Текст книги "Одегон – 03,14"

Волчья погоня – быстро и весело

Одна из картинок, которую она описывала Грачеву, была волчья погоня. Примерно в возрасте до трех лет Дашка, жившая у дедушки с бабушкой, постоянно сопровождала дедушку в его поездках по делам. Кататься в санях сластена-Дашка любила даже больше, чем конфеты. Дедушка укутывал её в доху, надеваемую поверх тулупа во время дальних поездок в сильные морозы. В один из декабрьских дней они поехали в лес за елкой. Поскольку рубить деревья можно было только в специально отведенных местах, и только после определенного обряда, испрашивающего разрешение на это действо «у духа леса», то от деревни они отъехали на приличное расстояние.

Вообще, сам факт того, что дедушка решил срубить елку на новый год, нетипичен для коренного сибиряка, жившего по принципу «не бери из леса больше, чем можешь съесть, и не ешь больше, чем тебе нужно, чтобы жить». Не бери лишнего, не истребляй живность, не оскверняй воду, не жги костров в лесу, не рви цветы всуе, береги и почитай природу, – свой зеленый дом. Свод этих правил, выработанных веками, вплоть до середины прошлого века соблюдался неукоснительно. А тут, видимо, дедушка решил по-современному порадовать внучку наряженной елкой, и они вдвоем поехали выбирать новогоднюю лесную диву.

Но возвращаться пришлось без дерева, поскольку в тот момент, когда они выбирали место, где можно остановиться и срубить маленькую красивую сосенку, лошадь вдруг напрягла уши, фыркнула и пошла как-то боком. Дед, соскочивший было в снег, повалился в сани, прямо на Дашку, сидевшую под толстым укрытием дохи. Сани чуть не перевернулись, пока лошадь делала разворот, проваливаясь в сугроб. Дашка не понимала, почему, такая кроткая и умная, лошадка вдруг пошла не туда и каким-то необычным было её прерывистое ржанье. Дедушка спешно выправил сани на более укатанную часть лесной дороги, всучил Дашке конец веревки, привязанной к передку саней в качестве «игрушечных вожжей», которыми она «рулила» параллельно с дедушкой, и сказал: «Держи крепче!». Сам привстал на одно колено и погнал лошадь. Дашка сидела, держась рукой за веревку, и с любопытством всматривалась в темнеющие кусты и деревья. Вскоре они выскочили на тракт, выходивший на открытое пространство, и понеслись во весь опор. Дашке это ужасно понравилось. Такой быстрой езды она не помнила ни до, ни после этой поездки. Дорога не петляла, и они почти летели над ней, даже полозья совсем не скрипели по снегу. Только дедушка почему-то не смеялся, как обычно, и даже не улыбался, когда бросал взгляд на Дашку. Его губы были сжаты, а лицо почти злое, какого Дашка никогда не видела у него. Он больно хлестал лошадь кнутом и иногда поглядывал назад. Дашка тоже решила посмотреть, что же там творится.

Позади чернела, в ранних сумерках, стена леса, от которого они отъехали уже довольно далеко. Но вот от неё отделились черные точки и стали приближаться к ним. Одна из точек приближалась быстрее остальных, и, наконец, Дашка разглядела, что это просто собака, бегущая по снегу за ними.

Собак Дашка разделяла на две категории: лающих, которых она не любила за то, что их лай больно отдается в ушах, и нелающих, полных достоинства сибирских лаек, которые молча смотрели умным взглядом и позволяли гладить себя.

Эта же собака совсем не лаяла, она молча бежала за ними и почти догоняла. Остальные поотстали от неё, но тоже приближались, и их бегущая масса казалась подергивающейся черной массой на вечереющем снегу.

Это воспоминание, в более поздние годы, рождало волну холода по спине, но тут же Дашка была в том возрасте, когда детям ещё неведом страх, особенно, когда рядом взрослый человек, прошедший всю войну, и от которого не исходят волны ужаса. И потому она внимательно рассматривала приближающуюся собаку. В момент, когда собака подняла голову, они встретились взглядом. И тут произошло то, что взрослая Дашка безуспешно пыталась понять рациональным умом, – она на миг превратилась в зверя, одновременно бегущего следом за санями и сидящего в санях. Холодное бесстрастное небо смотрело на неё отовсюду – только небо, а, может, просто пустота, в которой черной точкой впереди маячило существо, «часть меня», тянущая соединиться с собой. И в то же время бутузистый человеческий детёныш, совсем не любивший бегать, осознал себя в шкуре несущегося зверя и запнулся, запутавшись, вероятно, в четырех ногах.

