Текст книги "Витражи резных сердец"

VII

В беспамятстве она видит лицо Хорры, полное недовольства, ее разочарованно-раздраженный взгляд. Всегда не то, всегда не так. Она видит Майли и слышит ее беззаботный смех. Она не заметила, что Торн куда-то исчезала. Она видит Адана, которому все время некогда, видит кривящихся девочек из каравана. Видит Молли, его вычурные фиолетовые рога из волос и дешевые золотые украшения. Он хватает Торн за руки и пытается докричаться, но его голос слишком далеко, и она падает обратно во тьму.

Она чувствует себя глупо, будто пыталась поприветствовать все то, что невольно оставила позади. Смешно: все они теперь словно куда более важная часть ее жизни, чем раньше, потому что она не может вернуться и прикоснуться к своим воспоминаниям.

Потом были сны, полные образов мест, которые она не видела никогда, и лиц, которые она не могла знать. Существ, которые не смогла бы вообразить.

Она открывает глаза и далеко не сразу понимает, где находится. Ничего не поменялось – она просто перестала узнавать. Перестала ощущать себя. Последними каплями в ней – растворяющееся воспоминание лихорадочного сна. Словно она последняя опора прошлого на земле, бесцельный взгляд которой блуждает за пределами неба. Горечь ее бесконечна, и она просит черные тучи темной земли обрушить на земли вечный потоп.

Это… не могли быть ее мысли.

Затем пришло воспоминание о каменных зубах и огромном когте в ее плече. О боли и пролитой крови.

Наверное, ее чем-то отравило. Это объясняло бы сны.

А потом она вспоминает, как спаслась. Вспоминает прекрасный танец когтей и клинков, золотые искры и черные перья. Лицо лорда Двора, вымазанное ее, Торн, кровью.

Вспоминает его тяжесть, когда он вбил ее в ствол дерева.

Вспоминает его дыхание у чувствительного уха, вспоминает его длинные пальцы на ее раненом плече и на поясе. Вспоминает, как он говорил с ней, почти касаясь окровавленными губами. Вспоминает, что говорил.

«Ты меня восхищаешь».

Определенно, он… не мог этого сказать. Чем-то таким очень забористым ее отравило лесное чудовище. Он совершенно точно остановился на «безбашенной», а если и было что-то после, то только что-то нелестное. Да. Точно.

Все равно Торн ощущает, как горит лицо, и прячется за ладонями раньше, чем успевает понять, что делает. И еще раньше, чем она успевает взять себя в руки, ее за запястья хватает Амиша и рывком заставляет открыться.

– Проснулась, бесстыжая!

Торн смотрит на ее сердитое лицо и неловко улыбается. Она не знает, как реагировать. Ее побег провалился, а все, о чем она может думать – впечатления от попытки.

Амиша шумно сопит и тыкает Торн в бок.

– Сбежала! Чуть не убилась! – от таких тычков Торн извивается как змея, но все равно получается больно.

– Ты меня так сама насмерть затыкаешь!

– И поделом!

Торн выворачивается в последний раз и хватает подушку. Подушка прилетает прямо Амише в лицо.

Только потом Торн понимает, что что-то не сходится – у нее ничего не болит.

Пока Амиша отфыркивается, Торн осматривает руки и плечо. На ней нет ни царапины, нет ничего, и это совершенно не укладывается в голове. Она потеряла сознание от кровопотери, не могло не остаться ран. Или… сколько она проспала?

А может… ей все приснилось?

По позвоночнику пробегает холодок. Нет. Амиша подтвердила. Это не мог быть сон.

Амиша, отшвырнув подушку, мрачно смотрит за ней. Злыми, дергаными движениями она убирает растрепавшиеся седые пряди с лица и изо рта, а потом мрачно замечает:

– Что, раны ищешь? Конечно, их нет. Чудовище ведь пошло спасать тебя само, во плоти, так сказать. Зализало все твои раны.

Торн ощущает, как к щекам приливает предательский жар.

– Он еще и раны лечит?..

Амиша скрещивает руки на груди.

– В твоем случае, видимо, да. Ради тебя он убил одно из своих любимых детищ.

Торн опешила. Моргнула. То существо совсем не было похоже на всех этих тонких и изящных реликтов.

