Текст книги "Письма из Канавии. Рассказы"

Лето

После двухмесячных майских и июньских холодов в деревне буйствует лето. Верховой ветер с невероятной скоростью тащит по небу сверкающие белые облака и темные лохматые тучи, обрушивая на землю ливни и град. Через короткое время снова сияет солнце и о прошедшем дожде напоминает завеса дождя на горизонте возле самого леса. Желтеющие и уже погибающие растения вдруг в одну ночь зазеленели и стремительно начали расти.

У меня сегодня траур по махровому дельфиниуму. Он был редкой нежно-сиреневой красоты, погиб, видимо, во вчерашнюю бурю. Утром нашла его бездыханным на земле, может, боковой отросточек даст семена.

Не все растения любят жару, роскошные цветы красной парковой розы вдруг превратились в блеклые неопрятные лохмотья и разом опали, точно застыдившись своей некрасивости. В начале цветения, когда было еще довольно прохладно, роза раскидала свои ветви метра на полтора, украсив их по всей длине бутонами невероятного совершенства: соседи, проходя мимо, головы посворачивали, любуясь прекрасной розой.

Махровым колокольчикам любая погода нипочем: белые, розовые, голубые и, конечно, фиолетовые – они долгое время украшали фасад дома. Не рискую сажать возле дома георгины – нахальная, почти вульгарная красота этих цветов не терпит соседства других цветов, превращая клумбу в пеструю мешанину безвкусицы.

Самый благодарный цветок – анютины глазки, трогательная прелесть этих цветов радует глаз с апреля почти по декабрь. Отблагодарит и петуния продолжительным цветением, но только при хорошем уходе.

Мой рабочий день в деревне начинается с куриной передислокации. Их сорок штук. Сколько бы я ни кричала «Цып-цып» от отчаяния переходя на «Кис-кис», куры не идут на мой зов. Выпущенные из сарая, они моментально разлетаются по всему двору, уничтожая по пути всю зелень, а заодно и мои драгоценные цветы. На помощь приходят внуки.

Я кричу Ричке:

– Окружай! Осторожно, не беги!

Александра заходит с тыла, так втроем мы отлавливаем по одной курице и заталкиваем их под сетку. Процедура эта продолжается около получаса, с каждым разом она удлиняется – куры, натренировавшись, легко убегают от своих преследователей. Посмотреть на куриные бега собираются соседи, вскоре и они принимают участие в ловле непослушных наседок. На дворе стоит невообразимый шум и гвалт, комментарии и хохот сопровождают неудачливых поимщиков. Поэтому наши курицы – длинноногие, сухопарые, как английские лорды, и преимущественно бесхвостые, потому как при ловле хвост – самое уязвимое место.

Я не знаю, как перенесу кровожадный финал, а пока куры смотрят мне в глаза, читают мои невеселые мысли и ласково квохчут, когда я беру их на руки.

Другая моя забота – это картошка. Конечно, посадка, уборка – это все с помощью трактора, а вот когда трактору уже не повернуться в картошке, на помощь приходит тяпка-самотяпка фирмы «Фискарс». Полю на днях я картошку, подходит сосед Зигмас и начинает ругать тракториста и его технику, которой он наше поле обрабатывал.

– Вот говорит, мой трактор нормально окучивает, и не нужно с тяпкой по полю бегать.

Я спрашиваю:

– А чей ваш трактор?

Зигмас отвечает:

– Да, наш – русский!

– А соседа чей?

– Польский!

Я не знаю, кто по национальности Зигмас: литовец или поляк (в деревне живёт много поляков), но то, что не русский, совершенно точно. Ностальгия по прежним временам, видимо, не обошла и нашу деревню.

Предметом злословия деревенских служит и моя теплица. Помидоры этим летом так разрослись, что войти в теплицу можно только на четвереньках, ползком, а так как развернуться на узкой тропинке совершенно невозможно, приходится давать задний ход и таким образом вываливаться из теплицы. Спасает, отчасти, от насмешек внушительная цифра собранного прошлогоднего урожая.

Количество завязей у помидоров в этом году тоже обнадеживает, если, конечно, не прекратятся дожди. Увы, потоки дождя, низвергающиеся с неба и днем, и ночью после месячной засухи, уже никого не радуют. Мокнет под дождем старый трактор соседа, мокнет и он сам, пытаясь устранить очередную поломку. Деньги, которые получают от продажи молока, не покрывают даже затрат. Развалился старый сарай, в котором держали скотину, значит, больше не будет мяса. Поэтому и смотрят соседи голодными и недоуменными глазами на сытых и довольных горожан: как понять этот абсурд, когда производящий продукты питания ведет полуголодное существование.

