Текст книги "Письма из Канавии. Рассказы"

Антон

Был у меня сосед в Нижневартовске, капитан «Спасателя», судна водоизмещением… а бог его знает какого… в два корыта и одно ведро… Кубрик, корма, киль и клотик… клотик, конечно, не на мачте парусного судна… флагшток в каких-нибудь четыре метра, но штурвал – настоящий деревянный, за которым мне капитан, а попросту Витя, постоять дозволил.

Было это тогда в первую поездку, за черной смородиной. Росла та смородина сплошными зарослями по берегам Оби, одичавшая и измельчавшая ягода имела вкус необычайно сладкий и ароматный.

Мне всё тогда было в диковинку: и Обь, катившая свои серые холодные воды вдоль низких берегов, хмурое небо и тишина, застывшая на многие десятки километров.

Тут я познакомилась и с командой: Гена – моторист, Саша – матрос и Антон – помощник капитана. То есть Антон был вовсе не Антон, а Валера Антонов, но все так привыкли к прозвищу, что не сразу вспоминалось его настоящее имя. Мне одной в совершенно мужской компании было не по себе, я про себя потихоньку кляла свою подругу, которая по какой-то причине не смогла поехать и крепко держала за руку Вовика, пятилетнего сына капитана. Его с напутствием: «Охраняй, тётю» проводила в дорогу жена капитана – Люда. Вовик недолго исполнял возложенные обязанности, вскоре его кудрявая голова замелькала с головокружительной частотой в самых разных частях нашего судёнышка.

Откуда-то со стороны кормы послышалось поскуливание.

– Вермут, Вермут – выходи! Алла, знакомьтесь! Наш бессменный вахтенный! – Антон, наклонившись, погладил кудлатую собачонку, выползшую из-под шлюпки.

Да, почти «Трое в лодке… не считая собаки»…

Нас обгоняли и шли навстречу такие же небольшие суда, Саша давал отмашку, в ответ мелькала белая манишка встречной отмашки. Покачивались на легкой речной волне белые бакены.

Витя кивком головы позвал меня в рубку:

– Хочешь постоять…?

Я с опаской взяла в руки штурвал. Странное ощущение, в какую сторону ты бы не крутил, казалось «Спасатель» шел сам по себе, без всякой реакции на твои старания. Витя в это время вышел из рубки. Вдруг – глухой толчок и я едва удержалась на ногах. Прибежавший Витя выхватил штурвал. Колесо руля у него стремительно завертелось: вправо, влево, он закричал Саше, чтобы тот замерил глубину. Так и оказалось – мы сели на мель! Вот тут наш «кэп» оказался настоящим «речным волком», за какие-то пять-десять минут он с помощью штурвала снял судно с мели.

Вечером мы пристали к берегу. Недалеко чернели избы какой-то деревушки. Две женщины, спустившись с берега, поднялись на «Спасатель». Ребята их встретили смешками и шуточками, не оставлявшими сомнения для какой цели эти девицы ступили на борт.

Был накрыт стол, я тоже выложила припасенную снедь. Антон поймал двух стерлядок, разделав и посыпав солью, он предложил и мне, я с трудом съела кусочек, мне непривычно было есть сырую еще не пропитавшуюся солью рыбу. Ребята деловито, без тостов опрокидывали одну рюмку за другой. Антон почти не пил. Снял со стены гитару… и преобразился. Передо мной сидел рубаха-парень, светлокудрый, чубатый. Синие глаза сверкали, рука металась по грифу.

Те гитарные стоны я помню до сих пор…

Антон пел неожиданно мягким, чуть хрипловатым, без всякого манерничанья голосом:

Осыпаются белые розы,

Не поёт в саду соловей,

Только ты лишь, моя дорогая,

Всё сидишь у постели моей.

………………………………

Будет пасмурно-хмурое утро,

Будет дождик слегка моросить,

Ты услышишь прощальное пение,

И меня понесут хоронить…

– Разошёлся Антон, для кого это он так расстарался… – И тут Гена прервал пение:

– Да, хватит… ныть, сбацай нашу любимую!

