Текст книги "Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй"

Чай подавать Бай Лайцяну не собирались, хотя рядом и стоял слуга Циньтун. Ему Симэнь велел отнести шелк в гостиную и попросить зятя Чэня упаковать. Слуга с кусками шелка удалился в западный флигель.

– Прости меня, брат! – всплеснув руками, воскликнул Бай. – Давно я тебя не навещал.

– Благодарю за внимание, – отвечал Симэнь. – Но я редко дома бываю. Все время в управе – дела.

– Неужели каждый день приходится посещать управу? – удивился Бай Лайцян.

– Да еще два раза в день! – говорил Симэнь. – Дня не проходит без разбирательства. А первого и пятнадцатого числа каждого месяца совершается торжественное поклонение.[514]514
  Речь идет о регулярном ритуале поклонения Конфуцию, культ которого, приравненный к императорскому, при Сун (X–XIII вв.) стал обязательным для всех состоящих на службе.


[Закрыть] После церемонии вершащие правосудие отправляются на расширенное заседание. Околоточные, стражники – все обязаны являться на поверку. А сколько забот дома! Ни минуты свободной! Вот и нынче за город выезжал. Сюй Наньси произведен в начальники крепости Синьпин, и все чины управы устраивали ему проводы. Только домой заявился, а уж на завтра приглашение – смотритель императорских поместий его сиятельство Сюэ дает прием. Но поехать не придется – слишком далеко. На следующий день, слыхал, предстоит встреча нового цензора. А тут еще четвертый сын его превосходительства императорского наставника бракосочетается с принцессой и становится зятем Сяо Моу Добродетельного. Племянник главнокомандующего Туна, Тун Тяньинь, возводится в ранг инспектора дворцовой гвардии… И всем надо подарки готовить, так что за эти дни вымотался вконец.

Они вдоволь наговорились, когда Лайань принес, наконец, чай. Едва Бай Лайцян успел отпить глоток, как показался Дайань с красной визитной карточкой в руках.

– Его превосходительство судебный надзиратель господин Ся прибыли! – объявил он, влетая в залу. – Спешились у ворот.

Симэнь поспешил в дальние покои переодеться, а Бай Лайцян укрылся в западном флигеле, откуда наблюдал за надзирателем из-за занавеса.

Через некоторое время в залу проследовал сопровождаемый толпой одетых в черное слуг и посыльных надзиратель Ся в парадном черном халате с круглым шелковым воротничком цвета воды, украшенным разноцветной бахромой и изображением золотого льва. Под халатом у него виднелась бледно-голубая шелковая рубашка, на талии красовался источавший густой аромат пояс, отделанный золотом, и связка ключей. Обут он был в черные высокие сапоги.

Одетый в парадное платье Симэнь Цин вышел ему навстречу. После взаимных приветствий один занял место почетного гостя, другой – хозяина. Вскоре появился Цитун с квадратным лакированным подносом, отделанным агатом. Перед гостем и хозяином появились изящные узорные чашечки в серебряной оправе с золотыми ложечками, по форме напоминающими листочки абрикоса. Из чашек струился аромат крепко заваренного чая с корицей и мускатом.

– Мне удалось разузнать имя прибывающего цензора, о котором мы говорили вчера, – отпив чаю, начал Ся Лунси. – Его зовут Цзэн, утвержден в звании академика.[515]515
  Под академиком здесь и датее подразумевается высшая в традиционном Китае ученая степень цзиньши, буквально: «продвинутый муж» (см. примеч. к гл. XIV).


[Закрыть] в год и-вэй[516]516
  То есть цензор Цзэн был утвержден в звании цзиньши в 1115 г. – лишь за год до событий, описываемых в гл. XХIII–XXXIX.


[Закрыть] Его мандат уже получен, он будет служить в Дунчане,[517]517
  Дунчан – название города и области в провинции Шаньдун.


[Закрыть] и вся местная знать собирается завтра выехать ему навстречу. Мы с вами люди военные, правда, военные необычные. Как судебные надзиратели и судьи, мы стоим на страже закона и порядка, а потому нам лучше отправиться послезавтра и всего за десять ли от города найти подходящее помещение, где и устроить угощение в честь цензора.

– Поистине мудрое решение! – поддержал его Симэнь. – И прошу вас, милостивый государь, об этом даже не беспокоиться! Я сейчас же велю слугам подыскать подходящий монастырь или частное поместье и пошлю туда поваров. Все будет готово заблаговременно.

– О, вы так любезны, милостивый государь! – воскликнул благодарный Ся Лунси и, покончив с чаем, раскланялся.

Симэнь проводил его до ворот и, как только вернулся, снял парадные одежды. Бай Лайцян был еще здесь. Он опять вышел в залу и уселся в кресло.