– Но…

– Все живое – дети лорда Двора, в какой-то степени, – поясняет Амиша. Весь ее вид говорит, что ей это не нравится. – Так что да. Чувствуй себя очень особенной.

Торн чувствует себя не особенной. Она чувствует себя виноватой. И самозванкой. Амиша хмурится, но сдается.

Ее маленькая рука мягко касается колена Торн.

– Все будет хорошо. Главное – ты жива. И будешь жива. Ты, очевидно, нужна ему, потому что он дал тебе своей крови.

– Что?.. – Торн глупо моргает. Панически ищет слова. Она ничего, ничего этого не помнит. – Поэтому я помню какие-то бессмысленные галлюцинации?

– Нет, галлюцинации – потому что он тебя укусил, – спокойно поясняет Амиша. Торн словно окатывает холодной водой.

Она правда повторяет путь своей матери.

– Грискорнские яды всегда вызывают галлюцинации, – говорит Амиша спокойно. – Следы на твоей шее никогда не будут лгать.

Ее рука кажется такой горячей, когда она касается шеи Торн. Касается двух почти незаметных, но ощутимых ранок. Торн отшатывается от нее и почти врезается в спинку кровати.

Амиша грустно качает головой.

– И это… чтобы вылечить меня?.. – должна быть причина. Это не может быть сценарий из жутких сказок. Все же должно было быть не так.

– Чтобы ты не чувствовала боль, – поправила Амиша. – Чтобы вылечить тебя, он дал тебе свою кровь. Кровь – это жизнь, Торн, а кровь лорда Двора – это жизни. Ты полукровка, как еще нужно было подстегнуть твои способности к регенерации?

…кровь. Она пробовала чужую кровь и лечилась за ее счет, как чудовище, как монстр, каким был ее отец, и даже не помнит об этом. Так легко.

И это была кровь Эрратта Туиренна.

Улыбка Амиши полна такой грусти, будто она готова попрощаться навсегда здесь и сейчас. И она встает с кровати.

– Я рада, что ты в порядке. У тебя почти получилось.

Ее не волнует, что у нее почти получилось. «Почти» делает только больнее.

Торн дергается, почти подскакивает вслед за Амишей. То, что слетает с ее губ, она сама не ждала от себя услышать:

– Амиша… где он сейчас?

Она оборачивается. Торн кажется, что сейчас она видит на лице даит-аин то же самое разочарование, которое так часто видела в выражениях Хорры.

– Я же предупреждала, – говорит она тихо. – У тебя нет выбора. Теперь в тебе его часть. Ты полюбишь его, и ничего с этим не сделаешь. Он – чудовище. И я не знаю, где он может быть. Спроси у Рашалида, это он ему «дружочек».

Торн смотрит, как за Амишей закрывается дверь, и ничего не понимает. Ее с головой накрывает паника от осознания, что ее напоили чужой кровью, и остаточный восторг от схватки с чудовищем из леса. Она знала эту часть себя, всегда ее ненавидела: слишком сильные эмоции подавляют объективность. Потом она осознает, что провалилась, поймет, что снова оказалась в плену, но сейчас это казалось вторичным.

Она… должна поговорить с Туиренном. Обязана.

Одеяло летит в сторону, Торн поспешно и криво влезает в одежду и выбегает прочь.

Ей срочно нужен Рашалид.

Его тренировочная поляна полна новых лиц. Торн на мгновение теряется в обилии огней и искр, от звуков боя. Общая атмосфера здесь такая плотная, что она начинает ощущать эйфорию дуэлей как свою собственную. Сосредоточиться сложно, она ищет взглядом Рашалида, но его нигде нет.

Ворох теней и светлячков в стороне оборачивается дуэлирующей парой. Торн не оторвать взгляда от самой прекрасной женщины, которую она когда-либо видела, сияющее розовое золото во плоти. Клыкастая улыбка той кажется такой счастливой. Торн понимает, что завидует.

Она никогда не могла сразиться ни с кем по-настоящему. Стоило только поймать настроение, люди сразу видели то, что она из себя представляет. Боялись все, даже Адан.

А ведь она могла бы тренироваться здесь. Сейчас Торн даже не чувствует усталости, словно не было ран, не было мучительных непонятных манипуляций Рашалида с пепельной сталью. Неужели кровь Туиренна так подействовала?..

