Текст книги "Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй"

– А ты, говорунья, на нее внимания не обращай, – сказал Симэнь. – Принеси плетку, говорят тебе, бить буду потаскуху.

– Как же вам, сударь, не совестно! – урезонивала хозяина горничная. – Чем же моя госпожа вам так досадила, а? Наветы распутниц слушаете? Сами они бурю средь ясного дня поднимают, все под мою госпожу подкапываются, да еще и других втягивают. Какими глазами на вас смотреть будут? Не хочу я по-вашему делать!

С этими словами Чуньмэй хлопнула дверью и исчезла. Симэнь разразился хохотом.

– Ладно уж! Пока бить не буду! – заключил он. – Встань! Мне у тебя нужна одна вещь. Дашь?

– Милый! Моя кровь и плоть – все принадлежит тебе. Бери что только пожелаешь. А что тебе нужно?

– Прядь твоих волос.

– Дорогой мой! Вели броситься в огонь, я брошусь. Но волосы отрезать не дам. Хоть смертью стращай, не дам. С того самого дня, как меня мать родила, я ношу их вот уж двадцать шесть лет. Они у меня и так в последнее время сильно лезут. Сжалься надо мной.

– Тебя возмущает мой гнев, а что бы я тебе ни сказал, ты мне перечишь.

– Если уж я тебе перечу, то скажи, пожалуйста, кого же я слушаюсь! Скажи по-честному, зачем тебе эта прядь?

– Для волосяной сетки.

– Я тебе сплету. Только не давай мои волосы той потаскухе. Не желаю, чтобы она меня попирала.

– Никому не дам. Только позволь мне из твоих волос связать самое основание сетки.

– Если так, сейчас отрежу.

Цзиньлянь отделила большую прядь, и Симэнь отрезал ее ножницами под самый корень, завернул в бумагу и спрятал за пояс. Цзиньлянь, рыдая, упала ему в объятия.

– Во всем я слушаюсь тебя, – шептала она. – Только не забывай меня. Дели радости с другими, сколько душе угодно, но меня не бросай.

Необычно сладостными были той ночью их утехи.

На другой день Цзиньлянь накормила Симэня, и он отправился к Ли Гуйцзе.

– Где волосы? – спросила певица.

– Вот они.

Симэнь вынул из-за пояса прядь волос и передал Гуйцзе. Она внимательно рассмотрела их. То были в самом деле прекрасные, черные как смоль, волосы. Гуйцзе спрятала их в рукав.

– Посмотрела и давай, – попросил Симэнь. – У меня из-за этой пряди такая вчера неприятность вышла. Пока у меня от злости лицо не перекосилось, давать не хотела. Я ее обманом взял: мне, мол, для головной сетки. Видишь, я своему слову хозяин. Сказал – принесу, и принес!

– Какая невидаль, подумаешь! – проговорила Гуйцзе. – Уже и струсил? Ладно, домой пойдешь, отдам. Если ты ее так боишься, зачем же отрезал?

– Ее боюсь? Откуда ты взяла? – Симэнь засмеялся. – Тогда не стал бы ей и заикаться.

Гуйцзе позвала Гуйцин занять гостя за столом, а сама удалилась в укромное место и положила волосы Цзиньлянь к себе в туфли, чтобы постоянно попирать их своими ногами, но не о том пойдет речь.

Несколько дней подряд Гуйцзе не опускала Симэня домой. Цзиньлянь же, после того как у нее отрезали прядь волос, впала в уныние, не выходила из спальни, не пила, не ела, и Юэнян послала слугу за старой Лю, которая нередко заходила к ним пользовать больных.

– Госпожа страдает от тайной печали, – сказала старая Лю. – Гнев поселился в сердце, и госпожа не в силах от него избавиться. Головные боли и тошнота вызвали отвращение к пище.

Старуха развязала узел со снадобьями, достала оттуда две черных пилюли.[225]225
  Китайские пилюли, замешанные на смолистых веществах, обычно представляют собой шарики черного цвета.


[Закрыть] и велела принять на ночь с настоем имбиря[226]226
  Настой имбиря – популярное средство при разного рода недугах – отравлениях, простудах и т. д.


[Закрыть]

– Завтра старика своего приведу, – добавила она. – Пусть посмотрит, не ждет ли вас, сударыня, что дурное в грядущем.

– Ваш почтенный супруг может и судьбу предсказывать? – спросила Цзиньлянь.

– Он у меня слепой, но кое-что знает. Судьбу может рассказать, от нечисти избавить. Врачует иглоукалыванием и прижиганием, исцеляет от язв. А еще что умеет, сказать не могу. Одним словом, привораживает.

– Как это привораживает? – заинтересовалась Цзиньлянь.