Уйти от печальных мыслей мне помогает «шумотерапия». Я ложусь на диван, стоящий на веранде и слушаю, как шумят большие, старые тополя. Этот шум уносит меня в далекое детство. Маленькая деревенька, расположенная у небольших гор Уральской гряды. Старый домик моей бабушки, посередине двора – огромная ива, посаженная еще дедушкой. Его уже давно нет в живых. Рассказывают, что дедушка был очень работящим, имел большое хозяйство, пасеку, сорок яблонь – даже в колхозном саду столько не было. Завидовали. От раскулачивания его спас пожар. Когда сгорел дом, дед построил маленький домик, в котором потом и доживала моя бабушка. В доме одна комната, там и спят, и готовят. Справа – печь и большие полати, слева – стол и радио, больше ничего не умещалось в комнате. Запах чистоты и опрятности… и старости. Старые фотографии в рамочке из фольги, герани на окнах – запахи моего детства.

На дедушку кто-то написал донос: якобы плохо отзывался о советской власти. Его спасло то, что начальником НКВД оказался его дальний родственник.

Полощет ветер серебряные листья ивы, кричат вороны, то ли наяву, то ли там, в ушедшем детстве, ласкает седой ковыль мои поцарапанные ноги, когда я ношусь по горам в поисках пропавшей козы. Бабушка почти не готовила, чашка чая за весь день и, может быть, одно яичко. Бабушке хватало, а нам, растущим детям, всегда хотелось есть, даже хлеб был нам очень вкусен. Так и запомнилась: жадная и злая бабушка. Потом, когда я уже стала студенткой и приехала в деревню, бабушка отвела меня в сторону, чтобы никто не видел, вытащила из кармана пятерку и сунула ее мне. Теперь, спустя много лет, я думаю, что бабушка была не жадной и злой, а скорее бедной и усталой.

В деревне не прекращаются дожди. Последняя десятка напуганных кур ждет своей участи…

Осень

Сентябрь в этом году пришел не по-осеннему жаркий, с редкими теплыми дождями, и только тишина, не нарушаемая привычным птичьим гомоном, да вечерние туманы нагоняли тоску где-то заблудившейся осени.

Разгонять тоску нам помогают прогулки в лес. Обычно мы ходим вдвоем с дочкой в сопровождении котов: впереди светлый кот – Барсик, позади – темно-серый – Муркинас. Мы идем минут двадцать по дороге через поля, затем приходим на вырубку, здесь садимся на пни, отдыхаем. Садятся на отдельные пеньки и наши коты, тоже отдыхают, понимающе на нас поглядывают.

Вот и на этот раз мы с дочерью засобирались в лес. Перед тем как идти, насыпала я Муркинасу сухого корма. Едва Муркинас услышал слово «лес», не доевши, что с ним редко случается, помчался за нами. У Барсика в тот день нашлись более неотложные дела. Дошли мы, как всегда, до вырубки и тут Кристине пришла идея заглянуть в лес, посмотреть грибы. Так мы и сделали.

Больше всего в лесу боялась наткнуться в высокой траве на кота. Месяц назад, выходя из дома (шла как-то боком, неся тарелку с кормом в руках), я нечаянно наступила на Муркинаса, разлегшегося на пороге и наступила, видимо, на живот. Мой крик слился с воплями кота, тарелка отлетела в сторону, калоша на левой ноге вмиг заполнилась кровью. Эта же калоша полетела в кота. Муркинас сердито фыркнул и убежал. Правда на следующий же день мы помирились, и я по-прежнему стала кормить кота. Через день моя нога распухла и почернела: стало очевидно, что без помощи хирурга не обойтись. Насколько серьезна рана, я еще не понимала, только соседская девочка Габия, провожая меня в больницу, сказала:

– Не переживайте, моя бабушка и с одной ногой прекрасно себя чувствует.

Прекрасно-то – прекрасно, да вот беда, как я вам теперь пироги печь буду!