Так ли это было на самом деле, или это уже более поздние наслоения памяти, обыгрывающей ситуацию и ужасающейся задним умом, – этого уже без глубокого гипноза не воссоздать. Но факт в том, что волки, а это были именно волки, отстали именно из-за того, что вожак стаи словно наткнулся на невидимое препятствие (на её «храбрый взгляд»), а может, издалека услышал гул мотора едущей навстречу машины, и устремился, резко сменив направление, в сторону леса. А Дашка ещё долго чувствовала в себе «волчье дыхание» и сбой в ноге в момент засыпания. Нога словно спотыкалась на бегу или на лету – в страну снов, и – сон улетал напрочь – без неё…

Бессонная Дашка научилась видеть интересные явления, созерцая стену, по которой «от одной трещинки к другой бегут собаки, много собак, и та самая, что «взглядом прыгнула в неё» и унесла с собой часть её души. И это она в ней скитается сейчас по холоду зимней ночи, и иногда приходит к ней под окно или на опушку леса, и смотрит на Дашку сквозь темноту, и они связаны с ней незримой, но прочной нитью», которую неспящая в ночи девочка чувствовала всей своей сущностью. Вплоть до того момента, когда в округе был произведен отстрел волков и одну стаю уничтожили полностью, о чем дедушка радостно сообщил дома, а Дашка заболела так, что пришлось вызывать врача из районного центра.

* * *

Общение с Грачевым послужило толчком к многолетним шатаниям в области потустороннего анализа посюсторонним сознанием и ничего явного, кроме пошатнувшейся психики, не принесло. Но, благодаря знакомству с ним, Дашка ещё в середине 80-х увлеклась Кастанедой, ходившем в самиздате в кругу посвященных, и НЛП, тоже ещё неофициальным аспектом психологии.

Начитавшись самиздата, Дашка рьяно кинулась развивать в себе парапсихологические аспекты своей личности, с разбегу встав на «путь воина», но заметила со временем, что все, что ранее получалось спонтанно, без усилий, при попытке проанализировать и поставить на «техно-рельсы сознания» – все исчезало на корню. Все эти «как это происходит» разрушали то самое «это», изучаемое в себе, которое после аналитического вторжения уже не происходило никак. Зато расшатывалась устойчивая основа мировоззрения, превращая в зыбкую трясину то, что вчера ещё казалось бетонно-прочным монолитом. Сознание утопало в осколках разваливающегося мира и не могло связать воедино фрагменты новой реальности. «Шиза косит наши ряды» – таков был вынесенный вердикт результатам внутренней работы по развитию личности.

Получив по мозгам за попытку проникновения в область запретного, а также получив от родни эпитет «сумасшедшая», Дашка всё-таки не забросила тему, но затаилась, отложив её в дальний ящик сознания. И стала просто жить путем «ничегонеделанья» в том мире, почти «по-кастанедиански», но периодически делая «обломовские привалы» в мире этом, и попутно пытаясь все-таки стать нормальным членом общества, и почти даже преуспела в этом, но, увы.

Как все вышеизложенное связано с красотой?

Итак, несмотря на вышесказанное, Дашка не стала красивее. Нет. Никто по-прежнему не называл её красивой, по крайней мере, в глаза. Даже говорили, что «ты некрасивая, но есть в тебе что-то». Дашку это никак не расстраивало, она никогда не рассматривала себя сравнимой с экранными Настеньками или Машеньками, которые были совсем на Дашку не похожи. Впрочем, отдельные позиции в ней были-таки названы красивыми. Очень неожиданные позиции.

Во-первых, тренер по каратэ, увлекающийся также рефлексотерапией, сказал, что у Дашки на редкость красивые уши – совершенной формы. Уши были доверчивыми, и приняли утверждение за истину.