Или так подействовала бы любая кровь?..

– Нравится наблюдать?

Она вздрагивает. Рашалид постоянно подкрадывается со спины. Ему нравится напоминать, что они не ровня. Он говорил, что это потому, что он ее тренер, но у Торн была другая версия. Она считала, что он просто мудак.

– Я люблю сражения.

– Наслышан.

Он бесшумно обходит ее, и она двигается зеркально. Знает, что Рашалид не нападет на нее, но слишком привыкла за эти дни всегда держаться к нему лицом.

– Ты разве не должна восстанавливаться после своей…

Торн перебивает его, прежде чем сама может себя остановить:

– Где Туиренн? – она видит, как брови Рашалида удивленно ползут вверх, и вовремя поправляет себя: – Лорд… Туиренн. Где лорд Туиренн, я имела в виду? Я хотела…

– Провожает в последний путь Воагхэнн, – его белые глаза следят за ее выражением, высматривают эмоции, реакцию. Она сопоставляет его слова со словами Амиши и снова чувствует себя виноватой.

Она, кажется, умудряется все портить даже во Дворах. Интересно, каковы ее шансы надоесть здесь всем так, что ее просто с позором прогонят и запретят возвращаться?

Рашалид вздыхает. Скрещивает руки на груди, лениво опирается плечом о ствол дерева и говорит спокойно:

– Каждое живое существо Двора – все равно что дитя лорда Двора, пользуясь вашими терминами. В прямом смысле у нас дети не рождаются. Если они, ну… – он неловко поводит головой. – Не вы.

Не «вы». Торн ощущает себя чем-то средним между одомашненным животным и заразно больной. Не слишком приятно.

Она открывает рот, но сбивается и с удивлением понимает, что спрашивает совсем не то, что хотела:

– А как вы появляетесь?..

Рашалид раздраженно скалится.

– Я похож на того, кто хочет поговорить с тобой о размножении видов? – Торн это не берет, и он закатывает глаза. – Раз в году мы танцуем на Ночи Обновления, Дилеаг Бладх, со своими избранниками, или даже одни. Возглавляет танец лорд, он же отдает и проводит через себя всю жизненную силу Двора. В танце мы оставляем земле эмоции, чувства, надежды и страхи. Многие из этих чувств формируются в сгустки и обретают сознание. Со временем они решают сплести себе тело, и из ветра рождаются викториане, из теней – грискорнцы, из света – такие, как мы, – он осекается, качает головой. – Я. Эгидианцы. Из более диких импульсов сплетаются более чудовищные существа, не тене, вроде Воагхэнн.

Смешно. Он почти сказал это так, будто он и Торн совершенно равны. Хороший контраст скачок от «вы» за парочку фраз.

– Так что, – подытоживает Рашалид, размыкая сложенные в замок руки на груди и отклоняясь от дерева. – Да, вчера он убил Воагхэнн. Оно было такое одно.

Ей снова не по себе, снова стыдно. Вторглась, нарушила, лишила жизни. Осквернила труп.

Должна ли она это чувствовать? Она в плену у чудовищ, которых должна презирать. Они не отрицают, кто они такие. Но они еще и живые, с привязанностями, с чувствами, и такими сильными.

Торн не знает, что чувствовать правильно. Горечь или безразличие.

Она запуталась, и все становится только хуже. Но она не может отрицать, что от слов Рашалида ей не по себе. И между ними не может быть недопонимания, ведь она так же скована невозможностью солгать.

– Мне жаль, – ей правда, правда жаль. Не имел значения ее риск, ведь по итогу победительницей вышла она.

Рашалид кажется удивленным. Разумеется, верит ей. И, кажется, она впервые слышит от него настолько мягкие интонации:

– Не нужно. Ты помнишь его, а это самое главное. На Дилеаг Бладх его образ может возродиться вновь в чем-то гораздо лучшем.

– Но оно погибло.

– Оно напало на Туиренна, Торн. Пойми, – он подходит всего на шаг, но значительно сокращает расстояние. Торн завидует его длинным ногам. – Мы сражаемся и проливаем кровь друг друга постоянно. И мы редко умираем в прямом смысле, если лорд Двора заботится о ритуалах. А Туиренн заботится всегда. Воагхэнн – одно из типичных чудовищ из ваших кошмаров, и ему плевать, на кого нападать, особенно когда нашло новую вкусную добычу.

