– Почему? – он поводит бровью. – Кровожадные монстры, крадущие ярких людей для увеселения, должны разбираться в том, что воровать, не так ли?

Ее словно окатывает холодной водой. Она злится, шумно выдыхает через нос. Злится в этот раз не только на них, за их дикую природу, не только на себя за то, что забыла о том, что должна их ненавидеть. Она больше всего зла сейчас на Эрратта Туиренна за то – и ей стыдно это признать – за то, что он испортил этот момент.

– Да, – он всматривается в ее лицо, в ее гнев, спокойный настолько, что Торн хочется его ударить. – Да, ты ведь видела все это сама. Я хотел показать тебе обе стороны нашей природы, но Ашберрад подоспел со своей куда более наглядной демонстрацией раньше меня.

Она отворачивается. Сжимает зубы, пытается сдержать себя. Это должно к чему-то вести.

– Не делай такое лицо. Когда Рашалид так выглядит, он, как правило, собирается со мной подраться. Вы слишком похожи, но я бы предпочел отложить дуэли с тобой до лучшего времени. Я обещал тебе разговор, вот он.

Торн хмурится. Выдыхает, заставляет себя посмотреть на него.

– Ты «хотел показать» мне ту сторону, где вы издеваетесь над нами, превращая в смесь питомцев, добычи и подопытных зверьков? Что это должно было значить после праздника? Объясни, потому что я не понимаю, как я должна относиться ко всему сейчас. Вы такие милые и добрые со мной, но на самом деле…

– На самом деле, – перебивает ее Туиренн, настойчиво раздраженно. – Ты ближе к «нам», а не к «ним». Говори что угодно, но ты приняла Рашалида как брата, так что не обманывай хотя бы себя.

Она вспыхивает, светится:

– Послушай…

– Нет, это ты послушай, – он говорит лишь чуть громче и настойчивее, но Торн кажется, что ее рот зашивается сам собой. Туиренн морщится, потирает уголки глаз кончиками пальцев. – Да, мы именно такие, какими ты нас видела. Ты видела нашу красивую сторону, и видела другую, про которую у вас ходят ваши лживые страшные легенды.

Она хочет возразить, но язык ее не слушается. Ей остается только смотреть прямо на него и надеяться, что ее взгляд достаточно ярко отражает, что она думает.

– Наша природа в том, Торн, что мы и есть воплощенные чувства. Как я уже говорил, – он кажется смертельно серьезным и смертельно уставшим, когда снова заглядывает ей в глаза. Чуть поворачивается к Торн на кровати, слегка сокращая расстояние между ними. – Мы воплощаем собой все самое яркое, поглощаемся этим целиком, превращаемся в это. И было время, когда мы с жадностью познавали весь мир.

Торн слышала об этом. От рассказчиков-мореплавателей, от торговцев из Пограничных морей и со светлого континента. Слышала, что постройки реликтов стоят по всему миру, во многих мирах, и слышала о культурах, основанных на их забытом наследии. Но за пределами темных лесов реликтов нельзя увидеть – все так говорили, даже нечистокровные жители Пограничья, оскверненные примесью реликтовой крови еще с древних времен.

– Воплощать можно много различных порывов. Поиск знания, голод до новых впечатлений. Мы всегда были хищниками, Торн, но во времена, когда реликтов было больше, мы изучали новое, развивались, двигались вперед. Многое делалось, чтобы угодить вечно жаждущим богам из-за Вуали, конечно, но вместе с бешеной гонкой за благодарностью наших богов было что-то еще. Мы не ограничены никакими порогами: ни временем, ни моральными рамками смертных. Мы цвели.

Он говорил так, будто помнил это время и сам. Торн смотрит на него по-новому, понимая, что не задавалась вопросом, насколько он на самом деле древний. Прекрасный реликтовый принц выглядит ее ровесником и одновременно совершенно потерянным во времени, но мог ли он быть… тем самым Туиренном из старых легенд? Не кем-то из этого рода, но… настоящей ожившей легендой?

– Но потом боги ушли. Уснули или умерли, хотя там, за пределами Врат, еще есть тень их присутствия. Они перестали подгонять нас, и мы сами не заметили, как стали угасать, поглощая и воплощая только самое яркое и примитивное. Голод. Похоть. Вот что мы теперь. Мы деградируем, Торн. Мы умираем.