– Уж месяца два, брат, ты не появлялся на встречах побратимов, – говорил он Симэню. – Распадается наш союз. Почтенный Сунь, хоть и не молод годами, для роли главы никак не подходит. Брат Ин тоже нас бросил. А недавно, в праздник Летнего солнцестояния, собралось нас в храме Нефритового Владыки всего трое, не то четверо. Все без гроша за душой, некому было и угощение заказать. Наставнику У с нами только хлопоты! Он для нас рассказчика пригласил, ему же и расплачиваться пришлось. Он, правда, ничего не сказал, а нам перед ним даже неловко стало. Словом, совсем не то, что было раньше, когда ты, брат, во главе братьев стоял. Ты и распорядиться умел, и сделать как полагается. Мы очень надеемся, брат, снова видеть тебя среди нас.

– Ну где там! – возразил Симэнь. – Нет у меня на этот союз времени. Распадется, ну и ладно! Вот немного освобожусь, соберу наставнику У пожертвование, отблагодарю за усердие. А вы собирайтесь себе, если хотите, только мне можете об этом не говорить.

Настырному Баю нечего было сказать. Он сидел молча. Видя, что он уходить не собирается, Симэнь позвал Циньтуна и велел ему накрыть стол. В западном флигеле появились четыре блюда закусок – постное и скоромное вперемежку – рядом с лапшой, пережаренной с жилами, стояло блюдо поджарки.

Симэнь сел за компанию с Бай Лайцяном. Подали подогретое вино, и хозяин велел подать большие чарки в серебряной оправе. После нескольких чарок Бай, наконец, стал собираться домой. Симэнь проводил его до внутренних ворот и остановился.

– Дальше не провожаю, – сказал он. – Не обижайся! Видишь, я в домашней шапке, неудобно мне так выходить.

Бай Лайцян ушел, а Симэнь вошел в залу, сел в кресло и кликнул Пинъаня. Появился привратник и предстал перед хозяином.

– Ах ты, негодяй, рабское твое отродье! – набросился на него Симэнь. – И ты еще смеешь предо мной стоять!

Хозяин позвал подручных. Явились четверо солдат. Пинъань, не понимая, в чем дело, пожелтел с испугу, как восковая свечка, и упал на колени.

– Я же тебе наказывал: кто спросит, скажи, еще не возвращался. Почему меня не слушаешься, а?

– Я сказал дяде Баю: батюшка за городом на проводах, а он мне не поверил и вошел в ворота. Я за ним. Спрашиваю: что вы хотите, дядя Бай? Доложу, говорю, как только батюшка прибудет. А он, ни слова не говоря, открыл дверь и уселся в зале. Потом вас увидел, батюшка.

– Хватит оправдываться, рабское отродье! – закричал Симэнь. – Ишь, как осмелел! Подачки у ворот выманиваешь, потом вино пьешь, службу забываешь? – Он обернулся к подручным: – От него вином не пахнет?

– Нет, – ответили подручные.

Симэнь приказал принести тиски.

– Надеть тиски! – распорядился он.

Двое подручных надели на пальцы Пинъаня тиски и стали сжимать. Пинъань, не стерпев боли, взмолился:

– Я ж говорил ему: батюшки нет дома, а он не послушался.

– Тиски сдавлены! – вставая на колени, заявили подручные, связав пред тем Пинъаню руки.

– Дать пятьдесят ударов! – последовал приказ Симэня.

Стоящий сбоку солдат вел счет. Дойдя до пятидесяти, удары затихли.

– Еще двадцать! – крикнул Симэнь.

Дали еще двадцать палок, после чего ноги Пинъаня покрылись сплошными ранами. На палках виднелись следы крови.

– Довольно! – распорядился Симэнь, и двое подручных стали снимать тиски.

Пинъань стонал от боли.

– Смотри у меня, негодяй, рабское отродье! – кричал Симэнь. – У ворот, говоришь, дежуришь? А по-моему, деньги у посетителей вымогаешь, меня только позоришь. Смотри, услышу – ноги перебью.

Пинъань отвесил земной полон и, поддерживая штаны, стрелой выбежал из залы.

Симэнь заметил стоявшего сбоку Хуатуна.

– И этого давайте сюда! – приказал он подручным. – Надевайте тиски!

Хуатун кричал, будто его резали.

Однако не будем больше говорить, как наказывал слуг Симэнь Цин, а расскажем о Цзиньлянь.

Она шла в дальние покои. За большой залой у внутренних ворот она увидела притаившуюся Юйлоу. Та спряталась за экраном и к чему-то прислушивалась.

– Что ты тут подслушиваешь? – спросила ее Цзиньлянь.