Торн понимает, что улыбается. Да, это звучит логично и ясно – для нее. Дома бы никто ничего не понял, но и ее никто не понимал, так что ничего удивительного в этом не было.

Если подумать, слишком легко представить, как в словах людей из-за леса все здесь могло превратиться в оживший кошмар. Люди всегда боятся того, чего не понимают – и так красивое обращается чудовищным в один момент.

Рашалид, впрочем, все еще всматривается в ее лицо. Его не обмануть, он будто насквозь ее видит.

– Торн, в чем дело? От тебя пахнет тревогой. Постоянно вообще-то, но сейчас особенно.

Она вздыхает. Встречается с ним взглядом, как всегда запоздало вспоминая, что смотреть им в глаза – это вызов.

Какое же у него знакомое лицо.

– Амиша попросила меня быть осторожнее.

Рашалид издает какой-то совсем нервный смешок.

– Ты? Осторожнее? Да, хорошо. И что она тебе наговорила?

Торн запинается. Рашалид ждет, но она знает и чувствует, как он теряет терпение.

Как она может быть такой откровенной с реликтами, которых должна бояться? Она не могла быть откровенной с семьей. Ни с кем, даже с Молли, с которым провела два года. А здесь она сама не знает сколько дней, и вот…

– Она сказала, что Туиренн – лорд Туиренн – дал мне своей крови. Что исцелил меня. Еще она постоянно говорит, что у меня нет выбора, что я якобы буду… любить его? И что… и я не знаю, какие чувства мои, потому что я пленница, а какие – эта навязанная любовь, и…

– Так, остановись немедленно, – Рашалид сильно сжимает ее плечо, встряхивает, заставляет посмотреть на него. – Что бы она понимала, даит-аин-чужачка. Мы все дети Двора, тене и нет. Мы все любим его, это безусловно. Но это не всезамещающая любовь, он не заменит тебе мать, возлюбленных, родину, что там еще у вас за пределами леса важно и священно. Ты полюбишь его, но ты не изменишься, и все еще сможешь подвергать себя опасности, сигая в пасть к лесным чудовищам.

Торн не понимает. Не может понять. Неужели он всерьез думает, что этот их запутанный мир может быть хоть кому-то ясен?

– Как можно не измениться, полюбив что-то против своей воли?

– Как сильно ты изменишься, если полюбишь новый запах? Вкус? Настроение? Музыку? Он мне семья, Торн, и я все еще могу долго спорить с ним и говорить, что меня не устраивает. У нас не такие отношения, как у ваших правителей. Пойми это и просто позволь себе чувствовать, а не переживать.

Она отводит взгляд. Это не укладывается в голове, это все еще слишком… слишком.

– К тому же, – Рашалид отпускает ее, пожимает плечами. – Если ты полюбишь его, это значит, что и он полюбит тебя, как всех детей Двора. Ты нам подойдешь, ты вполне в его вкусе – из всего леса нашла одно из самых опасных и злых чудищ и влезла к нему прямо под нос. Еще и разозлила в процессе. Все, как он любит.

Торн усмехается криво.

– Неправдоподобно звучит, Раш. Он побил его так легко.

Эгидианец качает головой.

– Торн. Он – лорд. Туиренн мог распылить Воагхэнн, просто пожелав этого. Дуэль на клинках – это его выступление твоим защитником. Это был ритуал и дань уважения.

Она отступает на шаг. Она все еще должна поговорить с ним.

– Послушай, он вернется через пару дней. Будешь слишком нервничать, я решу, что тебе не хватает нагрузок.

– Ох, нет! – она немедленно взмахивает руками, будто бы срочно что-то вспомнила. – Я ужасно… ужасно ранена. Надо срочно идти отдыхать.

Она шутит, конечно же. Рашалид это знает. Он также знает, что она не собирается убегать всерьез, поэтому явно не старается, когда делает вид, что бросается ее ловить.

