Текст книги "Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй"

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
СИМЭНЬ ЦИН ТАЙКОМ УВЛЕКАЕТ ЖЕНУ ЛАЙВАНА
ЧУНЬМЭЙ В ОТКРЫТУЮ РУГАЕТ ЛИ МИНА

Ловкачу за хитрость достается,

упрекают увальня за лень;

Богача вседневно точит зависть,

а бедняк унижен, что ни день;

Злобный человек – всегда упрямец,

если добрый – значит, размазня;

Коли ты прилежен – значит, жаден,

а расчетлив – скряге ты родня;

Откровенен ты и простодушен –

дураком набитым назовут;

Если ж и смышлен ты и проворен –

скажут про тебя: коварный плут.

Вот и посудите: есть ли в мире

тот, что всем и каждому хорош?

Или избегать будут соседи,

иль не будут ставить ни во грош.

И на другой день невестка У, золовка Ян и матушка Пань поздравляли Мэн Юйлоу с днем рождения. Юэнян пировала с гостями в заднем зале. Но на этом мы их и оставим.

Тем временем вот что случилось в доме Симэня. У слуги Лайвана от чахотки умерла жена, и Юэнян женила его на дочери гробовщика Сун Жэня. Вначале ее продали в служанки судье Цаю, но она чем-то провинилась и ее просватали за повара Цзян Цуна. Симэнь Цин часто посылал Лайвана за поваром, и Лайван бывал у Цзян Цуна дома и утром и вечером, встречался и с его женой. Они, случалось, выпивали, флиртовали, а потом и совсем сблизились.

Однажды Цзян Цун не поделил с напарником какие-то деньги, и, подвыпив, они затеяли драку. Напарник пырнул Цзян Цуна ножом, и тот рухнул замертво на пол. Убийца скрылся, а жена Цзяна стала просить Лайвана поговорить с Симэнь Цином, чтобы тот от ее имени заявил властям да подговорил помощника правителя разыскать преступника и осудить на смерть, что явилось бы возмездием за убийство Цзян Цуна.

Лайван впоследствии скрыл это от хозяйки, сказав лишь, что молодая вдова – большая мастерица-рукодельница. Юэнян выделила пять лянов серебром, две перемены нарядов, четыре куска синего и красного холста да кой-какие украшения и женила на ней Лайвана. Молодую звали Цзиньлянь. Юэнян сочла неудобным появление второй Цзиньлянь и дала ей имя Хуэйлянь. Родилась Хуэйлянь в год под знаком лошади. Ей исполнилось двадцать четыре.[354]354
  Имя Хуэйлянь буквально обозначает Благоухающий лотос. Родилась она в год лошади, который в описываемый отрезок времени приходился на год гэн-у, или седьмой в шестидесятеричном цикле, по григорианскому календарю соответствующий 1090 г. (подробнее см. примеч. к гл. XXIX). Судя поуказаниям на возраст героев завязка романа происходит в 1113 г. (см. гл. Х: обвинительное заключение У Суну составлено в восьмой луне третьего года под девизом Чжэн-хэ – 1111–1117 гг., то есть 1113) Отрезок времени, разделяющий Х и XXII главы, составляет два года (см. последовательность смены времен года и сезонных праздников), таким образом, действие гл. XXII приходится на конец 1115 г. (день рождения Мэй Юйлоу – 27 день 11 луны). Следовательно, Хуэйлянь в настоящее время должно быть 25 лет. В данном случае, рассказчик, видимо, вернулся назад, на год или чуть больше, в то время, когда 24-летняя Хуэйлянь попала в дом Симэня, дабы пояснить происхождение этого нового, вводимого им персонажа.


[Закрыть] Она была двумя годами моложе Цзиньлянь. Приятное матового цвета лицо, не полна и не худа, не низка, не высока, а ножки даже немного меньше, чем у Цзиньлянь. Сметливая и прыткая, она ловко приноравливалась к любым переменам. Умела белиться и румяниться, красиво одеваться и возбуждать своим щегольством окружающих. Одним словом, настоящая мастерица соблазнять чужих мужей и разрушать семейные устои. Если сказать о ее способностях, то она, бывало:

 
К воротам беззаботно прислонясь,
С прохожих не спускает хитрых глаз,
Красуется да ноготки кусает
И без нужды наряд свой поправляет,
Поет, болтает ножкою бесстыдно…
Когда ж людей поблизости не видно,
Красотка у открытого окна,
Истомою весеннею полна,
Сидит – ни шить, ни петь она не хочет,
То все молчит, а то вдруг захохочет.
 