– Батюшка Пинъаня наказал, – отвечала Юйлоу. – А сейчас Хуатуну достанется – тоже пальцы в тисках зажали. С чего бы это, а?

Появился Цитун.

– За что Пинъаня наказывали? – спросила у него Юйлоу.

– Он Бай Лайцяна пустил, вот ему и попало, – отвечал Цитун.

– Должно быть, не за Бай Лайцяна, – заметила Цзиньлянь. – Будет он из-за какого-то Бая так наказывать?! Нет, видно, Пинъань наступил ему на любимую мозоль, вот он и решил свой хозяйский нрав выказать, бесстыжий! Ну, скажи, есть у него совесть, а?

Цитун ушел.

– Что ты имеешь в виду, сестрица? – спросила Юйлоу.

– Я все собиралась тебе сказать, да так и не собралась, – начала Цзиньлянь. – В тот день, когда я у матери была, этот пакостник Шутун, наложник проклятый, выманил сколько-то лянов, накупил яств, уложил их в коробки, прихватил кувшин цзиньхуаского вина и отнес все к Ли Пинъэр. Она с ним целый день за столом просидела. А только он от нее вышел, бесстыжий наш домой вернулся. Так он ему даже ни слова не сказал. Заперлись они вдвоем в кабинете в саду и за грязные дела принялись. Тут Пинъань с визитной карточкой подоспел. Видит: дверь заперта, он и встал под окно. Открыл пакостник дверь – видит: Пинъань под окном. Бесстыжему, конечно, сказал. Вот он его в отместку и пытал сегодня. Как бы этот пакостник, чего доброго, и нас к рукам не прибрал, на нас беды не накликал.

– Ну что ты! – засмеялась Юйлоу. – Конечно, в семье не без урода, но не все ж злодеи!

– Не права ты, сестрица! – возражала Цзиньлянь. – Я тебе вот что скажу. Сейчас во всем доме только две души могут ублажить хозяина. Одна входит в семью, другая – нет. Он так к ним и льнет. Как увидит, сразу разговоры да смех. А мы для него – пустое место, ничтожные твари. Вот негодяй, чтоб ему не своей смертью подохнуть, изменник проклятый! Замутили ему голову эти лисы, он и сам стал на них похож. Ох, и будет у нас еще скандал! Попомни мои слова! У меня вон сегодня из-за подарка и то сколько было разговоров. А ведь он не успеет порог переступить, сразу или к ней, или к себе в кабинет. Я к нему Чуньмэй послала. Посмотри, говорю, что он там делает, и позови ко мне. И, представь себе, он, оказывается, с пакостником средь бела дня заперся. Чуньмэй ворвалась. Он от неожиданности только глазами хлопал. Я его так отчитала! Он отпирался, потом льстить начал. Кусок красной кисеи на подарок предлагал, но я отказалась. Тогда к Ли Пинъэр в терем пошел. Бес, трус проклятый, в грязь залез и попался – давай у нее в тряпье рыться. Смотрю: она сама приносит мне вытканную золотом одежду. «Вот посмотри, говорит, сестрица, не подойдет? Может, вместе поднесем?» «Мне, говорю, твои вещи не нужны. Пусть батюшка в лавке возьмет». Она ни в какую. «Сестрица, говорит, зачем нам считаться? Выбирай, говорит, либо кофту, либо юбку. Попросим зятя Чэня, он нам упакует». После долгих уговоров я, наконец, согласилась, и она уступила мне кофту.

– Так в чем же дело? – удивилась Юйлоу. – Видишь, как она уступчива и добра!

– Ничего ты не понимаешь! – твердила свое Цзиньлянь. – Нельзя ей давать поблажек! Всех устрашает Цзинган-громовержец с выпученными глазами, а бояться-то нужно покойно дремлющего Будду![518]518
  Вновь упоминается (см. примеч.) божество – держатель ваджры Цзинган (он же – Ваджрапани). Устрашающего вида статуи Цзингана стоят перед входами практически во все буддийские храмы, внутри которых, в свою очередь, нередко встречаются изображения Будды лежащего, то есть отошедшего в идеальное, высшее небытие – нирвану – цель всех целей, причину всех причин и, соответственно, истинным источником карающих молний-ваджр может являться лишь он, недвижимый Будда, а не его стражник-исполнитель Цзинган.


[Закрыть] В наше время попробуй только мужа распусти немного – будешь как раб при господине. Он к тебе и близко-то не подойдет.

– Ну до чего ж ты горяча! – засмеялась Юйлоу. – И на язык тебе лучше не попадаться.

Они рассмеялись.

– Матушка Третья и матушка Пятая, вас приглашают в дальние покои откушать крабов, – объявила вошедшая Сяоюй. – Я пойду матушку Шестую и госпожу Симэнь приглашу.