Ногу мне не отрезали, просто вставили трубочку в разрез, чтобы гной вытек. После этого случая стала я остерегаться кота и теперь в лесу меня заботили не столько грибы, сколько страх наступить в траве на Муркинаса. Постепенно грибной азарт взял свое: нежданно-негаданно мы набрели на грибное место. Потом, смеха ради, дали понюхать Муркинасу боровик, и вот пошла после этого «грибалка». Сядет Муркинас возле хорошего гриба и мяучит. Мешки, на всякий случай взятые, переполнились, пришлось подберезовики выкинуть, оставить одни боровики и подосиновики. Так мы открыли грибной сезон в деревне: хотите – верьте, хотите – нет!

Между делом убрали и картошку. Мы уже жили в будние дни в городе, а в выходные дни ездили в деревню. И именно в выходные, как нарочно, случались дожди. Выехала я после обеда, до деревни где-то пятнадцать километров, стояла прекрасная теплая погода. Меня только смутила большая стоимость билета, совершенно не вязавшаяся с пятнадцатью километрами. И вот, мы едем, не останавливаясь, проезжаем перекресток, на котором указан поворот на нашу деревню. Катит наш автобус через хутора и деревушки, мы уже в другом конце Йонавского района. Звонит моя дочь, интересуется, как картошка. Я ей отвечаю, что нас катают по всей Литве, но возможно к вечеру доедем. В автобусе – оживление! И сразу пошли знакомиться, кто – откуда. Наконец, где-то ближе к четырем часам мы приехали в нашу деревню.

Хорошо придумано: коммерческая выгода налицо – содрать побольше денег с пассажиров и катать по кругу.

Осенью нам предстояло заняться посадкой груш и яблонь, для этого нужно было съездить в Лондон и купить там саженцы. Не подумайте, что ехать надо в Англию, так называется питомник. Кроме того, недалеко от «Лондона» находилась и «Швейцария», и «Венеция». Это коттеджные поселки. Вот такая у нас обширная география. Что меня поразило в этом Лондоне, так это аккуратно посаженные и чисто выполотые ряды саженцев примерно на двух гектарах, огромная теплица, большой ангар с приготовленными для продажи саженцами. Все очень ухоженное и в образцовом порядке. Всем хозяйством управлялась семейная пара, причем довольно пожилая. Фантастической трудоспособностью отличаются литовцы, у нас бы на таком пространстве толклись десятка два человек и без особой пользы.

Наши хозяйственные будни перемежаются с очередной «грибалкой». Ездим мы за грибами недалеко от полигона, где периодически проходят учения и слышится стрельба. Живущие в нашем городке бомжи собирают грибы на самом полигоне, буквально под пулями, ползком. Их не устрашают ни грозные предупреждения о штрафах, ни надписи «Заминировано». Для многих грибы – это единственный источник существования. В прошлом году на полигоне шальной пулей убило женщину. Когда я вижу унылые лица грибников, собравшихся у соседнего подъезда, у меня пропадает охота ездить за грибами. Для нас это забава, для них – хлеб насущный. Сидят они у подъезда и ждут, когда вернется с базара перекупщица и выкупит грибы.

Осенний ветер косматит деревья, гонит по дороге опавшие листья. Стучит вишня уже голыми ветками в окно, стучит лапкой брошенный Барсик в окно опустевшего дома. Не берут его в город, боятся блох.

Обнимая на прощание кота, я мысленно умоляю Барсика: «Сделай, что-нибудь героическое! Поймай мышь! Ведь имя твое – Барс! Растопи лед в их сердцах, погибнешь ведь зимой!»

Зима

Как вы думаете, какое время года самое нелюбимое у деревенских?

Нет, не зима, а лето и весна, когда крестьянский непосильный труд затмевает все радости и красоты жизни, когда усталость так выворачивает спину, что пропадает охота смотреть любимые сериалы и сидеть, судача с соседями.

Долгожданная зима пришла в деревню под рождество, пришла морозная, малоснежная, с холодными ветрами. И так же неожиданно ушла в самое Рождество, обнажив мерзлую землю с застывшей зеленой травой.

– Rizutes grizo! – показывая на рыжего кота, кричит мне соседка.

Если вернулся Рыжик, значит, придет настоящая зима. Так бывает уже не первый год. С наступлением холодов возвращается к дому отъевшийся и раздобревший кот Рыжик, чтобы потом весной на все лето уйти охотиться в лес и в поле.