Первое время Сун Хуэйлянь ничем не выделялась. Как и остальные жены слуг трудилась у котлов, но такое занятие было ей, похоже, не по душе. Прошел месяц с небольшим, и она начала подражать Юйлоу, Цзиньлянь и остальным хозяйкам. Сделала пышную, с высоким пучком прическу, уложила на висках локоны, чем сразу обратила на себя внимание Симэня, когда подавала чай. И вот у хозяина созрел план. Он выделил Лайвану пятьсот лянов серебра и послал его в Ханчжоу закупить одежды для своих домашних на все сезоны, а также заказать расшитые змеями и драконами парадные парчовые халаты, которые предназначались в подарок государеву наставнику Цай Цзину ко дню его рождения. Поездка сухим путем должна была занять добрых полгода. Лайван отбыл в середине одиннадцатой луны, и теперь Симэнь Цин мог спокойно развлекаться с его женой. Тут подошел день рождения Мэн Юйлоу. Симэнь сидел дома, когда Юэнян и остальные пировали в задней зале.

– Накрой для хозяина отдельный стол, – наказала хозяйка Юйсяо.

Симэнь Цин из-за дверной занавески поглядывал на Хуэйлянь. Одетая в красную шелковую кофту на застежке и лиловую тафтяную юбку, она наполняла чарки вином.

– Кто это в красной кофте? – нарочно спросил хозяин Юйсяо.

– Это Хуэйлянь, новая жена Лайвана, – отвечала горничная.

– А почему к красной кофте лиловая юбка? – спросил Симэнь. – Какой странный вид! Скажи госпоже, чтоб дала ей юбку другого цвета.[355]355
  Прислуге вообще не полагалось носить одежду ярких цветов.


[Закрыть]

– Она и эту-то у меня одолжила, – заметила Юйсяо.

Кончился пир в честь Юйлоу. Как-то Юэнян была на дне рождения у соседки в доме богача Цяо. Симэнь вернулся домой после обеда и был навеселе. У задних ворот ему встретилась Хуэйлянь. Он обнял ее и поцеловал.

– Дитя мое! – шептал он. – Если не будешь противиться, дам тебе украшения и одежды, какие только пожелаешь.

Хуэйлянь, не говоря ни слова, оттолкнула Симэня и убежала, а он вернулся в покои Юэнян и велел Юйсяо вынуть кусок голубого атласа.

– Ты вот что ей скажи, – наказывал Симэнь. – Хозяин, мол, заметил вчера на пиру, что ты была в красной кофте и лиловой юбке. Одно, мол, к другому не идет, и вид у тебя был странный. Скажи еще: эту лиловую юбку ты, мол, у меня одолжила, вот хозяин и велел передать тебе на юбку атласу.

Хуэйлянь развернула кусок.

– Сошью из него юбку, – сказала она, разглядывая атлас, на бледно-голубом поле которого красовались узор «радость встречи» и цветы четырех времен года.[356]356
  Узор «радость встречи» – представляет собой изображение двух бабочек в замкнутом кольце, напоминающих летучих мышей – символ счастья. Орнамент «радость встречи» считался символом супружеского счастья, а цветы четырех времен года (мэй-хуа, лотос, хризантема и бамбук) – вечной жизни, которую несет с собой любовь.


[Закрыть] – А хозяйка спросит, что ей ответить?

– Не волнуйся, – успокоила ее Юйсяо. – Хозяин ей сам все объяснит. Говорит, если ты противиться не будешь, он тебе все купит, чего только ни пожелаешь. Он хочет с тобой встретиться сегодня, пока хозяйки нет. Согласна?

Хуэйлянь засмеялась, но промолчала.

– А когда хозяин прийти собирается? – наконец спросила она. – Я у себя буду ждать.

– Хозяин говорит, у тебя неудобно. Могут слуги увидеть. Ты незаметно пройди под горку в грот, – учила Юйсяо. – Там нет никого, там и встретитесь.

– А вдруг госпожа Пятая или госпожа Шестая увидят? Хорошо ли? – сомневалась Хуэйлянь.

– Не бойся! Госпожа Пятая с госпожой Третьей играют в шашки у госпожи Шестой.

Свиданье было назначено, и Юйсяо пошла сказать Симэню. Она сторожила их у дверей, а тем временем к Цзиньлянь вбежала горничная Сяолуань и предупредила Юйлоу о возвращении хозяина. Женщины бросили шашки и разошлись. Удалилась в дальние покои Юйлоу, а за ней, напудрившись, и Цзиньлянь. У малых ворот Цзиньлянь заметила Сяоюй. Та стояла у двери, ведущей в покои Юэнян.

– Где хозяин? – спросила Цзиньлянь.

Сяоюй жестом указала в глубь сада. Цзиньлянь поняла, в чем дело, и направилась прямо к горке. У садовой калитки ей повстречалась Юйсяо, и, подумав, что именно с ней спутался Симэнь, Цзиньлянь решительно шагнула в сад.

– Не входите, – преградила ей путь испуганная Юйсяо. – Там хозяин…

– Испугалась я твоего хозяина, сучье твое отродье! – заругалась Цзиньлянь и, очутившись в саду, начала обыскивать каждый уголок. Когда она приблизилась к гроту Весны под горкой, любовники только-только кончили сраженье. Заслышав шаги, Хуэйлянь торопливо поправила платье и выбежала наружу.