Гитара дёрнулась в руках Антона, запричитала жесткими аккордами:

На увале, на увале

Я тебя любил,

На увале, на увале

Завалил.

Ого, страсти-то накаляются… Я вытащила Вовика из-за стола, и мы поспешно стали спускаться в кубрик. Вслед нам неслось:

Ты запомни эту встречу

И увал,

Ты запомни как тебя я

Ласкал…

Уложив Вовика на нижнюю лежанку, не раздеваясь, вскарабкалась на верхнюю полку. Вскоре ритмичные всплески волн о борт погрузили меня в полусон-полудрёму…

Проснулась я от чьего-то прикосновения, теплые руки, слегка задев плечо, гладили мне шею. Я вскрикнула, подняв голову, увидела Антона. В одну секунду он запрыгнул наверх. То, что потом началось… дракой не назовешь, мы перекатывались в яростной борьбе, рискуя свалиться вниз. Наши тела переплелись, каждая частичка моего тела содрогалась от желания и страха ответить на его ласки.

– Алла, Аллочка – шептал Антон поцелуями, пытаясь остановить град ударов, сыпавшихся на его голову. В ответ ему звучали обидные бранные слова…

Так мы промучились до рассвета, засыпая на короткое время, устав от борьбы, и вновь сцепляясь в бесконечной схватке.

Я очнулась под утро, Антон лежал рядом и тоже не спал. Мне стало смешно. Пощупав ремень на джинсах, произнесла: «Мой спаситель… на «Спасателе!»

Антон, спрыгнув вниз, ответил: «Если бы я действительно захотел…»

На мой немой вопрос, застывший в глазах, он промолчал и, резко повернувшись, стал подниматься на палубу.

Я тоже вышла на палубу, разделась и бросилась в воду. Плескалась в неожиданно теплой воде, с наслаждением смывая усталость и обиду перенесённой ночи. Сверху смотрел на меня не-то одобрительно, не-то осуждающе Гена…

Потом на берегу, в пойменных лугах, в траве доходящей до груди мы долго собирали смородину. Аромат её пьянил, бесконечная травяная даль, уходящая за горизонт и величавое спокойствие Севера окончательно заглушили неприязнь к Антону, который, кстати, не отставал от меня ни на шаг. Так мы с ним набрели на небольшой лесочек, обросший шиповником, точно крепостной стеной. Ползком пробравшись через заросли, в первую минуту оторопели от увиденной картины: вся поляна была усыпана подосиновиками! Никогда в жизни мне больше не приходилось видеть такого грибного изобилия! Перебирая грибы – чересчур крупные мы выкидывали – Антон меня спросил:

– Так почему ты всё-таки развелась с мужем? – Не имея особого желания откровенничать, я бросила незначащее:

– Не хотел он молоко для дочки возить из детской кухни!

Антон расхохотался.

– Тоже… из-за жидкости!

– Так ты значит, пил?

– Раньше. Да.

– А я всё могу простить своему «бывшему», но вот то, что шубку для дочери не дозволил купить, сказав, что дорого… это нет…

Когда мы с дочерью прилетели в Нижневартовск, было -30, а дочка была в легком пальтишке. Спасла её в ту зиму мамина пуховая шаль. Заворачивала я её в эту шаль поверху пальто и, неся портфель, шла вместе с ней через пустырь до школы. В школе у меня слезы градом от боли – так замерзали руки, а Регина – ничего, быстро пообвыклась.

Вернулись в Нижневартовск уже вечером. Антон вызвался меня проводить. На мой вопрос, почему «девушек» никто не провожает, Антон хмуро пробурчал: «Сами дойдут!»

С той поры зачастил Антон к капитану, по соседству забегал и ко мне поболтать.

Однажды услышала я новость, что Антон женится. И на ком же? На мне!!! Позабавило меня: почему «невеста» узнаёт последней.

Пришел он однажды с мешком игрушек для моей дочери, день рождения у неё был. Я тогда его обругала, нет, скорей всего пожурила: «Разве можно так тратиться!»