Цзиньлянь и Юйлоу, взявшись за руки, направились к Юэнян. Она сидела с Цзяоэр на примыкавшей к ее покоям террасе.

– Что это вы улыбаетесь? – спросила она.

– Да вон батюшка Пинъаня наказал, – говорила Цзиньлянь.

– То-то я слышу – кричат что есть мочи, – заметила Юэнян. – Кого, думаю, бьют? Оказывается, Пинъаня. А за что?

– Он хозяину на мозоль наступил, – ответила Цзиньлянь.

– У него мозоли появились? – удивилась наивная Юэнян.

Цзиньлянь и Юйлоу хохотали до упаду.

– Ну что вы смеетесь? – унимала их Юэнян. – Объясните, наконец, в чем дело.

– В том, – начала Юйлоу, – что Пинъань впустил Бай Лайцяна. Вот ему и досталось.

– Ну, пустил – и ладно! Причем же тут мозоль? – спрашивала Юэнян. – Таких людей еще не встречала. Сидел бы себе дома, а то к чужим врывается, покой нарушает.

– Он пришел батюшку проведать, – заметил Лайань.

– Для чего? У нас с кровати вроде никто не падал, – говорила Юэнян. – К чему ж так бесцеремонно врываться?! Ему, должно быть, желудок набить на дармовщинку захотелось?

Появились Пинъэр и дочь Симэня, и все занялись крабами.

– Там у меня немного виноградного вина, ступай подогрей и подай, – обратившись к Сяоюй, распорядилась хозяйка.

– С крабами больше подойдет цзиньхуаское, – не удержалась Цзиньлянь, а немного погодя продолжала: – Пить вино с одними крабами?

Сюда бы жареную утку!

– Уж поздно! Какая теперь утка? – сказала Юэнян.

Пинъэр зарделась от стыда.[519]519
  Упоминая жереную утку и цзиньхуаское вино, Цзиньлянь намекает на прием Ли Пинъэр слуги, чем и смущает ее.


[Закрыть]

Да,

 
Чтоб смысла избежать двойного,
Обдумывай любое слово.
 

Простодушная Юэнян и не подозревала, на что намекала Цзиньлянь.

Однако не будем больше говорить, как они лакомились крабами, а расскажем пока о Пинъане.

После пыток Пинъань выбежал на двор и, потирая избитые ноги, пошел к себе. Ему забинтовали кровоточащие пальцы.

– За что тебя, брат, так батюшка избил? – наперебой спрашивали его подошедшие к нему Бэнь Дичуань и Лайсин.

– А я откуда знаю?! – отвечал со слезами на глазах Пинъань.

– За то, что Бай Лайцяна пустил, – сказал Лайсин.

– Да ты ж сам видал, – говорил Пинъань, – как я его задерживал. Нет, говорю, батюшки, а он, знай, лезет. Подошли к зале, спрашиваю, что вам, дядя? Батюшка, говорю, за городом на проводах, а когда вернется – неизвестно. Не дождаться, мол, вам. А он отвечает, подожду, и, ничего не слушая, усаживается, а тут батюшка показался, они и встретились. Он, оказывается, зашел просто повидаться. Выпил чай и сидит. Тут господин Ся прибыл. Он вышел, отсиделся во флигеле и опять не уходит. Пришлось батюшке его к столу приглашать. Другой бы со стыда сгорел, посидел немножко – и домой, а этот своего все же дождался – наелся, напился и только тогда стал собираться, а мне за него вон как попало. Батюшка упрекал, у ворот, мол, не стою, всех пропускаю. Да разве я его пускал?! Просто не удалось мне с ним справиться. Попробуй его удержи, когда он прет со всей силой. Вот мне и досталось за него. Чтоб его Небо покарало, проклятого! Выроди он, сукин сын, сыновей-разбойников, дочерей-поблядушек! Чтоб тебе здешний кусок впрок не пошел – хребет переломил!

– Хребет сломается – легче выйдет, – пошутил Лайсин.

– Чтоб ему этим куском подавиться! Все б ему нутро вывернуло! – ругался Пинъань. – Во всем свете не сыщешь другого такого толстокожего да бесстыжего, как этот сукин сын. Прокрался, даже собака не тявкнула. За столом так на все и набрасывался, побируха проклятый! Хоть бы кто отделал тебя, голодранца, чтоб у тебя задница сгнила, рогоносец-жополиз!

– И сгниет, не узнаешь, – заметил Лайсин. – А вонь пойдет, скажет, газы, мол, замучили.

Все расхохотались.