– Что ты тут делаешь, вонючка проклятая? – спросила Цзиньлянь.

– Хуатуна искала, – отозвалась Хуэйлянь, густо краснея, и бросилась прочь.

Цзиньлянь вбежала в грот. Симэнь одевался.

– Бесстыдник! – ругалась Цзиньлянь. – Вот ты как себя ведешь со служанками! И это средь бела дня! Так бы уши и отодрала шлюхе, да та сбежала. Значит, она тебя искала. Ты, выходит, и есть Хуатун? Когда с ней спутался? Правду говори! А то Старшая придет, все расскажу. Не будь я Цзиньлянь, если морду ей не набью. Будет у меня ходить, как свинья, заплывшая. Чай, думал, пока мы шашками заняты, я со своей мишенью поиграю? Да только от глаз матери не скроются твои проделки!

– Да потише ты, негодница, – засмеялся Симэнь. – Раскричалась, хочешь, чтобы все слыхали? Первый раз с ней встретился. Сущую правду говорю.

– Первый или второй, – не унималась Цзиньлянь, – не верю я ни единому твоему слову. Если уж тебя эта шлюха, рабское отродье, прельстила, вдвоем-то вы тут набаламутите. Смотри, брюхатой не сделай. Тогда на себя пеняй, узнаю, вам обоим покажу.

Симэнь, смеясь, вышел из грота. В дальних покоях Цзиньлянь услышала разговор служанок.

– Слыхала, – говорила одна, – едва хозяин воротился, наказал Юйсяо кусок голубого атласа в платок завернуть. В передние покои понесла, а кому, не знаю.

Цзиньлянь сразу поняла, кому хозяин подарил атлас, но ничего не сказала Юйлоу.

Сун Хуэйлянь теперь целыми днями не отходила от Цзиньлянь: то готовила отвар, то шила туфельки, а то подсаживалась к ней, чтобы помочь обыграть в шашки Пинъэр. Симэнь Цин, как и раньше, не упускал случая развлечься с Хуэйлянь, дарил ей потихоньку одежды и платки, головные украшения и ароматный чай. Серебро она теперь считала лянами, покупала искусственные цветы, помаду и пудру. Мало-помалу стала совсем непохожей на прежнюю Хуэйлянь, и это бросалось всем в глаза.

– Хуэйлянь хорошо готовит, – как-то сказал хозяйке Симэнь и велел ей больше не ходить на общую кухню.

Хуэйлянь стала служить в маленькой кухоньке Юэнян, готовила ей закуски и заваривала чай, а также вышивала, но говорить об этом подробно нет надобности.

Послушай, дорогой читатель! Никогда хозяин не должен заводить шашни со служанками или женами слуг, потому что рано или поздно это нарушит положение старшего и младшего, приведет к обману и изменам, и не справиться тогда с упадком нравов.

О том же свидетельствуют стихи:

 
Распутник Симэнь Цин достоинство утратил,
Ничто ему теперь вражда соперниц-жен.
Супругу Юэнян жестоко бросил он,
С женой слуги предался подлой страсти.
 

Однажды, было это восьмого числа в двенадцатой луне, Симэнь встал рано. Он уговорился с Ин Боцзюэ пойти на похороны помощника областного правителя Шана и велел слугам вывести двух лошадей. В большой зале, окруженный жаровнями, сидел он в ожидании своего друга, но тот все не появлялся. Прибыл Ли Мин, и тогда наряженные Чуньмэй, Юйсяо, Ланьсян и Инчунь запели и заиграли, внимая учителю. К Симэню подсел Чэнь Цзинцзи, и между ними завязался разговор. Не успели спеть третью песню о цветущей сливе-мэй, как показался Ин Боцзюэ, сопровождаемый Ин Бао, который нес под мышкой свернутый ковер. Певицы собрались уходить, но их удержал Симэнь.

– Чего это вы прячетесь? – спросил он. – Ведь это дядя Ин! А ну-ка, поклонитесь ему, как полагается.

Хозяин и гость обменялись приветствиями и сели. Симэнь велел служанкам отвесить Ину низкий поклон, что они и сделали. Ин Боцзюэ поспешно встал и начал расхваливать служанок:

– Тебе, брат, счастье подвалило, – обратился он к Симэню. – Гляди, какие у тебя красавицы выросли! Одна другой краше. Нежны, как молодой лучок. Вот прелесть! А дядя Ин второпях-то с собой ничего не взял, с пустыми руками явился. Ладно, помада за мной.

Певицы удалились. Появился Чэнь Цзинцзи и, отвесив поклон, сел рядом.

– Отчего это так поздно? – спросил Симэнь.

– Всего и не расскажешь, – начал Ин Боцзюэ. – Старшая дочь разболелась. Сегодня ей чуть получше. Жена так волновалась! Домой ее взял. Пусть немного развеется. Вот с ней и провозился. То Ин Бао за носилками послал, то надо было кое-что купить. Вот до сих пор и мотался.