Во-вторых, на одном из исследований УЗИ врач поразилась: «Ах, какие у вас красивые почки!». – «Как это, красивые почки?» – «Ну, такие, как в учебнике рисуют, правильные здоровые почки. Я впервые вижу такие. Какая красота! Хоть на стенку вешай». Увы, больше никто не смог полюбоваться их формой, кроме врача.

Ну, кто-то ещё называл красивой её степную осанку, а кому-то нравилась её походка. Вот и весь небогатый перечень «показуемо-доказуемых» элементов красоты в Дашке.

Вывихухоль с прекрасными почками

Уши долго были предметом «селфетиша», оберегаемые от сквозняков и прокалывания. Несмотря на это, одно из них она в дальнейшем отморозила, а второе умудрилась вывихнуть, по её собственным взволнованным уверениям. Если кто спросит, как можно вывихнуть ухо, единственный ответ будет таков – видимо, надо родиться Дашкой. В один прекрасный день, пытаясь пальцем вытрясти воду из ушей, она слегка согнула мизинец, и какой-то хрящик внутри сказал «хрусть» и встал дыбом, потом боком, потом чуть примялся, но стал подвижным, причиняя не столько физическое страдание, сколько ментальное, даже, нет, монументальное – все-таки последний оплот красоты кренится, черт знает, в какую сторону.

Помчавшись к ухо-горло-носу с вопросом «Вывихнула ли я ухо?», она обогатила медицинский мир словом «вывихухоль», и получила заключение специалиста: «Все у вас замечательно, прекрасные у вас уши!». Эта, неожиданно высшая, степень признания статуса от компетентного знатока ушей водрузила их с тех пор на такую недосягаемую другими частями тела высоту и оставила их там в гордом одиночестве с невидимыми простому смертному почками, что низвергнуть их оттуда и поныне не представляется возможным.

Все же остальное было неклассическим, не совсем правильным или не соответствующим принятым нормам и критериям. Зато все эти неправильности в общей картине образовывали такую «бездну чертовского обаяния», что она могла затмить любую писаную красавицу без особых усилий. Что всегда поражало, в первую очередь, её саму.

И в этом Дашка усматривала исключительно влияние шаманской, точнее, одегонской силы. А что ещё может очаровывать молодых людей в девушке, не блистающей красотой или нарядами?

Взгляд одегон – гипотез не измышляем

Действительно, что очаровывает молодых людей в ней? «Наверное, взгляд одегон», – эту версию Дашка выдвинула, как рабочую гипотезу, после одного случая, когда она физически ощутила некую субстанцию, летящую из её зрачков.

Сидя как-то в уютном одиночестве в студенческой комнате, она созерцала небо, полностью растворившись в его глубине своим расфокусированным взглядом. «Любимое занятие бездельника», – как сказала бы одна её тетя, никогда не сидевшая без дела. Но тут никто не отрывал её от этого блаженного времяпрепровождения, и она чуть ли не впала в транс, уже почти слившись с синей бесконечностью.

В этот момент в комнату вошел Витек – друг соседки по комнате. Дашка повернула голову к двери, все ещё не выходя из «состояния бесконечности». Отчетливо в этот момент она ощутила два упругих шарика, величиной и плотностью с дробину, прокатившихся по нерву из глубины глаз и полыхнувших голубой молнией в сторону вошедшего. «Ого! Какие мы молнии умеем метать!» – растерянно произнес вошедший, с тех пор переключивший свое внимание, выросшее со временем чуть ли не в преклонение, на Дашку. Чего ей было совсем не надо. Но удивление осталось. С обеих сторон.

Попытки повторить такой взгляд не получались. Случайные спонтанные проблески, более или менее выразительные – да, но так, чтоб молния летела – увы, никак… Точно такую же голубую молнию она видела ещё раз от незнакомой девушки, примерно в такой же ситуации. Теперь уже она сама вошла в один сельский магазин на берегу Лены, и молоденькая девушка с черными глазами, убиравшаяся там, в момент её захода тоже созерцала небо и тоже метнула на неё взгляд «оттуда».

