Текст книги "Витражи резных сердец"

Она должна бояться его. Вместо этого она вспоминает его сражение с Воагхэнн, блеск клинков и мелькание теней. Это не то, о чем она должна думать.

Но с чувствами всегда сложно. Они никогда не бывают такими, как нужно.

– Я… – Торн запинается. Она же хотела поговорить с ним – и вот теперь у нее нет слов. Потрясающе, как и всегда, она мастерски отвратительно подает себя. – Я просто хотела… эм.

Туиренн смотрит на нее с интересом. Ей кажется, что он едва сдерживает улыбку. Еще ей кажется, что ее клинки могут позавидовать тому, какие острые у него скулы.

И еще, что совсем не нужно думать о его скулах сейчас. Вообще думать о его скулах. Или о других частях. Не то чтобы она вообще думала о каких-либо его частях. Нет, только о руках. Но только в контексте оружия! Потому что ее интересует оружие.

– Я просто, – она снова запинается. Потом, сама не понимает, почему, взмахивает рукой, будто только что о чем-то вспомнила. – Я не прямо уж целенаправленно искала его…

Полная правда, она не искала его намеренно. Она искала поляну, где он всегда есть. Совсем даже не попытка солгать.

Туиренн больше не сдерживается. Он улыбается, и его клыкастая улыбка не предвещает ничего хорошего.

– Ты хотела его видеть, не пытайся отрицать.

– Да, но…

– Ты также хотела видеть меня. Я ведь здесь.

Она запинается. Ей кажется, что ее лицо начинает предательски краснеть. Она должна немедленно прекратить краснеть, сию же секунду.

Не потому что ее это волнует. А потому что за покраснение ведь отвечает кровь, так? А здесь везде реликты, и…

– Я подумала, что после того боя мы не говорили. Но я не хотела звать или отвлекать от чего-то важного. Я просто хотела выпустить пар и…

– Выпусти его со мной.

Она запинается. Забывает обо всем, встречается с его голодным взглядом и понимает, что не может сформулировать ни одной внятной мысли. Что он…

Торн не по себе. Ей почти страшно. Они здесь наедине, в темной глуши вековых деревьев. Она понимала, что в этом Дворе она везде в его власти, но отчего-то сейчас ей особенно жутко.

Туиренн слегка наклоняет голову набок, отходя от дерева. Всего один шаг, но кажется, будто он разрезает мир и сразу оказывается рядом.

Он такой высокий. И она должна хотеть убежать. Не стоять здесь. Почему она просто стоит и смотрит?

– Станцевать со мной можно не хуже, чем с Рашем.

Она, кажется, забыла дышать. Оцепенела, как под Воагхэнн, только в этот раз – с полным осознанием того, что происходит.

– Я не… я не имела в виду…

– Дуэль? – Туиренн изобразил очень правдоподобное разочарование. Она не успела заметить, когда в его руке оказался клинок, но вот черное лезвие бликует в свете – ее свете – и он перехватывает оружие так, чтобы коснуться переплетенной рукояткой ее открытых ключиц. – Я думал, ты хочешь потренироваться. Разве нет?

…дуэль.

Он, само собой, имел в виду дуэль, да. За эти игры Торн искренне хотела его ударить. Достаточно ли она особенная, чтобы ударить лорда Двора?..

О, теперь он точно получит свою дуэль.

– А так можно? – она тоже может в это играть, изображать удивление. – Я могу надеяться на тренировку с лордом Двора?

– Почему нет? – он пожимает плечами. – Ты достаточно безбашенная, чтобы бросить вызов Воагхэнн. Чем я хуже?

– Я не бросала ему вызов. Я наткнулась на него случайно.

– Ты ткнула его ножом в лицо, нарушила маску. Я же говорил, Торн, будь внимательнее с лицами и глазами здесь, это всегда вызов и приглашение поиграть.

Он смотрит ей прямо в глаза сейчас, явно зная, что она не будет отводить взгляд. Все здесь говорят с ней как с одной из них? Хорошо.

– Так… можно считать, что ты приглашаешь меня «поиграть в дуэль»?..