– Заставил меня ждать, – упрекнул Симэнь. – Ну, давай поедим, а потом и пойдем.

Симэнь велел слуге сказать, чтобы подали завтрак. Ли Мин заметил Ин Боцзюэ и опустился на одно колено.

– Ли Мин! – воскликнул Боцзюэ. – Давненько тебя не видал!

– Меня господин Сюй с северной окраины зазвал, у него и пробыл несколько дней, – объяснил певец.

Тем временем слуги накрыли стол и принесли завтрак. Тут было четыре блюда солений и десять блюд зелени, а также четыре блюда горячих закусок: вареные ножки, жареные голубята, паровые блины с салатной горчицей и пельмени с куриной начинкой. В оправленных серебром чашках дымился рис, красовались блюда с кедровыми орехами и каштанами, плодовыми косточками, корицей и сахаром. Симэнь Цин завтракал в компании с Ин Боцзюэ и Чэнь Цзинцзи. Принесли маленькие серебряные чарки и наполнили их чжэцзянским вином. Каждый выпил по три чарки и кувшин был еще больше, чем наполовину полон, но Симэнь велел Хуатуну унести его вместе со столом.

– Отнеси во флигель и доешьте вместе с Ли Мином, – распорядился он и стал одеваться.

Они верхом отбыли на похороны помощника областного правителя Шана, а Ли Мин остался в западном флигеле доедать блюда. Между тем, после отъезда Симэня, Юйсяо, Ланьсян и остальные девушки еще поиграли немного на инструментах, потом начали дурачиться и забрели в восточный флигель к Симэнь Старшей.

Чуньмэй с ними не пошла. Она осталась с Ли Мином заняться игрою на лютне. Широкие рукава ниспадали ей на руки, и подвыпивший Ли Мин стал невольно пожимать их, припадая к певице.

– Ах ты, негодяй проклятый! – в гневе закричала Чуньмэй. – Как ты смеешь руки мои лапать? Заигрывать со мной вздумал? Жить тебе надоело? Ты что, не знаешь, кто я такая? Разъелся на отборных-то харчах, жир в тебе заиграл, негодяй. Ишь, за руки хватать вздумал! Не там клад ищешь, негодяй! Поди, сперва разузнай, а уж потом копай! Надо же, руки жмет! Погоди, придет хозяин, все скажу. Стрелой отсюда вылетишь. Думаешь, кроме тебя и учителей не найдется? Да таких негодяев в веселых домах хоть пруд пруди. Уберешься, меньше вони будет.

Так ругалась Чуньмэй, что Ли Мин понял – не до жиру, быть бы живу. Прихватил он свои пожитки и ушел.

Да,

 
Руки эти оказались судьбоносны,
Шалость обернув бедою злостной.
 

Напуганный Ли Мин убежал, а рассвирепевшая Чуньмэй пошла прямо в дальние покои.

Цзиньлянь между тем играла в шашки с Юйлоу и Пинъэр. Тут же была и Сун Хуэйлянь.

– Кого ты ругаешь, негодница? – заслышав брань, спросила Цзиньлянь. – Кто тебя так взвинтил?

– Известно кто! – отвечала в сердцах Чуньмэй. – Ли Мин, подлец несносный. Перед уходом хозяин ему, как порядочному, кушанья оставил, а тут еще Юйсяо с Ланьсян возню затеяли, давай перед ним дурачиться, его и взбудоражили, а сами во флигель к молодой госпоже убежали. Смотрит – нет никого, и как меня что есть силы за руку схватит! А сам пьяный, подлец. Глядит на меня, зубоскалит. Думает, ему прощу. А я как пошла его отчитывать, он пожитки в охапку и был таков. Жаль, не влепила ему пощечину! Знай, подлец, к кому пристаешь. Я тебе не девка какая-нибудь, с которой любые штучки вольно проделывать. Я ему, бесстыжему, так морду намою!

– Смотри, ты вся побледнела! – сказала Цзиньлянь. – Провалились твои занятия, выгнать надо этого подлеца, и дело с концом. Нечего ему на пении деньги наживать! С какой это стати, спрашивается, он с моей служанкой будет заигрывать?! Знаю, из подлеца порок так наружу и прет.

– Несладко ему придется, – заметила Чуньмэй. – Правда, он брат госпожи Второй. Только неужели она вступится, зло затаит? Достанется мне тогда, а?

– Сама посуди, – рассуждала Сун Хуэйлянь. – Раз ты в дом учителем нанялся, нельзя с девушками заигрывать. Тебе деньги платят, тебя содержат. Значит, обязан, как к родителям, относиться. Вон целыми днями ведь ешь да чаи распиваешь.

– Мало того, – вмешалась Цзиньлянь. – Ему еще деньги давай, подлецу. Пять лянов в месяц вынь да положь. Плохо ты кончишь! Спроси-ка во всем доме, кто из слуг храбрости наберется перед хозяином зубоскалить да шутки шутить, а? Хорошо, если только отругает, а то хозяину под руку попадешь – выпорет. Тогда глаза перестанешь пялить, подлец несчастный! Знал хозяйскую ласку, познаешь и таску! А ты где была? – спросила она Чуньмэй. – Зачем там рассиживалась после ухода батюшки, а? Сама ему дала повод заигрывать?