– А вот как. Отец с сыном, скажем, не ладит, брат с братом ссорится, старшая жена с младшими женами ругается. Зовут тогда моего старика, ему обо всем поведают. Возьмет он талисманы, напишет всем духам таинственные свои знаки и в воду опустит. Даст наговоренной воды тому человеку выпить, и не пройдет трех дней, как отец ли с сыном сблизится, брат ли с братом душа в душу заживут или старшая жена перестанет браниться с младшими. А то, бывает, в торговле не везет, поле не родит, так мой старик сколько таким врата богатства открывал, истоки барышей показывал! Он и недуги врачует, и от скверны очищает, звездам молитвы возносит и планетам поклоняется – все может. Вот почему и прозвали его Лю Астролог. Помнится, пришла в семью невестка, так, из захудалых, и оказалась на руку не чиста. У свекрови крадет да матери в дом несет. Бил ее за это муж, когда узнал. Тогда мой старик и ворожил над ней. Написал два талисмана. Один сжег, а пепел под кадкой с водой закопал. Берут из нее воду и видят, как невестка ворует, а виду не подают. Другой талисман старик в подушку спрятал. Как ляжет на нее муж, так руки ему будто бы кто-то связывает. Перестал жену бить.

Цзиньлянь внимательно выслушала рассказ и наказала угостить старую Лю чаем и сладостями, а перед уходом дала три цяня на пилюли да еще пять отвесила на талисманы и попросила старуху с утра пораньше привести слепого Лю. Старуха ушла.

Ранним утром следующего дня старуха и в самом деле подвела к воротам слепого шарлатана. Симэня дома не было. Он еще не вернулся от Гуйцзе.

– Тебе чего, слепец? – спросил привратник, когда старуха ввела его в ворота.

– Мы к госпоже Пятой. Талисманы возжигать, – пояснила старуха.

– Вы к госпоже Пятой, проходите. Да глядите, как бы собака не покусала.

Старуха провела слепого в гостиную Цзиньлянь, которая находилась рядом с ее спальней. Они долго ждали. Наконец появилась хозяйка. Слепец отвесил ей поклон, и они сели. Цзиньлянь назвала восемь знаков,[227]227
  Восемь знаков – имеются в виду знаки, обозначающие годы жизни человека – его гороскоп. Они обозначались четыремя парами циклических знаков, которые говорили о годе, месяце, дне и часе рождения.


[Закрыть] которые соответствовали году, месяцу, дню и часу ее рождения. Слепой шарлатан стал прикидывать на пальцах, потом сказал:

– Родились вы, сударыня, в год гэн-чэнь, месяц гэн-инь, день и-хай, час цзи-чоу.[228]228
  Парным циклическим знакам гэн-чэнь, гэн-инь, и-хай, цзи-чоу соответствуют числа 17, 27, 12, 26, из чего следует, что Цзиньлянь родилась в 1100 г.


[Закрыть] Так! Восьмой день сезона установления весны,[229]229
  Установление весны – первый из 24 сельскохозяйственных сезонов, на которые делится год в китайском календаре.


[Закрыть] относим, стало быть, к первой луне. Как глаголет Истинное учение наставника Цзыпина[230]230
  Цзыпин – астролог ХIII в., которого гадатели по восьми знакам почитали как основателя своего учения.


[Закрыть] ясным и необычайным отмечены сии знаки. Однако, не сулит вам милости звезда-супруг, в потомстве есть преграда. А одинарное древо.[231]231
  Дерево, а также упоминаемые далее металл, вода и земля – четыре из пяти первоэлементов (пятый – огонь), соотносимых китайскими учеными и оккультистами с циклическими знаками.


[Закрыть] знака «хай», прорастая в первой луне, цветенья сил не предвещает. Без преодоленья придет самосожжение. И потом двойной металл знака «гэн» с силой давит острие барана[232]232
  Баран – как восьмой элемент двенадцатиричного звериного цикла, видимо символизирует ранее выделенное число «8», а также намекает на будущую соперницу Пань Цзиньлянь – Ли Пинъэр, родившуюся в год барана (см. гл. XIII).


[Закрыть] Звезда-супруг поставлен в затруднение. А облегченье наступит только после повторного преодоленья.

– Уже преодолела, – сказала Цзиньлянь.

– Не будьте на старика в обиде, – продолжал слепец, – но вот что я вам скажу. Гороскоп являет очертанье зловещего духа. Вам мешают месячные истечения,[233]233
  Здесь своеобразная игра слов: месячные истечения обозначены сочетанием циклического знака «гуй» и иероглифа «вода».


[Закрыть] которые приходятся и на «хай» и на «гэн». Обилие этих вод влечет прорыв лишь одного слоя земли знака «цзи». Когда вступает в силу злой дух, мужчина обретает могущество и власть, а женщина становится опасной мужу. Коль скоро главное в ней – ум и смекалка, она вызывает либо любовь, либо гнев. И вот еще что скажу: сейчас идет год цзя-чэнь,[234]234
  Циклическому символу «цзя-чэнь» соответствует 1124 г.


[Закрыть] вас ожидает бедствие. А в жизни вы станете причиной гибели младенца и удавленья на крюке. Звезды обоих знаков[235]235
  Имеют в виду циклические знаки «хай» (12-й из 12) и «гэн» (7-й из 10) как символы зодиакальных секторов неба.