– У него, наверно, росинки дома не водится, – продолжал Пинъань. – На что похожа, небось, его благоверная, если он только и рыскает, где б утробу насытить, как бы дома не варить. Чем так опускаться, лучше уж пусть жена полюбовника заводит. Лучше в рогоносцах ходить, чем так унижаться, чтобы тебя вся прислуга презирала.

Да,

 
На людях он бездельник, праздный мот,
В дому – жена голодная орет.
 

Дайань между тем подстригался в лавке. Заплатив цирюльнику, он вышел наружу.

– Пинъань! – крикнул он. – Не хотел я тебе ничего говорить, но ты меня из терпенья вывел. Господам служишь, а нрава хозяйского не раскусил. Чего ж теперь на других пенять? Никто ведь не требует, чтобы ты серебром мочился, золотом ходил, но надо же соображать, к обстановке прилаживаться. Одно дело, дядя Ин или дядя Се. Их пускай в любое время, дома батюшка или нет. Другое дело – остальные. Зачем же его пустил, когда тебя батюшка предупреждал, а? Кого ж и наказывать, как не тебя!

– Наш Пинъань – как ребенок несмышленый, – пошутил Бэнь Дичуань. – Он только баклуши бить научился, а тут другой нашелся – мяч гонять мастак. Целыми днями ногам покоя не дает.

Все рассмеялись.

– Ладно, ему за Бай Лайцяна досталось, а Хуатун за что тисков отведал? – спрашивал Бэнь Дичуань. – Так сладко, должно быть, хоть угощай. К столу, знаю, приглашают за компанию, а вот тиски вместе отведать – что-то не слыхивал, а тут нашелся компаньон.

Хуатун потирал пальцы и плакал.

– Не плачь, сынок! – уговаривал его, подшучивая, Дайань. – Вон как мамаша тебя балует – жареные баранки на пальчики тебе нанизала, а ты капризничаешь.

Однако хватит говорить о шутках слуг.

Симэнь сидел в пристройке, наблюдая за Чэнь Цзинцзи, как он упаковывал подарки и писал визитные карточки. На другой день утром их отправили в Восточную столицу в подарок высокому зятю Цаю и командующему Туну, но не о том пойдет речь.

На следующий день Симэнь отбыл в управу, а Юэнян с остальными женами отправилась в гости к супруге У Старшего. Хозяйки, украшенные жемчугами и перьями зимородка, в халатах из узорчатой парчи заняли пять паланкинов. Их сопровождала в небольших носилках жена Лайсина. Сунь Сюээ и дочь Симэня остались домовничать.

С утра пришел Хань Даого, чтобы в знак благодарности преподнести Симэню жбан цзиньхуаского вина, особым образом поджаренного гуся, пару свиных ножек, четырех уток и четырех пузанков. На визитной карточке было написано: «От Почтенного ученика Хань Даого с нижайшим поклоном». Хозяина не было дома, и Шутун не решился принять подарки. Коробки с коромыслом оставили до его прибытия. Увидев подношения, Симэнь велел Циньтуну вызвать из лавки Ханя.

– Что это значит?! – спрашивал он. – Для чего ты покупал подарки? Не могу я их принять.

– Я вам так обязан, батюшка, – говорил, кланяясь, Хань Даого. – Вы за меня вступились, столько мне сделали, что мне никогда не отблагодарить вас сполна. Какие это подарки?! Лишь ничтожный знак моей вам преданности. Умоляю вас, батюшка, не побрезгуйте, возьмите хоть ради смеху.

– Да не могу я! – возражал Симэнь. – Ты же у меня в приказчиках. Мы как одна семья. Как же я могу принимать от тебя подарки? Нет, забирай, пожалуйста, обратно.

Встревоженный Хань Даого долго еще упрашивал Симэня. Тот, наконец, согласился взять вино и гуся, а остальное наказал слуге отнести домой к Ханю.

– Пошли приглашения дяде Ину и дяде Се, – велел он Шутуну и обратился к Хань Даого: – После обеда пусть Лайбао посидит в лавке, а ты приходи.

– Вы отказались от моих подношений, а теперь хотите, чтобы я еще причинил вам лишние хлопоты?! – заметил Хань Даого и, поблагодарив за приглашение, удалился.

Симэнь Цин купил всевозможных закусок, и после обеда в крытой галерее близ Зимородкового павильона был накрыт квадратный стол.

Первыми прибыли Ин Боцзюэ и Се Сида.

– Приказчик Хань был так любезен, что преподнес мне подарки – говорил им Симэнь. – Я наотрез отказался принять, но он так меня упрашивал, что пришлось взять гуся и вино. Неловко, думаю, одному лакомиться, вот и пригласил вас с ним за компанию.