– Да я из-за подружек задержалась, – отвечала Чуньмэй. – Они там разбаловались.

– А где они сейчас? – спросила Юйлоу.

– У молодой госпожи.

– Пойду посмотрю, – сказала Юйлоу и вышла.

За ней через некоторое время удалилась и Пинъэр, чтобы послать служанку за Инчунь.

Под вечер, когда вернулся Симэнь Цин, Цзиньлянь подробно рассказала ему о случившемся. Хозяин наказал Лайсину не пускать Ли Мина в дом. Певец больше не смел показываться.

Да,

 
Что накопилось постепенно,
То обнаружилось мгновенно.
 

В подтверждение тому стихи:

 
Певец на лютне день-деньской бренчал,
Чуньмэй игре и пенью обучал,
Но стоило однажды провиниться,
Не избежал он мести ученицы.
 

Если хотите узнать, что случилось потом, приходите в следующий раз.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
ЮЙСЯО РЕВНОСТНО СТОРОЖИТ У СПАЛЬНИ ЮЭНЯН
ЦЗИНЬЛЯНЬ ПОДСЛУШИВАЕТ У ГРОТА ВЕСНЫ

Презрев природы твердые законы,

Не соблюдешь порядок заведенный.

Ко лжи ведут безудержные старости,

Чванлив холуй, дорвавшийся до власти:

Одет в парчу, есть рысаки и даже

Толпа красоток в доме – бездна блажи!

Не расточай бесценные каменья, –

Придет за процветаньем разоренье.

Так вот. Кончилась двенадцатая луна, и повеяло весной. Пришел Новый год.[357]357
  Имеется в виду традиционный дальневосточный Праздник Весны (Чуньцзе) – начало нового лунного года.


[Закрыть] Симэнь Цин уехал на праздничный пир. У Юэнян была в гостях у старшей невестки У. В полдень Юйлоу и Цзиньлянь пришли к Пинъэр поиграть в шашки.

– На что бы нам сыграть? – спрашивала Юйлоу.

– Давайте сыграем три партии, – предложила Цзиньлянь. – Проигравшая дает пять цяней на угощение. На три цяня чжэцзянского вина покупает, на два – свиную голову, а Хуэйлянь сварить велим. Она, говорят, по этой части мастерица, на вязанке соломы разваривает.

– А как же без Старшей? – выразила сомнение Юйлоу.

– А в чем дело! Выделим ей долю и все, – ответила Цзиньлянь.

Расставили шашки. После трех партий проигравшей оказалась Пинъэр. Цзиньлянь велела Сючунь позвать Лайсина. Ему дали пять цяней и послали купить кувшин чжэцзянского вина и свиную голову с ножками.

– Отнеси на кухню и отдай Хуэйлянь, – наказала Цзиньлянь. – Скажи, чтоб быстрей сварила и принесла матушке Третьей. Мы туда пойдем.

– Пусть она лучше сюда принесет, сестрица, – посоветовала Юйлоу. – Нас там Цзяоэр с Сюээ могут увидеть. Тогда и их звать придется.

Цзиньлянь согласилась.

Вскоре Лайсин принес кувшин на кухню. Хуэйлянь и Юйсяо сидели на террасе и выбирали из тыквы семечки.

– Хуэйлянь! – крикнул Лайсин. – Матушка Пятая и матушка Третья к тебе с просьбой обращаются. Мне вот велели голову свиную с ножками купить, а тебе сварить и к матушке Шестой отнести.

– Некогда мне, – отвечала Хуэйлянь. – Я матушке туфли шью. Пускай кто-нибудь другой сварит. Только и знают меня просить.

– Хочешь вари, хочешь нет, дело твое. Я тебе покупки передал, а у меня свои дела есть, – сказал Лайсин и горделиво вышел из кухни.

– Ты уж брось пока эти семечки да ступай вари, – посоветовала Юйсяо. – Знаешь, у матушки Пятой язык какой! Такого шуму наделает.

– Откуда матушка знает, что я свиные головы умею варить, а? – засмеялась Хуэйлянь. – С чего это она меня заставляет?

С этими словами Хуэйлянь пошла на кухню. Она поскребла как следует свиную голову, потом ножки, вымыла их в чугунке и положила в печь всего одно длинное полено. Потом добавила в чашку с соусом немного аниса и других пряностей, помешала, залила им содержимое тагана и плотно прикрыла крышкой.

Не прошло и полстражи, как от нежного разваренного мяса отделилась кожа. Кушанье было готово и пахло так, что слюнки текли. Хуэйлянь выложила кушанье на большое блюдо, поставила его вместе с блюдечками имбиря и чеснока в квадратный короб и велела слуге отнести к Ли Пинъэр. Затем она подогрела вино.