Он слегка качает головой, не отводя от нее взгляда. У него мягкие, вкрадчивые интонации, когда он подается к ней ближе:

– Осторожнее. Я могу посчитать, что ты, наконец, запомнила правила, и перестану спускать тебе твою наглость.

Ей самую малость страшно, но это не сковывающий ужас. Нет, она контролирует себя.

– Ты предлагал дуэль, лорд Туиренн.

Он смеется и отступает на шаг. Его черные клинки теряются в этой темноте.

– Станцуем?

И они танцуют.

Она медленнее и слабее любого чистокровного реликта, тем более – вихря тьмы и теней, которым был Эрратт Туиренн. Но цель их дуэли не в том, чтобы найти победителя. Туиренн сходится с ней на клинках, их бой – соприкосновения лезвий. Она может позволить себе не прятаться, использовать все свои хитрости, все свои уловки, зная, что не сможет никого ранить. Может позволить себе выйти на предел собственных способностей и полностью забываться в этой схватке, позволяя чистым эмоциям наполнить ее целиком. Каждый ее удар встречает его клинок, он танцует вслед за ее движениями, следит за тем, что она делает, и награждает каждую ее ошибку почти безболезненным ударом. Туиренн не пытается учить ее, как делает с каждым ее неверным движением Рашалид; Туиренн дает ей потеряться в схватке и забыть обо всем.

И ей кажется, она может танцевать так целую вечность. Ни мыслей, ни тревоги, ни волнения. Только звон клинков друг о друга и ее собственный мягкий свет.

Ей не страшно, что она сходится так близко с реликтом. Не с ним, не сейчас – не после того, как он поймал ее в лесу.

Ей кажется, что впервые в жизни она свободна. И впервые в жизни она смогла выложиться в сражении до конца.

Крепкий ствол дерева холодит ее спину, когда Торн почти обессиленно наталкивается на него и опускает оружие. Ее руки гудят, кости почти плачут от сводящей зубы вибрации. Пепельная сталь не признает ее до сих пор, но она не позволит какой-то вещи диктовать ей, кто тут хозяин.

Туиренн замирает прямо напротив, близко, такой высокий и совершенно не уставший. Она смотрит в его лицо и не может перестать улыбаться. Это была отличная дуэль.

– Мне понравилось.

Он только кивает.

– Отличный танец, Торн.

– Я не боец. Но все равно спасибо, что подыграл.

– Тебя, может, не обучали как дуэлянта, но ты отлично чувствуешь бой. Это твое. Что меня совсем не удивляет. Если захочешь учиться – только скажи Рашалиду, он будет в восторге.

Торн смеется. Ей трудно представить Рашалида «в восторге».

– Может… – начинает она. Но слова не идут на язык.

Она, что, всерьез подумала попросить Раша учить ее? Будто планирует тут оставаться. Планирует и дальше смеяться с ними всеми, пока ее семья…

Смотреть в лицо древнему лорду, думать, какой он красивый, танцевать с ним и…

Да что с ней не так?..

Она не видит, как гаснет ее свет, но это видит Туиренн и больше не улыбается. Он смотрит на нее строго, когда касается ее лица и заставляет посмотреть на него.

Кожа его перчаток все еще холодная, будто у него нет естественного тепла.

– Ты была такой беззаботной только мгновение назад. Зачем ты топишь себя снова?

Она отвечает на его взгляд и хочет его ненавидеть. Вместо этого она ненавидит себя – за все, в том числе и за то, что не может ненавидеть его.

– Зачем я здесь? Зачем я тебе?

Он, кажется, не удивлен ее вопросу. Вздыхает, убирает руку от ее лица, но пропускает между пальцев ее белые волосы. Будто ему нравится смотреть на эту паклю, когда вокруг полно ходячих совершенств.

– Готова поговорить об этом, наконец-то?

Она не понимает. Хмурится. Злится. Но Туиренн строго смотрит на нее, и она молчит.

– Ты была так занята тем, чтобы видеть в нас врагов, что я не рискнул пытаться до тебя достучаться. Но да, есть причина. И я буду с тобой откровенным. Обещаю.

Она даже выпрямляется. Забывает обо всем, подается к нему – близко-близко.

– Но не сейчас.