…Ей начинало нравиться ловить пепельную сталь, даже несмотря на ощущения. Непрекращающийся поток все более сложных задач заставлял ее быть ловчее, но у нее совсем не получалось то, чего от нее хотели. «Проскальзывать», как говорил Рашалид. Если бы она только понимала, как.

Она не знает, сколько проходит часов, прежде чем она снова выжата и подавлена. Наклоняется, упирается в колени, тяжело дышит. Рашалид ехидно интересуется, не устала ли она, несчастная раненая девочка.

Она отмахивается – у нее перерыв. Нет лучшего способа отдыхать, чем смотреть, как тренируются другие.

Ее взгляд цепляется за фигуру, которую она не видела здесь раньше. Не дуэлянт Рашалида, слишком роскошный, с безумным количеством украшений, но такой же бело-золотой и прекрасный. Однако Рашалид никогда, даже когда она на самом деле боялась, не вызывал у нее такого четкого ощущения исходящей от него злобы, как тот белый чужак.

Только позже она замечает кое-что еще. Цепь в его руке. А на этой цепи…

…Шаннлис. Она помнит его имя – того даит-аин, который дал ей совет. Он худой, едва в сознании.

Рашалид прослеживает ее взгляд, и тут же резко качает головой.

– Не смотри туда. Это Ашберрад. Ты не хочешь, чтобы он тебя заметил, – на ее пустой взгляд он все равно поясняет: – Ашберрад – это один из тех самых образов из ваших жутких историй про кражи и насилие.

…И вот оно. Напоминание. Напоминание о том, кто вокруг нее, и что она здесь смеет веселиться.

Ее взгляд снова скользит к Шаннлису. Тот словно чувствует – встречается с ней взглядом. Молящим, еле живым, таким слабым взглядом…

Что-то снова щелкает внутри, и она выпрямляется.

– Насколько я особенная с этими моими отметками, Раш?

– Что?.. – не понимает он. – Одна во всем мире, не считая Туиренна, что ты уже знаешь. И…

– Насколько я ценна для него?

– Что?..

– Мне нужен тот даит-аин.

Рашалид ругается. Витиевато и ужасно, ужасно грязно. Хватает ее за руку, но она отказывается останавливаться.

– Раш, мне нужен тот парень. Я не могу его так оставить!

Ашберрад слышит их. Ловит их внимание и медленно улыбается.

Ей кажется, что она смотрит в пасть акулы. Ей кажется, что она видит самые злые в мире глаза.

Ей плевать.

Шаннлис не говорит ни слова, когда Торн останавливается рядом с ним и эгидианцем. Ашберрад смотрит на нее голодно, жутко, плотоядно. Он, разумеется, красив, как и все они, но это жестокая красота. Он даже не пытается скрывать что-то.

– Привет, игрушка, – говорит он, изучая ее лицо. – Я тебе нравлюсь? Я всегда вам нравлюсь. Ничего. Я тоже люблю налээйне.

Торн знает, что Рашалид сейчас смотрит на нее очень пристально. Что без слов пытается сказать ей быть осторожнее. Она помнит и в этот раз не смотрит реликту в лицо. Она смотрит на Шаннлиса, на тренирующихся, не показывая страха, пробирающего позвоночник. Она смотрит куда угодно – но не в эти злые глаза.

– Только намекни, – говорит Ашберрад, – и я заберу тебя себе. Тебе понравится.

– Этот даит-аин, – она кивает на Шаннлиса, все еще безразличного. – Я его забираю.

От такой наглости Ашберрад, кажется, опешил. Также Торн была уверена, что Рашалид сейчас закатывает глаза.

– Он мой, – поясняет она спокойно. – Я забираю его себе.

– Смешно. Смешная игрушка.

– А если есть какие-то вопросы, сразу к Эрратту Туиренну, – она смотрит около его лица, чуть в сторону, и недолго. Отвечает, но не провоцирует. – Я ведь его смешная игрушка, в конце концов.

Это, совершенно очевидно, ни для кого не сюрприз. Но никто не ждет, что игрушки будут говорить.

Ашберрад мрачнеет. Торн почти ощущает исходящие от него волны ярости.

– Это…

– Поспоришь со словами Туиренна? – вступает Рашалид. Эгидианец переключает внимание на него, и Торн может позволить себе взглянуть на них чуть дольше, чем мгновение.