И, действительно, под Новый год вновь ударили морозы, запуржило, замело дороги, наступила настоящая зима, которую в здешних краях давно позабыли. Замерла жизнь в деревне, без того брошенной и покинутой людьми. Каждый второй двор – нежилой, занесен снегом, ни тропинки, ни собачьего лая. Уезжают литовцы за границу на заработки, за лучшей долей, из «сраной Литвы» и возвращаются со словами:

– Лучше я говно буду есть…

Не все возвращаются. Остаются те, которые сумели задвинуть в закоулки своего сердца тоску по Родине, способные работать по двенадцать-шестнадцать часов в сутки. Вот и дочери Онуте трудятся в Ирландии. Младшая – Марите, разделывает тушки индюков на фабрике. Марите уезжала в Ирландию стройной, красивой совсем молодой женщиной. Летом во время отпуска приехала сильно располневшая плечистая особа. Отекшие глаза, тупой усталый взгляд пятидесятилетней бабы. Что непосильная физическая работа делает с женщиной? А ведь Марите нет и тридцати. Конечно, там в Ирландии заботятся о таких трудягах, как Марите. Дали ей с двумя детьми дом, который впоследствии можно выкупить. Денег, что получает, вполне хватает на жизнь, даже в отпуске пошиковать себе позволяет, съездить на море, деньгами пошвыряться на зависть родственникам. Но если каждый год за пять, то на сколько она будет выглядеть лет через десять? Вот и болит голова у матери о дочерях, не радуют ее дорогие подарки из далекой Ирландии.

Зимой, точнее в начале ее, режут в деревне скотину. На помощь всегда зовут Митьку. Никто толком не знает, кто Митька – литовец или поляк. Он почти не говорит – он глухонемой. В то утро у Митьки голова гудела с похмелья, но сосед Йонас уговорил его. Брал Митька за работу недорого, десятка два литов, пару килограммов мяса, ну и угощение, как водится. Свинья, которую мы купили у соседа, доросла до своих положенных ста восьмидесяти килограмммг и завалить такую свинью Митьке, конечно, было не впервой. Вот только голова сильно болела. И руки у Митьки тряслись. Наверное, поэтому путы на ногах некрепко связал. И как только мужики потянули за веревки, чтобы свалить свинью, она вдруг резво выскочила из веревок. Никто до сих пор не может понять, как Митька верхом на той свинье оказался, но голос скачущего на свинье Митьки звенел по всей деревне:

– Пшеклентная, тварь!!!

«Тварь» ту, конечно, поймали, и Митька получил свои заработанные двадцать литов, а «угощение» на столе совсем поправило его здоровье. Но дело не в этом. На прощание Митька неожиданно промычал:

– Я вам теперь всегда бесплатно резать буду!

Оказывается, как нам Йонас потом пояснил, Митька в жизни своей таких разносолов не кушал. И перчики в томате, фасоль маринованная и в помидорном соку, баклажаны с чесноком, маслята и опята. Я уж не говорю про всякие там огурчики, помидоры, капустку. Митька не съел ни одного кусочка мяса, зато все салаты вокруг него были аккуратно подъедены. Он забыл и про позорные «скачки» на свинье – такое неизгладимое впечатление на Митьку оставили наши соления.

Давно в эту зиму не видела я Доминикаса, мальчика из бедной многодетной семьи, без отца. Мальчишка частенько наведывался, предлагал помочь, привезти песок для кошек, за что получал свои, честно заработанные пять литов. А тут на днях заскочил. Увидел, как катаю тесто на пельмени, с удивлением спросил:

– А вы каждый день готовите?

Не стала я его еще больше удивлять и говорить, что даже не один раз в день. Видела не однажды пьяную его мать у магазина.

Первое мое знакомство с деревней и его жителями, точнее детьми, состоялось летом. Мы только приобрели свой дом, и я решила прогуляться по деревне. Идет мне навстречу Доминикас, здоровается так открыто и искренне, как могут только дети и деревенские жители, протягивает мне ладонь, а на ней вишни, сияющие и теплые от солнца.

Так и вошла в мою жизнь литовская деревня с улыбкой Доминикаса и сияющими вишнями на его ладони. С молчаливой добротой соседей и готовностью помочь всегда, даже когда самим невмоготу.

Нынешней зимой наблюдали мы редкую и странную картину. Невысоко в небе над снежными полями, в белесой дымке облаков повисли совсем рядом два светила. Что из них – солнце, а что – луна трудно было определить, так одинаково скудно освещали они снежную пустыню.