Его рука касается ее плеча, и он мягко возвращает Торн на прежнее место, к дереву, восстанавливая дистанцию.

– Когда? – у ее семьи нет времени. – Я не…

– Через два дня. Через два дня праздник, Торн, и я хочу, чтобы ты взглянула на него. Взглянула на нас и за пределы твоих тренировочных будней. И в тот же вечер я все тебе расскажу. Пообещай, что придешь.

Она хмурится. Это похоже на издевательство.

– У меня есть выбор? Ты можешь просто сказать мне, чтобы я там была.

Он тяжело вздыхает.

– И вот опять. Я хочу, чтобы ты пообещала сама. Или не ходи, если не хочешь – дело твое. Какая же ты упрямая, у меня нет слов.

Она хмурится. Теперь ей стыдно. И она ненавидит себя за это тоже.

– Обещаю. Прости. Я хочу посмотреть на праздник, и обещаю, что буду.

Он кивает.

– Спасибо за танец, Торн.

Она еще долго остается на поляне в одиночестве, даже после того как на землю оседают последние черные перья.

Стоит только Инатту дать ей знак, как она в одно мгновение спешит к Шаннлису. Ему определили маленькую комнатку в крыле Инатта и других даит-аин.

Он, кажется, спит, когда Торн приходит к нему. Она не знает, зачем пришла, не знает, зачем ей это нужно. Знает, что не виновата в том, что его схватили, и не винит себя на пустом месте. Но что-то словно пульсирует внутри, там, где должно быть сердце; почти кричит, что она должна знать, что он в порядке.

Может, все дело в том, что она помнит только его лицо в той безумной гонке. Может, дело в том, что он дал ей совет. Бессмысленный, глупый и очевидный, но все же.

А может, она просто хочет убедиться, что даит-аин все еще на месте и ее глупое представление не было фарсом. Что она не выступила как привилегированная рабыня, чье слово якобы что-то значит, и не устроила бессмысленную сцену.

Торн не знает ничего. Но она должна его увидеть.

По его лицу не понять возраста – то ли подросток, то ли давно зрелый мужчина. Реликты не стареют, но материальные даит-аин в городах не выглядят как вечные ожившие витражи, они меняются.

Без черной краски той ночи он кажется уставшим, даже когда спит. У него впалые щеки, до серости бледная кожа и неровный, плохо сросшийся после перелома нос. Почему-то это кажется ей тревожным и успокаивающим одновременно, и она в замешательстве.

Ей требуется мгновение, чтобы понять: он кажется живым. Смертным.

Настоящим.

Настоящим, как та жизнь, которую она оставила, как ее годы в караване. Он похож на того, кто придет смотреть на их с Молли представление и не сможет отличить одного от другого. Похож на того, кто заплатил бы за то, что Карга делает с дымом, зеркалами и будущим.

Его синяки полностью исчезли, но он выглядит как кто-то, у кого могут быть синяки и раны. Ей не нравится ловить себя на этой мысли, но раны делали его реальным.

Интересно, каково это: не меняться с годами, не стареть и не ощущать времени? Порой Торн начинало казаться, что она понимает этих существ. Понимает Рашалида и его ребят, понимает их вечно-игривый нрав. Но она взрослеет и рано или поздно умрет. Они же могут протанцевать несколько суток и не осознать ни одного прошедшего мгновения.

Как они могут жить без полного осознания себя? Ничего не создавая, ничего не делая. Прожигая себя.

Неужели им не бывает скучно?

Шаннлис морщится во сне, словно ему больно, и это немедленно опускает Торн на землю.

Конечно же, реликтам бывает скучно. И когда им скучно, они «играют» с другими.

Черные полосы, которых она не понимает, которые якобы позволяют ей проскальзывать в иные слои реальности – ожившая легенда и фокус на один раз, не более. Это то, что делает ее особенной и спасает от худшей участи. Туиренн обещал все объяснить, но Торн искренне сомневается, что хоть какие-то слова могут наделить происходящее смыслом. Она не знает, что делает здесь.

Что важнее, она прожигает здесь свое время, хотя должна бежать домой. Даже если ее не ждут.