Она смотрит на него и не понимает. Полная гнева еще только мгновение назад, сейчас она словно ловит часть его бесконечной горечи, той самой, что ощущала с самого первого момента рядом с ним. Понимание накатывало на нее медленно, накрывало с головой слой за слоем: он и правда полон этой печали, будто всегда скорбит по ушедшим временам. Каждое, каждое мгновение.

– Я не понимаю, – она качает головой. Хвост соскальзывает с плеча. – Вы были всегда.

– Мы были всегда, – настойчиво поправляет он, – но мы конечны. Вырождаемся, оставляя после себя более слабые виды. Ты думаешь, раньше были только тене? Грискорнцы, эгидианцы, викториане – мы все тене, но раньше нас было гораздо, гораздо больше. Не осталось ни реальной истории, Торн, только суеверные воспоминания, перевранные так, что через несколько их поколений люди будут говорить о нас как о жутковатом мифе и о неразумных чудовищах, строя свои цивилизации поверх нашей. Вот что нас ждет, потому что это уже ждало фаэ, суи и мэрр. Остались только мы.

Фаэ, суи, мэрр – она впервые слышала эти слова. И, зная, что он не может лгать, она ощущала ужас, медленно сжимающий сердце холодной рукой.

– Я могу рассказывать об истории вечно, но я обещал тебе другой разговор, – в его голосе столько горечи, что Торн сама не замечает, как накрывает его руку своей. Он улыбается, слабо, горько, и переплетает пальцы с ее. – Видишь ли, я буду с тобой предельно честным. Я не хочу, чтобы мой вид вымирал. Я хочу, чтобы мы снова стали живыми. Яркими. Не дешевыми монстрами из страшилок, живущими только голодом и удовольствием. Я хочу снова жить так, как раньше.

Она качает головой.

– Но подожди, ты… ты кажешься адекватным. И Раш тоже. И, я уверена, многие в твоем кругу, и друзья Раша тоже думают головой.

– Да, – кивает Туиренн, – А еще есть Ашберрад и такие, как он. Их полно. И это только Двор Отголосков. Я могу влиять на них, но не могу изменить их сознание. Могу заставлять их думать то, что угодно мне, но как только я ослаблю контроль, я получу обратно гневных и упрямых подопечных. Это не то, чего я хочу. Я не хочу, чтобы они притворялись. Я хочу, чтобы они снова увидели.

Она не понимает.

– Ты говоришь так, будто можно что-то сделать.

– Можно. Можно все исправить, Торн.

Она встречается с ним взглядом. Его золотые глаза голодные, жуткие, мерцают, словно потусторонние.

– Мы были живыми, пока наши интересы во многом определялись желаниями богов из-за Вуали. Боги ушли. Но их пространство, их воздействие, их заряженные могуществом домены остались.

Это все еще не имеет никакого смысла, и она подается вперед, заглядывает ему в лицо.

– И какой в этом смысл? Богов нет, они не помогут.

– Но принцип власти лорда Двора, Торн, очень похож на то, что из себя представляли боги Вуали. Единственная разница – влияние бога глобальнее, сразу везде, во всех слоях реальности. Не только на разум и чувства, как могу я.

– Да, и как это может помочь, если ты – здесь, в реальном мире?

Ему не нужно отвечать. Она понимает, что он имеет в виду, даже до того, как договаривает. Она снова видит, уже совсем иначе, течение тьмы под его кожей, его нереальное лицо, и понимает все. И ей хочется кричать, что это ужасная, ужасная идея.

У нее нет благоговения перед богами. Они давно спят.

Ее пугает мысль о том, что кто-то может добровольно хотеть расслоиться, раствориться. Потерять себя.

– Я не могу сделать это один, Торн. Я пытался, не хватает сил. Исчезну раньше, чем добьюсь цели. Мне нужна помощь, но никто не мог пойти со мной так далеко, – он смотрит на нее так, так пристально, что она цепенеет. – До тебя.

Она опускает взгляд. Все сошлось. Она поняла, что делало ее особенной. Что гарантировало ей это особенное отношение.

– Помоги мне, – он мягко берет ее за руку. Сейчас, когда он так держит ее, Торн не хозяйка своему телу. – Помоги мне спасти наш мир.