– Он со мной насчет этих подарков советовался, – подхватил Ин Боцзюэ. – Неужели, говорю, хозяину в диковинку твои подарки? И нечего, говорю, тебе зря хлопотать. Все равно не примет. Ну, и каков же результат? Прав я оказался. Я, можно сказать, брат, к тебе в самое что ни на есть нутро пролез!

После чаю они сели за двойную шестерку, а через некоторое время пришел и Хань Даого. После приветствий сели за стол. На почетных местах сидели Ин Боцзюэ и Се Сида, место хозяина занимал Симэнь, а сбоку пристроился Хань Даого.

Появились подносы и блюда, и вскоре стол был заставлен разнообразными деликатесами. Не успели их распробовать, как принесли два огромных блюда – гуся с лапшой и целую груду печеных на пару масляных пирожков. Лайаню было велено подогреть в медном кувшине цзиньхуаское вино, Шутуну – обслуживать гостей, а Хуатуну – подавать кушанья. Шутун наполнил чарки.

– Ступай попроси у матушки Старшей крабов, – сказал ему Ин Боцзюэ. – Скажи, дяде Ину, мол, захотелось полакомиться.

– О каких крабах ты говоришь, пес дурной? – прервал его Симэнь. – Может, о двух пакетах от командира военного поселения господина Сюя? Так должен тебе сказать: их мои жены доели. А ту малость, что осталась, засолили. – Симэнь обернулся к Хуатуну: – Иди соленых крабов принеси. Жены у меня сегодня в гостях, у супруги шурина У Старшего пируют.

Вскоре Хуатун принес два блюда соленых крабов. Ин Боцзюэ и Се Сида с такой жадностью на них набросились, что немного погодя оба блюда заблестели, как начищенные. Шутун снова наполнил чарки.

– Ты же знаешь, что дядя Ин под сухую пить не может, – сказал ему Ин Боцзюэ. – Хвалился, южные напевы знаешь. Хоть бы разок послушать. Ну-ка, спой, я и выпью чарку.

Только Шутун хлопнул в ладоши и запел, как его перебил Ин Боцзюэ:

– Нет, так не пойдет. Взялся дракона играть, будь добр, прими драконье обличье. Ступай подкрасься, подрумянься, нарядись барышней, тогда и пой.

Шутун обернулся в сторону Симэня, ожидая, что он скажет.

– Ах ты, сукин сын! – в шутку заругал Ина хозяин. – Ишь, совратитель нашелся! – Он взглянул на Шутуна и распорядился: – Раз ему так хочется, пойди попроси Дайаня, пусть принесет платье. Наряжайся и выходи.

Дайань направился первым делом к Цзиньлянь, но Чуньмэй ничего ему не дала. Тогда он прошел в дальние покои и выпросил у горничной Юйсяо четыре серебряных шпильки, большой гребень, подвески, золотые с поддельными изумрудами сережки, ярко-красную кофту с застежкой и зеленую юбку на подкладке с лилово-золотистой бахромой по подолу. Юйсяо дала ему немного пудры и румян.

Шутун нарядился в кабинете и вышел к гостям. Одет он был с большим вкусом и изяществом. Настоящая барышня! Шутун с поклоном поднес Ин Боцзюэ первую чарку, встал рядом и запел на мотив «Яшмового ненюфара»:

 
Качаясь, плывут красноватые листья,
В бутонах еще ароматная слива.
Кто вновь подведет мои брови красиво,
От снов обветшалых мне душу очистит?
Мне больше не слать тебе длинные письма,
Меж нами бескрайние горы-потоки,
Свиданий несбыточных кончились сроки,
Исписана тушь и обломаны кисти.
 

Боцзюэ был в восторге.

– Нет, не зря ты, брат, его поишь-кормишь! – говорил он. – Какой голос, а! Как есть свирель! Сколько мне на своем веку певиц приходилось встречать, но без преувеличения могу сказать: такого сочного и сильного голоса не доводилось слышать. Тебе, брат, счастье привалило: этакий молодец рядом, всегда, что называется, под боком.

Симэнь Цин засмеялся.

– Что смеешься? Я серьезно говорю, – продолжал Ин Боцзюэ. – Такого малого ценить надо, выделять. Словом, подходить к нему по-особенному. Не зря ж почтенный господин Ли его тебе удружил. Высокую честь оказал!

– Разумеется, – поддержал его Симэнь. – Шутун у меня всеми делами в кабинете ведает. Когда меня нет, он и подношения принимает, и письма рассылает. Ему с зятем все доверяется. Но зять больше в лавке сидит.

Ин Боцзюэ осушил чарку и наполнил вином сразу две.

– Выпей, прошу тебя, – протянув Шутуну чарку, сказал он.

– Не могу я пить, я не пью, – отказывался Шутун.