Шаннлис снова морщится, хмурится – и открывает глаза. У него почти такие же глаза-бездны, как и у Амиши, только прожилки светятся тускло, словно даже с оттенком фиолетового.

С мгновение он смотрит на нее, не мигая – а потом говорит, хрипло и сухо:

– …Торн.

Он… помнит ее имя. Отчего-то это кажется поразительным, и она теряется. Она не ждет, что ее запомнят, и никогда не ждала. Обычно это даже невыгодно. Когда она ворует, например.

– Шаннлис. Как ты себя чувствуешь?

Это глупый вопрос – и, кажется, он ее не понимает. Только смотрит, пронизывающе-пристально, так, что ей не по себе.

– Если ты не в порядке, только скажи, и…

– Какая ты красивая.

…что?

Она думала, что опешить еще больше не сможет, но вот – она стоит, потерянная, и глупо моргает. Сейчас ей, как никогда, жаль, что она не унаследовала от расы своей матери умение прятать глаза за фасеточными панцирями, лишая других возможности разглядеть хоть что-то во взгляде.

Она не хочет никому запомниться таким тупым выражением лица.

– Крепко тебя приложило, Шаннлис.

– Нет, я… – он хмурится, пытается сесть. Пряди падают ему на лицо; вьющиеся, как настоящие стружки серебра. – Я в порядке. Просто опешил.

Это уж кто тут опешил.

– Я очень рад, что ты меня навестила, – он кладет руки на одеяло, будто прилежный ученик за школьным столом. Кажется, решил делать вид, что ничего такого и не сказал. Оно и к лучшему. – Спасибо. За это и за то, что… вступилась и спасла меня от Ашберрада Иннуады.

Она хочет ответить, но не знает, как. Она не привыкла получать благодарности. Как вообще нужно на них реагировать?

– Я не могла не вступиться, когда увидела тебя.

– Обычно этого никто не делает. Дворы – жестокое место.

Это она вполне себе выучила. Как и то, что ей повезло.

– Но, – Шаннлис пытается улыбнуться ей, и выходит криво. – Некоторым везет, и им достаются незлые хозяева. По крайней мере, так говорят. В Городе ходили слухи, что некоторым особенно удачливым может повезти, и их украдут, чтобы они могли без конца пить реликтовое вино и танцевать.

Торн почти смеется.

– Они называют танцами что угодно. Дуэли – это тоже танцы. Как я успела понять, просто драки тоже могут быть танцами. Вообще все, что позволяет тебе с кем-то переплестись и, возможно, упасть – танец.

Его смех искренний, и от этого ей почему-то теплее. И правда, настоящий.

– В Бастионе не знают, о чем говорят, значит.

В Бастионе! Торн видела на нем одежду наподобие той, которую носили люди в городе, но это могло ничего и не значить. Но он и правда оказался из Бастиона!

Воспоминание об одном из Городов одновременно греет изнутри – и болезненно жжет. Если бы только она могла вернуть время назад. Сделать все по-другому…

Нет смысла думать об этом сейчас. Она должна думать, как сбежать, если разговор с Туиренном не приведет ни к чему хорошему.

– Я была в Бастионе. От него одновременно жуткое и величественное впечатление. Я даже хотела остаться в нем.

– Остаться в Городе-Бастионе?..

Шаннлис смотрит на нее пристально. Внезапно от его улыбки не осталось и следа. Лицо – все равно что восковая маска, голова неестественно повернута, и он только смотрит на Торн, молча и будто бы насквозь.

Ей это не нравится. Не нравится его внезапно ровная интонация, с которой он отвечает:

– Это очень злое место, – не нравится и то, как на его губах снова появляется кривая улыбка, – но я покажу тебе его, если захочешь. Все его темные уголочки!

Хотел Шаннлис этого или нет, он начинал звучать жутко.

– Я запомню, – предполагая, что им удастся выбраться отсюда.

– Запомни. Это мое обещание.

Она искренне не знает, что говорить. Взмахивает руками неловко, отступает на шаг.

– Ну, раз тебе ничего не нужно, и ты точно в порядке, я как раз…

– Что? Подожди, нет! – он выкрикивает это почти панически – и так же панически хватается за ее руку, пытаясь удержать.