Они жутко похожи, и это пугает.

Ашберрад скалится. Рашалид скалится на него в ответ.

– Против? Давай, сразись со мной сейчас. Брось мне вызов.

Но вызова нет. Ответа тоже нет. Только злость. Ненависть. Голод.

Торн понимает, что Рашалид сейчас поддерживает ее ложь-без-единого-слова-лжи. Значит, она поставила правильно. Она правда слишком им нужна.

Ашберрад молчит. А потом швыряет к их ногам цепь Шаннлиса и исчезает в ворохе огней. Даит-аин падает на траву, обессиленный.

Он… искусан, обескровлен. Едва в сознании от ядов реликтов. И кто знает, что еще с ним…

Рашалид прерывает ее мысль, звонко щелкая пальцами. На его поляне появляется, пусть и недовольный, но, как всегда, с иголочки одетый Инатт.

– Я тебе не посыльный, Раш, и не раб.

– Я попросил тебя прийти, а не приказал, и ты прекрасно знаешь это, – он отмахивается. – Взгляни.

Инатт переводит взгляд на Шаннлиса. Торн готова поклясться, что видит в его выражении боль.

– Снова. Будто мы вещи.

– Да, Торн, видимо, так же подумала, потому что подставила свою шею под Ашберрада, чтобы его вытащить.

Инатт поднимает на нее взгляд и быстро прячет переживания за лукавой улыбкой.

– Мое ты сокровище. Я перед тобой в долгу, а он – еще больше, – не показывая усилий, он пытается помочь Шаннлису встать на ноги, закидывает его руку себе на плечо. – Я передам его в верные целительные руки. А в ваши руки я передам по сладчайшему торту!

Он исчезает, и тогда Рашалид перестает притворяться. Он мрачный, злой, и Торн чувствует себя очень, очень не по себе.

– Ты мне вот скажи, а ты чего бежала-то отсюда, на самом деле? Я думал, домой, а похоже, это была такая попытка покончить с собой, которую ты упорно продолжаешь. Я тебе что только что сказал про Ашберрада? И ты все равно полезла!

Эта ругань абсурдна. Он вообще слышит, что несет?

– Ты видел состояние этого парня. Что, надо было просто смотреть? Сидеть смирно и радоваться, что я полосатая, и мне повезло, а других пусть пытают и пожирают?

Рашалид смотрит на нее ошарашенно, возмущенно. Качает головой.

– Ты хоть отдаешь себе отчет… Торн, попробуй думать, прежде чем делать, хоть иногда. Хоть половинка ума от кого-то из родителей тебе могла достаться? Или все повыбила, пока с канатов падала в своем цирке?

Как он… как он смеет вспоминать ее дом. Они держат ее в плену и напоминают ей, раз за разом.

Она светится от злости, и светится Рашалид.

Она хочет его ударить.

– Я здесь в плену, только без реальной цепи. Но я не буду молча смотреть, как пытают других. Даже если придется прикрываться именем Туиренна.

Рашалид молчит мгновение. Внезапно ей кажется, что теперь она разочаровала уже его.

Даже его.

– Ты здесь не пленница, Торн. Ты вернулась домой. Но тебе, кажется, слишком нравится сражаться против целого мира и видеть во всех монстров, чтобы это разглядеть. Оставлю тебя воевать со своими придуманными чудовищами. Развлекайся и приходи, когда захочешь поговорить по-нормальному.

Она смотрит в его удаляющуюся к прочим дуэлянтам спину и чувствует себя так, будто ее обмакнули в грязь. Но она не будет извиняться.

Она сделала правильное дело. Уже неважно, какими методами.

Поразительно, как она привыкла к жизни здесь.

Она знает, как попасть в те помещения дворца, куда ей нужно. Знает, что сладкое подстегнет естественное умение ее организма восстанавливаться. Что Инатт не любит, когда его отвлекают, но, если сильно хотеть его увидеть, он появится рядом, стоит только подойти к его помещениям. Что Рашалид постоянно кричит и ругается, не потому что он злой, а потому что ему нравится цапаться просто так. Знает, когда к ней приходит Амиша, когда розы в саду раскрываются и не пытаются ужалить ее, и когда светлячки под потолком охотно станцуют и отвлекут. Если не считать черных отметин на коже, о которых легко забыть, окружающий ее мир здесь кажется ей более естественным, более понятным, чем вся жизнь в караване. В караване она никогда на самом деле не знала, чего от нее хотят.

