Текст книги "Одегон – 03,14"
Автор книги: Лариса Харахинова
Жанр: Современная русская литература, Современная проза
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 1 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]
Лариса Харахинова
Одегон – 03,14
© Лариса Харахинова, 2015
© ООО «Написано пером», 2015
Введение. Во глубине сибирских руд
Бытует мнение, что коли выпало в империи родиться, то лучше родиться в каноническом большинстве: гегемоном сильного пола, с серебряной ложкой во рту, и чтоб из твоего окна была видна площадь, как минимум, цветами красна, и как максимум – просто Красная. Конечно же, максимум лучше минимума, а утверждения о ложке и площади фактически равносильны друг другу.
Дашке же повезло с точностью до наоборот. Родилась она в стране, где царила гегемония пролетариата, бурятской девочкой в учительской семье, в краю зеленых площадей, точнее, в маленькой сибирской деревне. И поскольку серебро, да и золото, и прочие семейные ценности канули, вместе с их носителями, в пучине 30-х и ранее, то ложки в доме на момент её рождения имелись только алюминиевые, что в середине третьего квартала 20 века, в отличие от века предыдущего, считалось уже совсем не комильфо. Даже можно сказать, что фраза «и ложки-то у них алюминиевые» была той самой, распоследней, после которой спасти репутацию семейства было практически невозможно.
Впрочем, на ту часть Сибири, где родилась Дашка, сие утверждение не распространялось. Край был зелен и чист в помыслах и промыслах своих.
Цивилизация, то есть то, что мы понимаем под этим словом, его, конечно же, коснулась, но, к счастью ли к несчастью, не всеми гранями. Та грань её, что возводит на пьедестал алюминиевые ложки в эпоху их расцвета, и подвергает безжалостному остракизму, как только те становятся дешевле золота, оставив, тем не менее, саму ложку мерой всех вещей, – эта грань ещё не успела свершить экспансию в самые глубины сибирских руд. Народ тут был проще и естественнее в своих запросах и потому тянулся друг к другу, независимо от рода и вида своего, и своих занятий, что, при плотности населения в полтора человека на квадратную версту, было вполне объяснимо. Ложка была просто ложкой и служила людям по прямому своему назначению. Человек был человеком, а также другом, товарищем и братом для другого человека, и тоже служил, да и просто жил, даже в глуши, где нет порой ни дорог, ни сопутствующих им бед и прелестей цивилизации.
Дорога к деревне детства
Но к деревне, куда годовалую Дашку привезли, дорога пролегала. Хоть изнеженный горожанин и скажет категорически, что назвать её дорогой нельзя ни в коем случае, особенно после дождичка в четверг, но неправ неженка: дорога есть то, что может привести к цели. Даже если она каша-размазня, сквозь которую можно продраться только на танке или «касемьсоте».
Дорога в наших краях, скорее, понятие метафорическое, и качество её всегда воспринималось как данность.
Дашку везли в кузове трактора «Беларусь», где, помимо 20-летней тети, на руках которой она восседала, стояла группка девушек, человек 5–6, ехавшая стоя, держась, как в популярном танце «летка-енка», за спину друг друга, и всю дорогу хохоча и распевая песни. Кузов бы, наверное, согласился с тем неженкой, что отрицал наличие дороги. Его кренило то влево, то вправо. Его укачивало, почти тошнило, из одной обочины в другую и все-таки укатило так, что все стоящие девушки повалились на дно кузова. А юная тетя, на чьих коленях доверчиво восседала Дашка, съехала к правому борту вместе с Дашкой на руках. Потом девушки повыпрыгивали из кузова и приняли лялечку на руки, да так и донесли до самой деревни, передавая из одних объятий в другие, поскольку Дашка была слишком мала, чтобы ходить по таким грязищам, да и ходить она ещё толком не научилась. Она находилась в процессе освоения этого важного жизненного навыка, начатого в Баргузинской долине и законченного в Харасгае, что переводится с бурятского как ласточка, у подножия Гэрын-Хада, где прошло почти все её дошкольное детство и жили бабушка с дедушкой.