И просила больше не ходить. Антон действительно пропал. Его не было уже две недели, когда я встретила Гену. Он-то мне и рассказал, куда делся Антон. В диспансере лечился и совсем не от кожной болезни… У меня тогда холодок по спине: так вот почему «не захотел»!

Набралась я духу и пошла в тот диспансер навещать… Как мне тогда тяжко было, кажется, все знали куда я иду, сестрички в той больнице брезгливо смотрели мне вслед. Антон вышел, растерянный, весь похудевший. Конечно, он обрадовался, взял от меня передачку – котлеты и мандарины.

Лучше бы я не ходила к нему, туда в диспансер… и та проклятая смородина… Антон с тех пор не давал мне проходу. Звонил. Я не открывала дверь. Однажды, вернувшись с работы, я оторопела – Антон сидел у меня в комнате!

На вопрос: «Как ты сюда попал?» – ответил: «Через форточку!» Я начала кричать ему, что жизни у нас никогда не будет! Что он моложе меня, и я этого не переживу. Он схватил за руки, потащил меня к зеркалу. – Посмотри, какая ты красивая, у тебя ни одной морщинки! Ты знаешь на кого похожа?!

– Да, знаю, мне не раз говорили… На Ким Бэсинжер!

– Неужели тебе тридцать лет! Неужели три года разницы так много значат!

Я ему что-то бормотала, что это сейчас я молода, а пройдёт десять-двадцать лет и ты увидишь не в зеркале, а рядом с собой старуху… И от мужа ушла скорей всего потому, что выглядела старше его, будучи моложе по возрасту. И что второй раз не переживу этого. Если в голове засядет какая-то мысль… наваждение – от этого не вылечить… Он тряс меня за плечи, кричал, что всё это ерунда: «Главное ты – Человек!»

Вот он так и сказал: «Человек»! С большой буквы… Сказал и осёкся…

Мы оба сразу замолчали.

Потом подвела его к двери, бросив на прощание:

– Я тебя ненавижу!

За Антоном громко хлопнула дверь. Долго впотьмах потом шептала: «Я себя ненавижу… я себя ненавижу…»

Пришлось мне еще раз увидеть Антона. Он шел с толпой молодых девчонок и парней от памятника «Алёше», что стоит у въезда в Нижневартовск. Шёл он с гитарой в руках, полушубок нараспашку, шапка сбилась на затылок. Глаза шальные, невидящие…

До сих пор у меня в памяти звенит та песня:

И блестят в реке твои глаза,

Звёздами мерцают голубыми,

На щеке – горячая слеза,

Всё давно прошло, всё это было…

В тексте использованы стихи из популярных песен 70-х.

Капуста

Не так страшен чёрт, как его малюют, не так страшен Север, как о нём рассказывают… Где бы так я еще покаталась: в болотном гамаке из сросшихся трав. Чтобы не провалиться в трясину – двое для страховки стояли на твёрдых островках, и мы – остальные, сцепившись за руки, самозабвенно раскачивались на плотной зелени. Болота на Севере – это все равно, что бескрайние степи средней полосы. Простираются они до самого горизонта, и лишь одинокое дерево карликовой сосны перечёркнёт размытую линию, там, где смыкается земля и небо. Люди, бредущие в этой неоглядной дали, рядом с такими деревьями кажутся исполинами-великанами: сосенки со сформировавшимися кронами едва достигают пояса человека.

Захожу в автобус, там изумлённо ахают: когда успела насобирать столько клюквы! Я весело отнекиваюсь: птички помогли! Набрела я на болотистую полянку, заросшую узорчатым клюквенным ковром. Нет красивее этой болотной ягоды, маленькие, точно рисованные листики стелются по земле, алыми огоньками по этому зеленому ковру вспыхивают ягоды. Собирать такую ягоду можно часами, не сходя с места.

