Текст книги "Одегон – 03,14"

В поисках света – в салоне люстр

Еще Дашка пару раз попала на сеанс маркетингового исследования – более часа среди нескольких десятков человек надо было потратить на заполнение многостраничной анкеты, чтобы получить немного денег. Маркетологи, эти юные полубоги новой эры, создающие потребности, о которых общество до них и не подозревало, в костюмах с иголочки и агрессивным парфюмом, проводили исследования довольно часто – в разных залах, у разных метро, и репрезентативную выборку из народа многие из них организовывали частично за счет знакомых и сарафанного радио. Информация передавалась из уст в уста, и периодически, если совсем на мели, можно было попасть на подобное исследование и заработать нелишнюю копеечку.

У Ксюши, окончившей московский вуз, знакомых было море, и она частенько получала информацию о неплохих исследованиях с хорошим бюджетом – так, например, когда речь шла о марках автомобилей, могли за сеанс выдать и по триста рублей. Иногда Ксюша направляла вместо себя Дашку, и это всегда оказывалось весьма существенным подспорьем.

Возвращаясь как-то домой после очередного подобного заработка на исследовании шоколадных пристрастий населения, с небольшой суммой денег, Дашка, продрогшая до костей, решила зайти в ближайший магазин погреться и высмотреть укромное местечко, где можно было бы облегчить душу, приютившуюся в состоянии раздавленного желе под мочевым пузырем. Бесцельно блуждая среди отделов, рассматривая разные разности на предновогодних витринах, она случайно попала в отдел люстр. И застыла, как статуя зачарованного странника.

Это было фееричное зрелище – десятки самых разнообразных светильников висели над ней, сбоку, вдоль стен, прямо перед глазами. Огромные люстры из хрусталя, или бог весть из какого стекла, свисали с потолков, изящные настенные бра, всегда ассоциировавшиеся у Дашки с понятием уюта, усеивали стены, напольные торшеры стояли прямо под люстрами. Почти все они были включены, и этот мощный световой хор изливал свое стократ-стоваттное светоизвержение на всех, кто проходил мимо. То было сияние рая, праздник радостного света, несущего тепло и любовь в каждом своем фотончике.

Дашка, замерев, стояла посреди ликующей вакханалии света, всей кожей впитывая его энергетику, любуясь слегка подрагивающими подвесками, рассеивающими свет, дробящими его на тысячи лучиков и зайчиков, отражающихся от зеркал, от стен, друг от друга. Они сверкали и слепили, и грели, и ласкали душу согревающими потоками. Дашка простояла бы так целую вечность, ни о чем не думая, просто наслаждаясь выпавшим моментом. Ей, пригревшейся в лучах рая, совсем не хотелось выходить в декабрьскую темень. Прикрыв глаза, она сквозь ресницы смотрела на мириады световых осколков, снопов, вспышек, отражающихся от каждой хрустальной подвески, от зеркал, от витрин, – веселый, беззаботный свет раннего детства.

Таким интенсивным он был только в июльский полдень, на земляничной полянке, куда её впервые вывез дедушка в 2 года, и это было так давно, что она не умела ещё искать ягоды, и только сидела на травке, у распряженной телеги, посреди залитого солнцем леса, пока все остальные собирали землянику. А она, безмятежный младенец, жмурясь, подставляла солнцу то одну щеку, то другую, и слушала жужжание пчел и стрекот кузнечиков, рассматривая оранжевые крылатые создания, порхающие от цветка к цветку, и одинокие белые барашки облачков, невозмутимо плывущие по ярко-синему небу.

Эта любимая картинка из кладовой памяти всегда являлась Дашке, когда ей хотелось бежать от тоскливой реальности и погрузиться в беспечную негу, как теперь, стоя в центре морозно-слякотной вечерней Москвы, она наслаждалась льющимся на неё со всех сторон светом. Закрыв глаза, подставляя то правую, то левую щеку навстречу земляничной полянке памяти, она почти впала в транс, стоя посреди зала, как сомнамбула, с легкой улыбкой и прикрытыми глазами.

В потоках света, сквозь полуопущенные веки, она увидела приближающийся силуэт со светящимся нимбом и крыльями за спиной. «Это ангел, – ангел света», – пригрезилось Дашке, и она шагнула навстречу распахнутым объятиям небесных крыл.