Его пальцы холодные, смыкаются на ее оголенном запястье, и Торн ощущает его боль. Его ноющие кости, его отчаянно регенерирующее тело, растревоженные старые шрамы и травмы. Ощущает его уверенность в чем-то, сквозящее сквозь черты характера чувство направления. У него есть цель, у него есть место в мире.

Этот парень жесток. Но жизнь сделала его таким.

Шаннлис судорожно вздыхает. Этого нельзя увидеть в даит-аинских глазах, но, кажется, его глаза закатываются, словно он уходит в транс. Сжимает ее все крепче и практически стонет на выдохе.

Он выглядит жутко, и Торн с силой отдергивает руку, вырывая Шаннлиса из кровати. Он падает кубарем, тянет за собой одеяло и теряется, полностью накрытый.

Она рвется помочь, но одергивает себя в последний момент. Ей нужны перчатки. Обязательно.

Шаннлис поднимается на дрожащих руках, выныривает из-под одеяла. Он смотрит на нее еще более жадно, удивленно, восхищенно – она не может перечислить и разглядеть все его эмоции, и ей страшно пытаться нырять в эту глубину.

– Я словно… пропустил через себя маленький мир, – выдыхает он, не отрывая от нее взгляда. Не моргая, не шевелясь. Замерев, как животное.

Сейчас Торн знает только одно: она не хочет ему ничего объяснять.

– Прости, это…

– Это было восхитительно, – говорит он, подскакивая и снова путаясь в одеяле. Он не выше Торн. – Я не… никогда не… это лучше, чем любой наркотик.

Торн не с чем было сравнить, но она помнила ощущение бесконечного могущества, которое она получала от прикосновений к коже Эрратта Туиренна. В ней нет могущества, но даже крупица этого ощущения могла кого-то и огорошить.

Видимо, как раз даит-аин из Города.

– Прости, Шаннлис. Поправляйся, хорошо?

– Но…

Она вылетает прочь, хлопая дверью. Инатт появляется в коридоре и укоризненно качает головой, но она бежит мимо, боясь задержаться даже не мгновение.

Торн не знала, на какой праздник собиралась, но ей везет с болтливой подругой. Амиша без конца щебечет что-то о Ночи звездопада, о том, как важно встретить небесный танец правильной музыкой. Что такое происходит всего три раза в год, и каждый раз веселье устраивают в разных Дворах. В этот раз очередь снова дошла до Отблесков и Отголосков.

Но Торн, разумеется, повезет увидеть других лордов и реликтов из других частей темного леса.

Дома она ждала бы от себя раздражения из-за любого праздника, но здесь с удивлением понимает, что заинтересована. Ей страшно, да, но она хочет видеть больше. Знать больше.

И, наконец, услышать, что хочет сказать ей Туиренн. Понять, есть ли у нее шансы.

Она вылезает из ванны неохотно. Взгляд цепляется за черные линии под кожей. Кажется, ничего не изменилось, но, может, она просто не способна увидеть никакой разницы. Не считая случаев с Шаннлисом и Эрраттом Туиренном, ей легко забыть, что у нее вообще есть какие-то отметины.

Амиша ждет ее, нетерпеливо топая тонкой подошвой туфельки. Она сердится в шутку, как всегда.

– Садись! Тебе еще нужно волосы в порядок привести. Я все сделаю.

Торн издает саркастичный смешок. Ее волосы невозможно привести в порядок. Да и ее саму не имеет смысла приводить в порядок, в сравнении с любым тене она будет выглядеть глупо и посредственно.

Она быстро перестает следить за тем, как орудуют руки Амиши в черных перчатках. Она всегда избегала касаться ее кожи. Будто знала, что ощутит.

Она без конца говорит о том, какой это хороший праздник, и еще больше о том – насколько он лучше в ее родном Дворе. Торн позволяет ей говорить, сколько угодно, и слушает с интересом, которого никогда раньше не замечала за собой.

Она совсем теряется в рассказе – как, видимо, и Амиша, потому что обе они вздрагивают, когда распахивается дверь в комнату. Рашалид, в огоньках и светлячках, едва ли не прожигает их обеих взглядом.

– Сколько можно копаться? Мне нужно еще много всего рассказать Торн.