Сама Дашка пыталась разложить по полочкам свои ощущения: «Так, значит шарики – это резкое сжатие зрачков при переводе взгляда из света в темноту. А молния – это просто расслабленный глаз более увлажнен, и потому отражение его поверхности так сверкает. Входящий фиксирует сначала белок глаза, отражающий свет, а потом темная радужка повернувшего взор глаза закрывает этот просвет, и возникает иллюзия, что сверкнула молния». Как-то так объясняла Дашка эту молнию. Но почему она сама видела её? «Ну, видимо, так работает зрение – унося с собой кусочек неба в темноту».

Но, параллельно с таким объяснением феномена, она внутренне чувствовала, что не только оптическая иллюзия, но и «личное чертовское обаяние» превалирует в метании «взгляда одегон». И это чертовское обаяние проявлялось только в те моменты, когда она включалась в игру, чувствуя себя актрисой на сцене. Надевая личину «самой обаятельной и привлекательной», она действительно становилась ею. В игре нет невозможного. В игре случаются чудеса. С этим постулатом Дашка впервые столкнулась в детстве, бегая-прыгая вдоль и поперек высыхающих рек. Ибо правила игры были таковы: бежать, перепрыгивая с кочки на кочку, не замочив ног, либо наперегонки, либо в догоняшки. А воды вокруг было столько, что провалиться можно было и взрослому по пояс. Дашка же обладала способностью на бегу оттолкнуться от ложной кочки, представлявшей собой просто пучок травы, или даже от самой воды, словно под ней была твердь, а бегущий следом мог угодить в этот пучок «по самоебуль-буль». Уже повзрослев, Дашка задавалась вопросом, как же это удавалось, ведь это противоречило законам физики, как и спонтанная левитация, пару-тройку раз случившаяся с ней в осознанном возрасте, во время полусна – полубодрствования, напугав однажды ночью соседок по палате в пионерском лагере. Поскольку это противоречило всем догмам современного атеистического воспитания, ярым адептом которого был отец, то Дашка такие случаи просто списывала на «показалось» или «ложная память». И когда ей случалось повторить осознанный пробег по кочкам раннего детства, метафорическим или самым настоящим, то ноги, по известному физическому закону, погружались до самого дна. А в игре порой и по вертикальной стенке можно было пробежаться, с кем в детстве не случались подобные чудеса?

И вот, периодически Дашка играла в одегон, конечно, понарошку, полушутя, но, тем не менее, включалось в сознании нечто, что выносило её на другую волну бытия, и на этой волне она чувствовала себя потомком той самой знаменитой «прапрапра-тоодэй». И когда взгляд её упирался в чей-то открытый взор, то она чувствовала обратную связь на уровне солнечного сплетения, из которого могла досылать по открывшемуся каналу мегатонны энергии, свивая из них завихрения в какую угодно сторону, каким угодно узором, и вонзающихся в самую сердцевину человека. А если «открыть в себе бездну», то есть как бы «разлиться в пространстве» и смотреть «из космоса» – то тут «вааще кранты» стоящему перед тобой молодому человеку.

Это были интересные ощущения, и Дашка их коллекционировала и сортировала по различным критериям, экспериментируя, довольно успешно, на друзьях и товарищах, прощавших всех «весело беснующихся тараканов в Дашкиной голове». Все это было игрой, никем всерьёз, да и самой Дашкой, не воспринимавшейся. Реальная тренировка «защитного» взгляда одегон представилась на четвертом курсе, в немыслимом противостоянии с юными и дерзкими. И в Москве Дашку догнал ответный взгляд.

Запоздалая встреча на вечере выпускников

В один прекрасный день Дашка получила приглашение на землячество выпускников своего университета и побежала на вечер, любопытствуя, кого же из однокурсников она там встретит. Мальчишек с курса было несколько, и они уже давно нашлись для общения. Дашка влилась в ряды ребят, каждый из которых казался тут, в Москве, почти родным. Все радостно чокались шампанским и обменивались информацией – кто, где, и кем работает. «Дашка, небось, шаманишь где-нибудь?» – спросил один из них. – Помним-помним, как ты всем нам будущее предсказывала. Как в воду глядела».