Мужчины на Севере галантны и щедры, вот один такой, водитель Саша возле кассы, получая деньги, предлагает не только руку и сердце, но и зарплату: «Девушка, выходите за меня замуж, у меня большая зарплата!» Я опять отшучиваюсь. Отправляюсь за водой для обеденного чая. По пути Саша на своём «газике» выхватывает у меня ведро из рук и вот уже он несётся обратно, правой рукой крутит баранку, на вытянутой левой – ведро, наполненное водой.

Не могла я только привыкнуть к фактам частой гибели людей на Севере, точнее к тому безразличию и спокойствию, с которым северяне воспринимали смерть. Перехожу я однажды дорогу и вижу: у обочины лежит человек, одежда вся в придорожной пыли, лицо закрыто рогожкой. Первая мысль – вызвать скорую, потом поняла: человек мёртв. На Большой Земле сразу бы собралась толпа, а здесь спокойно мимо проходят люди, проезжают машины… Никогда не забуду потрясшую меня картину: у столба, припёртая самосвалом, стоит женщина в розовой кофточке, голова свесилась на грудь, лицо закрывают спутанные волосы. Понимаю, что в подобной ситуации у неё не было ни малейшего шанса уцелеть. Подавляю стон, рвущийся из груди от ужаса… и опять кругом ни души…

Странные встречи случались на Севере. Однажды, опоздав на вахтовый, села я на рейсовый автобус, но он завёз меня в старую часть города, где я никогда не бывала. Сойдя с автобуса, стою возле дороги, жмусь от мороза в дублёнке с белой опушкой, шапка-ушанка съехала на бок. Растерянно озираюсь, и вдруг подъезжает ко мне «пазик», распахивается дверь и дружный возглас: «О-о-о! Снегурочка!»

Я пролепетала, что мне нужно в двенадцатый микрорайон.

– Знаем, знаем! Заходи! – Чья-то услужливая рука затаскивает меня в автобус. Оказалось «зэки» ехали на работу. Сколько новых анекдотов я услышала в ту поездку! Пословицы-перевёртыши, рассказанные тогда заключенными, застряли в памяти на всю жизнь: «Как волка не корми, а ишак всё равно больше», «Много будешь знать – не успеешь состариться». Странно: ни одного ругательного слова, ни одного похабного анекдота… Понравился особенно один анекдот. Сидят трое «зэков» в камере, раздобыли бутылку водки, нарезали хлеба, огурчики выложили на тарелку. Вдруг выбегает крыса, хватает кусок хлеба и бежать. Один из «зэков» схватил стакан и запустил в крысу. Прибил он крысу. Двое других уставились на него и говорят: «Мы тут все трое уважаемые воры, живем на то, что украдём. И крыса украла кусок хлеба, значит, она тоже вор – наш товарищ. А ты её убил. Если к утру не оправдаешься, не жить и тебе!» Утром встают, вор, убивший крысу, заявляет: «Паханы, други мои! Если она наш товарищ, почему ей было западло с нами выпить!»

Каждое утро я встречалась на остановке с семейной парой. Оба уже пожилые, добродушные, улыбчивые всегда с охотой мне рассказывали о жизни треста, в котором мы вместе работали. Потом приезжал вахтовый автобус и вёз нас в трест. Я работала в Нижевартовске всего несколько месяцев, мне всё было в новинку, а умудренные немалым опытом «северной» жизни мои знакомые неназойливо меня опекали, и я успела привязаться к ним и уже ждала подходящего повода, чтобы пригласить их в гости.

Осенью в трест привезли капусту, два грузовика с ней уже стояли в ангаре, когда я узнала об этом. Если картошка – второй хлеб, то третий, несомненно – капуста. Зимой купить её было практически невозможно, то ли не могли сохранить, и она вымерзала, то ли с подвозом были проблемы. Зная об этом, я ринулась в ангар. Возле одной из машин я увидела своих знакомых: он стоял в кузове и сбрасывал вниз жене капустные головы. Я была одета совсем не подходяще: каблучки, узенькая юбочка, длинное пальто – ну никак не забраться в кузов! С радостью подлетела к машине, где уже наполняли второй мешок мои знакомые. Помахала рукой, прося сбросить и мне капусту из кузова. Увы, никакой реакции! Я умоляюще сложила руки на груди – капуста летела в другие руки. Наконец и в меня полетела капустная голова. Когда я поймала капусту, то увидела, что это скорей всего кочерыжка от капусты – такая худая и обтрёпанная была та голова. Стиснув зубы и наплевав на все приличия, я полезла в кузов. Набросав из кузова остатки капусты вниз, слезла с машины и увидела… что мою капусту спешно засовывают в свой мешок мои милые знакомые…