Она не осознает, как сбилось ее дыхание.

– Я… я не… это слишком для меня.

Он кивает. Ее снова оглушает его могуществом, когда он касается губами ее руки, но вместе с тем Торн чувствует его печаль.

– Подумай.

Он выпускает ее руку, как выпустил в танце ночью, но кажется, что праздник был так давно. Он исчезает, но Торн остается сидеть на кровати, непонимающая, растерянная, лишенная слов.

IX

Мир словно рассыпается в ее руках. У нее не получается больше слушать щебетание Амиши, а та трактует ее рассеянность в своем духе. Туиренн испортил ее, говорит она. Не ведись на его красоту, говорит она, не ведись на ощущение от его кожи, он хочет перевернуть все в твоей голове.

Торн не слушает ее.

Несколько раз Шаннлис пытается уговорить ее провести время вместе, но ей трудно сфокусироваться на его вопросах и историях. Все валится из рук и на тренировках Рашалида, и он орет на Торн по любому поводу, но ей слишком трудно собраться.

– Арлекин из тебя, как из камня – бабочка!

Он швыряет в нее сразу несколько шариков, и Торн прибивает к стволу дерева. Руки горят, а по спине расползается онемение. После случая с Ашберрадом она могла слегка «проскальзывать», лишь на долю мгновения, и часто этого не хватало, чтобы увернуться. Не хватило сейчас.

Она скалится, хватаясь за плечо. Не получается даже сжать пальцы. Истощение – один из путей, благодаря которым у нее стало получаться, но она не может быть благодарна Рашалиду за это. Не тогда, когда ей хочется оторвать ветку от многолетнего дерева и избить его так, чтобы бабочки посыпались.

– Связь-то какая, Раш, если ты мне сказал проскальзывать, а не уворачиваться?

Он немедленно вспыхивает, светясь и едва ли не искря.

– Да что-нибудь уже сделай!

Она уворачивается от кинжала, но это заставляет Рашалида только сильнее разозлиться. Он всегда легко выходит из себя, и еще легче – успокаивается. Торн не хочется думать, что так же неадекватно она выглядела для всех остальных в караване, со своими проблемами – гневом, вспышками и побегами.

По крайней мере, она больше не пытается давить в себе злость. И со вспышками бороться гораздо проще.

Но ей все равно слишком трудно сосредоточиться. Не после того, что она услышала от Туиренна.

Боги были сразу везде, во многих слоях, кроме реального мира. Слишком рассредоточенные, лишенные личности как таковой, гораздо большие, чем просто персоналии, они были неспособны собрать себя, чтобы оказаться в воплощенном мире. Как вода из ручья неспособна собрать себя в единую массу, чтобы целиком уместиться в одном бокале.

Боги могли лишь влиять, находясь за Вратами, но не появляться здесь. Там, за пределами, бесконечное множество слоев реальности, и боги были бесконечны.

Как существо, рожденное в мире реальном, даже такое глобальное, такое нематериальное, как грискорнский лорд Двора, могло не потеряться в бескрайних безднах по ту сторону?

Торн хотелось верить, что она не понимает чего-то фундаментально важного. Что он знает, что делает. Что…

Очередной шарик Рашалида подбивает ей колено, и Торн падает на траву. Ей не сдержать стона боли, но в ее исполнении стон звучит больше похоже на плохо сдерживаемый гневный рев.

Белая фигура Рашалида возвышается над ней, и Торн очень, очень не рада видеть его лицо сейчас.

– Все. Все, это невыносимо. Собирайся и проваливай, и приходи, когда будешь готова тренироваться. С тем же успехом я могу просто в дерево камни кидать.

Торн шумно выдыхает, сосредотачиваясь. У нее не получается подняться с первого раза, и Рашалид раздраженно протягивает ей руку. Она поднимается в полупрыжке, не опираясь на травмированную ногу.

– Я соберусь, честно. Дай мне немного времени, и я снова буду в порядке.

– Да ты даже не рядом с «в порядке»! – он нервно дергает ее за руку, но когда видит, как она отчаянно хватается за него, его светящаяся злость медленно угасает. – Хватит. Разберись с тем, что у тебя в голове. Сколько там времени тебе надо.