– Расскажи сейчас, – в этот момент она рада послушать и его тоже. Он выглядит поразительно: есть что-то почти солдатское в его белом мундире, совершенно простом. Волосы впервые лежат идеально, и Торн готова поклясться, что тонкая роспись золотых бабочек у его висков двигается словно живая. Он бесконечно красив, она даже почти не ощущает этого зудящего непонимания, что же ей так напоминает его лицо.

Но он не отвечает, глядя на нее саму через зеркало, и Торн переводит взгляд на себя. Переводит – и теряет все слова.

Это не она. Это не ее лицо. Она выглядит, как ожившая сказка. Бессмертная, волосы – бело-золотой поток, ровный и прямой, молниеносные кинжалы; существо из дикой темной земли с непрощающей сталью в каждом дыхании, ядовитое и опасное.

Это не может быть она. Но это ее диковатые скулы, ее бледные губы, почти всегда упрямо сжатые. Ее вечно приподнятая бровь, больше мимическое изменение, нежели привычка. Ее голубые глаза – которые никогда, никогда ранее так не сияли.

Она не верит тому, что видит. Как, кажется, и Рашалид.

Она переводит взгляд на его лицо вновь и только тогда, наконец, понимает, почему он казался ей таким знакомым. Она видела эти черты, его черты, ранее. Видела много-много раз. В зеркале.

За всей своей обыденной припыленной «обычностью» она не видела сходства, могла только подозревать. Но вот он, рядом, прямо здесь и прямо сейчас – и прекрасный, и похожий.

По его взгляду Торн понимает, что он тоже догадался только сейчас. Она хочет сказать ему столько слов, но ни одно не идет на ум.

Вспыльчивый, агрессивный, склонный огрызаться любитель сражений и драк. Как она не догадалась?..

– Торн…

У Рашалида тоже нет слов. Он обходит стул, отодвигая в сторону непонимающую Амишу как очередной мешающий предмет мебели, и опускается на колено рядом с Торн. Он смотрит в ее живое лицо ровно с той же пристальностью, с какой она смотрит в его, – а потом протягивает ей руку ладонью вверх.

– Прости, что не понял сразу.

Она вспоминает слова Туиренна и Касклетары, вспоминает странные взгляды солдат Раша и людей Инатта. Кажется, догадались совершенно все, кроме них двоих. Наверное, они такие же близнецы в догадливости, как и в чертах лица.

– Хочешь быть моей сестрой?

Она смотрит на его белую руку на своих коленях, вспоминает все, что слышала о чудовищах из леса. Все слова, которые говорили ей в спину про ее мертвую мать, про то, как ее украли и что с ней сделали. Вспоминает – и не может найти в себе силы ненавидеть ни Рашалида, ни реликтов вообще.

Никак. Ни капли, ни искорки. Она хочет только одного.

Ее рука, без перчаток, без ткани, ложится в его руку. Она чувствует Рашалида, его эмоции, накрывающие ее с головой как океан – он безумный, чувствует все и сразу, и в этом потоке слишком легко захлебнуться. И в этом потоке – его вопрос, снова и снова.

Он нашел ее. Он отобрал ее у охотников, он снял ее пепельный ошейник. Их ссоры на тренировочном поле, ее бесконечное желание вернуться и его готовность поддержать ее инициативу каждый раз без исключения. Его готовность вступиться за нее, прикрыть ее почти-обман перед Ашберрадом. Его слова всегда, когда они нужны.

Торн знает ответ. Рашалид рассеянно моргает, когда она отпускает его руку, оставляя его дезориентированным и потерянным. Поймать его взгляд нелегко, но Торн перехватывает его белое лицо с помощью полотенца и заглядывает в глаза.

– Хочу. Очень хочу.

Она должна ненавидеть себя за это. Должна была ответить другое. Но ничего она не хотела больше, чем согласиться сейчас.

Рашалид сгребает ее в охапку и обнимает так крепко, что в ней, кажется, что-то ломается. Она сжимает его в ответ, не понимая, почему так счастлива сейчас, и они обнимают друг друга крепко, долго, пока Амиша не шлепает их обоих полотенцем:

– Прическу испортите!..