Значит, где-то на Земном шаре можно было наблюдать затмение солнца.

Деревне этой зимой повезло – два солнца осветило ее землю, много снега выпало. Кто сказал, что деревня богом забытая и людьми покинутая?…

Очереди

Всего три с половиной года я провела на Севере в Нижневартовске, а казалось, что все 30. Может быть поэтому, я поначалу почти всегда ошибалась в определении возраста моих знакомых – как минимум на 5 лет я давала больше. Потом, когда уже настоялась в очередях за всем: за мясом, за огурцами, за молоком, я поняла, почему на Севере платят и «северные», и «районные», и год идет за два. В привычной размеренной жизни на Большой земле за всю жизнь не произойдет столько маленьких и больших событий, сколько произошло у меня за эти три года.

Только пожилые теперь помнят, что за большинством продуктов лет 20—30 назад приходилось стоять в очередях. И только тот, кто жил на Севере знает, что стоять в очереди можно было сутками. Вот одну из таких очередей я запомнила на всю жизнь. Стояли за мясом. Помню, магазин назывался «Тайга». В самом магазине народ стоял плотно: носом к носу, те, кто не умещался – стояли на улице. Дело было зимой, мороз стоял свыше 30 градусов. Ночью жгли костры и приходили отмечаться. На руки давали не то 2, не то 3 кг. Мы с дочкой простояли ровно сутки. Меняясь, мы ходили домой отдохнуть, но мясо мы получили ровно через сутки! В этой очереди замерз грудной ребенок, коляска стояла на улице, мать не могла оставить свою очередь, а маленькому ребенку в -30 много ли надо, хватило пары часов. Дикая история – на диком Севере!

Но не все так печально было в нашей северной жизни. Город в те годы был буквально завален цитрусовыми и ананасами, причем, все это было относительно дешево. Моя знакомая с Краснодарского края говорила, что мандаринами и апельсинами она наелась только на Севере. Никогда не забуду, как мне пришлось катить арбуз по снегу – поднять его я не могла! Самую вкусную дыню, как вы думаете, где мне пришлось есть? Конечно – на Севере! Причем продавщица, что называется «всучила» ее мне, заверяя. что не пожалею, и несмотря на страшный вид дыня оказалась изумительно вкусной.

Мои субботние походы за молоком – это отдельная история. Каждую субботу, невзирая на погоду, я отправлялась за молоком. Стояли в очереди, конечно, в валенках, сначала на улице, когда добирались до магазина, валенки превращались в пуанты – ноги настолько замерзали, что приходилось становиться на цыпочки внутри валенок. Молоко, творог и сметану закупали столько, сколько могли унести. Единственный раз мне не пришлось стоять в очереди за молоком, это когда на улице было – 45 с сильным ветром – мало кто отважился в тот день выйти из дома. Мороз обжигал лицо, я после короткой пробежки швыряла бидоны на снег, дула на пальцы рук, терла щеки и так добежала до дома. Я так не мерзла даже в —50, когда мне пришлось навещать знакомую в больнице. Больница находилась рядом с домом, в метрах пятидесяти. Выйдя из дома, я оказалась в таком густом тумане, что совсем потеряла ориентацию, и только какой-то прохожий, на которого я наткнулась в тумане, буквально за руку привел меня к больнице. Туман был как молоко! Так вот, насчет молока, точнее насчет творога. В тресте Мегионнефтегеофизика, где я работала геофизиком, перед днем 8 марта проводились кулинарные конкурсы. Я совсем недавно приехала в Нижневартовск, однако тоже решила принять участие в конкурсе и испекла печенье из творога. Надо заметить, что в силу большого дефицита кулинарных продуктов женщины так изощрялись в выпечке, что могу с уверенностью сказать: самые вкусные торты я тоже кушала на Севере! И, тем не менее, мое скромное печенье тоже удостоилось приза, и приз был за «смелость», с которой я извела творог на печенье!

Только те, кто стоял в очередях по 6 часов на тридцатиградусном морозе, могли понять комиссию, присудившую такой приз!

Нефть Родине!