Юйлоу разделила кушанье на равные доли, отложила одну на блюдо, налила кувшинчик вина и наказала служанке отнести в покои Юэнян.

Женщины наполнили чарки и только принялись за еду, как появилась сияющая Хуэйлянь.

– Как вам понравилось мое приготовление? – спросила она.

– Вот матушка Третья только что расхваливала, – сказала Цзиньлянь. – Умело, говорит, приготовлено. Смотри, как разварила.

– Правда, одной вязанкой соломы обошлась? – спросила Пинъэр.

– Откровенно говоря, и вязанки не ушло, – отвечала Хуэйлянь. – А то переварилась бы.

Юйлоу позвала Сючунь:

– Принеси-ка большую чарку для своей сестрицы.

Пинъэр велела Сючунь налить вина, а сама положила в тарелку свинины.

– Попробуй свое кушанье, – говорила она, подавая тарелку Хуэйлянь.

– Пожалуй, солоновато вышло. Соусу многовато влила. В другой раз буду знать, как вам нравится, – сказала Хуэйлянь и, отвесив три земных поклона, встала у края стола, присоединившись к пирующим.

Под вечер вернулась Юэнян. После приветствий Сяоюй стала угощать ее свининой.

– Это мы тут в шашки играли, – объяснила, улыбаясь, Юйлоу. – Сестрица Ли свиную голову нам проиграла, вот мы и оставили вам, сестрица.

– Когда только она проигрывает, это не совсем справедливо, – заметила Юэнян. – Я так полагаю: в эти праздничные дни почему бы каждой не устроить по очереди угощение? Барышню Юй пригласим, веселее будет. Лучше, по-моему, обойтись без азарта и не вводить в расходы одних за счет других. Как вы считаете?

– Вы правы, сестра, – поддержали все.

– Завтра пятый день нового года, – продолжала Юэнян. – Я угощаю первой и велю позвать барышню Юй.

Ли Цзяоэр должна была угощать шестого, Юйлоу – седьмого, а Цзиньлянь – восьмого.

– Мне повезло, – заявила Цзиньлянь. – У меня как раз день рождения подойдет. Одним выстрелом двух зайцев убью.

Спросили Сунь Сюээ, но она промолчала.

– Оставьте вы ее, – сказала Юэнян. – Нечего ее приглашать! Девятого пусть сестрица Ли угощает.

– Нет, девятого у сестрицы Пань день рождения, – заметила Юйлоу. – Матушка Пань и тетушка У, верно, придут.

– Тогда сестрица Ли десятого устроит, – согласилась Юэнян.

На том и порешили, но об этом хватит.

Пятого Симэнь был в гостях у соседа. На угощение к Юэнян были приглашены все жены. Пела барышня Юй. Пир продолжался целый день. На другой день угощала Ли Цзяоэр, за ней Юйлоу и Цзиньлянь, но об этом рассказывать подробно нет надобности.

Прошел и день рождения Цзиньлянь, поздравить которую приходили матушка Пань и невестка У.

Настал десятый день нового года. Угощение устраивала Пинъэр. Она велела Сючунь пригласить Сюээ, и той пришлось ходить за ней дважды. Сюээ согласилась прийти, но не шла.

– Я ж говорила, она не придет, – сказала Юйлоу. – Зачем ты ее насильно зовешь, сестрица? Ведь она кому-то сказала: у вас, мол, деньги, вам можно и пиры по очереди закатывать. А уж нашему брату, босоногим, нечего, говорит, под ослиными копытами мешаться. Вот она какие речи заводит. Ладно мы – так у нее и старшая сестра в ослицы попала.

– Ну, что вы все на нее внимание обращаете? – возмущалась Юэнян. – Это же баба неотесанная, дура набитая. Не понимаю, зачем ее вообще приглашать.

Попировали в покоях Пинъэр. Барышня Юй пением и музыкой услаждала собравшихся, а было их вместе с тетушкой У и дочерью Симэня восемь человек. Симэнь Цина в этот день не было дома.

– Если хозяин придет и распорядится накрыть на стол, подай ему в мои покои, – наказала Юэнян служанке Юйсяо.

После обеда прибыл Симэнь, Юйсяо помогла ему раздеться.

– А где хозяйка? – спросил он.

– Все у матушки Шестой пируют, – отвечала служанка. – Там тетушка У и матушка Пань.

– Какое у них вино? – спросил Симэнь.

– Цзиньхуа.[358]358
  Вино цзиньхуа – вино, вырабатываемое в округе Цзиньхуа в цетре провинции Чжэцзян.


[Закрыть]

– У меня есть жасминная настойка. Дядя Ин к Новому году поднес, – сказал Симэнь и распорядился открыть жбан. – Хороша! Им как раз подойдет, – сказал он, попробовав настойку, и велел Юйсяо и Сяоюй отнести жбан к Пинъэр.

