Текст книги "Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй"

Наконец хозяйкам удалось уговорить Пинъэр.

– Вы меня так упрашиваете, – сказала она, отдавая ключи тетушке Фэн, – что мне даже неудобно стало перед вами, сударыни. – И, обернувшись к старой Фэн, наказала: – Отправляйся в паланкине, а завтра за мной приедешь. Смотрите, заприте как следует ворота. Вели Инчунь, – зашептала она на ухо, – отпереть в спальне расписанный золотом сундук. Там из коробочки пусть достанет четыре пары шпилек со знаком долголетия, а ты мне их завтра захвати, ладно? Я их сударыням поднесу.

Тетушка Фэн кивнула головой и попрощалась с Юэнян. Хозяйка предложила ей пропустить чарочку.

– Я у госпожи Четвертой выпила и закусила. Завтра рано утром прибуду, – ответила Фэн и, на все лады поблагодарив хозяйку, ушла, но не о том пойдет речь.

Ли Пинъэр от вина отказалась, и Юэнян пригласила ее наверх выпить чаю в компании госпожи У Старшей.

Неожиданно слуга Дайань внес свернутый ковер, а за ним, отдернув занавес, вошел Симэнь и воскликнул:

– Кого я вижу! У нас госпожа Хуа!

Пинъэр тут же встала. Они обменялись приветствиями. Юэнян велела Юйсяо раздеть хозяина.

– Сегодня в загородном монастыре Нефритового императора служили панихиду по случаю дня рождения Патриарха,[260]260
  Культ Нефритового императора, или высшего Патриарха, являлся общегосударственным. Его день рождения (9-й день 1-й луны) сопровождался пышными службами, особенно в построенных в его честь храмах.


[Закрыть] – обращаясь к супруге У Старшего и Пинъэр, объяснял Симэнь. – И в этом году как раз подошла моя очередь ее заказывать. Если б не было полуденной трапезы, я бы давно приехал, а то потом пришлось идти в келью к настоятелю отцу У Даочжэню, там со счетами долго провозились. Вот и задержался допоздна. – И, обратившись к Пинъэр, спросил: – А вы, сударыня, у нас останетесь?

– Уж мы ее так упрашивали, – сказала Юйлоу, – никак не хочет.

– Я об одном беспокоюсь – дома никого нет.

– Напрасно волнуетесь! – заверил ее Симэнь. – Ночная охрана теперь усилена и бояться нечего. А что случится, я его сиятельству Чжоу напишу – сразу примет меры. Что ж это у вас такой унылый вид, сударыня? Вас вином угощали?

– Как ни упрашивали госпожу, никак не хочет чарку выпить, – сказала Юйлоу.

– Эх вы, и упросить не можете! Погодите, я сам поднесу. Увидите, сколько еще выпьет!

– Мне больше не выпить, – говорила Пинъэр, но уходить не собиралась.

Симэнь велел заново накрыть стол. Вскоре появились ожидавшие приезда хозяина кушанья, овощи, фрукты и деликатесы.

Госпожа У от вина отказалась и, воспользовавшись случаем, удалилась в спальню Цзяоэр. Пинъэр села на почетное место. Симэнь пододвинул стул и занял место хозяина. Юэнян устроилась на кане и протянула ноги к жаровне. Цзиньлянь и Юйлоу разместились сбоку. Когда все уселись, наполнили чарки – не малые, а большие – серебряные с разводами. Чарка за чаркой и, как говорится, за чаем свидятся, за вином сойдутся. У Пинъэр уже опустились брови, и едва поднимались веки.

Да,

 
Весенним персиком алеет цвет ланит,
И страстью огненной красотки взор манит.
 

Юэнян заметила, как сразу сблизились Симэнь и Пинъэр. Их разговор становился все откровеннее, и Юэнян пошла проведать сноху, оставив их втроем. Они пили до третьей стражи. У Пинъэр слипались глаза. Она не могла стоять на ногах и, держась за Цзиньлянь, вышла по нужде, Симэнь качаясь, побрел в комнату, где сидела Юэнян.

– Где она ночевать будет? – спросил он хозяйку.

– Кого поздравить пришла, у той и заночует.

– А мне к кому идти?

– Иди куда хочешь. А может, с ней останешься?

– Как можно?! – засмеялся Симэнь, и велел Сяоюй помочь ему раздеться. – Я тут лягу.

– Как тебе не стыдно! – заругалась Юэнян. – А где же невестушка ляжет? Лучше меня на грех не наводи!

– Ну, ладно, ладно, – успокоил ее Симэнь. – Я к Юйлоу пойду.

Он отправился к Юйлоу, а Цзиньлянь повела Пинъэр к себе, где они легли рядом с матушкой Пань.

Утром Пинъэр присела около зеркала и занялась прической. Чуньмэй подала ей воды умыться и помогла одеться. Горничная была очень смышлена и расторопна, и Пинъэр сразу догадалась, что Симэнь имел с ней близкие отношения. Гостья подарила ей головные украшения. Чуньмэй сейчас же показала их Цзиньлянь.

– Сколько мы вам хлопот причинили! – благодарила гостью Цзиньлянь.

– Ну что вы! Ваше счастье, что у вас такая милая горничная.

