Текст книги "Одегон – 03,14"

Одегон – предание старины очень древней

Значит, давным-давно, в Иркутской губернии царской России, жила-была одна умная и красивая женщина. Она была знаменитой на всю округу одегон, повелевающей стихиями и человеческими душами. В те времена у бурят главные шаманы были женщинами, и назывались они одегонами, но во второй половине 19 века им на смену стали приходить мужчины и захватывать власть на стыке миров. А одегонов они начали преследовать и даже убивать, не в физическом смысле, конечно же, а в метафизическом.

Однажды пригласил её к себе один богатый человек, которому надо было совершить некий обряд. Но произошла между ними ссора, переросшая в драку. Точнее, в избиение.

Как гласит народная молва, она выбежала из его дома, он следом, с плетью или с палкой. И начал избивать её на глазах у людей, а потом схватил её за косы и стал окунать головой в бочку, стоявшую под желобом для дождевой воды. Возможно, кто-то пытался заступиться за неё, или же она сама вырвалась, тут первоисточники расходятся в изложении фактов, но в результате она все-таки вырвалась и побежала.

Поскольку дело происходило летом, то во дворе стояли сани со связанными оглоблями, в которые она взбежала, махнула рукой, что-то выкрикнула, и сани поехали. Богач тут же вскочил на своего коня какой-то редкой масти, который был лучшим скакуном в его табуне, и помчался следом за ней. И вся деревня наблюдала невероятную картину, оставшуюся в памяти многих поколений. Едет одегон в пустых санях со связанными оглоблями и с издевкой говорит своему преследователю, который на коне, да ещё и редкой масти: «Ты на своем лучшем скакуне не можешь меня, безлошадную, догнать!». (По-бурятски слова «жеребец – заргай» и «сани – шаргай» рифмуются, и поговорка звучала очень складно.) Так она и уехала, дразня его прилюдно. И осталась в народе поговорка про быстроногого жеребца, который не может догнать безлошадные сани.

Разоблачения отца по поводу этой легенды выглядело более витиевато и романтично, нежели про дерево.

Разоблачение чуда современным языком

«Поскольку вы умные и современные дети, грамотные и образованные октябрята, то не должны верить во все эти байки и мифы дословно. Конечно, нечто похожее, наверное, было на самом деле, коли столько народу это пересказывает, но, во-первых, у любой истории есть свойство, что каждый рассказчик добавляет от себя что-нибудь. У кого как фантазия работает. Пустишь одно слово на ветер – вернется к тебе ураган баек вокруг твоего слова. Так работает народная молва. Поэтому надо искать рациональное объяснение всей этой истории.

Значит, первое, примем за аксиому тот факт, что сани без коня не могут ездить. Что могло остаться в памяти народа как сани без коня? – Автомобиль, конечно. Вы сейчас, глядя на машину, не удивитесь же – для вас это нормальное явление, повседневность. А представьте, что вы живете в мире, который не знает, что такое автомобиль. Значит, поразмыслите сами, коли этот богатей посмел поднять руку на одегон, что было немыслимо в пору их расцвета, то, значит, дело происходило, когда на смену одегонам приходили мужчины-боо`ги. Значит, прикидываем, что это вторая половина 19 века, а в конце 90-х в России уже ездили первые машины и даже гонки устраивались в Петербурге. Дальше, смотрите, Иркутск – не просто рядовой губернский город, а крупный узел великого чайного пути в самой мощной империи того времени. Сколько чайных миллионеров жило в нем! Думаете, они не могли себе позволить автомобиль? И уж, наверное, в Иркутске должны были быть хоть несколько машин, тем более мы не знаем точно, когда все это случилось, скорее всего, в начале века, тогда одегоны ещё оставались кое-где, а машины уже вовсю разъезжали в крупных городах.