[Закрыть] мешают вам, но вреда не причинят. Хотя согласья тех, кто рядом, не предвидится, наветы ничтожных вам покою не дадут.

– Благодарю вас, наставник, – выслушав слепца, проговорила Цзиньлянь, – вы так усердно мне растолковывали. А теперь, будьте добры, поворожите. Ляном серебра одарю, на чай. Ничего не прошу, только отгоните от меня злых людей, чтобы муж меня уважал и любил.

Цзиньлянь пошла к себе в спальню и протянула слепому шарлатану украшения для прически. Он принял их и спрятал в рукав.

– Для ворожбы надобен кусок ивы. Я вырежу из него фигурки мужчины и женщины. Напишу на одной ваши знаки, на другой – вашего супруга, потом свяжу их красными шелковыми нитями[236]236
  …свяжу фигурки… красными шелковыми нитями… – То есть поступлю подобно божеству бракосочетания – Лунному старцу.


[Закрыть] числом семью семь – сорок девять, покрою глаза мужской фигурки лоскутом красного шелка, набью сердце полынью[237]237
  «Полынь» – «ай» звучит по-китайски как слово «ай» – «любовь».


[Закрыть] и проткну руки иглами, оклею смолою ноги. Вы тайком положите фигурки под подушку. Потом киноварью напишу талисман и предам огню, а вы незаметно подсыпьте пепел мужу в чай. Выпьет он этот чай, ляжет на ту подушку и не пройдет трех дней, как проявится сама собой сила ворожбы.

– Что же все это значит, наставник, позвольте узнать, – спросила Цзиньлянь.

– А вот что, – начал слепой пройдоха. – С покрытыми глазами супругу вы покажетесь красавицей Си Ши.[238]238
  См. примеч. к гл. IV.


[Закрыть] С полынью в сердце он обратит на вас всю свою любовь, с иглами в руках он пальцем не шевельнет, даже если вы его и прогневаете, а то и на колени перед вами опустится. Со склеенными ногами не будет больше ходить куда не следует.

Восторг охватил Цзиньлянь, когда она услышала такие объяснения. Потом воскурили благовонные свечи и сожгли бумажную лошадь. На другой день старая Лю прислала Цзиньлянь наговоренной воды и талисманы и все было исполнено как полагается. Сожженный талисман Цзиньлянь подсыпала в чай, а когда Симэнь попросил пить, она кликнула Чуньмэй, и та подала его хозяину. Вечером он остался у Цзиньлянь. Они, как и прежде, резвились, словно рыбки в воде.

Послушай, дорогой читатель! Будь ты беден или богат, все равно ни в коем случае не привечай ни буддийских, ни даосских монахов и монахинь, кормилиц и сводень. Чего они только не вытворяют за спиной у тебя!

Не зря в старину говорили:

 
Сводню, колдунью, сваху[239]239
  В тексте говорится о «трех бабках». Как правило это обобщенный образ женщин, занимающихся скупкой, перепродажей, сводничеством, ворожбой. В Сун так называли торговок цветами. Иногда речь идет о кормилицах, врачевательницах и повитухах. В литературе часто встречается понятие «три тетки, шесть бабок», которое имеет тот же смысл.


[Закрыть] от дома держи подальше,
Закрой во дворе колодец, а двери держи на запоре.
Тогда ты греха избегнешь, уйдешь от вранья и фальши,
Тогда к тебе не ворвутся ни злая беда, ни горе.
 

Если вы хотите знать, что случилось потом, приходите в другой раз.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
ЛИ ПИНЪЭР ДОГОВАРИВАЕТСЯ О ТАЙНОМ СВИДАНИИ
СЛУЖАНКА ИНЧУНЬ В ЩЕЛКУ ПОДСМАТРИВАЕТ УТЕХИ ГОСПОЖИ

Хоть жизни полнота недостижима,

Добросердечье нам необходимо,

Нам нужно умным следовать советам,

Людей корыстных не внимать наветам.

Невежда груб, с ним лучше и не знайся;

В душе людской темно – остерегайся.

Слова толковым женщинам на радость:

Не принимайте горечи за сладость.

Так вот. Однажды, было это четырнадцатого в шестой луне, Симэнь Цин направился к У Юэнян.

– Пока ты уходил, от соседа Хуа приглашение принесли, – сказала она. – Как вернется, говорю, так придет.

Симэнь заглянул в визитную карточку. Там было написано: «Приходи сегодня в полдень к У Иньэр, поговорим. Только прошу прежде зайти за мной. Обязательно».

Симэнь приоделся как полагается, велел оседлать лучшего коня и в сопровождении двоих слуг отправился первым делом к Хуа Цзысюю, но того не оказалось дома.