Утром Цзиньлянь провела Пинъэр и матушку Пань в сад, наказав Чуньмэй открыть калитку. Они осмотрели весь сад.

– Когда господин Симэнь собирается приступить к перестройке? – спросила Пинъэр, приметив появившуюся в задней стене небольшую дверцу.

– Геоманта уже приглашали.[261]261
  В старину китайцы верили в то, что рельеф местности может защитить людей от злых духов. Приступая к рытью колодца, постройке дома, разбивке сада, устройству родового кладбища, они специально приглашали геоманта, который по расположению местности, строению почвы, течению реки и прочим данным определял, например, удачное место для постройки.


[Закрыть] Должно быть, во второй луне приступит, – отвечала Цзиньлянь. – После земляных работ начнется постройка. Ваш бывший дом и наш соединятся. Впереди насыплют искусственную гору, соорудят крытую галерею, а дальше разобьют большой парк, в глубине которого будет выситься терем Любования цветами. Он соединится с моим флигелем.

Рассказ Цзиньлянь запал в душу Пинъэр. Появилась Сяоюй. Ее послала Юэнян пригласить всех к чаю. Вошли в главное здание. Рядом с Юэнян сидели в ожидании гостьи Цзяоэр, Юйлоу и госпожа У Старшая.

Во время чаепития со сладостями появилась тетушка Фэн. Ее пригласили за стол. Она вынула из рукава старый платок, в который были завернуты четыре парных золотых шпильки со знаками долголетия на каждой и протянула их Пинъэр, а та поднесла сначала Юэнян, а за ней Цзяоэр, Юйлоу и Сюээ. Каждая получила по две шпильки.

– Мы вас прямо-таки разорили, сударыня, – говорила благодарная Юэнян. – Мне даже неловко принимать такой подарок.

– Что вы, дорогая моя! – успокоила ее Пинъэр. – Подумаешь, редкость какая! Так, безделушки.

Юэнян и остальные поблагодарили Пинъэр поклоном, а затем каждая украсила ими свою прическу.

– Знаете, что я хотела вам сказать, сударыня? – начала Юэнян. – В праздник фонарей[262]262
  Праздник фонарей отмечается в пятнадцатый день первой луны года.


[Закрыть] у вашего дома будет, наверно, очень весело и оживленно. Когда мы пойдем любоваться фонарями, хотелось бы к вам заглянуть, сударыня. Не откажите, пожалуйста.

– Что вы! Приму вас с распростертыми объятьями.

– Старшая госпожа не знает, – заметила Цзиньлянь, – а мы слыхали, что пятнадцатого ваш день рождения, сударыня.

– Ах, вот оно что! – воскликнула Юэнян. – В таком случае мы все без исключения придем пожелать вам долгих лет.

– Я, конечно, с большой радостью приму вас, сударыни, – Пинъэр улыбнулась. – Только изволите ли вы снизойти? Ведь живу я теперь так скромно, и дом довольно тесный.

Покончив с завтраком, принялись за вино и закуски. Они и не заметили, как солнце стало склоняться к западу, и прибыл паланкин. Пинъэр распрощалась с хозяйками и стала собираться. Ее опять не отпускали. У ворот она попросила вызвать Симэня, чтобы попрощаться с ним.

– Он с утра отбыл на проводы помощника правителя уезда, – объяснила Юэнян.

После бесчисленных комплиментов и взаимных благодарностей Пинъэр, наконец, отбыла домой.

 
Да, обходительными быть
при первой встрече все способны.
Приходится с людьми пожить,
чтобы узнать, добры они иль злобны.
 

Если хотите узнать, что было потом, приходите в другой раз.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
КРАСАВИЦЫ ПИРУЮТ В ТЕРЕМЕ ЛЮБОВАНИЯ ЛУНОЙ
ГУЛЯКИ РАЗВЛЕКАЮТСЯ В «ПРЕКРАСНОЙ ВЕСНЕ»

Солнце на западе скрылось –

всходит луна на востоке…

Словно бы ветром несомы,

мчатся шальные лета.

Только что радовал взоры

юноша розовощекий,

Жизнь промелькнула бесследно,

и отцвела красота.

Стоит ли тратить впустую

годы, что так преходящи,

Денег шальных домогаться,

славы летучей искать!..

А не мудрее ли было б

милую видеть почаще

Или в веселом квартале

дивных красоток ласкать?

Да, быстро летело время. Вот и настал пятнадцатый день первой луны. Накануне Симэнь Цин отправил к Ли Пинъэр слугу Дайаня, который вручил ей четыре блюда яств, два – хлебцов долголетия, блюдо лапши,[263]263
  Распространенная в Китае длинная лапша также символизирует долголетие.


[Закрыть] жбан вина и платье из плотного, отделанного золотом, шелка. На визитной карточке значилось имя У Юэнян: «С поклоном и благими пожеланиями от Симэнь, урожденной У». Когда прибыл Дайань, Пинъэр была занята утренним туалетом. Она позвала слугу в спальню и сказала:

– Я уж и так беспокоила госпожу Старшую и вот из-за дня рождения опять доставляю хлопоты.

– Господа просили передать вам, сударыня, эти скромные знаки внимания, – сказал Дайань.