Второй момент – одегоны были очень красивые, по крайней мере, они считались красавицами, как помнит народная память, они могли одним взглядом человека на всю жизнь привязать к себе, так старики говорили, или убить, ну это уже метафора, конечно. Я, помнится, таких девчонок видел, глянут, как молнией ударят. Да, взгляд одегон – страшная вещь, ни в коем случае нельзя шутить с ней, и не дай бог прогневить её по-настоящему. Говорят же, красота – страшная сила. А ведь это буквально так. Ведь что такое красота? – это генетическое совершенство, то есть оптимальное сочетание генов. И в таком сочетании у человека могут проявляться скрытые силы. Скрытые от человеческой массы, но бесконечно разлитые в пространстве. И эти силы могут убить и покалечить, если не умеючи ими пользоваться. Вот потому они и скрыты от большинства. Представьте, что люди могли бы друг друга запросто взглядом убивать, – первое же поколение людей вымерло бы, причем за один день. Чтобы к этим силам иметь доступ, ты должен быть не просто генетически или эволюционно, может быть, выросшим, но и иметь высокую душевную культуру, чтобы не начать ею, как оружием, пользоваться. Это удел далекого будущего, когда человек разовьется до такого состояния, чтобы не стремиться убивать ближнего своего. В обозримом будущем такого не предвидится, конечно же. Человек погряз в процессе набивании живота своего в самом широком смысле этого слова.

То есть те способности, которыми обладали боо`ги и одегоны, должны быть доступны человеку как виду вообще, но пока проявлялись только в некоторых, гены которых наложились таким удачным образом. То, что они считались красивыми, просто следствие их оптимальной энергетики. И это, наверное, в одном из сотен, если не тысяч человек. Возьмите любое сообщество людей – в каждой деревне есть полуграмотная бабка, которая лечит лучше врачей. В каждой деревне был обязательно свой дурак, свой умник, свой Емеля на печи, что-то типа Кулибина да Винчи. И боо`ги, и одегоны тоже рождались в народе один на тысячу. И коли они были такие, значит, у них все человеческие качества должны были быть развиты по максимуму: то есть зрение, слух, обоняние, осязание, и прочее, и ум, и обаяние, и умение двигаться. Одегоны, говорят, танцевали по-настоящему, а не просто «делай раз, делай два». И это, скорее всего, умение направлять потоки энергии в пространстве или ловить их, используя свое тело как биофизический прибор, и насыщаться, как бы заряжаться ими. Танец одегон – это её зарядка. Даже тот, кто видит этот её танец, того будет тянуть посмотреть на него ещё раз, потому что он подсознательно уловил эти потоки энергии. Почему талантливых танцоров всегда видно из любого кордебалета? От них идет этот поток. А гениальные танцоры – они могут покорить своим танцем весь космос. Причем танцем можно назвать любое человеческое деяние».

Отца, когда он разглагольствовал, уносило, порой, в такие сферы, что разговор мог начаться с шаманов, а закончиться каким-нибудь синхрофазотроном или космическими биополями, и говорил отец всегда так вдохновенно и складно, что слушатели могли впасть в транс, когда он входил в раж.

«Значит, эта одегон была редкой красавицей, или очень умной. Даже, скорее второе. И, наверное, у неё были богатые поклонники и друзья в Иркутске, в том числе среди русских богатеев. Они, хоть и относились свысока к местному населению, но все-таки, смотрите, как перемешались крови у местных сибиряков, они же гураны повсеместно, копни почти любого с карими глазами – обнаружишь бурятского прадеда или прабабку. То есть – народ смешивался, они частенько женились или выходили замуж за местных. Русские в этом плане открытый народ. «Очи черные» – прямое тому доказательство. Вот представьте такую картину: наверное, у красавицы одегон был какой-нибудь богатый друг, который и привез её на машине на обряд. А ей же по статусу было положено всем пыль в глаза пускать, и машина по тем временам – это как раз такая золотая пыль в глаза, думаю, она не могла пройти мимо такого соблазна показаться перед народом на этом чуде. Так вот, наверное, она вскочила в машину к своему другу, и он поехал. Наверное, он и вмешался, чтобы спасти её. Ну, примерно так оно, наверное, и было. По крайней мере, разумно это можно объяснить только через автомобиль».

– Какой автомобиль! Это за сто лет до автомобиля было. Моя бабушка это ещё в младенчестве слышала как давнюю историю! – встревала в разговор мама.

– Не забивай детям голову средневековьем! – возмущался папа.

– А ты не выдумывай небылиц. Не оскорбляй её память! Да ещё деда своего родного как расписал перед детьми. Нельзя такое говорить!