И поля, и леса навеки остались в памяти Дашки как изумрудная долина золотого детства.
Две речки Зун-гол и Барун-гол окаймляли деревню когда-то, но Барун-гол уже во времена Дашкиного детства пересохла из-за безжалостной вырубки лесов выше по течению, как выражался папа – «из-за жадности человеческой», и представляла собой ручей, то уходящий в землю, то выныривающий из неё. А вторая река, на которой раньше стояла мельница, тоже высохла до такой степени, что Дашкино поколение уже соревновалось в перепрыгивании речки без разбега и в беге по кочкам, обильно сидящим вдоль русла и густо поросшим куриной слепотой.
* * *
Говорить о Дашкином детстве можно долго и счастливо, но в данном повествовании ограничусь лишь словами, что детство у неё было золотое. И повезло ей в том, что родилась она в Советском Союзе. Если на земле и был когда-нибудь Золотой век, то длился он недолго. Его хватило ровно на Дашкино детство, захватив отрочество и юность, которая была, на самом деле, затянувшимся детством. А потом были лихие девяностые.
* * *
Как корабль назовешь, так он и поплывет
Когда Дашка родилась, мама хотела назвать её Даримой. Красивое бурятское имя Дарима. Оно в любом языке звучит красиво: по-русски в нем слышится слово «Дар», в английском оно созвучно слову dare. Но в свидетельстве о рождении старательная девушка, заполнявшая документ, записала имя через букву «О», решив, видимо, что, коли слышится «А», надо писать «О».
А во взрослой жизни пришлось ей носить в основном имя Даша. «Дарима, значит, Дарья – будем звать тебя просто Даша». Поскольку любимую бабушку официально звали Дарьей Дардановной, то Дашка не сопротивлялась, и даже сама со временем представлялась как Даша.
Папа совершенно не расстроился ошибке в имени, обнаруженной лишь дома, спустя почти месяц. Любой казус судьбы он умел представить таким образом, что даже сама судьба поражалась его жизнеутверждающему умонастроению и подкидывала эти казусы с таким постоянством, словно проверяла на прочность его оптимизм и чувство юмора.
«Ну и пусть будет Дорима! Чем тебе не нравится это имя? – сказал папа маме. – Послушай, как прекрасно звучит – «До Рима!». Да это же самое гуннское имя! Мы же все-таки, не забывай, потомки гуннов. Ведь по-бурятски как «человек» звучит? – Хун! То бишь гунн! Глядишь, и дочь твоя когда-нибудь до Рима доберется». Мама сдалась и не пошла исправлять досадную описку. Так и осталась Дашка Доримой, гуннским потомком. А также Дорой, Дориком, Дорусей, Дарой, Дариком, Дарусей, Дашей, Дачей, Дочей, Риком, Римом, и Д`Ором, и Одором, и Диоримой, и каких только обращений к себе не услышала Дашка за свою жизнь. Велик и могуч был поток сознания её друзей, каждый из которых стремился придумать ей уникальное имя.
* * *
Как корабль назовешь, так он и поплывет. Эта мудрость была известна ещё до эпохи экранного капитана Врунгеля. Дашка же полностью соответствовала своему паспортному имени. Была бы Даримой, может, и сложилась бы её судьба по-другому согласно слову Дар. Но досадная описка в метрике лишила её тихой прелести ровной жизни, и папина шутка про гуннов оказалась чуть ли не пророческой.
Наверное, этим объяснялась Дашкина поразительная способность попадать в самые невероятные истории, не всегда приятные, порой мистические, иной раз романтические, или вовсе трагикомические. А может, это объяснялось Дашкиным неистребимым любопытством и верой в то, что вон там, за поворотом, там, за горизонтом, – там, там-тарам – страна ОЗ. Самая настоящая, не просто «ноль-три», проезжающая мимо с громкой сиреной, а именно буквально прочитываемая как «ОЗ». В которую она верила сначала всем своим наивным детским сердцем, затем остатками недовыдавленного детского сознания, а потом уже просто по инерции. И готова была бежать за ней, и не корысти ради, а просто, чтобы хоть одним глазком подивиться на чудо-чудное, диво-дивное, – оно же вон там, за тем поворотом.