«Вас что-то интересует?» – спросил ангел дружелюбным голосом. Дашка, открыв глаза, увидела девушку с угасающим ореолом вокруг головы. Ангел на глазах превращался в земное создание, с безучастно-внимательными глазами и бэйджиком «Анжела» на груди.

– Да, интересует, настольная лампа, – пришлось ответить Дашке. Конечно, она не походила на человека, выбирающего огромную двухметровую люстру, висящую с потолка почти до самого пола.

– А какая лампа вам нужна конкретно? – девушка не отставала.

– Ой, нет, мне нужна настенная. Бра с хрустальными подвесками, – ответила Дашка. Сама же подумала: «С бриллиантовыми тебе нужна, коза баянная! И всеми мушкетерами в придачу. Давай-ка делай отсюда ноги, пока не всучили какой-нибудь безумный торшер с бахромой».

– Все хрустальные в том углу, пройдемте, я покажу, – девушка пошла вперед, и Дашка, с заплетающимися ногами, направилась за ней, внутренне борясь с собой.

«Действительно, а почему бы не купить и не повесить над кроватью красивое бра, право имею или тварь я дрожащая? Деньги эти все равно в унитаз уйдут, а так хоть уютно будет, – плаксиво заныл внутренний голос. – Долгими зимними вечерами буду я смотреть на хрустальные подвески и вспоминать поляны детства. А то в комнате верхний свет какой-то сумрачный. И настольная лампа только для работы за столом годится. И вообще в Москве не хватает света, сплошной ноябрьский депрессняк. Света мне, света, и побольше!».

Дашке не хотелось выходить из этого зала. Но и делать вид, что выбираешь лампу, тоже было неудобно перед девушкой, которая натренированным взглядом видела её мучительные борения духа с кошельком.

Обычно, когда в салоне всяких красивостей к ней подходил менеджер, Дашкин кошелек, воюющий за свою неприкосновенность, неизменно побеждал, обзываясь «баянной козой», и обращал в постыдное бегство. Но иногда дух расточительства, выдавая себя за дух свободы и независимости, и вообще, прикидываясь духовным созданием, далеким от низменности кошелька, одерживал-таки обидные победы на самом, казалось бы, защищенном участке Дашкиного бюджетного лимита.

Однажды ей пришлось купить не предусмотренный статьей расхода флакончик туалетной воды «Трезор», при том весьма прозаичном факте, что Дашка никогда не была фанатом духов, более того, она терпеть не могла дам среднего и юного возраста, поливающих себя, как садовник куст сирени. У Дашки, как у большинства деревенских девочек, был довольно обостренный нюх, не убитый в детстве загазованным воздухом. И со временем даже выработалась аллергия на интенсивный парфюм, коим сплошь и рядом грешат российские гражданки, не стесняющиеся выливать на себя полфлакона зараз. Душные, плотной стеной стоящие запахи вызывали спазм где-то в глубине между бровями, и, если не убежать от источника сразу же и продолжать его вдыхать, дело могло закончиться сильнейшей мигренью.

В частности, это относилось и к духам «Трезор», само название которых рычало и лаяло в уши, что, тем не менее, не спасло её от цыганского гипноза обаятельной дамы-консультанта в салоне. Она Дашку фактически зазомбировала и всучила бутылёк с туалетной водой ей в руки, улыбаясь и что-то рассказывая доверительным тоном, так, что Дашка опомнилась только дома. Флакон долго стоял на самом видном месте как грозное предупреждение из серии «мементо мори». И, чтобы добро зря не пропадало, Дашка изредка наносила совсем капелюшечку за уши. В микроскопических дозах Трезор ей нравился, к тому же дамой было обещано, что шлейф этих знаменитых духов привлечет к ней рой мужчин её мечты. Увы и ах! Напротив, со временем Дашка заметила, что при использовании духов из этого флакона с ней всегда случалось что-то из ряда вон.

И после той нелепой покупки ненужного ей флакона Дашка боялась ввязываться в разговоры с менеджерами в салонах. А они были порой так навязчивы, как охотники, казалось Дашке, они бродили по магазину и выискивали себе жертву, которую затем доводили либо до публичной истерики, свидетелем чего она стала однажды, либо до кассы с товаром, который затем оказывался ненужным по большому счету.