– Я хочу, чтобы мои дети росли со свободным сознанием! Без всяких суеверий и предрассудков прошлого! 20 век на дворе, а она верит, что в санях можно без лошади уехать. Объясни, как выпускник физмата, мне, темному человеку, – как? Как физически такое возможно? Такого в принципе не может быть! Если только это не массовый гипноз, что, кстати, тоже похоже. Или это зимой происходило, а у неё была белая лошадь, или вообще альбинос, масти «сап-саган», которую на фоне снега не заметно. Так ещё похоже на правду.

– В мире много непознанного. А ты, прямо, как у Чехова – не может быть! Никогда! Потому что никогда! Мир шире, чем твои представления о нем. Древние были не глупее тебя! А может, гораздо умнее.

– Не можешь объяснить, лучше, вообще, молчи. Не надо нам тут мракобесие разводить.

– Кто ещё мракобес из нас – вопрос.

* * *

О слонах, на которых держится земля

Вот такими распотрошенными легендами кишело Дашкино сознание и подсознание юного пионера, отличника и книгочея.

Верил ли сам отец в свои разоблачения до конца, неизвестно, но детей своих он научил отличать мух от слонов, слонов от котлет, а котлеты от мух. В этой цепочке отличий самым крупным звеном был, разумеется, слон. Он затмевал собою тучи мух и кучи котлет, потому что был размером с тех слонов, на которых держится Земля, и потому именно он остался в памяти, топча прочие несущественные мелочи. И могучая тень его всегда маячила на горизонте. А иногда он слонялся по тем же путям и дорожкам, что и Дашка, пересекаясь с ней в самых неожиданных местах, как правило, в самых безнадежных тупиках, и хоботом за шкирку вытаскивал её из самых плачевных ситуаций.

Одной из таких плачевных ситуаций было чуть не случившееся падение с балкона. Как-то в студенчестве Дашка с подругами вернулась с Обского моря поздно ночью, когда входная дверь уже была закрыта, и вахтерши не было на месте. Обычно запоздавшие обитатели общаги стучались в любое окно на первом этаже и таким образом попадали внутрь. Но на этот раз все окна были темными, а будить народ не хотелось. Дашка, как самая спортивная из девочек, решилась залезть в комнату на четвертый этаж через балкон и открыть дверь остальным, благо комната была угловая, и все нижние балконы располагались прямо друг под другом. Труда особого это не составило, и вот она уже ногами стоит на перилах балкона третьего этажа. Закинув правую ногу на бетонное основание своего балкона, левой рукой держась на железный прут, соединяющий верхнюю и нижнюю перекладины, она делает рывок, подпрыгнув на левой ноге и подтягиваясь на левой же руке, чтобы правой рукой схватиться за верхнюю перекладину своего балкона. Тут надо заметить, что тот железный прут, за который держалась левая рука, был выломан снизу, о чем Дашка знала, но в темноте не заметила, что схватилась именно за него. И в момент рывка рука соскользнула с открытого конца железяки, в то время как другая рука ещё не успела схватиться за верхнюю перекладину. Падение головой на асфальт было неизбежным, оно уже начиналось, Дашка уже затылком видела приближение последнего каменного квадрата в своей жизни, но тут она отчетливо почувствовала, что чья-то незримая рука подтолкнула её снизу и какая-то неведомая сила перебросила её через перила внутрь. Все случилось настолько быстро, что опомнилась Дашка, только стоя на своем балконе. С дрожью она взглянула в разверзшуюся было черную бездну внизу, и, не успев даже осознать случившегося, сразу помчалась открывать двери. Только перед сном всплыл вопрос, как это случилось, и что это была за сила, если руки и одна нога находились в свободном полете, а другая нога опиралась только на пятку и чисто физически не могла служить точкой опоры для рычага, чтобы перекинуть шестьдесят кило, висящее вниз головой, через перила балкона. «Это он, это он – мой любимый синий слон», – такая поговорка венчала все необъяснимые жизненные ситуации с благоприятным исходом, каковых было достаточно для того, чтобы синий слон стал неотъемлемой, как синий небосклон, частью сознания.