Между тем Хуэйлянь наливала чарки и суетилась у стола. Когда она завидела служанок и бросилась к ним за жбаном, Юйсяо подмигнула ей и ущипнула за руку. Хуэйлянь сразу смекнула в чем дело.

– Кто тебе велел вино приносить? – спросила Юэнян.

– Батюшка, – отвечала Юйсяо.

– Когда он вернулся? – спросила хозяйка.

– Батюшка только что вернулся и спросил, какое вы пьете вино. Цзиньхуа, говорю. Батюшка мне и велел принести жбан жасминной настойки, которую дядя Ин преподнес.

– Если батюшка попросит, у меня накроешь стол и закусок подашь, – распорядилась Юэнян.

– Слушаюсь, – отозвалась служанка и удалилась в задние покои.

– Я пойду чай заваривать, – сказала немного погодя Хуэйлянь.

– Завари люаньского,[359]359
  Лю-ань – один из сортов чая провинции Аньхуэй; буквально лю-ань означает «шесть спокойствий».


[Закрыть] – распорядилась Юэнян. – Он у меня в спальне лежит.

Хуэйлянь засеменила вслед за Юйсяо. Та оказалась у дверей, ведущих в покои Юэнян, и опять подала Хуэйлянь знак. Хуэйлянь отдернула занавеску и вошла в спальню хозяйки. Симэнь сидел в кресле и пил вино. Она подошла к нему и села на колени. Они слились в поцелуе. Хуэйлянь старалась возбудить в нем желание, поила его вином из собственных уст.

– А у меня весь ваш ароматный чай вышел, батюшка, – лепетала она. – Не дадите еще немножко? А потом я у тетушки Сюэ цветы покупала, несколько цяней задолжала. У вас есть серебро? Дайте мне немного.

– У меня ляна два в кошельке осталось, – проговорил Симэнь. – Возьми их себе.

Симэнь хотел было приступить к делу.

– Неудобно, – остановила его Хуэйлянь. – А вдруг кто увидит?

– Не уходи нынче, ладно? – говорил Симэнь. – В дальних покоях насладимся.

– Только не в дальних, – покачала головой Хуэйлянь. – Там главная истопница дровами все завалила, не пройдешь. Вот если бы у матушки Пятой, было бы пре-крас-но!

У дверей сторожила Юйсяо, и они флиртовали в открытую. Говорят, язык держи и на дороге, ведь уши спрятались в траве.

Неожиданно появилась Сунь Сюээ. Когда до нее донесся смех из покоев Юэнян, она подумала, что там Симэнь с Юйсяо, но служанка сидела у дверей. Сюээ замедлила шаги, а Юйсяо, опасаясь, как бы она не пошла в комнату, бросилась ей навстречу и отвлекла вопросом:

– Матушка Шестая вас так звала на пир. Что ж вы не пошли?

– Отвернулась от нас судьба, – проговорила с горькой усмешкой Сюээ. – Чахнем, как туты на болоте. За ними на скакуне скачи, не угонишься. С чем я к ним на пиры-то пойду? Бедняки мы голоштанные.

В комнате кашлянул Симэнь. Сюээ поспешила на кухню, а Юйсяо отдернула занавеску. Хуэйлянь, озираясь по сторонам, выскользнула из комнаты и побежала заваривать чай.

– Матушка чай ждет, – крикнула ей Сяоюй. – Куда ж ты девалась?

– Чай готов, – ответила Хуэйлянь. – Ступай за орехами.

Вскоре Сяоюй внесла поднос, а Хуэйлянь – чай.

– Где ты пропала? – спросила Юэнян.

– Батюшка в вашей комнате был, – отвечала Хуэйлянь, – я не смела войти, ждала, пока сестра чай возьмет, потом за орехами ходила.

Они обнесли всех чаем, и Сяоюй с подносом ушла на кухню, а Хуэйлянь встала у стола поглядеть на игру в кости.

– «Длинную единицу», матушка, вы с «чистой шестеркой» составите, а «раздел меж небом и землей» здесь не подходит, – входя в раж, подсказывала Хуэйлянь. – Опять матушка Пятая выиграла. А у матушки Шестой пара «парчовых ширм». Матушка Третья, у вас «один – три» с «чистой пятеркой», всего четырнадцать очков. Вы проиграли.

– Видишь, люди играют, а ты чего со своим языком лезешь? – не выдержала Юйлоу. – Кто тебя просит?

Хуэйлянь не знала, куда деваться со стыда. Она густо покраснела и ушла.

Да,

 
Пусть западной реки прольется вся вода,
Позора и стыда не смоешь и тогда.
 

Пировали до фонарей. Вдруг в комнате появился Симэнь Цин.

– Весело вы пируете, – засмеялся он.

– А, зятюшка пожаловал, – воскликнула невестка У и, поспешно встав, предложила Симэню свое место.

– К чему мужчина будет сидеть в женской компании? – заявила Юэнян. – Иди ко мне, там и пируй.

– В таком случае я пойду, – промолвил Симэнь и направился к Цзиньлянь.

Цзиньлянь пошла вслед за ним.