– Не огорчай меня, выпей, – настаивал Ин. – Я ж тебя угощаю, не бойся. Шутун поглядел на Симэня.

– Ладно, выпей, раз дядя Ин угощает, – сказал хозяин.

Шутун опустился на колени, чинно поклонился и, отпив глоток, протянул чарку Ин Боцзюэ, потом предложил вина Се Сида и спел на тот же мотив:

 
Багряный узор сердоликов старинных —
На глади пруда распустившийся лотос,
А птицы сплетаются крыльями плотно
И самозабвенно щебечут в долинах.
Но песню твою я услышать не в силах,
Но перья твои не срастутся с моими,
Но все ожиданья бесцельны и мнимы —
Две лунки от острых локтей на перилах.
 

– Сколько же Шутуну лет? – спросил Симэня Се Сида.

– Только шестнадцать исполнилось, – ответил хозяин.

– И много южных напевов знаешь? – опять спросил Се Сида.

– Не так много, но знаю, – отвечал Шутун. – На пиру господам могу услужить.

– Какой смышленый малый, молодец! – похвалил Се Сида и налил Шутуну чарку.

Шутун поднес вино Хань Даого.

– О, я не смею пить прежде моего почтенного господина, – возразил Хань.

– Ты мой гость, – заметил Симэнь.

– Как можно, сударь! – говорил Хань. – Только после вас.

Шутун поднес вино Симэнь Цину и запел третью песню на тот же мотив:

 
Белы хризантем многослойные юбки
Сереют платана могучие своды,
Цветы побросали в студеные воды
Своих лепестков разноцветные шлюпки.
Шмели с высоты провожают плывущих,
Прощаются дикие гуси в осоке.
Свиданий несбыточных кончились сроки,
И сумрак окутал – покой вездесущий.
 

Симэнь осушил чарку, и Шутун снова предстал перед Хань Даого. Тот поспешно встал и принял кубок.

– Да садись ты! Дай человеку спеть! – сказал Ин Боцзюэ.

Хань сел, и Шутун запел четвертую песню на тот же мотив:

 
Вот ивовый пух заплясал с облаками,
И бабочки им зачарованно вторят,
Цветет ароматная слива на взгорье,
Я милому ветку отправлю с ветрами.
Игла выпадает из рук поневоле,
В разлуке сердечные думы жестоки.
Свиданий несбыточных кончились сроки,
В волненьи я пальцы кусаю до боли.
 

Не успел Шутун допеть, как Хань Даого одним залпом осушил чарку.

В разгар пира появился Дайань.

– Дядя Бэнь прибыл, – объявил он. – Просит батюшку.

– Зови его сюда, – сказал Симэнь. – Пусть здесь скажет.

Вошел Бэнь Дичуань. Одет он был в темную шелковую куртку, отделанную бахромой, и черные на белой подошве сапоги. Бэнь Дичуань отвесил поклон и встал в сторонку рядом с хозяином. Дайань поспешно подал чарку и палочки. Симэнь велел ему принести закусок.

– Как дела в поместье? – спросил он Бэня.

– Передние постройки черепицей покрыли, – отвечал Бэнь Дичуань, – а дальние только начаты. Вчера фундамент закладывали. Но у нас пока нет материала на флигели и дальние жилые покои. Полы в гостиной и крытой галерее выкладываем квадратными плитками размером чи и два цуня. Их еще штук пятьсот потребуется, потому что старые не годятся. И крепостную стену пока не из чего возводить. Сотни повозок песку хватит и на фундаменты зданий, и на сооружение искусственной горы, а вот извести лянов на двадцать завезти необходимо…

– Об извести не беспокойся, – перебил его Симэнь. – Завтра же в управе я велю мастеровым-известникам подвезти сколько потребуется. Его сиятельство смотритель гончарен господин Лю вчера пообещал плиты прислать. Твое дело – сказать, сколько нужно, и вручить немного серебра. Ведь он мне по-приятельски устраивает. А вот бревна придется закупить.

– Вы просили меня, батюшка, посмотреть еще одно загородное поместье, – продолжал Бэнь Дичуань. – Мы с Чжан Анем ездили туда сегодня с утра. Оно принадлежало, оказывается, императорскому родственнику Сяну, а теперь, с его смертью, перешло Сяну Пятому. Ему хотелось бы продать Залу Души августейшего предка, но нам она совсем не нужна. Мы вели с ним разговор о группе передних построек, большой зале и флигелях. Нам, говорим, и этого достаточно. Хозяин запросил пятьсот лянов. Следовало бы, если вы заинтересованы в приобретении, прихватить с собой некоторую толику серебра и еще раз пойти поторговаться. За три с половиной сотни лянов, думаю, он уступит. Помимо того, бревна, плиты и черепица обойдутся в сотню-другую лянов.