Попытки попасть за горизонт предпринимались ею часто и безуспешно, в лучшем случае она оказывалась по ту сторону сопки и на том все заканчивалось. Мир цепко держал её в своих объятиях внутри заданного горизонта до поры до времени.
А горизонт событий был предопределен воспитанием и образованием, полученным в семье и школе.
* * *
Математика – царица наук
В школе Дашка училась отлично и после закончила мехмат одного из ведущих вузов страны. А поступила туда, поскольку не знала точно, чего ей хочется по жизни. Стать хирургом, как старший брат, она не рискнула, наслушавшись его красочных ужастиков и анекдотов про морг, где студенты проходят практику по анатомии.
Стать же педагогом, как родители, она не хотела, видя, какую нагрузку, а также голос и нервы, должен иметь простой учитель в школе, чтобы без подсобного хозяйства и сторонних доходов растить детей.
Мама Дашки, преподаватель математики, в одно время, когда отец боролся с шаманской болезнью, уйдя на годы в тайгу, каждый день вела полторы нагрузки в дневной школе плюс полную нагрузку в вечерней, и два шахматных кружка. Родные дети видели её только по воскресеньям и по утрам, когда она, нажарив утренних оладушек, поднимала их в школу, а вечером, когда она возвращалась к полуночи после вечерней школы, – дети, тоже загруженные по уши разными кружками и секциями, уже спали. Не зря в народе говорилось, что дети учителей – фактически беспризорные дети. Тут, в забытом смысле, то есть незлым, тихим словом, надо помянуть бдительное око государства, не дававшее детям оставаться без надзора.
«Не иди в пед, лучше в мед», – говорила ей мама все детство. В итоге было решено поступать в ТИАСУР – Томский институт АСУ и радиоэлектроники, поэтому она подала документы на физфак Новосибирского университета, так как экзамены там были на месяц раньше, чем везде, и, таким образом, стала студенткой мехмата.
Выбор был предопределен ещё и тем фактом, что когда-то мама должна была ехать в аспирантуру в Академгородок, как краса и гордость физмата своего курса, но выбрала папу, который был распределен в тайгу Хабаровского края как зам начальника охотоведни края. Мама любила папу, и это решило её судьбу.
А ещё большее влияние на Дашкин выбор оказал папа, который в юности мечтал поступить на мехмат МГУ, будучи математической звездой района. Но, поскольку он был сыном врага народа, то не мог и мечтать о поездке в Москву. Не потому, что въезд детей репрессированных туда был ограничен, а потому, что его мама могла дать ему только 200 рублей своей зарплаты орденоносного учителя, но вдовы пока ещё не реабилитированного врага народа, бывшего директора школы, но, увы, сына шамана.
Стоя на Иркутском вокзале, будущий Дашкин папа узнал, что билет на поезд до Москвы стоит 700 рублей, и это решило его судьбу. Походив по Иркутску, выбирая вуз, он увидел, что на охотоведню самый большой конкурс, просто на порядок выше, чем в другие вузы, поскольку на весь СССР был единственным заведением, обучающим этой редкой специальности, имеющей прямое отношение к соболям и прочей пушистой валюте. И на спор поступил туда…
И закончил через пять лет. Много чего он делал на спор, и всегда не в свою пользу, хоть и выигрывал любое пари. Так и попал он в тайгу Хабаровского края, где его, честного комсомольца и витающего за облаками романтика, много раз пытались убрать обладатели теневых каналов сбыта пушнины. Но каждый раз, благодаря каким-то мистическим обстоятельствам, он выходил живым из любой ситуации, о чем впоследствии рассказывал детям долгими зимними вечерами. В итоге, после открытого разговора с одним из местных воротил этого бизнеса, не желавшим или уже отчаявшимся, как шутил папа, замарать невинной кровью руки, он уехал домой и закончил заочно пединститут, получив специальность географа к уже имеющейся – биолог-охотовед.