Действительно, Дашка на первом курсе вдохновенно несла все, что язык мелет, своим однокурсникам и, что самое удивительное, все её пророчества всегда сбывались. «Ты их запрограммировала», – сказал бы Грачев. Много позже, одногруппница нашла её в социальных сетях и спросила: «Как ты в 83-м году могла знать, что я буду жить в Канаде?».

Дашка помнила этот вопрос и свой ответ про Канаду, после которого ей стало неловко: в аудитории воцарилась оглушительная тишина, и все поспешно сделали вид, что смотрят в свои конспекты – в эпоху железного занавеса слово «Канада» звучало не просто как «Марс», а гораздо хуже – как махровая антисоветчина. Но Дашка брякнула, как всегда, не подумав, и потом сама удивлялась, кто за неё понес эту ересь вслух.

Пока все пили и чокались, к Дашке подошел молодой парень приятной наружности: «Меня зовут Костя, я тоже закончил мехмат, вы меня не помните?» – «Увы!» – «Вы были старше на несколько лет, мы приходили к вам в общежитие, рядом с вашей комнатой, были даже у вас в гостях, но вы ушли». Краска бросилась Дашке в лицо и мысли холодно констатировали: «Да он из той троицы, тот, самый румяный. Но я уже их давно простила, сейчас это вызывает не более, чем умиление».

Мысли унеслись в далекое прошлое.

* * *

«Повадились эти мальчишки ходить», – Дашка шла по длинному коридору общаги и опять чувствовала себя мишенью. В том конце, где обычно курили студенты, у батареи сидели на корточках эти наглые создания, в упор весело рассматривая приближающуюся Дашку. Их было трое, иногда четверо. Дашка никогда не смотрела им в глаза, только поверх. «Интересно к кому они приходят: кто-то из друзей на первый курс поступил, наверно».

Это были местные подростки, каким-то образом проникавшие в общагу через вахтершу. Было это на четвертом курсе. Дашка тогда представляла собой далеко не банальный продукт эволюционного развития «гадкого утенка». Конечно, в птицу белую она превратилась, но птица эта была породы редкой и нетривиальной. Она называлась «павлин-утка-ёж»: снаружи первое, всё остальное – внутри. И такое порой случается. И теперь этот нетривиальный павлин, грациозно раскрывая веером свой белый и пушисто-игольчатый хвост, гордо «вышагивал по штабелям», крякая от удовольствия.

Конечно, прекрасен павлин белоснежный…

При свете рассвета, под катом заката…

И Дашка тоже была хороша в новой своей ипостаси белого и прекрасного творения божьего.

Но эти ужасные мальчишки одним своим видом возвращали ее в то время, когда она с тоской смотрела в зеркало, пытаясь обнаружить в нем хоть что-нибудь приятное глазу, но зеркало категорически отказывало ей в праве на нормальную жизнь, и она отходила от него в полной безнадеге, с чувством стыда за надежду, все еще не умиравшую в ее живучем воображении.

И в который раз это продолжалось. Дашка уже раздражалась при одном виде их голубых джинсовых курток. Как-то она поплакалась на ситуацию Грачеву, на что тот посмеялся и посоветовал смотреть на них «по-шамански», то есть «из космоса», что на самом деле означало – «сколько ж можно жаловаться». С тех пор, увидев этих подростков, она стискивала зубы и шла «по-королевски», как истинная одегон, была у нее такая фича. Это – абсолютно балетная спина, легкая надменная улыбка, взгляд в пространство поверх их голов и – не замечать! «Посмотрим, кто победит на этот раз».

Лишь в конце этого многострадального пути, перед тем как открыть дверь в свой блок, она одаривала всю троицу взглядом, вложив в него все выжатое из себя «цельнокосмическое» презрение к этой мелюзге. Холодная, отстраненная полуулыбка и – гордо вносим свое «одегонское величество» в спасительную темноту блока. И каждый раз в момент, когда за ней закрывалась дверь, в коридоре раздавался громкий хохот. От которого стыла кровь.