Ей кажется, что, если обернуться назад, на все ее загнанные девятнадцать лет, она увидит только хаос.

И ей стыдно так думать. Стыдно настолько, что она готова лезть на стену. Она должна бежать домой – она должна хотеть домой. Если не ради себя, то ради других. После того, как она бросила их с тем существом…

Но здесь ей весело. Чудовище среди чудовищ. В караване бы никто не удивился.

Она обнаруживает себя в саду роз все чаще и чаще, в поисках того клена с листьями золота. Не знает, почему ее так тянет именно к нему, видит его несколько раз издали, но никогда не может достичь. Будто не знает, как правильно захотеть.

Розы разворачиваются к ней лепестками и сегодня, тянутся не только шипами, но и бутонами. Закрытые, они напоминают ей сердца.

Забавно, когда-то она так хотела держать в руках сердце, а получила только цветок. Приз с ярмарки должен был предсказать, чего ей ждать от нового года. И, кажется, правда предсказал.

Она сама не замечает, как лезет в карман жилетки, достает оттуда золотые лепестки. Когда-то она раскрошила сухой бутон в труху, и вот – лепестки восстановились от ее крови и теперь лежали на ее ладони, яркие и такие же живые, как розы в этом саду.

– Тебя ведь тянет сюда, не так ли?

Торн не заметила чужого присутствия. Голос за спиной заставил ее вздрогнуть, и она машинально спрятала руку в карман, прежде чем обернуться.

Она не знает эту женщину. Незнакомка – первая тене в этом Дворе, кто не кажется выше Торн на целую голову. У нее золотая кожа и раскосые глаза викторианки, лицо – ожившее произведение искусства.

– Сад красивый, – уклончиво отвечает Торн, только чтобы не молчать, и переводит взгляд в сторону. Женщина отводит от нее взгляд, смотрит на цветы. Она также первая, кто не пытается заставить Торн смотреть ей прямо в глаза, и за это хочется поблагодарить ее.

– У тебя своя роза с собой, – викторианка, видимо, решает подхватить идею с констатацией фактов. – Цветы ведь еще не разрешают тебе брать их отсюда?

– А могут? – Торн бросает на женщину беглый взгляд. У нее золотая краска на неровных кончиках коротких голубых волос.

– Если станешь своей, наверное. Может, тогда ты даже сможешь увидеть больше комнат.

Торн предпочла бы увидеть больше способов сбежать. Это она говорит себе каждый день, но постепенно ей начинает казаться, что скоро придется убеждать себя вслух перед зеркалом.

Женщина ловит ее взгляд, позволяет себе легкую улыбку и протягивает Торн руку.

– Я знаю, кто ты, но мы не знакомы. Я Касклетара. Можешь звать меня Кас – Рашалида ведь ты уже зовешь как родного.

Торн смущена. Виновато улыбается и качает головой – нет, у нее нет с собой перчаток, и она не даст прикасаться к себе никому. Она слишком хорошо помнит то ощущение от прикосновения к Туиренну. Помнит, что он говорил ей быть осторожнее.

– Ты, кажется, все знаешь.

– Конечно же, – Касклетара смеется. Колокольчик, родник, мелодия пения птиц – вот на что похож ее смех. Она совсем не смущена, что на ее рукопожатие не ответили. – Мы, может, устроены не как правительства в вашем мире за лесом, но у нас тоже есть разведка, и этим занимаюсь именно я.

Торн слегка озадачена. Она никогда не задумывалась о том, как обстоят отношения не внутри Двора.

– И что ты… разведываешь?

– О, тене постоянно строят козни друг другу, а планировать что-то плохое против Эрратта Туиренна – просто-таки любимое занятие прочих шести Дворов. Я слежу за тем, чтобы все было в порядке извне, а Раш – изнутри.

Теперь она чувствует себя еще более озадаченной. Рашалид казался ей существующим сугубо в своих тренировках. Но еще более подозрительным ей кажется, почему эта викторианка вообще с ней заговорила.