– О каком, думаю, они поместье толкуют? – подхватил Ин Боцзюэ. – О том самом, оказывается. Да Сян Пятый из-за земли весь просудился. Дело ведь в военном поселении разбирали. Денег ухнул!.. А тут еще певичку Ло Цуньэр откупил и вовсе с голыми руками остался. Да он и за три сотни отдаст. Ему не до жиру. Нищий и пампушке рад. И так Будде молебен побежит служить на радостях!

– Тогда завтра же забирайте два больших слитка и ступайте с Чжан Анем, – распорядился Симэнь. – Отдаст за триста лянов – куплю.

– Понимаю, – ответил Бэнь Дичуань.

Подали суп и блюдо паровых пирожков.

Бэнь Дичуань сел за стол и выпил за компанию с остальными. Шутун спел еще один романс и удалился.

– Какой интерес так пить?! – воскликнул Ин Боцзюэ. – Хоть кости подайте. На штрафную сыграем.

Симэнь велел Дайаню сходить к Пинъэр за костями. Дайань положил кости перед Ин Боцзюэ, а сам подошел к Симэню.

– Гуаньгэ расплакался, – сказал он на ухо хозяину. – Инчунь просит вас послать кого-нибудь за матушкой Шестой.

– Поставь кувшин и живо ступай, позови слуг, – распорядился Симэнь. – Пусть возьмут фонари и не мешкают. А где же слуги?

– Циньтун с Цитуном пошли матушек встречать, – отвечал Дайань.

Ин Боцзюэ насчитал в коробке шесть фишек, взял одну и объявил:

– Я бросаю кость, и каждый должен назвать ее стихотворной строкой. У кого сойдется, кто не придумает строку, пьет штрафной кубок. Следующий за ним обязан спеть или рассказать анекдот. Кто ни того, ни другого не может, тоже пьет.

– Ах ты, сукин сын! – заругался Симэнь. – Больно ловок будешь!

– Главнокомандующий чихнет, а подчиненные уж в струнку вытягиваются! – заявил Ин Боцзюэ. – Какое ты имеешь право мне перечить?! Лайань! Налей кубок! Штрафую твоего батюшку. Пусть язык прикусит.

Симэнь засмеялся и осушил кубок.

– Внимание, господа! – крикнул Ин Боцзюэ. – Начинаем! Если ошибусь, тоже пить буду. «Студент Чжан, захмелев, в западном флигеле слег. Сколько ж выпил? Один большой кувшин иль пару малых?». Глядите, в самом деле единица.

Симэнь распорядился, чтобы Шутун наполнил Ину кубок, а Се Сида спел. Сида хлопнул в ладоши.

– Я спою на мотив «Срываю ветку корицы». Слушайте!

Он запел:

 
Как разумна и красива,
Как щедра и терпелива,
Как кокетлива, игрива
Ненаглядная моя!
Брови – гор весенних своды,
Очи – в осень стихли воды,
Ворона крыла разводы
Этих локонов струя.
Как терзаюсь я жестоко,
Отойдешь – мне одиноко –
Путь на запад от востока
Океаном мировым!
Кто поймет мои печали,
Ритуалом обручальным
Склеит нас – того венчаю
Бодхисаттвою живым!
 

Ин Боцзюэ выпил кубок и передал кости Се Сида. Тот должен был бросить кость, а Симэнь – петь.

– «Спасибо, Хуннян помогла мне дойти до кровати.[520]520
  В игре на каждом этапе упоминаются персонажи или ситуации из «Западного флигеля» Ван Шифу, уже не раз возникавшие в романе (см. главы II, VIII, XIII, XXI, XXVIII, XXXIII).


[Закрыть] Который теперь час? – Уж третью ночную стражу пробили, четвертая стража пошла», – продекламировал Се Сида, бросая кость.

Как ни странно, легла четверка.

– Тебе, брат, четыре кубка пить полагается, – сказал ему Ин Боцзюэ.

– Мне столько не выпить, – отозвался Се Сида. – Двух хватит.

Шутун наполнил два кубка. Се Сида осушил один, решив выпить другой после того, как споет Симэнь, а между тем они с Ин Боцзюэ умяли целое блюдо каштанов.

– Я не пою, – сказал Симэнь. – Лучше расскажу анекдот. Входит один во фруктовую лавку и спрашивает: «Оливы есть?» «К вашим услугам», – отвечает лавочник и достает оливы. Вошедший так на них и набросился – одну за другой, знай, в рот кладет. «Что ж это ты – покупать не покупаешь, а ешь?»– спрашивает лавочник. «Да уж больно они грудь очищают», – отвечает. «Тебе, может, и грудь очищают, а вот мне сердце надрывают».