Она горько усмехается. Слова Туиренна снова звучат в ее голове, будто он шепчет ей на ухо.

– Разве я не должна как можно быстрее научиться всему для Эрратта Туиренна?

Раш кривится.

– Приди в себя. А потом возвращайся к тренировкам.

Она не контролирует, как ее пальцы сжимаются на его руке. Она встречается с ним взглядом.

– Разве ты не хочешь, чтобы я поскорее смогла ему помочь?

Он молчит. Его бело-золотые глаза отчего-то не выражают совершенно ничего – и он отворачивается, высвобождая свою руку. Не говорит ей ни слова.

– …Ты можешь отдохнуть и восстановиться, Торн. Правда.

Ей кажется, она упускает что-то в его ответе, в его поведении. Она старается игнорировать, что ее колено отказывается слушаться и норовит вывернуться в обратную сторону, и встает сама. Ровно. На обе ноги.

– Нет, Раш, хватит жалеть меня. Я просто думаю не о том. Обещаю, теперь соберусь.

Она готова прилагать все силы. Как бы она ни сомневалась, научиться владеть этими странными способностями она должна. И, наверное, ее сомнения виной тому, что, как ей кажется, Рашалид не хочет продолжать эти тренировки.

Он делает вид, что для него есть что-то поважнее сейчас. Киранн снова замирает у дерева в стороне, будто бы занят полировкой клинка. Раш вмиг рядом, искры и свет, и одним толчком пускает его кубарем прочь.

– Я сейчас на тебе остроту проверю, хочешь?

– С удовольствием, – немедленно оживляется Киранн, отряхиваясь и поправляя волосы. – Тебе не помешает расслабиться, между прочим.

– Я этот меч в тебя воткну сейчас.

– Я же говорю, тебе не помешает… меч воткнуть.

Рашалид почти рычит, когда осыпает грискорнца руганью. Торн трудно сдержать смех, и на этот смех брат оборачивается на нее, сердитый и встрепанный.

– Что?!

– Раш. Ладно тебе. Пожалуйста, давай продолжим.

Он вздыхает. А потом кивает.

Они пытаются долго – все равно что целую вечность, кажется. Она проскальзывает в мир без цвета на мгновения, не более, и почти уже отчаивается. Она злится, стонет, пытается снова – не знает, зачем, потому что так и не может ответить себе на вопрос, хочет ли она, чтобы Эрратт Туиренн добился своего.

Но его скорбь. Его горечь. Его тоска по потерянному времени.

Торн пытается не думать о нем, но эти мысли сильнее нее – и внезапно она ныряет, сама того не ожидая.

Ей кажется, что она упала под воду. Она никогда не видела океана, но слышала об ужасах бурных почти черных волн, и сейчас ей кажется, что она уходит на дно. На мгновение она словно чувствует искорку Туиренна где-то вдалеке, но она гаснет, когда ее утягивает глубже. Она все еще здесь, перед ней Рашалид, но он больше не белый, и тишина давит на нее, сжимает в тисках. С каждым мгновением этого давления она понимает все меньше, узнает все меньше. Уходят слова-названия, теряют смысл декорации вокруг. Ее разум не приспособлен к пониманию того, что лежит за пределами реального мира. Как Туиренн собрался выжить за всеми этими слоями и спасти свой мир?.. Мысль растворяется, не успев толком оформиться. Она больше не помнит имен, не помнит концепта слов. Ей трудно цепляться за то, кто перед ней и чего от нее хотят; она не может понять, чего пытается добиться тень перед ней.

Она видит руку – ладонь, пальцы. Перед ней, в вязких движениях. Не понимая ровным счетом ничего, она интуитивно повторяет, в последний момент вспоминая, что у нее тоже есть какие-то части. Они тяжелее всего, что она знает, и ей так трудно поднять свои глупые отростки к чужому. Формы совпадают, но чувства нет. Ее затягивает холод.

Она сосредотачивается на единственных огнях в силуэте, глядящих в самую ее глубину. Не понимает, как, но тянется к этим огням. Они словно… свои. То, что ей так нужно. То, что могло бы спасти ее.

Ей не хватает золотых огней рядом. И она вспоминает, что увидит золотые огни, только если сумеет вынырнуть.