Стояло лето. Его жена, Ли Пинъэр, носила стянутый серебряными нитями пучок волос и золотые аметистовые серьги. На ней была застегнутая спереди коричневая шелковая кофта и белая, отделанная бахромой, легкая юбка, из-под которой выглядывали красные фениксы-туфельки с изящными острыми-преострыми носками.

Пинъэр стояла у самого порога, ведущего во внутренние покои, и обмахивалась продолговатым, из зеленого шелка, веером, когда ничего не подозревающий Симэнь открыл дверь и чуть было не натолкнулся на нее.

Ли Пинъэр уже давно была у него на примете, хотя он виделся с нею всего раз, в поместье, и даже разглядеть как следует не успел.

И вот Пинъэр стояла перед ним – блистающая белизной, невысокая и стройная, с похожим на тыквенное семечко овалом лица и тонкими изогнутыми бровями. Все души[240]240
  Все души Симэня… – здесь говорится о душах хунь и по: «Души хунь улетели в Поднебесье, души по рассеялись по девяти небесам». Согласно традиционным верованиям, человек имел три души хунь и семь душ по, каждая из которых определяла духовные и физиологические функции организма человека. Души могли «улетать в поднебесье» и «рассеиваться» от страха, неожиданности и т. д. При смерти они исчезали, однако не сразу, но иногда возвращались из потустороннего мира, если человеку не пришел срок полной смерти.


[Закрыть] Симэня, как говорится, улетели в поднебесье. Завороженный ее красотой, Симэнь тотчас же отвесил низкий поклон. Она ответила на его приветствие и торопливо удалилась в задние покои, приказав горничной Сючунь, недавно достигшей совершеннолетия, пригласить соседа в гостиную. Сама же она встала около двери, так что была видна лишь половина ее очаровательного личика.

– Присядьте, сударь, – сказала она. – Хозяин вышел и вот-вот вернется.

Горничная подала Симэню чашку чаю.

– Муж пригласил вас на угощение, – продолжала она, – и я прошу вас, будьте так добры, уговорите его пораньше прийти домой. Ведь он берет и слуг, и мне придется оставаться дома только с двумя горничными.

– Не извольте беспокоиться, сударыня, – заверил ее Симэнь. – Дом – наша главная забота. Непременно выполню ваш наказ. Вместе пойдем, вместе и вернемся.

Тем временем прибыл Хуа Цзысюй. Пинъэр ушла к себе.

– Мое почтение, брат, – увидев Симэня, раскланивался он. – Непредвиденное дело заставило меня отлучиться. Прости, что не смог встретить как положено.

Гость и хозяин заняли положенные места. Слуга подал чай.

– Ступай скажи госпоже, чтобы приготовили закуски. Мы с господином Симэнем осушим по чарочке и пойдем, – после чаю приказал слуге хозяин и, обратившись к гостю, продолжал: – Приглашаю вас к певице У Иньэр. У нее сегодня день рождения.

– Что же вы, любезный брат, меня заранее не уведомили? – заметил Симэнь и тотчас же велел Дайаню принести из дома пять цяней серебром.

– Ну к чему же такое беспокойство? Мне прямо-таки неудобно перед вами, – отозвался Цзысюй.

– Тогда задерживаться не стоит, – решил Симэнь, видя, как слуги накрывают стол. – Там и выпьем.

– Мы засиживаться не будем.

Тут же появились блюда и чашки, полные яств из куриных лапок и парного мяса. Перед гостем и хозяином стояли высокие, как подсолнухи, серебряные чарки. Они выпили по чарке, отведали лепешек и закусок, а остальное отдали слугам.

Дайань принес серебра, и они сели на коней. Симэнь Цина сопровождали Дайань и Пинъань, а Хуа Цзысюя – Тяньфу и Тяньси. Направились они прямо к мамаше У Четвертой, чей дом находился в Крайней аллее квартала кривых террас.

Там пестрели купы цветов, гремела музыка, пели и плясали. Пир в честь У Иньэр затянулся до первой стражи. По просьбе Пинъэр Симэнь проводил захмелевшего Хуа Цзысюя до дому. Слуги открыли ворота и довели хозяина до гостиной, где усадили в кресло.

Вышла Ли Пинъэр.

– О, сударь, – с поклоном обратилась она к Симэню, – не осудите, что причинила вам столько хлопот с моим бесталанным мужем. Из-за пристрастия мужа к вину вам пришлось провожать его до самого дома.

– Какой пустяк! – воскликнул Симэнь Цин, раскланиваясь. – Я ваш наказ в сердце своем носил. Как полководец с войском в поход снаряжается, с войском же и домой возвращается, так и мы с вашим супругом вместе вышли, вместе и пришли. Посмел бы я вас ослушаться! Я слово свое сдержал, и вам, сударыня, не о чем волноваться. Знали бы вы, как его там удерживали! Только я его все-таки уговорил. Едем мы мимо «Звезд радости», а там есть певица Чжэн Айсян, богиней милосердия[241]241
  Под богиней милосердия имеется в виду богиня Гуаньнинь.