Пинъэр наказала Инчунь накрыть в гостиной маленький стол и угостить Дайаня чаем и сладостями. Перед уходом она дала ему два цяня серебра и лиловый с отливом шелковый платок.

– Передай хозяйке, – сказала она, – я пошлю тетушку Фэн с приглашениями осчастливить меня завтра своим присутствием.

Дайань склонился в земном полоне и ушел. Носильщиков, доставивших корзины с подарками, Пинъэр наградила сотней медяков. Через некоторое время она вручила тетушке Фэн шкатулку и велела отнести ее женам Симэня. В шкатулке лежали приглашения на пятнадцатое число для У Юэнян, Ли Цзяоэр, Мэн Юйлоу, Пань Цзиньлянь и Сунь Сюээ. Пинъэр приложила записочку Симэнь Цину с просьбой прийти к ней вечером на свидание, которую приказала передать тайком.

На другой день жены Симэня, кроме Сюээ, которую Юэнян заставила домовничать, разоделись в яркие парчовые наряды и, сопровождаемые Лайсином, Лайанем, Дайанем и Хуатуном, двинулись в паланкинах на Львиную любоваться фонарным карнавалом и поздравить с рождением Ли Пинъэр.

Недавно купленный дом Пинъэр состоял из обширного здания по фасаду и трех построек вглубь. Близ улицы возвышался терем. У больших ворот по обеим сторонам располагались просторные флигели с гостевыми, а немного поодаль, за ними, просторная трехкомнатная спальня и кухня.

Еще дальше вглубь раскинулся пустырь, простиравшийся вплоть до сада императорского родственника Цяо.

Зная, что гостьи будут любоваться фонарями, Пинъэр расставила столы и ширмы во флигеле и украсила его множеством цветных фонариков.

После взаимных приветствий в приемной хозяйка пригласила женщин в большую гостиную, расположенную сзади, где угостила чаем, но об этом рассказывать подробно нет надобности.

К обеду в гостиной накрыли четыре столика. Пирующих услаждали пением и игрою на музыкальных инструментах две приглашенные певицы – Дун Цзяоэр и Хань Цзиньчуань. После пятого тоста и третьей смены блюд Пинъэр пригласила всех подняться в терем и полюбоваться фонарным карнавалом. Там тоже был накрыт стол. Из-под стрехи спускался занавес из пятнистого бамбука, кругом висели разноцветные фонарики.

На Юэнян были соболья накидка, ярко-красная, отделанная цветами кофта и изумрудная атласная юбка, остальные были в белых шелковых кофтах и голубых атласных юбках. Они нарядились в расшитые золотом безрукавки разного цвета: Цзяоэр – в коричневую, Юйлоу – зеленую, а Цзиньлянь – красную. Их прически украшали жемчуга, цветы из перьев зимородка, шпильки-фениксы и множество разноцветных подвесок-фонариков. Облокотившись на подоконник, они устремили взоры вниз.

Народу собралось видимо-невидимо, и царило необыкновенное оживление. Прямо на улице стояли десятки увешанных горящими фонарями арок. У каждого дома шла бойкая торговля. Алые кофты смешались с зелеными халатами – яркими нарядами блистали гуляющие мужчины и женщины. Раздавался грохот повозок и экипажей. Горой до самого неба высилась украшенная фонарями и потешными огнями громадная пирамида. Красиво было на празднике фонарей!

Только поглядите:

Двое драконов, камень обвивая, ведут игру в воде. Журавль одинокий, зарею освещенный, парит высоко в облаках. Вот фонарь – золотая лилия, а это – яшмовый терем – как россыпь жемчуга сверкает. Фонари кувшинка и лотос – целая группа расшитой парчи. Фонарь-гортензия блистает белизной, фонарь-снежинка искрится и парит. Фонарь-сюцай.[264]264
  Сюцай (прекрасный, или цветущий талант) – низшая ученая степень.


[Закрыть] кланяться не перестает – помнит заповедь Конфуция и Мэн-цзы[265]265
  Мэн-цзы (327–289 гг. до н. э.) – знаменитый философ, последователь наиболее авторитетного мудреца древности Конфуция (551–479 гг. до н. э.). Оба они – основатели ортодоксального конфуцианства.