Продолжалось это довольно долго. Причиняя Дашке незаслуженные страдания: «Ну, что я им сделала?» А еще иногда они пробирались на студенческую дискотеку и сидели рядком в углу, опять нагло рассматривая ее и тихо переговариваясь друг с другом. Дашка спиной чувствовала их кривые ухмылки и смешок, конечно же, в ее адрес направленные, но природа и тут дала ей фору – танцевать она любила и уже не стеснялась. И то ли детство на сцене сказалась, то ли гены, но смотреть на неё было завораживающим зрелищем. А эти подростки… И тут они ухмылялись…

В конце концов, к любому раздражению можно привыкнуть. Даже к этим мальчишкам. Их присутствие было в ее жизни той ложкой дегтя из преисподней, которая периодически выплескивалась на неё, покрытую медом, елеем и воздушными поцелуями.

Однажды Дашка увидела их в своей комнате – Жанка пригласила на чай, и они мило разговаривали, а один даже сидел на ее кровати, такой симпатичный мальчик, с ясными серыми глазами и неестественно ярким румянцем на молочно-белом лице. Впрочем, он был даже очень симпатяга, если бы не из этой жуткой троицы. Дашке нравились такие типажи – интеллигентные мальчики из хороших семей, свою застенчивость, в отличие от друзей, не пытавшиеся скрыть за маской развязности. Именно такие типажи были в ее вкусе, ранимо-мальчишеского вида, тайные поэты и явные отличники. Возможно, это было попыткой отыграться за подростковую отверженность. И всю жизнь только эти типажи ее волновали по-настоящему. А он был именно такой – юный «сероглазый король», в какого она лет 5 назад влюбилась бы без оглядки и, возможно, на всю жизнь.

Но он был из того кошмара, преследовавшего ее последние недели. И Дашка, сняв пальто, ушла из комнаты на другой этаж. Вежливо-прохладно поздоровавшись. И унося на спине их смеющиеся взгляды.

Еще долго эти противные мальчишки были одним из самых досадных моментов в светлом воспоминании о студенческих годах.

* * *

И вот теперь один из них стоит перед ней – выросший, возмужавший и не помнивший, скорее всего, как они хохотали, нет, как они ржали, как кони, как молодые жеребцы – над ней, одиноко идущей навстречу их беспощадному смеху.

– «А вы помните Диму Ш.?» – «Да, его помню».

Далее пустой, светский треп, Дашка вежлива и даже мила. Нет, он не испортил ей настроения, нисколько. Молодой человек отошел. Минут через десять подошел ещё раз, уже подвыпивший, и произнес грустно: «Я предполагал, что вы примерно так и должны были выглядеть. Я всегда думал о вас». – «?!?» – Дашка просто онемела. Шампанское попало не в то горло, и она закашлялась. Он отошел. Через некоторое время он подошел снова, – и опять слова, и ещё.

Подходя с каждым разом все пьяней и смелей, он произносил совершенно неожиданные фразы и отходил. С каждым подходом все грандиознее была открывавшаяся картина. В течение вечера перед глазами ошеломленной Дашки разворачивалась история одной мальчишеской любви, – неузнанной, непринятой и осмеянной друзьями.

И эти фразы, видимо, сотни раз говорились им все эти годы ей, – далекой, надменной, «шагающей по штабелям» с космическим взглядом беспощадной одегон…

* * *

С вечера встречи она фактически сбежала, чтобы остановить мгновение и спасти прекрасную картину, не требующую более слов, которых становилось все больше и больше, и все бессвязнее с каждым выпитым бокалом вина.

Больше она его не видела ни разу. Даже когда ходила на эти встречи в последующие годы. Порой мелькало сожаление, что она так бездарно сбежала, может, это была её судьба, настигшая через столько лет. Да и мальчик очень даже ничего и умница, коли тот же факультет закончил. Зря, конечно, он напился на том вечере. Дашке не хотелось видеть новоявленного героя такой романтической истории в непотребном виде, к чему все и шло, судя по скорости накачивания. «А может он для храбрости, чтобы высказаться раз и навсегда – столько лет носить в себе такое бремя – конечно, напьешься тут», – пыталась оправдать его Дашка в своих глазах. Но «фарш невозможно провернуть назад» – как пелось в одной студенческой песенке, и она скоро забыла, нет, такие вещи не забываются! – она перестала думать о нем, просто иногда вспоминала с легкой грустинкой: где же ты сейчас, милый мальчик.

* * *