И она старается, фокусируется, пока отростки не становятся конечностями вновь, пока не обретают смысл слова, и она снова видит перед собой Рашалида. Интуитивно тянется к нему, цепляется, как за якорь, пока его пальцы не перестают проходить сквозь ее руку, пока не переплетаются с ее, пока он не дергает ее на себя, в крепкие объятия.

Торн выдыхает, понимая, что настоящий ужас накатывает на нее только сейчас. Она вцепляется в Рашалида так отчаянно, будто все еще тонет, и судорожно вздыхает-всхлипывает.

– Я словно в Бездну заглянула, Раш…

– Шшш. Все в порядке. Это… – он запинается, и она чувствует его горькие сомнения как свои собственные. – Не скажу, что нормально, но ты здесь. Так что все хорошо.

– Я смогла. Я же смогла? – меньше всего ей сейчас хочется отпускать его. Дело не в нем; ей нужно держаться за кого-то знакомого, кого-то привычного. Напомнить себе, что она еще настоящая, а не… там.

Как… как Туиренн выдерживал это все время? Эту нереальность, ускользающее сознание?

– Отдохни, Торн. Теперь уж точно, – Рашалид берет ее за плечи, строго заглядывает в глаза. – А в следующий раз мы будем делать все осторожнее.

Она кивает, мелко и часто. Заставляет себя отойти, отступить на шаг.

– Иди к себе, – говорит он. – Я тебя потом навещу. И зови меня, если что-то пойдет не так, хорошо?

Ноги не слушаются ее, когда она уходит с тренировочной поляны. Тропинка должна привести ее ко дворцу, и в своем растерянном состоянии она не сразу понимает, что оказывается в совсем ином месте.

Здесь почти нет света, черные кроны гигантских деревьев создают над головой непроницаемый купол. Она скучает по открытому небу, по ясному свету звездопада. Она никогда не видела ничего прекраснее, наверное.

Равновесие подводит ее, и Торн пошатывается. Почти падает, но кто-то подхватывает ее сзади.

Ей не нужно оборачиваться, чтобы знать, чьи это руки. На мгновение ей хочется просто позволить себе остаться так, и сейчас у нее нет сил ненавидеть себя за эту слабость.

Она запрокидывает голову, видит золотые огни его глаз и, наконец, понимает, что она здесь. Не где-то там, в бесконечности. Здесь.

– Тебе нужно быть осторожнее, – мягко говорит Туиренн без всякого приветствия. – Я почти бросился вытаскивать тебя сам.

– Я думала, что тону. Будто попаду в Бездну, минуя смерть.

– Но ты здесь. И все еще живее всех живых. Ты умница, Торн.

Она не удерживает смешка. Кажется, она должна отстраниться, развернуться к нему, перестать заглядывать ему в лицо, запрокинув голову назад и упираясь ему в грудь. Она должна восстановить дистанцию.

Но у нее нет сил. Она слишком боится оказаться в этой холодной пучине вновь.

Еще немного спокойствия. Совсем чуть-чуть.

Это все потому что он – лорд Двора, не так ли? Защитник, создатель, символ. И ее проклятая половина находит успокоение рядом с ним именно поэтому.

– Не смейся, – его улыбка легкая, беглая. – Ты целеустремленная. Упорная. Это восхитительные качества.

Сквозь давящую усталость проскальзывает смущение. Она медленно осознает свое положение, а смысл его слов впитывается в сознание. Торн заставляет себя собраться – чуть суетливо, может быть, – и высвобождается, отходя от Туиренна на шаг.

Почему она так реагирует? Молли бы посмеялся над ней, наверное.

На мгновение Торн жалеет, что не может вспомнить такого же волнения от его прикосновений. Но Молли – ее друг. Всегда был и будет. Она скучает по нему, но… иначе.

Она хмурится, ежится. Внезапно ей кажется, что ее одежда слишком легкая, и что здесь по-настоящему холодно. Будто ее тело вдруг попросту отказалось поддерживать нужную температуру.

Туиренн смотрит на нее неотрывно, пронизывающе, по-птичьи резким жестом склонив голову набок. Внезапно она осознает, насколько роща небольшая: хватит шага, чтобы преодолеть расстояние между ними. Она отдает себе отчет в том, что все еще чувствует эти руки в черных перчатках на своей спине и плечах и что хочет ощутить касания его оголенных рук.