[Закрыть] прозывается, – красавица писаная. Он хотел было к ней наведаться, но я и тут его сдержал. Пора, говорю, домой, в другой раз зайдешь. Дома, говорю, супруга беспокоится. Вот так и добрались. Зайди он только к Чжэн, на всю ночь бы остался. Не мне, милостивая сударыня, осуждать неразумность вашего супруга, но вы так молоды, и ему нельзя никак бросать дом на произвол судьбы.

– Именно так, – согласилась Пинъэр. – Как я ругаю его за безрассудные похождения! Я даже занемогла от постоянной ругани. Но он и слышать ничего не хочет. Если он вам когда-нибудь встретится в веселом доме, прошу вас, будьте так добры, уведите его оттуда как можно скорее. Такую милость я никогда не забуду.

Симэнь Цину, как говорится, будешь в голову вбивать, так у него половицы под ногами затрещат. Сколько лет отдал он любовным увлечениям! Он сразу смекнул, к чему она клонит. Сама Ли Пинъэр открывала ему путь, яснее ясного манила, что называется, «завернуть в аллею».

– Об этом и говорить не приходится, – лицо Симэня расплылось в улыбке. – Сами посудите, сударыня! Ведь мы на то и друзья с вашим супругом. Не волнуйтесь, сударыня, обязательно вразумлю.

Пинъэр еще раз поблагодарила Симэня и велела горничной подать гостю чай и фрукты.

– Мне пора домой, – сказал Симэнь, выпив чашку, в которой красовалась серебряная ложка. – А вам, сударыня, советую как следует запереться на ночь.

Симэнь простился с Пинъэр и ушел. С этого момента он только и думал, как бы ему соединиться с соседкой. Он не раз подбивал Ин Боцзюэ, Се Сида и других своих друзей, чтобы те задержали Цзысюя на всю ночь у певиц, а сам, покинув их компанию, спешил домой. Он задерживался у своих ворот, а сам все посматривал на соседние, у которых стояла вместе со служанками и смотрела на него Пинъэр. Он покашливал, прохаживался взад и вперед, снова прислонялся к воротам и не отрывал глаз от Пинъэр. Однако стоило ему приблизиться, как силуэт ее исчезал за воротами, когда же он удалялся, оттуда опять показывалось ее личико – она продолжала смотреть ему вслед. Так не было меж ними словесных объяснений, но уже соединились их взоры и слились их сердца.

Однажды, когда Симэнь стоял у ворот, Пинъэр послала к нему горничную Сючунь с приглашением.

– По какому это случаю ты приглашаешь меня, барышня? – спросил Симэнь, делая вид, что ничего не понимает. – А хозяин твой дома?

– Хозяина нет, – отвечала Сючунь. – Вас моя хозяйка приглашает. Что-то спросить собирается.

Не успела она договорить, а Симэнь уж направился к соседке и уселся в гостиной.

Пинъэр вышла не сразу.

– Всяческих вам благ, – приветствовала она гостя. – Вы были так великодушны в прошлый раз. Даже не знаю, как выразить вам мою признательность, которая навсегда запечатлелась в моем сердце. Муж мой опять вот уж два дня домой не показывается. Не виделись ли вы, сударь, с ним случайно?

– Вчера он пировал с компанией друзей у певички Чжэн, – сказал Симэнь. – Я, видите ли, зашел в «Звезды радости» случайно, по одному небольшому делу. Но сегодня я там не был и не знаю, может, он пирует и до сих пор. Будь я в «Звездах радости», я б, разумеется, уговорил его пойти домой. Вы, должно быть, сильно опечалены, сударыня?

– Как же не печалиться?! – отозвалась Пинъэр. – Ведь он меня слушать не желает, с певичками спутался, дом совсем забросил, а я терпи.

– Да, вы, конечно, правы. Но зато у него прекрасный характер.

Горничная подала чай, после которого, опасаясь прихода Цзысюя, Симэнь не посмел задерживаться и стал откланиваться.

– Если вы его увидите, – на все лады упрашивала Пинъэр, – верните, пожалуйста, домой. Буду вам бесконечно благодарна.

– Об этом даже не беспокойтесь. Ведь мы с вашим супругом закадычные друзья! – с этими словами Симэнь ушел.

На другой день вернулся Хуа Цзысюй.

– Ты вот пьянствуешь, по веселым домам шатаешься, а нашему соседу, господину Симэню, тебя уговаривать приходится, – в который раз принялась упрекать мужа Пинъэр. – Купил бы подарки да отблагодарил его, а то перед ним как-то неловко.

Хуа Цзысюй тотчас же купил четыре коробки подарков, жбан вина и велел слуге Тяньфу отнести их к Симэнь Цину. Тот принял подношения и щедро наградил слугу, но не о том пойдет речь.

– Почему это соседи подарки прислали? – спрашивала Юэнян.

– Да брат Хуа приглашал меня на день рождения к У Иньэр, выпил лишнего. Ну, я его домой доставил, потом отговаривал на ночь у певиц оставаться, вот поэтому его жена, должно быть, и решила меня отблагодарить, сказала, небось, купи, мол, ему подарки.