– Так… ты правда такая же, как и Он? – Касклетара изучает ее открытую шею, и Торн рада, что не убрала волосы. Ей не нравится, как Касклетара говорит о Туиренне – напоминает о самых первых словах Амиши. «Он». Так говорят о богах, а не о живых существах.

Но все боги этого мира умерли или уснули за своими Вратами так давно, что кое-где о них даже не помнят.

– Ты тут разведчица, которая все знает, ты мне скажи.

Касклетара приподнимет острую бровь, но, кажется, она ничуть не смущена.

– Правду говорят. Ты такая же колючая, как Рашалид. Хорошо, что я привыкла к нему, – она снова отводит взгляд от Торн, давая возможность безопасно рассмотреть ее лицо. У нее небольшая горбинка на носу.

Женщины здесь так прекрасны, ну почему Торн не могла родиться такой же красивой?

– Я заметила, что ты будто ищешь что-то здесь, – Касклетара меняет тему, и Торн все это начинает нравиться все меньше и меньше. – Как всезнайка, я могу подсказать тебе. Если хочешь.

Торн не хочет ничего у нее просить, но ее взгляд сам скользит к едва заметной из этой точки сада золотой кроне. Викторианка отмечает это немедленно и снова смеется.

– Так бы сразу и сказала. Чтобы осмотреть клен, нужно искать дорогу. Он – ориентир. Давай, я покажу тебе его.

Что-то подсказывает, что ходить за реликтами вглубь сада – плохая идея. Но она не может придумать повода отказаться от предложения, и послушно следует за Касклетарой. Стебли золотых роз тянутся за ней и грустно закрываются, когда она проходит мимо, не обращая внимания.

Клен вблизи так же прекрасен, как и в первый раз. Листья словно вырезаны из тончайшего металла, а графитно-черный ствол поглощает свет, создавая вокруг себя бархатистую темноту. Касклетара останавливается близко, протягивает руку и касается листьев.

Торн не заметила этого в первый раз, но листья только кажутся обычными кленовыми. Каждый из них – слегка иной формы, и Кас вертит их в руках. Маленькие веточки словно запоминают форму, оставаясь в неестественных положениях, в которых Кас выпускает их из пальцев. Постаравшись, можно создать рисунок из обрывков-листьев.

– Вот твой клен. Трогай его, не бойся. Он здесь, чтобы показывать путь, – Касклетара отступает на шаг и полностью разворачивается к Торн. – Мне было приятно увидеть тебя своими глазами. Нечасто полукровки возвращаются домой.

Сколько бы красоты и понимания Торн ни находила здесь, каждое напоминание режет ее словно ножом. Они все говорят с ней так, будто бы здесь собрался конклав заботливых родственничков. Будто полукровки – это что-то милое и случайное, а не плод многомесячного насилия над украденными женщинами.

Касклетара видит свечение ее гнева, смотрит с мягким интересом.

– Не злись. Зато ты жива.

– А моя мать – нет, – о, она устала молчать. И устала от этих напоминаний. – И много кто еще, из-за вас и вашего голода.

Касклетара смотрит на нее так мягко, почти снисходительно, и это злит только больше.

– Когда-нибудь ты поймешь, что бороться с нашей природой бесполезно. Или не поймешь, если твое проклятье такое же, как и Его.

Она исчезает с дуновением ветерка, оставляя Торн кипящей от гнева. Листья путеводного клена отражают ее свет, делают его почти слепящим, и Торн ничего не хочет больше, чем подраться с кем-нибудь.

Листья клена создают форму, напоминающую дорогу к тренировочному полю Рашалида.

Как же кстати.

Рашалида здесь нет. Поляна пуста, и нет никого, ни единой души, ни огонька. Торн не знает, как смогла оказаться здесь сама – или, может, она просто плохо понимает, как именно живут темные Дворы. Она помнит, что хозяева местности знают, когда их хотят видеть, и ей правда, по-настоящему, нужен сейчас Рашалид. Или Туиренн, но его нет, и она даже не надеется…

– Раш на охоте.

Она оборачивается и замирает. Эрратт Туиренн перед ней, безупречный, холодный, прекрасный, как всегда. Все чаще он обнаруживается в центре ее разрозненного хаоса, каким-то образом подстраивая все под себя. Торн не уверена, что ей это нравится.