Дашка вышла из отдела люстр с маленькой настенной лампой в форме колокольчика, внутренне приняв тот факт, что за состояние блаженства, охватившее её в этом зале, она заплатила и даже прихватила с собой, в серые сумерки, осколок светового счастья. И с тех пор, попадая в большой магазин, она первым делом искала отдел светильников и летела туда, словно бабочка к огню, помедитировать под сиянием вечности. Хотя бы несколько минут недвижного покоя под льющимися потоками света – и он словно смывал с неё всю коросту тоски и наполнял сердце искоркой предчувствия света в своей жизни. И даже когда ангел сияния, приняв обличье менеджера, изгонял её из рая своим появлением, ей хватало полученной порции света, чтобы не впадать духом в зимнюю спячку.

Новый образ – рукой мастера

Во второй половине декабря Дашка попала на пробную стрижку к мастеру, который сдавал экзамен на место парикмахера в элитный салон в самом центре Москвы. Мастера звали Андрей, и он приехал в столицу за своей девушкой, поступившей в аспирантуру. На первых порах он подрабатывал только по знакомым, стриг клиентов, выезжая по звонку на дом. Когда знакомые закончились, он пошел устраиваться в крутейший салон, в районе метро «Тверская», и ему срочно нужна была модель, на которой он смог бы показать свое мастерство директору.

Дашка стричься не собиралась. Её прическа вполне устраивала. Волосы были ниже лопаток, и утром надо было просто заплести косу и, уложив её на затылке узлом, заколоть шпильками. До самого вечера аккуратная голова, и только челку она сама ровняла и филировала перед зеркалом раз в две недели.

Но тут надо выручать товарища, и Дашка, скрепя сердце, поехала на стрижку. Андрей, так звали мастера, был известен в Улан-Удэ как мастер высшего класса. Дашке его имя ни о чем не говорило, но было интересно постричься у настоящего мастера.

Салон, куда они приехали с Андреем, показался Дашке воплощением райского уголка на земле. Да нет, на земле такого не бывает – на другой планете!

Впервые она столкнулась с высококлассным сервисом. Девушка-менеджер её обихаживала как сестру родную: и ненавязчивый комплимент ей сделала, и кофе с кексом принесла, и журнал со стильными прическами предложила посмотреть, и даже видео с клипами включила. И улыбка девочки была совершенно искренней, и шелковая блузка ослепительно белой. И сама она выглядела как куколка, которую хотелось рассматривать бесконечно, чем Дашка исподтишка и занималась, испытывая поистине чувственное удовольствие. Идеальный маникюр, макияж, прическа, каблуки, помада – от всего веяло потусторонним, относительно Дашки, миром красоты и богатства. Как же здорово быть клиентом такого салона!

Как это было далеко от промозглого декабрьского холода, чавкающего под ногами жидкого снега, обшарпанной нищеты общажной комнаты и тоскливой, тянущей свернуться калачиком и не просыпаться, холодной пустоты под дыхом. Дашка почувствовала себя осколком взорванного черно-белого мира, который случайно залетел на разноцветный бал-маскарад. Перед глазами поплыли знакомые с детства документальные кадры блокадной хроники и, параллельно с ним, картины зажигательного бразильского карнавала. Боже, как захотелось на карнавал – туда, где музыка и фейерверки, теплые ночи и танцы, танцы, танцы до упаду.

Минут десять Дашка нежилась, отогревшись душой перед экраном видео и попивая кофе, который она никогда не любила, но тут он был не кофе, а глоток роскоши в белой малюсенькой чашечке. И сама чашечка на блюдечке была словно сказочная, – изумительной формы и содержания, она грела пальцы, и пальцы пели от счастья. Затем Дашку пригласили в парикмахерское кресло, и Андрей принялся за работу.

Перед приездом он предупредил Дашку, что ей надо будет выдержать две стрижки подряд. Стриг Андрей скрупулезно-тщательно и долго. Первые полтора часа создавалось роскошное «карэ», потом перерыв на кофе и ещё полтора часа моделировалось нечто типа «шапочки». Все это время Дашка сидела с прямой спиной и наслаждалась случайно свалившимся на неё кусочком жизни в стиле люкс. Еще вчера она даже вообразить себе не могла, что сегодня её будут стричь в фешенебельном салоне, где обслуживаются звездные клиенты и работают супер-мастера, где цены просто уму невообразимые.