[Закрыть] Фонарь-жена – покорности и кротости пример – как Мэн Цзян.[266]266
  Мэн Цзян – Старшая Цзян, т. е. старшая дочь из правившнго в царстве Ци рода Цзян, – поэтический образ знатной женщины и прекрасной девушки, ведущий свое происхождение из «Канона стихов» («В тутах» – I, IV, 4; «Дева вместе со мной в колеснице» – I, VII, 9).
  Под этим же именем может подразумеваться Мэн Цзян-нюй (Старшая дева Цзян) – героиня популярной легенды, сформировавшейся в эпоху Тан (618–906), но имеющей более древние корни, восходящие к отраженной в «Записках о благопристойности» («Ли цзи», гл. 2/4 «Тань гун», ч. 2) и «Мэн-цзы» (VI Б, 6) истории 553/552 г. до н. э. о верной до чудотворного самопожертвования вдове Ци Ляна, военачальника того же царства Ци. Хотя впервые прямое обозначение вдовы Ци Ляна именем Мэн Цзян-нюй зафиксировано в фольклорных текстах Дуньхуана (VI–XI вв.), время возникновения этой истории близко к эпохе создание того раздела «Канона стихов», в котором фигурирует Мэн Цзян («Нравы царств» – «Го фэн», VIII–VII вв. до н. э.), поэтому не исключено что в данном случае имеет место не контаминация, деривация и трансформация одного и того же образа. Так или иначе, в средневековой (начиная с Тан) фольклорной традиции Мэн Цзян-нюй сразу после свадьбы (а по некоторым вариантам ее жениха даже до свадьбы) угнали на строительство Великой китайской стены. Мэн Цзяннюй долго ждала его, а потом сшила теплую зимнюю одежду и отправилась в длинный и опасный путь на поиски мужа. Придя к месту строительства, она узнала, что муж погиб и останки его замурованы в стене. Мэн Цзяннюй принялась горько плакать и слезами своими подточила стену. Узнав об этом, жестокий император Цинь Шихуанди велел схватить женщину и доставить ее в столицу. Прельщенный ее красотой, государь предложил ей стать его женой, но Мэн Цзяннюй, храня верность погибшему супругу, предпочла смерть: она бросилась в море и утонула.


[Закрыть] верна и непорочна. Фонарь-монах буддийский изображает Юэмина, прильнувшего к Люцуй[267]267
  История буддийского монаха Юэмина и спасенной им певички Люцуй была очень популярна. Существуют драмы и повести на эту тему.


[Закрыть] Фонарь-загробный судья – сидит Чжун Куй.[268]268
  Чжун Куй – ученый муж, ставший устрашающего вида загробным судьей, он же покровитель провалившихся на экзаменах.


[Закрыть] рядом с сестрицей. Злых духов заклиная, машет опахалом перовым фонарь-шаманка. Фонарь Лю Хай[269]269
  Лю Хай – бог монет и помощник бога богатства Цай-шэня. Как писал академик В.М. Алексеев, Лю Хая обычно изображали на народных лубках в виде «смеющегося юноши с распущенными и растрепанными волосами, с открытыми вислыми грудями и животом, одетого у чресел в лиственный покров и босого. Он высоко вздымает ногу как бы для сильного и резкого движения, описывает вокруг головы дугу, держа в руках шнур, на котором нацеплены одна за другой медные деньги – чохи. За последнюю из этих монет на конце шнура держится, кусая ее, трехлапая жаба». Следует пояснить, что жаба (по-китайски «чань») ассоциируется со словом «цянь» (в диалектах также «чань») – «деньги». Изображение Лю Хая с жабой имели благопожелательный смысл – дарование несметного богатства.


[Закрыть] – за спиною желтая жаба величайшую ценность шутя играючи глотает. Фонарь-верблюд и лев зеленый[270]270
  Зеленый лев – символ мусульманства. Китайские мусульмане часто изображали его, например, на вышивках, играющим с расшитым мячом.


[Закрыть] – редчайшие диковинки один везет, другой оскалил пасть, ревет. Шалит, кривляется фонарь-мартышка, а белый слон несет сокровище[271]271
  Белый слон – символ буддизма; здесь, однако, и символ мусульманства —зеленый лев, и символ буддизма – белый слон, «приспособлены» для одной и той же цели – приношения в дар сокровищ, богатства; эта идея пронизывала все виды народного прикладного искусства в старом Китае.


[Закрыть] ценою в десяток городов. Фонарь-краб в чистых водах клешнями шевелит, а сом усатый спокойно заглатывает ряску, разевая громадную пасть. Ночные бабочки – одна другой пестрее. Серебристая ива красуется, переливаясь. Плывут шары, парами вьются расшитые ленты. Гуськом тянутся роскошные знамена, экипажи. Пляшут рыбки и драконы. Семеро истинносущных[272]272
  Семь праведников – семь учеников даосского учителя Ван Чжунчжяна (1112–1170 гг.), основателя школы «Совершенно-истинного Пути» (цюань-чжэнь-дао). К ним причислены: Праведный киноварного ян – Ма Юй; Праведный долгой истины – Тань Чудуань; Праведный долголетия – Лю Чусюань; Праведный долгой весны – Цю Чуцзи; Праведный нефритового ян – Ван Чуи; Праведный из Гуаннина – Хао Датун и Тихий бездельник Сунь Буэр. Их жизнеописания приведены в «Сокровищнице Дао» («Дао-цзан»), в трактате «Летопись Семи праведников» («Ци-чжэнь нянь-пу»).


[Закрыть] и пятеро старцев[273]273
  Речь идет о пяти патриархах, духах пяти стихий: духе металла (богине Сиванму), духе дерева (Му-гуне), духе воды (Шуйцзинцзы), духе огня (Чицзинцзы), и духе земли – Желтом старце (Хуан-лао). Эти духи, якобы, были среди первых существ, появившихся на земле. Под сокровенными книгами здесь подразумеваются сочинения по алхимии, столь популярные у даосов.