– Ты сам о себе-то позаботься, – указывая на мужа пальцем, с укоризной выговаривала Юэнян. – Попечитель выискался! Сам в грязи, а других отчищать собираешься! Тебя самого целыми днями дома не бывает – сам за бабами бегаешь, а других увещеваешь. И эти подарки ты принимаешь как должное? Посмотри-ка карточку, от кого? Если от жены, то сегодня же напиши ей от моего имени приглашение. Она давно хотела нас навестить. А если от мужа – поступай, как знаешь.

– На карточке стоит его имя, – ответил Симэнь. – Я завтра его приглашу.

На другой день Симэнь устроил угощение и пригласил Хуа Цзысюя. Пировали целый день.

– Ты не должен оставаться перед ним в долгу, – обратилась к Цзысюю жена, когда тот вернулся домой. – Мы ему подарки послали, и он, видишь, тебя пригласил. Теперь твоя очередь его угощать.

Быстро летело время. Настал девятый день девятой луны – праздник осени.[242]242
  Праздник осени, или праздник двух девяток – девятого числа девятого месяца по лунному календарю – отмечался как праздник урожая.


[Закрыть] По такому случаю Хуа Цзысюй позвал двух певичек и послал Симэнь Цину приглашение полюбоваться хризантемами. Симэня сопровождали Ин Боцзюэ, Се Сида, Чжу Жинянь и Сунь Молчун. Передавали цветы под бой барабана, пировали и веселились.

О том же говорят и стихи:

 
Проносятся стрелами солнце с луною!
Вновь осень, и нам любоваться опять,
Как пышно багряны наряды у кленов,
Хмельных хризантем ароматы вдыхать.
Чиновному гостю пиалы наполню.
Он яства красотки не хочет принять?
Нет, взглядом тайком устремившись за полог,
Не в силах влеченья унять!
 

Пировали до темноты. Когда зажгли фонари, Симэнь Цин поднялся из-за стола, намереваясь выйти по нужде. Совсем не подозревая, что за ним из-за ширмы тайком наблюдает Ли Пинъэр, он нечаянно столкнулся с ней, и они очутились друг у друга в объятиях. Пинъэр скрылась за боковой дверью и послала к гостю Сючунь.

– Госпожа послала меня сказать вам, сударь, чтобы вы меньше пили и пораньше шли домой, – прошептала горничная, незаметно подкравшись к Симэню. – Госпожа собирается отправить хозяина к певицам и хотела бы поговорить с вами вечерком.

Симэнь Цин пришел в неописуемый восторг. Вернувшись к столу, он потихоньку спрятал вино за пазуху. Певицы подносили ему чарки, но он притворился пьяным и отказывался. Приближалась первая стража. Пинъэр опять встала за ширмой и поглядела на пирующих.

На почетном месте восседал Симэнь Цин и для виду клевал носом. Ин Боцзюэ и Се Сида, вдоволь наевшись и изрядно выпив, застыли как сало, поэтому когда Чжу Жинянь и Сунь Молчун стали откланиваться, они даже глазом не повели, будто их прибили к стульям, и не думали уходить. Ли Пинъэр стала нервничать. Поднялся и Симэнь, но его все время удерживал Хуа Цзысюй.

– Брат, ну почему ты уходишь? – спрашивал он. – Или чем не угодил?

– Я пьян. Не могу больше, – оправдывался Симэнь.

Он нарочно зашатался из стороны в сторону, и слуги, подхватив его под руки, повели домой.

– И что с ним такое сталось? – недоумевал Ин Боцзюэ. – От вина отказывается. Выпил всего ничего и уж захмелел. Чтобы успокоить хозяина и не ставить в неудобное положение певиц, предлагаю: давайте возьмем большую чашу, и пусть обойдет она полсотни кругов, а потом разойдемся.

– Вот бесстыжий арестант! – услыхав такие речи Боцзюэ, не переставая ворчала за ширмой Пинъэр.

Она дала знак слуге Тяньси, чтобы тот позвал Хуа Цзысюя.

– Если хочешь с ними пить, то ступай сейчас же к певицам, – заявила мужу Пинъэр. – Терпенье мое лопнуло. Хватит с меня этих истошных криков! И так за полночь – сколько масла выжгли!

– Но тогда не ругайся, что я всю ночь не приду.

– Ладно, ступай! Не буду ругаться.

Хуа Цзысюю только того и надо было. Он бросился к гостям и выложил им желание Пинъэр.

– Пошли к певицам! – воскликнул он.

– Нечего нас обманывать! – возразил Боцзюэ. – Неужели невестка[243]243
  Поскольку друзья считались названными братьями, жен друг друга они называли невестками.


[Закрыть] так и сказала?! Поди, как следует спроси, тогда и пойдем.

– Так и сказала! Велела завтра приходить.