Мут – по-немецки мужество

Перелистывая томик Алеся Адамовича, наткнулась я на маленький рассказ о немецком антифашисте Августе Муте. Называется он «Мут по-немецки означает мужество». И в связи с этим вспомнилось событие десятилетней давности. Крестный отец моего внука, попросил принять его друзей из Германии, желающих посетить могилу родственника бывшего военнопленного, погибшего в России.

В тот год в июле стояла невыносимая жара. Ситуация усугублялась невероятной занятостью: я металась между приемными экзаменами и высыхающим огородом, до которого мне приходилось добираться более двух часов на различного вида транспорте. К этим хлопотам добавилась беготня по магазинам, в поисках купить что-нибудь эдакое для иностранных гостей и тщетные попытки привести в надлежащий вид мою маленькую квартирку в хрущевке.

В день прибытия гостей с утра у меня были неотложные дела в университете. Встречала гостей моя подруга с мужем. Процедура «опознания» происходила очень просто. Галина Васильевна держала в руках плакат: «Георг и Рудольф Ферстеры – мы вас ждем!» Очень скоро к Галине Васильевне с Игорь Наумовичем подошли трое: с Ферстерами был военный атташе, тоже прибывший с теплоходом. Отец и сын Ферстеры – типичные немцы: высокие, костистые, голубоглазые. Атташе, звали его Франк – молодой дородный брюнет, с серьгой в ухе. Погибший приходился старшим братом Рудольфу.

После короткой экскурсии по дороге из речного порта гости прибыли ко мне домой. Шумная весёлая компания ввалилась в квартиру, когда я готовила завтрак. Пожимая руку Георгу, усилием воли подавила желание выставить его обратно в прихожую. Мой белый индийский ручной работы ковёр на глазах серел, затоптанный уличной обувью гостей. Более того, Галина Васильевна бродила в уличных туфлях, забыв о том, что я над этим ковром почти священнодействую. Черт бы побрал этих европейцев!

На завтрак приготовила кофе с заварным пирожным. По случаю высоких гостей на столе красовался дорогой сервиз из тонкого фарфора. Немцы удивленно таращились на маленькие розовые тарелочки с пирожным и все спрашивали: «А что это такое?!». Получив разъяснение по поводу происхождения пирожных, огорчились что это не национальное блюдо, но тем не менее с удовольствием уплетали. Подкрепившись, уехали осматривать достопримечательности города, а я осталась готовить обед. К сожалению при такой жаре приготовить что-нибудь из национальной выпечки было все равно, что обречь всех на газовую камеру, поэтому я остановилась на борще с котлетами. Главное, чтобы было вкусно!

Вернувшись с экскурсии, немцы разулись и аккуратно расставили обувь в прихожей. На мой немой вопрос – пояснили – были в мечети. Вот там их и просветили. Конечно, в Германии тротуары такие чистые и не заплеванные как у нас, что можно позволить себе не разуваться.

Сели обедать. Все с аппетитом поедали приготовленное. Почти умиляло, что даже бутерброды с икрой немцы не запихивали в рот цельным куском, а аккуратно порезав ножом на кусочки, с помощью вилки отправляли в рот. Как потом я увидела, на скатерти после обеда не было ни единого пятнышка. Немец и аккуратность – почти синонимы!