[Закрыть] подносят сокровенное писанье. Везут дань ко дворцу инородцы и Юга, и Востока. Рядами идут, оглушая толпу, барабанщики сельских общин. Коробейники со всех концов стекаются сюда. Свое уменье, ловкость показать сошлись затейники и скоморохи. Кружат там и тут передвижные фонари. Вверх-вниз снуют висячие фонарики. На перламутровой ширме раскинулись Пэнлайские сады[274]274
  Пэнлайские сады – Пэнлай – остров и гора – по легендам одно из знаменитых мест обетования бессмертных, который находился в Восточном море. Согласно преданиям, здесь в горах разбросаны золотые и нефритовые камешки, которые служат едой небожителей. В водоемах здесь вода ледяная и клокочущая. Тот, кто ее выпьет, сможет прожить тысячу лет.


[Закрыть] На восток полюбуйтесь – рябит в глазах от золота и небесной сини резных по лаку инкрустированных лож. На запад обратите взор – фонарь-подвески и фонарь-узор переливаются словно цветастая парча. На севере – предметы старины, безделки. На юге – курильницы, вазы, картины. Вот баричи глазеют через барьер – там игра в мяч в самом разгаре. Вон в тереме высоком блистают пышностью нарядов важные дамы из знатных домов. Не счесть гадателей – их как звезд мириады. Скопились громадные толпы вокруг их палаток – всяк хочет судьбу разузнать. Ждет каждого, конечно – рассвет и увяданье. А там, на возвышеньи, отбивая такт, поют романсы, арии актеры. Тут, ударяя в бубенцы, монах бродячий ведет рассказ о Сюаньцзане.[275]275
  Сюаньцзан (VII в.) – буддийский монах, совершивший паломничество в Индию за священной буддийской литературой, которую потом в большом количестве перевел на китайский язык, – герой легенд, драм и романа У Чэнъэня (XVI в.) «Путешествие на запад».


[Закрыть] А сколько сбыто новогодних пирожков, сладостей! Торгуют бойко весны красою – буйно цветущей сливой мэй. Все ветками ее украсили себя. Колышет ветер шпильки и подвески. В прическах, как солнце, золото горит. Парчовые шатры Ши Чуна.[276]276
  См. примеч. к гл. X.


[Закрыть] красуются на ширмах. Жемчуг занавесок с цветами сливы и луной поспорит яркой белизною. Не описать всей прелести горы фонарной! Такое торжество сулит год сытый и веселый[277]277
  Многие из упомянутых здесь легендарных, сказочных и других персонажей, а также птицы и звери, как и связанные с ними атрибуты, широко известны в народе по повериям и легендам, а также лубочным картинкам.


[Закрыть]

Юэнян поглядела немного на праздничную сутолоку и вместе с Цзяоэр села за стол. Но Цзиньлянь, Юйлоу и певички, облокотившись на подоконник, продолжали смотреть вниз. Цзиньлянь засучила белые шелковые рукава, из-под которых показывались ее тонкие, как перо молодого лука, пальчики с шестью золотыми, в виде семечек, перстнями, и наполовину высунулась на улицу, выставляя напоказ свою раззолоченную безрукавку. Она грызла тыквенные семечки и плевалась шелухой прямо на прохожих, не переставая хихикать и подсмеиваться вместе с Юйлоу.

– Поди-ка погляди, сестрица, – обращалась она к Юэнян, тыкая пальцем, – вон у того дома под стрехой как красиво колышутся два фонаря-астры! – Немного погодя Цзиньлянь позвала Цзяоэр: – Глянь-ка напротив! Видишь, у ворот подставка, а на ней как интересно развешаны фонари: впереди большая рыба, а за ней рыбешки, черепашки и крабы. – Еще через некоторое время она кликнула Юйлоу: – Смотри-смотри! Фонарь-старуха и фонарь-старик.

Тут налетел ветер и порвал снизу фонарь-старуху. Цзиньлянь, не удержавшись, так громко рассмеялась, что привлекла внимание прохожих.

Они подняли головы, сгрудились – не пройдешь, не пробьешься – настоящая давка. В шумной толпе нашлись гуляки-лоботрясы, которые, указывая на Цзиньлянь, начали гадать.

– Наверняка, из богатого дома, – заметил один.

– Должно быть, наложница какого-нибудь родовитого вельможи на карнавал пожаловала, – поддакнул другой. – Вырядилась как придворная дама.

– Да это публичная девка, не видите, что ли? Петь пригласили.

– Не угадали вы! А я знаю, кто она, – заявил протиснувшийся вперед. – Говорите, певица? Тогда кто же остальные? Сейчас все объясню. Те двое не из простых – жены Владыки ада, наложницы Полководца пяти путей – того самого, кто лавку лекарственных трав против управы держит, чиновников ссужает, – его милости Симэня жены. Так что не очень расходитесь! Наверно со старшей женой пришли на фонари любоваться. Ту, в зеленой безрукавке, не знаю, а в красной, с цветами в волосах, ну точь-в-точь жена торговца лепешками У Старшего. Когда тот застал ее с Симэнем в чайной у старухи Ван, Симэнь убил его пинком в живот, а ее себе в жены взял. Вернулся потом из столицы деверь ее У Сун, на него в суд подал, да по ошибке Доносчика Ли порешил. Тут-то его Симэнь и упек на каторгу. Года два не видать было, а нынче вон как похорошела!