Отвергая его здравым смыслом, но, все-таки, осознавая подкоркой, кто он есть на самом деле, этот метафорический слон, Дашка, подобно четырем слепцам из притчи, периодически пыталась изучить, как же он устроен. И также не видела его целиком, да и по частям он не брался, в отличие от интегралов. Которых пришлось брать немеряно, и не только их, но и все, что было вокруг. А вокруг было столько всего интересного – друзья-товарищи, КВНы и капустники, физики-лирики, самиздаты и рукописи, выкладки и конспекты, и много чего ещё…

Гуру в дымчатых очках

А главное, в годы учебы она встретилась с Толей Грачевым, загадочно смотревшим на мир сквозь стекла дымчатых очков, общение с которым «официально» раскрыло ей потустороннюю область бытия и приблизило на шаг в постижении своего метафорического слона. Толя был психотерапевтом в студенческом медпункте по совместительству с чем-то, чего Дашка не прояснила для себя в полной мере, но подозревала, что он был одним из тех, кто официально, или не совсем, исследовал человеческие возможности за пределами официально допустимых. Сам он развил в себе такие потрясающие Дашкино воображение сверхспособности, казавшиеся просто волшебными, что стал для неё чем-то типа гуру на долгие годы.

Впервые Дашка попала к нему в середине второго курса в связи с сильными мигренями, мучившими её с устойчивой периодичностью без всяких видимых причин, поскольку здоровье у неё было просто космическое, или, как говорилось в те годы – крепкое сибирское здоровье. Но головные боли, сопровождавшие её с детства, были настолько выбивающими из колеи на несколько дней, и это продолжалось целый семестр после неудачно начавшейся личной жизни, что, после одной из вызванных неотложек, её направили к нему на собеседование.

Толя Грачев открыл Дашке новый взгляд на себя, кардинально отличавшийся от медицинского заключения и обрадовано воспринятый ею в качестве достойной альтернативы опостылевшей к тому времени математике. Связано это было с шаманской наследственностью, проявлявшейся в Дашке параллельно с головными болями.

Нечто, отрицаемое самой Дашкой в силу воспитания, типа спонтанного ясновидения, памяти раннего детства о кратковременном левитировании или «вживлении» себя в другие сущности типа домашних, и не очень, животных и птиц, и прочие нереальные подвиги, – всё это требовало вмешательства психолога, психотерапевта или просто психиатра, до чего, слава богу, все-таки не дошло.

Расскажи, как ты «видела глазами кошки или птицы», – спрашивал Толя во время сеанса и Дашка погружалась в детство, картинки из которого не просто где-то маячили в памяти, а постоянно присутствовали перед глазами, стоило лишь внутренним оком изменить угол зрения. Память у неё была феноменальная, многомерная, со всеми тончайшими нюансами вкусов, запахов, углов видения, словно машина времени, в которую она садилась и отправлялась в путешествие.

Вот она, младенец, сидит на травке и смотрит на кошку – «становится кошкой» в её теле – видит её глазами, поворачивается и уходит вместе с кошкой, чувствуя «её шерсткой», как травка касается «моих боков», как её подошвы чувствуют камешки «моими пяточками», видит уже «моими глазами», что под амбаром притаилась мышка, и там же курица снесла целую кучу яиц, надо бабушке сказать, и – тут лает цепной Бобик, вырывая её из кошки и мгновенно помещая в противную собачью голову, из которой Дашка тут же вываливается, зажав уши и… всё такое прочее.

Удивительная вещь: у памяти был фильтр, через который те воспоминания о детстве, которые, с точки зрения взрослеющего индивида, отрицались, в силу его атеистического воспитания, – те воспоминания словно покрывались пеленой, это Дашка заметила ещё в начальной школе, когда мир становился дискретным, научно-популярным и т. д. Именно в ту пору воспоминания о том, чего не может быть, потому что не может быть никогда, стали погружаться на дно памяти и зарываться там в ил. Оставляя милые сердцу земляничные полянки, дедушкин дом, бабушкины хлеба и все выемки и трещинки на стене спальни, где она впервые увидела человечков, живущих на плоскости отполированных бревен стены и играющих с ней перед сном, пока бабушка занята вечерним хозяйством.

Разумеется, это были не настоящие человечки, а просто так природой устроено, что первым зрительным навыком человека является распознавание лица матери. И в дальнейшем человек в любом объекте способен увидеть лицо – у всех облаков, что смотрят на тебя с небес, у всех деревьев, трав, камней – у всего живого и неживого есть лица, эмоции и память душ, смотревших на них до тебя.