Мысль врывается непрошеной гостьей, и Торн кажется, будто ее поймали с поличным. Почему она вообще думает о его руках.

– Мне стало любопытно, – она пытается вернуть себя в реальность, цепляется отчаянно и за первое, что приходит в голову. – Ты ни к кому не прикасаешься? Только в перчатках или к одежде?

Его брови вразлет чуть вздрагивают в легком удивлении. Кажется, он находит вопрос занимательным. Хорошо для него, потому что Торн вот хочется провалиться сквозь землю.

– Почему же. Я люблю кровь, Торн, как и мы все. Уже это подразумевает какой-то… контакт. Логично, не правда ли?

Ей кажется, у нее горит лицо.

– На празднике, пока меня не украл Ашберрад, ты мне собирался показать свою ужасную хищную сторону? – это должна была быть шутка. Сказанная вслух, она кажется чудовищно глупой.

Она, Торн, вообще глупая, и настолько, что в известных языках не найти слов.

Кажется, какое-то время он пытается сдержаться, но потом не выдерживает и смеется. В тусклом свете золотых мотыльков мерцают его длинные клыки, и Торн вспоминает, как легко они ощущаются в коже. После того, как естественно ее собственные клыки входили в его руку только несколько дней назад…

Ей не по себе от этих мыслей, и она готова благодарить тьму лесных Дворов за то, что ее красное лицо не так легко заметить.

…Или легко, потому что реликты хорошо видят в темноте?..

Его мягкий смех, кажется, звучит у Торн в костях. Когда он протягивает ей руку, приглашая с собой, она безуспешно пытается сфокусироваться на разговоре.

– То есть ты не собирался показывать мне своих несчастных жертв?..

– Торн! – это шуточное возмущение на его прекрасном лице, эта улыбка. Правду говорят, что истинная красота часто идет рука об руку с истинным же злом. Воплощенный ужас их темной земли кажется ожившим сахарным сном. – Ты могла бы успеть понять по себе, что нам не обязательно доедать то, что мы надкусили. Иначе я был бы добровольно мертв уже два раза. А ты – один. Подожди, счет в твою пользу? Возмутительно, обязательно скажи мне, когда мы сможем это исправить.

Исправить.

Торн представляет его клыки в шее, его руки – на ее талии. Его жестокие бледные губы на коже своего горла. Она видит улыбку на этих бледных губах и с ужасом думает, что он читает ее мысли.

Нет. Он не может. И с какой стати она вообще это представляет?

– Я поняла. Никаких несчастных и кровавых жертв. Ты добрый пацифист, про вас в слухах все врут.

Его смешок ей не нравится.

– Не врут. Про меня такие слухи тоже ложью не будут.

Она почти ощущает горечь на языке, и не может найти ей объяснения. И как же ее это выводит из себя.

– Не злись. Не нужно.

– Прости, я не могу по указу изображать радость от признаний кровожадного чудовища. Мог просто смолчать, если тебе не нравится моя реакция.

Туиренн хмыкает.

– Мог. Я вообще много как мог бы обмануть тебя, Торн, – он приближается к ней, отрезает путь, наклоняется, и вместо всего мира для нее остается только его лицо. – Но я не хочу. Я хочу быть предельно прямым с тобой – это плохо?

Что-то внутри нее хочет сказать, что ничего, что с ним связано, не может быть плохо. Торн забивает эту часть себя настолько глубоко, насколько возможно.

– Это не отменяет того, что я предпочитаю, когда со мной делятся добровольно. Вкус крови очень разнится в зависимости от того, как и в каких обстоятельствах ее… берут.

Она помнит вкус его крови на собственном языке. Горечь лесного источника, ночь, терпкая винная сладость. Против своей воли она думает, какой была бы его кровь на вкус, если бы он не заливал ее силой Торн в рот.

Он снова будто читает ее мысли, потому что от этой улыбки ей становится не по себе.

– Для меня, – говорит он вкрадчиво, тихо, только для нее. – Самым волшебным оттенком вкуса будет тот, который рождается, когда мы обмениваемся. Всем, не только кровью. Добровольно и увлеченно.