– Разойдись! – закричал еще один говорун. – Ну, чего пристали!

Юэнян заметила внизу большую толпу и велела Цзиньлянь с Цзяоэр сесть за стол да послушать романсы, которые по случаю праздника фонарей исполняли певицы. Немного погодя Юэнян встала из-за стола.

– Я больше чарки не в силах выпить. Мы с Цзяоэр откланяемся первыми, а вы, – Юэнян обратилась к Цзиньлянь и Юйлоу, – останьтесь, уважьте госпожу Хуа. Муж ушел, и я беспокоюсь. Дома одни служанки.

Пинъэр никак не хотела отпускать Юэнян.

– Сударыня, дорогая! – упрашивала она. – Наверное, я чем-нибудь не угодила. В такой праздник вы даже не дотронулись до еды, уходите раньше, чем зажигают свет. Если и отлучился господин Симэнь, вам беспокоиться нечего – служанки остались. Вот взойдет луна, и я провожу вас.

– Нет, сударыня, – говорила Юэнян, – я ведь не могу много пить. Пусть сестрицы вместо меня с вами побудут.

– Вы не можете, но госпожа Вторая тоже ни чарки не осушила, – настаивала Пинъэр. – Где ж это видано! Я у вас чарку за чаркой пила, не отказываясь. Вы мне не прощали, а когда снизошли в мое унылое жилище, где я не могу угостить вас ничем особенным, вы не желаете меня уважить.

С этими словами она поднесла Цзяоэр большой серебряный кубок и сказала:

– Выпейте сударыня! Госпожу Старшую не угощаю – знаю, что она не может, а потому подношу маленькую чарочку. – И Пинъэр протянула чарочку Юэнян. – А вы, госпожа Вторая, осушите большую.

Юэнян одарила каждую певицу двумя цянями серебра и, дождавшись когда Цзяоэр допила вино, встала из-за стола.

– Мы уходим, – сказала она Цзиньлянь и Юйлоу, – а за вами слуг с фонарями пришлем. Долго не засиживайтесь. Дом пустой.

Юйлоу кивнула в знак согласия. Пинъэр проводила Юэнян и Цзяоэр до ворот, где они сели в паланкины, а сама вернулась в терем к Юйлоу и Цзиньлянь.

Вечерело. На востоке взошла луна, и в тереме зажгли фонари. Певицы пели, пир продолжался, но не о том пойдет речь.

* * *

Расскажем теперь о Симэнь Цине. В тот день он пообедал с Ин Боцзюэ и Се Сида, и они пошли любоваться фонарями. Дойдя до начала Львиной, Симэнь постоял около кисейных фонарей и свернул в сторону. Ему не хотелось, чтобы Боцзюэ и Сида увидели его жен у Ли Пинъэр. Только они отошли от Львиной, им попались Сунь Молчун и Чжу Жинянь.

– Давно, брат, не виделись, соскучились по тебе, – протянули они, отвешивая Симэню поклон. – А вы тоже хороши, разрази вас небо! – заругались они на Боцзюэ и Сида. – Сами с братом гуляют, а нам ни звука.

– Зря, брат Чжу, на них обижаешься. – вступился Симэнь. – Мы только что встретились.

– Фонари поглядели, теперь куда пойдем? – спросил Чжу Жинянь.

– Пошли в кабачок, пропустим по чарочке, – пригласил Симэнь. – Домой не зову. Жены у меня нынче в гостях.

– Чем в кабачок, лучше навестить Ли Гуйцзе, – предложил Чжу. – Случай самый подходящий. С Новым годом поздравим, весело время проведем. На днях к ней заглянули, а она как нас увидела, так у нее слезы и потекли. С тех пор, говорит, неможется. След, говорит, его милости простыл, не навестит. Мы ее успокоили: брат, мол, занят. Выгородили тебя. А сейчас ты свободен, и мы пойдем к ней с удовольствием.

Симэнь вспомнил о встрече с Ли Пинъэр и стал отказываться:

– У меня сегодня еще есть дело небольшое. Пойдемте завтра, ладно?

Но разве от дружков отвяжешься! Пришлось пойти к Ли Гуйцзе.

Да,

 
Помят цветущий луг под старой ивою –
Веселья след, будящий снова страсть!
Здесь горы серебра улыбкою игривою
Похищены, чтоб нищим кушать всласть!
 

Симэнь с друзьями направился к Гуйцзе. У ворот стояла нарядная Гуйцин. Она поклонилась гостям и пригласила в залу.

– Мамаша! Выходи скорей! – закричала Чжу Жинянь. – Его милость привели, нам говори спасибо!

Вскоре появилась старуха. Опираясь на костыль, она заковыляла к Симэню, а после приветствий сказала:

– Чем я, старуха, не угодила вам, зятюшка? Совсем нас навещать перестали. Должно быть, новую зазнобу нашли, а?

– Ты, мамаша, не ошиблась! – поддакнул Чжу. – Какую же красавицу завел господин! Целыми днями у нее пропадает. Про Гуйцзе совсем забыл. Если б его не встретили и не привели, он бы и не подумал сюда заглянуть. Не веришь, мамаша? Вон Сунь Тяньхуа спроси, он скажет. – И, указав на Боцзюэ и Сида, продолжал: – А эти, небо их разрази! С ним заодно блудят – одна порода.