Как и во всех городах, в Нижневартовске была, наверное, и сейчас есть центральная улица, называлась она тогда улицей Мира. Долгое время висел на ней большой плакат. Интересна диалектика этого плаката. Сначала было: «Даешь 1 миллион тонн нефти в сутки!» Затем: «Есть один миллион!». И последний плакат – скромно: «Нефть – Родине!» Эта странная диалектика объяснялась очень просто: расчеты не оправдались, нефти на Самоотлоре оказалось гораздо меньше. Я тогда работала в Самоотлорской экспедиции, в тресте Мегионнефтегеофизика. Трест хоть и так назывался, вовсе не находился в Мегионе. Работали мы в промзоне Нижневартовска. А про Мегион была такая расхожая частушка:

Вот поеду в Мегион —

Заработаю миллион,

А приеду из Мегиона

Без штанов и миллиона!

Вот и я приехала на заработки, поправлять своё материальное положение. Зарплата по тем временам рядового инженера на Большой Земле составляла порядка 110—120 рублей. Здесь в Нижневартовске я получала около 500 рублей. Для сравнения однокомнатная кооперативная квартира стоила примерно 5000 рублей, так что деньги для меня были не малые. У отца на Севере была двухкомнатная квартира и нам с дочкой было где жить. Поначалу я работала в партии цифровой обработки. Было нас пятеро математиков: Коля Бандурка, начальник партии, с Украины, Валера Рыбинцев – сын земли иудейской, Клара и я – из Татарии, пятый Александр Михайлович – из Подмосковья, в общем – полный интернационал.

Мы вполне ладили друг с другом: с Валерой у меня были очень теплые товарищеские отношения, с Колей – чуточку сложно-подчиненные, с Кларой мы были почти подружки. Александра Михайловича я почти не застала, он вскоре уволился и уехал на Большую Землю.

Перед нами была поставлена задача, образно говоря, «вычистить» кривую механического каротажа от помех, главной составляющей которых был износ долота. Что такое механический каротаж? Это просто-напросто скорость бурения, а скорость бурения зависит от твердости породы и степени изношенности долота. Казалось бы, все просто: гармонический анализ, различные виды интерполяций и в результате – «чистая» кривая механического каротажа, по которой можно определить нефтяные и газовые залежи. Но на самом деле все сложнее. Отличить, процесс износа долота от процесса бурения разной твердости породы практически невозможно или возможно с небольшой долей вероятности. Нельзя сказать, что мы были плохими математиками, скорей всего проблема в такой постановке была нерешабельной. Мы так года полтора бились пытаясь получить какой-нибудь результат.

Потом партию нашу ликвидировали, Валера и Коля уехали на Большую Землю, Клара от своего мужа-ревнивца тоже сбежала куда-то.

Меня перевели в КИП (контрольно-интерпретационная партия) и тут же начальник нашей экспедиции Владимир Федосович Антропов дал мне задание «разобраться с газовым каротажом». А «разбираться» действительно нужно было. Традиционно в то время газовый каротаж проводился с превентивной целью, как средство защиты от взрывов на скважине. А взрывы, несмотря на проведенный каротаж, были. Помню как-то моя дочь не пошла на тренировки в бассейн. Спрашиваю, в чем дело? Оказывается, тренер их хоронила в тот день своего мужа погибшего на скважине. Страшное дело, газовый выброс: двенадцатиметровые бурильные трубы вылетают из скважины как макароны, потом, как правило – пожар. Пришлось мне давать заключение по этой злополучной скважине. Взяла я грех на душу, подписала. Хотя и специалистом не нужно быть, чтоб видеть – никакого каротажа не было – проспали ребята!

В нашем тресте помимо нашей экспедиции, проводившей газовый и механический каротажи были и другие группы, занимающиеся электрокаротажом, ядерным, акустическим. Все эти каротажи, помимо наших, потом проходили комплексную обработку по программе АСОИГИС. Тогда я просмотрела сотни диаграмм. Никогда не забуду скважину №700 Варьеганской площади, не помню только была она разведочная или эксплуатационная. Так вот я сравнила газовый каротаж, проведенный партией Евгения Яковлевича Белецкого с кривой полученной по АСОИГИС и обнаружила потрясающую корреляцию. Я не говорю о корреляции основных пластов – это само собой. На обеих диаграммах на одной и той же глубине четко выделялся пластик нефти мощностью всего в полтора метра! Вывод напрашивался сам собой: зачем проводить дорогостоящие каротажи (электро, ядерный и т.д.), при которых нужно останавливать бурение, если газовый каротаж, проводимый в процессе бурения давал такую же картину как и все остальные. Правда и у газового каротажа были свои проблемы, но об этом позже. И вот тогда мы объявили войну всем нашим партиям, кроме, естественно партии Белецкого. Начали лишать премий за некачественный каротаж, а что такое лишиться кровных заработанных для геофизиков, летающих с Большой Земли и живущих по месяцу на буровых или в балках?