Школьникам, у которых он вел свой предмет, повезло, он водил их в тайгу с ночевкой, а когда подросли свои дети, то и собственных детей. Воспитанный в духе «если завтра война», он научил их стрелять из всех видов доступного оружия, бесшумно передвигаться не только по лесу, ориентироваться на местности по карте и без, совершать долгие переходы по тайге, без перекуса и костра, что для современных граждан покажется издевательством над гуманистическими ценностями. Да, для современного горожанина лес – разновидность шашлычной, и основная масса едет туда лишь для поднятия аппетита.
Дашка с малолетства знала, но, слава богу, только в теории, как надо выживать в тайге. Почему не надо питаться там ягодами и грибами, если вдруг заблудился летом, а есть березовую кашу, то есть коричневую массу на обратной стороне бересты, и как не замерзнуть в 40-градусный мороз, если придется ночевать на снегу, и прочие знания, которыми не дай бог пришлось бы воспользоваться в случае невесть чего.
И почему нельзя играть с медвежатами
Однажды, в семилетнем возрасте, Дашка, как «будущий партизан», оказалась в лесу вдвоем со старшим 8-летним братом и одним ружьем на двоих. Двустволка была заряжена красным патроном, в который папа накануне вбил самый большой круглый шарик, диаметром с сам патрон. Утром они втроем вышли в лес, как обычно, а через несколько километров отец оставил их вдвоем посреди необъятного зеленого массива, сказав: «Собирайте голубику тут, а я вечером заберу вас на обратном пути».
– А если звери? – спросила Дашка тревожно.
– Зверь вас не тронет. Самый страшный зверь в лесу – человек с ружьем. Но если увидите медвежат – не вздумайте играть с ними, как бы они не ластились. Бегите от них подальше.
– Почему?
– Потому что это значит, что где-то рядом медведица. Если вы попадете на тропу между ней и её детенышами – вас никто не сможет спасти, даже я, – объяснил папа. – На, держите ружье и ничего не бойтесь.
После такого оптимистичного напутствия Дашка весь день бродила среди деревьев, не столько собирая ягоды, которой было навалом, сколько со страхом вглядываясь во все следы, среди которых были и медвежьи, и в огромные чернеющие пни, казавшиеся издалека большой медведицей. Не тем созвездием, которое Дашка с малолетства привыкла выискивать в ночном небе, а более приземленной злой зверюгой, чучело которой она видела в Усть-Ордынском краеведческом музее. Та медведица смотрела на посетителей музея маленькими злыми глазками и однажды, то ли показалось, то ли на самом деле, – качнулась в сторону Дашки, смотревшей на неё с жалостью и ужасом. Потом она часто приходила к ней во сне со своими медвежатами – тоже чучелами из музея, и знакомая с детства картина Шишкина «Утро в сосновом бору» с тех пор уже не казалась мирной и доброй.
И ещё несколько лет медведи снились ей по ночам. Они преследовали её в кошмарах. Всю ночь она убегала от медведицы, плутая по пустынным улицам, и когда, наконец, вбегала в дом и запирала дверь на крючок, повернувшись, она видела, как вся семья превращается на её глазах в медведей, и опять выскакивала на улицу и убегала, убегала, убегала…
Спокойствие, только спокойствие!
Трусихой Дашка была только во сне. А наяву – папа постоянно говорил своим сыновьям «будь мужчиной!», и Дашка, боготворившая отца, воспринимала его слова и на свой счет. И тоже училась презирать боль, делая исключение лишь для головы и стоматологического кабинета. Она росла как мальчик, не зная слез и жалости к себе. Впрочем, у бурятской девочки слез не должно быть по определению, так уж заведено – никто не должен видеть, что творится в твоей душе. Смех вместо слез укрепляет нервную систему. И потому она у Дашки, как и у всех её предков, выживших в борьбе с суровой природой и историей, была суперпрочной. Мало кто подозревал, что за веселой улыбкой зачастую таится гримаса боли.