Старуха расхохоталась.

– Дорогой брат Ин! – обратилась она к Боцзюэ. – Тебя мы никогда на грех не наводили. Почему ж ты за нее словца доброго перед его милостью не замолвил? У его милости, известное дело, и дома забот хватает. Говорят, добрый молодец не одной красоткой утешается, а красотка не единственного поклонника заводит. Все медяки – друг другу двойники. Не стану хвалиться, но моя Гуйцзе собой не дурна. Да что тут говорить! Его милость и сами не без глаз – видят!

– Сказать правду, – вмешался в разговор Сунь Молчун, – брат завел себе такую, которая без мамашиного надзору живет. Будет он теперь с поднадзорными путаться?!

– Да не слушай ты этого болтуна, мамаша! – Симэнь шлепнул Суня Молчуна. – Человека загубит этот рассадник беды и зла.

Сунь и остальные покатывались со смеху. Симэнь достал из рукава три ляна серебра и передал Гуйцин.

– В великий праздник я друзей угощаю.

– Не хочу я брать серебро, – притворно сказала Гуйцин и передала деньги старухе.

– Что это значит?! – недоумевала старуха. – Желаете посмеяться над нами, зятюшка? Мы, мол, и в великий праздник не угощаем, вас заставляем раскошеливаться, так что ли? Выходит дело, мы только о деньгах и печемся?

– Мамаша, – сказал выступивший вперед Боцзюэ, – послушай меня и возьми серебро. В Новом году хозяева наперебой угощают. Тащи скорее вино!

– Но так не полагается, господа! – старуха на словах отказывалась, а сама тем временем потихоньку прятала серебро к себе в рукав и, кланяясь Симэню, говорила: – Благодарю вас, сударь, за пожертвование.

– Постой-ка, мамаша! – крикнул Ин Боцзюэ. – Послушай, я тебе анекдот какой расскажу. Повадился парень к красотке в заведение ходить. Раз приходит нарочно в лохмотьях, садится. Полдня просидел. Хозяйка никакого внимания – даже чаем не угостила. «Проголодался я, – говорит, – мамаша. Хоть риску дай поесть». А она ему: «У меня в сусеке хоть шаром покати, а ты рису просишь». «Нету рису, так хоть воды принеси – лицо умыть». А хозяйка свое: «И на воду денег нет. Вот уже который день не носят». Достает парень из рукава слиток в десять лянов серебра и кладет на стол. «На, – говорит, – купи рису и принеси воды». Всполошилась тут хозяйка. «Зятюшка, дорогой мой, кушайте, – лепечет, – лицо, умывайте рис, а рис умоете, откушайте лицо».

Все рассмеялись.

– Как ты умеешь над другими потешаться! – заметила старуха. – Только язык-то без костей – не бывает такого.

– Поди-ка сюда. Что я тебе на ухо скажу… – не унимался Боцзюэ. – Его милость себе новую зазнобу завел. Раньше она брата Хуа ублажала. Зовут У Иньэр, из красной аллеи. Зачем ему теперь твоя Гуйцзе! Он и сейчас не заглянул бы, не затащи мы его силой.

– Не верю я тебе! – смеялась старуха. – Моя Гуйцзе куда лучше У Иньэр, а потом у нас с зятюшкой давняя дружба. Ее никаким мечом не разрубить. Да и сам зятюшка, должна сказать, человек умный, золото от подделки отличить сумеет.

Пока шел разговор, в гостиной поставили четыре кресла, в которые уселись Ин Боцзюэ, Се Сида, Чжу Жинянь, и Сунь Молчун. Симэнь Цин разместился напротив. Мамаша пошла за вином и закусками.

Наконец появилась Ли Гуйцзе. Ее волосы по обыкновению держала шелковая сетка, взятая под жемчужный ободок. Прическу украшали бирюзовые цветы и крапленые золотом, витые шелком ханьчжоуские шпильки. В ушах сверкали золотые фонарики-серьги. Одета она была в белую с узорами шелковую кофту с застежкой. Поверх был накинут зеленый жакет с отделанными золотом рукавами, из-под которого развевалась красная креповая юбка. Будто изваянная из нефрита, стройная и чинная, она поклонилась гостям и села сбоку, рядом с Гуйцин.

На расписном квадратном подносе подали семь белых, как снег, чашек с серебряной ложечкой в каждой. Пахнуло пряным ароматом роз от заваренного с орехом чая. Гуйцин и Гуйцзе оделили гостей чаем. После чаепития слуги убрали чашки и вновь накрыли столы.

Вдруг из-за занавески показались головы. Одетые в лохмотья прилипалы[278]278
  Прилипалы (цзя-эр; буквально: «подпорки») – прихлебатели в веселых заведениях, которые под предлогом оказания мелких услуг клиентам, вытягивали из них деньги.


[Закрыть] пробрались в гостиную и пали ниц. Они протянули шэна[279]279
  Шэн – мера объем жидких и сыпучих тел чуть больше 1 литра.


[Закрыть] четыре тыквенных семечек и провозгласили:

– Почтенные и милостивые господа! Примите от нас скромные гостинцы по случаю великого праздника.