Георг и Франк свободно говорили по-русски. Не обошлось за столом без сакраментальной темы: «Почему на Руси жить плохо». Ответ был не менее сакраментальным: «Потому что плохо работаем». Я про себя подумала, во сколько же я «ленивая» спать легла. Кажется, было около трех ночи. В шесть утра мне надо было вставать, чтобы поспеть в университет. И я точно знаю, что не была такой уникальной труженницей, мои коллеги-преподаватели мотались из одного конца города в другой в попытке заработать на более-менее сносную жизнь. По сносной жизнью мы тогда понимали не особняки, не дорогие машины, а пропитание для семьи и одежду.

Я подняла тост: «Не по нашей воле ЭТО произошло, но в нашей воле, чтобы ЭТО не повторилось». Наверное, тогда каждый думал о своем. Я вспоминала рассказы матери, как в годы войны, они собирали мерзлую и гнилую картошку. Как потом пришла похоронка на моего деда: погиб в первые дни войны где-то на Западной Украине. Осталась моя бабушка с четырьмя малолетними детьми. Как потом их деревня оказалась отрезанной от всего мира – 800 человек скосила круппозная ангина. И как продукты и лекарства сбрасывали с самолета. Наверное, тогда семье матери помогла уцелеть родственница фельдшерица, напоив вовремя лекарством.

Что вспоминал Рудольф, не знаю. Сидел, опустивши голову, взглядом упершись в тарелку.

Ехать предстояло в удмуртские леса, километров за 250. Недалеко от Сарапула, в небольшом селе была братская могила, где похоронен брат Рудольфа.

Георг умоляюще сложил руки, когда я предложила им ехать на электричке.

Да здравствуют двоечники! Я позвонила отцу одного такого «футболиста». Нет, парень он был неплохой, но не любил математику и очень увлекался футболом. Отец «футболиста» согласился ехать. На следующий день, рано утром Тимур с Рудольфом и Георгом выехали в Удмуртию, легкомысленно, как потом оказалось, отказавшись от предложенных бутербродов.

Я занялась приготовлением обеда, планировалось, что мои гости вернутся где-то часам к двум-трем. Учитывая жару, решила приготовить холодный борщ и зразы с грибами. Настало время обеда, затем и ужина. Гости мои не возвращались. В восемь вечера я стала звонить в гостиницу Франку. У него не было никаких сведений. В 10 вечера я не находила места, хватаясь за трубку телефона и уже намереваясь звонить в милицию. Меня уже не волновал прокисший борщ и моя кулинарная репутация. Назревал международный скандал! Еще полтора часа я металась по квартире, безуспешно звоня то Франку, то друзьям своим. Было около двенадцати ночи, когда позвонили в дверь. Кинулась открывать и увидела, как стояли в проеме двери, покачиваясь от усталости, мои немцы и хлопали по плечу Тимура: «Водитель – герой! Водитель – герой!»

Умывшись, голодные набросились на еду. Жадно ели прокисший борщ и холодные зразы. Нашли они могилу ухоженной. Присматривали за могилой учитель сельской школы с учениками. Разговаривали они с учителем. Интеллигентный человек.

Тимур мне потом рассказывал. Фотографировал Георг наше неприглядное житье и как он нацелится на какую-нибудь нашу убогость, так давал Тимур такого газа, что скорей всего все снимки и смазались. Я про себя подумала: зря, старался, дружок, может эти снимки при нашей убогости были бы полезны для нас же…

Сегодня каждый десятый немец мечтает о том, что придет новый фюрер и наведет порядок в стране. А я пытаюсь, откатав время на десятки лет назад, представить, где бы оказались мои немцы: или в роли бывшего преподавателя, убивающего белорусских детей, как в «Карателях» Адамовича, или в роли Августа Мута, перебежчика-немца, партизанившего в белорусских лесах. Больше всего Август Мут, погибая боялся, что его опознают и тогда не миновать семье немецких концлагерей.

Приглашал меня Георг в гости, в Германию. Конечно, любопытно было бы взглянуть вживую на Кельнский собор, побродить по Дрезденской галерее. Да только никак не соберусь, то ли перелета боюсь, то ли не могу забыть маминых рассказов…