Кстати о балках – это не то, что похоже на овраги, это домик сооруженный из досок, картона и из всего что попадется под руку. И в этом домике живут люди и в -50 и в +40, как вахта попадётся. Реакцию наших геофизиков нетрудно представить, то что перестали здороваться, место уступать в автобусе – само собой! Иду я однажды с ночной работы (машинное время мне давали в три часа ночи и Вычислительный Центр находился в другом здании) на работу в Трест, было уже где-то 10 утра, как услышав рев трактора, едва успела заскочить на стоящие рядом бетонные балки. И вот уже оттуда кричу водителю: «Чтоб ты сдох!!!» Видимо подобным «реверансом» тракторист хотел выразить свое отношение к «блатной работнице» позволяющей себе являться на работу в 10 утра. Откуда было ему знать, что я практически не спала и полночи уже проработала и откуда было мне знать, выкликивая проклятия, что через пару дней он умрет, выпив тормозной жидкости?!

Так вот о проблемах газового каротажа. Месяц у меня «болела голова», весь август я и днем, и ночью ходила как сомнамбула. Месяц ушел на создание математической модели гидродинамики скважины. С готовой статьей я пошла к начальнику экспедиции. Он как раз вернулся из командировки. Когда я пришла, Владимир Федосович начал рассказывать о командировке, о том как они извели полтонны соли, пытаясь выяснить пародоксальную зависимость коэффициента затухания от мощности пласта. Хорошо помню этот момент: я улыбнулась и положила статью на стол со словами: «Вот здесь вы увидите, что эта зависимость вовсе не является пародоксальной!» Потом была всесоюзная геофизическая конференция, на которой я выступила с докладом, к слову сказать очень неуверенно, просто скверно выступила. Зато стеногазета, посвященная критике некоторых «умельцев» газового каротажа на техсовете экспедиции, имела потрясающий успех. Как выразилась начальница нашего КИПа Анна Ефимовна: «Полчаса катались влёжку от смеха». Такое слышать от моей «врагини», первой противницы нетрадиционного газового каротажа чего-то стоило! Чего только не писали в своих объяснительных наши «партийцы», пытаясь оправдать никчёмный результат. И то что «водород не горит» в хроматотермографах (газовые анализаторы), и то что аппаратура сгорела во время грозы, заметьте при этом, что никакой приемно-передающей аппаратуры на геофизических станциях нет, чтобы это могло случиться. Что мне оставалось писать в ответ. Так как дело было зимой, я отвечала: «Постольку поскольку в декабре очень туго с грозами, не проще ли обратиться за помощью к НЛО», а «негорящим водородом» предлагала заполнять дирижабли, снятые с производства как раз в силу его свойства гореть. Порой достаточно было изменить пару слов в объяснительной – и «шедевр» был готов.

У меня появились союзники: первый из них – Владимир Михайлович Теленков, наш главный геолог. И, конечно, противники – начальница геологического отдела Е. Н. Маркова, жена управляющего трестом. Возможно, кому-то, как и мне, пришла в голову мысль: а нельзя ли заменить газовым каротажом, все остальные виды каротажей. Очень крамольная мысль, со всеми вытекающими отсюда последствиями! Как бы там ни было, а место в автобусе мне стали уступать, на Новый год даже ёлочку подарили. Автобус мне ночью стали присылать, чтобы не пришлось мне в два часа ночи в промзону на ИВЦ топать, программы отлаживать.

Вышла я однажды ночью к автобусу, водитель стоит спиной ко мне и говорит своему приятелю, интересующемуся, что он в два часа ночи здесь делает. Слышу в ответ: Да, вот одну «козу» надо подвезти!»

Так и проездила эта «коза» до весны, а потом… мама закидала телеграммами, требуя вернуться домой, дочка вдруг вытянулась, как былинка, стала похожа на растение выросшее в подвальном окне. И я решила уехать с Севера. И вот то, что я услышала на прощание от начальника партии Виктора Носкова, мне было дороже всех наград в моей жизни. Он сказал: «Лана – не уезжайте, дело пострадает!»