Симэнь узнал только одного из них. Его звали Юй Чунь.

– Сколько тут вас? – спросил его Симэнь.

– Дуань Цзиньша и Цинь Неюэ за дверью ждут, – ответил Юй Чунь.

Вошел Дуань Цзиньша.

– И вы тут, господин Ин, – заметив Боцзюэ, воскликнул он и склонился в земном поклоне.

Симэнь встал и велел принять семечки, потом раскрыл кошелек и бросил на пол лян серебром. Юй Чунь подобрал деньги и вместе с остальными упал на колени. Они били челом и приговаривали:

– Благодарим вас, сударь, за великую милость!

Компания без задержек высыпала на улицу.

Вот посвященный прилипалам романс на мотив «Обращенный к Сыну Неба»:

 
Ластиться умеют,
Хапать мастера,
Не пасут, не сеют,
В голове – мура.
Чуть сорвется что-то –
Подличать, кричать.
Обольщать красоток
Их не обучать!
Пир учуют носом –
Липнут мошкарой,
А прогнать несносных –
Поднимают вой.
Шиш несут оттуда,
Но в улыбке пасть –
У богатых блюда
Облизали всласть!
 

Симэнь отделался от прилипал и сел за праздничный стол. Гуйцзе наполнила золотые кубки и распустила красные рукава. Стол ломился от яств. Подали свежие фрукты. В обществе ярко одетых певиц гости, казалось, пили нектар благоухающих цветов. Вино обошло два круга, и заиграли певицы – Гуйцин на цитре, Гуйцзе на пипа – и запели «Теплом повеяло цветущею весной».

Не успели они спеть, как в гостиную вошли трое в синем с клюшками в руках. Это были игроки в мяч. Они поднесли жареного гуся в коробке[280]280
  В старом Китае еду обычно носили в деревянных либо лубяных коробах.


[Закрыть] и два кувшина вина.

– Примите, почтенный сударь, и вы, люди добрые, скромные подарки к великому празднику, – протянули игроки, опускаясь на колени.

Симэнь знал их и раньше. Одного звали Лысый Бай, другого – Лоботряс Чжан, третьего – Басурман Ло.

– Ступайте во двор, подождите. Вот выпьем и придем, – сказал им Симэнь.

Игрокам дали со стола четыре блюда закусок, большой жбан вина и поднос сладостей. Покончив с вином и едой, они надули мяч и стали ждать Симэня. Когда он вышел во двор, они сделали небольшую разминку и пригласили Гуйцзе сыграть с двумя игроками. Один подавал, другой отражал мячи. Гуйцзе так ловко брала и отбивала мячи, у нее были такие замысловатые подачи, что не смолкали одобрительные возгласы, а когда случался промах, всякий спешил подать отскочивший в сторону мяч. Партия закончилась, и игроки бросились к Симэню просить вознаграждение.

– Вот это Гуйцзе! Как владеет приемами! – хвалили певицу игроки. – Не то что раньше. Она и нас замотала. Через годик-другой, гляди, первым игроком будет среди певиц, равных не сыщешь. Куда там девицам из казенного дома Дун со Второй аллеи!

На лбу у Гуйцзе выступил пот, пыль пристала к бровям. Она тяжело дышала, чувствовалась усталость в пояснице. Чтобы немного остыть, певица достала из рукава веер и стала им обмахиваться. Она взяла Симэня под руку, и они пошли смотреть, как играет Гуйцин с Се Сида и Лоботрясом Чжаном. Лысый Бай и Басурман Ло стояли сбоку и подавали мяч.

Вот еще романс на мотив «Обращенный к Сыну Неба», который посвящен игрокам в мяч:

 
Пусть в дом давно нужда стучит,
Объедками живут,
Но нет у них забот-кручин,
Коль туго мяч надут.
Так день-деньской, обняв мячи,
Они в игру зовут,
Но даже если богачи,
Порой на зов идут,
Металл в мошне не забренчит,
Во рту и крошек нет,
И одиночество в ночи,
Ведь жен простыл и след
 

Когда друзья Симэня играли в двойную шестерку, в мяч и пили вино, он заметил прискакавшего верхом Дайаня. Слуга незаметно подошел к Симэню и прошептал на ухо:

– Госпожа Старшая и Госпожа Вторая домой отправились. А госпожа Хуа велела пригласить вас к ней пораньше.

Симэнь дал понять Дайаню, чтобы тот привязал лошадь у задних ворот и обождал, а сам вышел из-за стола и скрылся в спальне у Гуйцзе. Через некоторое время он проследовал к задним воротам – вроде за нуждой, а сам вскочил на коня и улетучился, как дым. Ин Боцзюэ наказал слуге из заведения вернуть Симэня, но тот и ухом не повел.

– У меня дома дела, – только и сказал он и велел Дайаню наградить игроков полутора лянами серебра.

Гуйцзе опасалась, что Симэнь уйдет к У Иньэр, а потому послала служанку за ворота проследить за отъезжающим гостем.

Боцзюэ и дружки пировали до второй ночной стражи.

Да,

 
Как говорится, брань оставим людям,
А петь да веселиться сами будем.
 

Если хотите знать, что случилось потом, приходите в другой раз.