Как-то в юном возрасте наша Даша отдыхала в пионерском лагере Черемушки, на берегу Карасиного озера. Дивный лагерь! Он запомнился на всю жизнь как осколок страны ОЗ, даже «Оо-о-Зззз-з-з!!!» – много солнца, неба, воды и песка – сплошное празднество плоти. И там, в этой праздности, в ней впервые проснулась актриса, и навеки уснул музыкант.
Актриса проснулась во время постановки Золушки для лагерного смотра. Конечно, эта роль досталась не ей. Выбрали самую красивую девочку – почти натуральную Золушку из старого советского фильма. Дашке досталось быть мачехой. Зато какой великолепной!
Во-первых, она сразу же выучила все слова, которые были в стихах. Во-вторых, магия сцены на неё действовала странным образом – обычно безголосая из-за дисфонии, сдержанно-непроницаемая из-за воспитания, на сцене она царила, как Раневская в этой роли с её «Крошки, за мной!».
Дашка затмила собой даже Золушку, до конца сезона эти «крошки» сопровождали её, где бы она ни появлялась. Но затмила красавицу не столь силой искусства, сколько тем, что перед самым спектаклем у неё был сольный номер: играла на баяне «Полонез» Огинского. После второго класса музыкалки полонез исполнялся вполне сносно, а других инструментов, кроме баяна и горна, в лагере не было.
Опять-таки, не сила полонеза подействовала на зрителей, отдавших ей симпатии на весь сезон. Сработал тут основной закон шоу-бизнеса.
Итак, сидит на сцене девочка с большим баяном на коленях. Играет, никого не трогает. И тут ей на ногу садится оса. Самая настоящая оса! И пребольно кусает её пониже разбитого колена в свежую ранку. Но сначала она долго ползает по ноге, по белому её парадному гольфику.
Черная оса по белому гольфику… Эх, жизнь-жестянка!
В момент её бесцеремонного «проползновения» по залу пронесся шепоток ужаса. Первые ряды напряглись, превратившись не столько в слух, сколько в зрение. И затихли в сладострастном нервическом трансе. Дашкина нога ощутила себя звездой. Оса, видимо, тоже. Она долго и нежно ползала по ноге, наслаждаясь вниманием зала и, возможно, полонезом, и только потом укусила, но так, что искры из глаз! Оо-о-Ззз-з-звериный оскал бытия!
Дашка – непроницаемый бурятский ребенок, к тому же ответственный пионер (баллы же ставили за каждый номер) – спокойно продолжает играть, не сбиваясь, благо идет часть стаккато.
Стаккато было таким яростным, что прилетело ещё несколько ос, и каждая приложилась жалом к «звездному» месту. «Озвездевшая и осссшалевшая» нога, уже ничего от болевого шока не соображавшая, стала ареной великой битвы детского терпения против осиного озверения (вот она, цена звездности!) и центром внимания всего лагеря.
Дашка все-таки не сбилась и доиграла. Встала, поклонилась и пошла за кулисы. И только там она взглянула на ногу. И поняла, как теряют гуманизм…
Одна из этих гадин, то ли жалом там застряла, то ли просто опоздала на банкет… Дашка её раздавила пальцами! Хотя та её и в палец умудрилась укусить. Но это уже были мелочи. Зато какая блистательная мачеха появилась на сцене через 5 минут!
С тех пор актриса в Дашке периодически просыпалась, особенно при появлении таких вдохновителей, как ментальные осы или просто зловещие косы…
Таким было папино воспитание – аскета, стоика и «Диогена даже без бочки», как называла его возмущенно мама, черпая воду из столитровой фляги, с которой папа ходил по воду на ключ. И приносил её на одном плече, чем ещё больше возмущалась мама. «Не эпатируй народ! Попроси лошадь у соседей!». Просить папа не умел и носил на плече то, что надо возить на колесах, ступал ногами там, где можно проехать и шутливо философствовал в тех случаях, когда все ругаются.