– Поди сюда, моя маленькая болтушка, – сказал подвыпивший Симэнь, взяв Цзиньлянь за руку. – Мне с тобой поговорить надо. Я хотел провести ночь с Хуэйлянь, да негде. Позволишь нам у тебя побыть, а?

– Какой гнусный вздор ты мелешь! – заругалась Цзиньлянь, – не знаю, как и назвать тебя. Путайся с ней где угодно, но что это еще за прихоть такая – ко мне? Нет здесь для нее места! Если б я, положим, и согласилась, этого не допустила бы моя Чуньмэй. Не веришь? Позови ее. Если она не будет против, я вас пущу.

– Раз вы против, мы пойдем в грот, – заявил Симэнь. – Вели служанкам отнести туда постель и пусть обогреют немного, а то холодно будет.

– И впрямь слов не нахожу! Как не ругать тебя! – не выдержав, засмеялась Цзиньлянь. – Можно подумать, эта шлюха, рабское отродье, мать твоя родная. С каким сыновним почтением ты ей служишь? Как Ван Сян,[360]360
  Согласно легенде, когда у Ван Сяна (184–268) заболела мачеха и ей нужно было достать свежую рыбу, Ван Сян, движимый чувством сыновьей почтительности, лег на лед, растопил его теплом своего тела и добыл двух живых карпов. Впоследствии этот случай почитался как один из двадцати четырех образцов сыновней почтительности.


[Закрыть] средь зимы на обледенелом каменном ложе ради нее ложишься.

– Нечего надо мной насмехаться! – отбивался Симэнь. – Хватит язык распускать. Вели лучше грот подтопить.

– Иди уж, накажу, – отозвалась Цзиньлянь.

Гости разошлись, и Цзиньлянь велела Цюцзюй отнести в грот постель и фонарь. Когда в гроте Весны было все готово, Хуэйлянь проводила Юэнян, Цзяоэр и Юйлоу до задних ворот.

– Я к себе пойду, – сказала она, и Юэнян не стала возражать.

– Ладно, – согласилась она, – иди спать.

Хуэйлянь постояла еще немного у ворот и, убедившись, что никого нет, бросилась к гроту.

Да,

 
Не стоит ожиданием томить царя Сян-вана,
Забавой тучки и дождя влечет гора Шамана.
 

Сун Хуэйлянь проникла в сад. Она лишь прикрыла за собой садовую калитку, но запирать не стала, полагая, что Симэнь еще не пришел. Однако, войдя в грот Весны, Хуэйлянь нашла там Симэня. Перед ним горела свеча. Несло холодом. Лежанку покрывал слой пыли. Хуэйлянь вынула из рукава две палочки благовоний, поднесла их к огню и воткнула в землю. Рядом стояла жаровня с горящими угольями, но от холода дрожали все члены. Хуэйлянь разобрала постель и накинула поверх одеяла соболью шубу. Они заперли дверь и легли.

Симэнь снял с себя белый сатиновый халат, расстегнул пояс Хуэйлянь, заключил ее в свои объятья… и они отдались любви.

Между тем, Цзиньлянь подождала, пока любовники не скрылись в гроте, сняла головные украшения и плавной походкой потихоньку пошла в сад, чтобы подслушать их разговор. Она приоткрыла калитку и, проскользнув внутрь, притаилась в чаще. У нее мерзли ноги на обледенелом мху, в тело впились колючки, об сухие ветки порвалась юбка, но она стояла у грота Весны как вкопанная и прислушивалась.

Внутри ярко горела свеча, слышался смех Хуэйлянь.

– Пришлось Симэнь Цину в ледяной ночлежке от холода прятаться, – подшучивала Хуэйлянь. – Это тебе, жалкий бродяга, в наказание. Не мог подходящее место найти! Мерзни теперь в этом аду! Ты уж веревкой себя взнуздай. Замерзнешь, быстрее выволокут. Ну и холод! Давай спать! А чего это ты на мои ноги уставился? – продолжала она. – Или все не налюбуешься? Не во что мне обуть мои маленькие ножки. Купил бы заготовки, увидал бы, какие туфельки сошью.

– Не беспокойся, дорогая моя! – успокаивал ее Симэнь. – Несколько цяней изведу, разноцветные тебе куплю. Ведь у тебя ножка, оказывается, еще меньше, чем у Пятой.

– Какое может быть сравнение! – возмутилась Хуэйлянь. – Я как-то ее туфли примерила. Так они прямо на мои туфли налезли. Не ножка у нее, а целая ножища! Только сделаны красиво, вот и все.

«Что ж еще скажет эта потаскуха, рабское отродье?» – выругалась про себя Цзиньлянь и опять обратилась в слух.

– А давно ты взял эту Пятую зазнобу? – спросила Хуэйлянь. – Что она, девицей пришла?

– Какое там! Побывала в руках.

– То-то я и вижу, по замашкам она – стреляный воробей. Тоже из содержанок, оказывается. Жена на одну ночь.