– Ну и прекрасно! – вставил Се Сида. – Брат Ин хочет самого себя перехитрить. Ведь брат Хуа только что испросил разрешения супруги. Значит, можно идти со спокойной душой.

И друзья вместе с певицами, сопровождаемые слугами Тяньфу и Тяньси, направились в Крайнюю аллею к У Иньэр.

Пробили вторую ночную стражу. У Иньэр спала. Когда послышался стук, она встала и со свечой в руке пригласила входить.

– Мы у твоего приятеля любовались хризантемами, – пояснил Боцзюэ, – но не успели до стола добраться, как он нас к тебе повел. Так что ставь вино.

Не будем говорить, как они пировали у певицы, а расскажем о Симэнь Цине.

Симэнь прикинулся пьяным и отбыл домой. Переодевшись у Пань Цзиньлянь, он, предвкушая приглашение Пинъэр, поторопился в сад. Наконец он услышал, как запирают ворота и загоняют собаку. Вскоре над стеной появился едва заметный в темноте силуэт Инчунь. Служанка стала нарочно звать кота, а сама дала знак ожидавшему в беседке Симэню. Тот поставил на стол скамейку, забрался на нее и осторожно вскарабкался на стену, по ту сторону которой стояла лестница.

С уходом Цзысюя Пинъэр распустила волосы-тучи и встала на террасе. Одета она была просто, но со вкусом. Обрадованная приходу Симэня, она провела его в ярко освещенную спальню, где их ждал ломившийся от яств стол. Из кувшина струился аромат вина.

Пинъэр держала высоко поднятый яшмовый кубок. Когда Инчунь наполнила его вином, хозяйка низко поклонилась гостю и сказала:

– Премного вам благодарна за все, сударь. Вы были так щедры в изъявлении любезности, что я чувствую себя крайне неловко перед вами. Вот и пригласила вас на чарку вина, чтобы хоть чем-то отблагодарить за все ваши хлопоты. А тут еще эти бесстыжие – чтоб их сразило небо! – сидят, ни с места. Меня из терпения вывели. Только что их выпроводила к певицам.

– А что если брат Хуа вернется?

– Я наказала до утра не заявляться, – успокоила Симэня хозяйка. – С ними и слуги пошли. Остались только служанки да тетушка Фэн, привратница. Старуха меня вырастила – свой человек. Передние и задние ворота заперты.

Симэнь сильно обрадовался. Они сели рядом и угощали друг друга по очереди из своей чарки. Инчунь разливала вино, а Сючунь подавала кушанья. Видя, что хозяйка и гость уже навеселе, служанки убрали со стола и вышли из спальни, закрыв за собой дверь.

Симэнь Цина и Ли Пинъэр манило на благоухающую постель с коралловым изголовьем и парчовым пологом, и они отдались утехам.

Надобно сказать, что в богатых домах окна тогда делались с двойными рамами. Пинъэр заперла дверь и закрыла обе рамы, так что в комнате горел свет, а снаружи ничего нельзя было увидеть. Служанка Инчунь, которой исполнилось семнадцать, смекнула, к чему идет дело. Подкравшись под окно, она проткнула головной шпилькой оконную бумагу и стала подглядывать, как забавляется ее хозяйка.

Только поглядите:

Под тонким шелковым пологом колыхались тени взад и вперед. При свечах в полумраке свивались, сливались. То затрепещет рука, то ножки лотос золотой взметнется. Чу! Нежно иволга воркует, тихо щебечет ласточка. И мнится, Цзюньжуй с Инъин.[244]244
  Речь идет об упоминавшихся выше студенте Чжане (Чжан Цзюньжуе) и барышне Цюй Инъин – героях новеллы Юань Чжэня (779–831) «Жизнеописание Инъин» и основанной на новелле пьесы Ван Шифу «Западный флигель».


[Закрыть] повстречался или с божественною девой ложе разделил Сун Юй[245]245
  Сун Юй – великий поэт древнего Китая (жил в III в. до н. э.) в одной из своих поэм описал любовное свидание чуского князя с небесной девой, явившейся ему во сне. (См. примеч. к гл. I).


[Закрыть] Не умолкают клятвы в любви и верности до гроба. Когда «влюбился в пчелку мотылек», нет больше сил расстаться. Сражение идет, и алые волны катятся вдоль покрывала. Влага волшебного рога проникает до самого сердца. Бой бы продлить, да крюк стянул полог, а на нефритовом челе насупились бровей изгибы.

Да,

 
Поцелуи страсть сильней в ней разожгли
И, желанием томима, отдалась его любви.
 

Они предавались утехам и не подозревали, что под окном притаилась Инчунь. Служанка все подглядела и подслушала их разговор.

– Сколько цветущих весен ты встречала? – спросил Симэнь.

– Родилась в год барана.[246]246
  См. примеч. к гл. XII.


[Закрыть] Мне двадцать три исполнилось. А твоей жене сколько?

– Она родилась в год дракона. Ей двадцать шесть.