* * *
Папа был истиной в последней инстанции, папа знал все и даже больше. Он мог вести в школе все предметы и читать лекции без подготовки на любую тему, на учительских и прочих конференциях, когда его просили выступить вместо кого-то, кто заболел или опаздывал из-за жидких или заметенных, в зависимости от времени года, дорог.
И вести ему действительно приходилось почти все предметы, включая хор, в разных сельских школах, в том числе и математику, которую он так и не разлюбил, решая по вечерам задачки из сборника математических олимпиад, который периодически подсовывал Дашке.
И вот, таким образом, несбывшаяся мечта обоих родителей предопределила её судьбу, да плюс сыграл свою роль и тот факт, что Дашка любила рассматривать небо, особенно ночью. Тяга к астрономии свойственна потомкам кочевников, особенно тем из них, кто живет вдали от городов, в каменных утробах которых сильнее проявляется тяга к ближайшему гастроному, нежели к Проксиме Центавра, хоть расстояния до них примерно одинаковы, если измерять в соответствующих парсеках.
У сельских детей есть, как минимум, два неоспоримых преимущества перед городскими – они растут на природе и под звездным небом. Глянешь в ночное небо после облегчения организма перед сном, – и хоть до утра стой, разинув рот и бороздя взором просторы Вселенной. Ночное небо над деревней гипнотизирует. Оно давит своим величием, превращает тебя в букашку, в песчинку мироздания, оно низвергает твоё эго в пыль, в прах. Оно втягивает человека в себя, – и вот уже кажется, что ты с неимоверной высоты смотришь вниз, в звездную россыпь. В этот момент веришь, даже чувствуешь, что земля и впрямь, наверное, круглая, и ты находишься с той, обратной стороны, и вот-вот сорвешься – и уже падаешь в эту бездну. Подгибаются коленки, и холодок бежит по нутру, но никак невозможно оторвать взгляд от грандиозной картины мироздания, еженощно потрясающей твои шестые, седьмые и миллионные чувства.
Теряется ощущение пространства, времени, личности – есть только взгляд, несущийся за миллион парсек отсюда, туда, где на самом краю Вселенной…
…на пыльных тропинках далеких планет…
…«Ух-ты, ах-ты, все мы астронавты!»
Зачарованная «ухами и ахами» несущегося к далеким мирам взгляда, Дашка решила стать астрофизиком и подать документы на физфак, но в последний момент оробела, глядя на очередь подающих (документы и надежды) с лицами юных гениев, среди которых не было ни одной девочки, на первый взгляд, да и на второй тоже. А поскольку у Дашки, как у призера республиканской олимпиады, имелся сертификат на поступление в вузы математического профиля, то в последний момент бумага победила. И документы были перекинуты на мехмат, куда она легко поступила, поскольку не было ни страха, ни страсти. Бесстрастный ум собран и не зажат, он побеждает там, где требуется холодная голова.
Учеба её не особо вдохновляла: в математике, точнее, в себе как математике, она разочаровалась довольно быстро. Решение занимательных головоломок или олимпиадных задач разительно отличалось от ежедневной рутины получения системного образования. Рутину Дашкина натура не смогла полюбить. В итоге вышла из стен университета дипломированным молодым специалистом, не особо преданным выбранной стезе. Траектория этой стези петляла весьма произвольным образом, в унисон лихим 90-м, перемоловшим многих, сделала пару мертвых петель, тройку неверных шагов, кипяток обожженных чувств и, наверное, поэтому, разменяв четвертый десяток лет, очутилась она в столице Родины, с тощим кошельком, небольшим чемоданом и неясными перспективами на будущее.
Одна перспектива, точнее, первейшая необходимость, все-таки была – побыстрее найти работу, и потом уже думать об остальном. Под остальным подразумевалась защита диссертации, поскольку Дашка все-таки никуда не делась от педагогической стези, по которой шагала уже третьим поколением, а старшему преподавателю вуза в её лице нужна была ученая степень.
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?