– Значит, на три года старше. Мне все хотелось с ней повидаться и поднести подарки, но я так и не решилась.

– Жена у меня покладистая. Другая бы не дала стольких женщин в доме держать.

– А про твои визиты ко мне она знает? А спросит, что ты ей скажешь?

– Да она у меня из дальних покоев не показывается. Правда, пятая жена, Пань, та в переднем саду в отдельном флигеле живет, но и она в мои дела вмешиваться не станет.

– Сколько же лет госпоже Пятой?

– Она ровесница Старшей.

– Вот и хорошо! Если она не будет против, я назову ее своей сестрой. А тебя попрошу принести мерку ноги Старшей и Пятой. В знак моей признательности я сошью им туфельки.

Ли Пинъэр вынула из пучка две золотых шпильки и дала их Симэню, наказав, чтобы не показывал Цзысюю, когда встретится с ним у певиц.

– Ну конечно, – заверил ее Симэнь.

Их будто склеили или прилепили друг к другу. До пятой стражи шла игра. Когда запели петухи и на востоке забрезжил рассвет, Симэнь, чтобы не наткнуться случайно на Цзысюя, оделся и собрался уходить.

– Опять через стену перелезай, – предупредила Пинъэр.

Они договорились об условных знаках: только уйдет из дому Цзысюй, к стене подойдет служанка – потихоньку кашлянет или бросит камешек и, убедившись, что по ту сторону никого нет, взберется на стену и позовет его. Симэнь со скамейки залезет на гребень стены и спустится по лестнице.

Так, перелезая через стену, Симэнь делил ложе с Пинъэр, украдкой ловил минуты наслажденья, как говорится, «крал яшму и нежный аромат». В ворота он никогда не входил, и соседи даже не догадывались, что творится втихомолку.

О том же говорят и стихи:

 
Не пересаливай ни в чем, себя блюди,
Куда не надо – лучше не ходи.
Прилежен будь – и ты себя прославишь;
То не свершай, что скрыть желаешь.
 

Итак, рассвело, когда Симэнь перелез через стену и вошел к Цзиньлянь. Она спала, и приход Симэнь Цина разбудил ее.

– Где же ты пропадал всю ночь? – спросила она. – Мне даже ни слова не сказал.

– Да вот, брат Хуа слугу прислал, к певицам зазвал. Всю ночь просидели. Только выбрался.

Цзиньлянь притворилась будто верит ему, хотя ее и терзали подозрения.

Как-то после обеда, когда они с Юйлоу сидели в беседке за рукоделием, прямо перед ними промелькнул камешек. Юйлоу склонилась над туфелькой и ничего не заметила. Цзиньлянь же, оглядевшись вокруг, увидала, как вдали над стеной показалось белое личико и тут же исчезло. Она толкнула Юйлоу.

– Гляди-ка, сестрица! – сказала она, указывая в сторону стены. – Куда соседская служанка забралась! Должно быть, любоваться цветами захотела, а нас увидала и скрылась.

На этом разговор и кончился.

Вечером воротившийся с пирушки Симэнь прошел прямо к Цзиньлянь. Она помогла ему раздеться, предложила чаю и закусок, но он отказался. Его так и тянуло в сад. Однако за ним неотступно следила Цзиньлянь. Ждать ему пришлось довольно долго. Наконец над стеной появилась все та же служанка. Симэнь подставил стол и скамейку и перелез через стену. Опять он оказался вместе с Пинъэр, но говорить об этом подробно нет надобности.

Вернувшись к себе, Цзиньлянь глаз не смыкала до самого рассвета. Все ходила по спальне взад и вперед.

Наконец распахнулась дверь. На пороге стоял Симэнь. Цзиньлянь бросилась на кровать и притворилась спящей. Симэнь чувствовал себя немного неловко и присел около нее.

– Ах ты, бесстыдник! – усевшись на кровати и схватив Симэня за ухо, заругалась Цзиньлянь. – Так куда же ты все-таки вчера ходил, а? Я целую ночь не спала! И лучше не отпирайся. Мне все известно. Вот ты, оказывается, чем занимаешься! Скажи правду: сколько раз ты изменял мне с этой шлюхой за стеной? Не отступлю, пока не расскажешь все, как было. И попробуй только что-нибудь скрой. Ни на шаг не отпущу. Ноги к ней на порог поставить не успеешь, как подыму такой крик – со свету сживу. И могилы твоей не останется, арестант ты бесчувственный! Бездельники ради тебя мужа ее у певиц по ночам задерживают, а ты с его женой путаешься. Сидим мы вчера с Юйлоу в саду, рукоделием занимаемся. Вижу: служанка ее со стены на нас глазеет. Чего, думаю, ей тут понадобилось? Вот оно что, оказывается! Это, выходит, сама потаскуха бесовку подослала, чтобы тебя в свой вертеп затащить. Опять будет зубы заговаривать, да? А этот рогоносец? Накануне тебя к девкам средь ночи затащил, а у самого не дом, а притон разврата.