Розовая дива в эфире

Так, с дамы, заехавшей в салон, по всей видимости перед новогодним корпоративом, взяли 1700 рублей (она дала две тысячи: «остальное на чай»), а это более 300 долларов (!!!), за обычный раскрас лица и покрытие ногтей лаком. На эти деньги здоровый аспирант смог бы прожить полгода без забот, если бы тратил только на самое необходимое: еду, метро и разные гигиенические мелочи.

Дама же эта потрясла Дашкино воображение надолго.

Все в ней было «50+»: возраст, размер, и, скорее всего, самооценка тоже вытягивала на «50+» по пятибалльной шкале. Иначе, чем было объяснить это ярко-розовое трико циркового типа, с черной кружевной отделкой, обтягивающее её роскошные, пантагрюэлевские прелести. Дама была миловидна, даже можно было бы назвать её «кустодиевской дивой», если бы не этот нелепый маскарадный наряд. Больше всего Дашку поразил не сам наряд, который был, на её взгляд, из серии «плевала я на ваши нормы приличия», а отношение персонала к её одеянию – никто и бровью не повел.

Дама после нанесения макияжа стала вертеться перед зеркалами и спрашивать: «Ну, как я вам?», на что весь салон влюбленно заныл: «Божественно!». Дашка пыталась углядеть в лицах мастеров хоть тень сарказма или иронии. Нет, ни грамма фальши не обнаружилось ни в одной улыбке, ни капли двуличия или лакейства, сплошная любовь и преданность ему – тому, кто платит. Клиент всегда прав, бесспорно. Столичные профессионалы, одним словом, перед столичными нуворишами.

Дашка представила себя на месте этой дамы. «Какой же это ужас, стоять в таком облегающем трико не в салоне, где вышколенный персонал тебе споет любой дифирамб за твои деньги, а на «Голубом огоньке» среди праздничной предновогодней публики. И ежу понятно, и ужу, что нельзя в таком виде появляться на людях, а эти молодые парикмахеры ей отвешивают комплименты. Втайне смеясь над ней?

Или не смеясь?

А может, есть такая степень богатства или внутренней свободы, когда ты настолько высоко воспарил в эфир, что тебе абсолютно до лампочки, что о тебе думают и как тебя воспринимают люди. Ну вот, например, захотелось ей вспомнить школьные годы. Да, может, она всю жизнь мечтала о таком комбинезоне, будучи точеной куколкой в эпоху раннего «бониэма», но не было возможности. А когда возможность появилась – ну, и пофиг, что на четверть века позже, чем хотелось, – плевала она на всех из своего эфира! и надела этот наряд, в котором была бы убийственно восхитительна лет сорок назад, в темноте школьной дискотеки. А ты, Дашка, со своей стыдливостью недалеко уйдешь по жизни. И вообще, может, она в новогоднем шоу участвует в роли суперменши. И напарник её в таком же синем суперменском трико. Может, номер у них такой шутливый, или, скорее всего, она там клоун-заводящий. И вообще, нечего москвичей со своей провинциальной колокольни осуждать. Сибиряк, блин, суди не выше валенка! И вообще, – не суди, да не судим будешь». Вот так примерно рассуждала Дашка, пялясь краем глаза на соседку по креслу.

Андрея взяли в салон. Дашка, отмучившись в кресле три часа, получила новый облик – помолодевший на десяток лет. И что-то ещё в придачу, не сразу понятое, но вдруг взглянувшее на неё из зеркала. Она и не совсем она. Совсем другое отражение смотрело на Дашку из зеркала – готовое подпрыгнуть и зависнуть в воздухе смеющейся Маргариткой из страны цветов, снов и маленьких венских вальсов.

* * *

Казалось бы, просто новая прическа и ничего более. Три часа молчаливого терпения в пыльце из собственных волос. Андрей ровнял как ювелир – микронной длины волоски покрыли Дашкину шею, щеки, нос, весь пол был усыпан волосяной крошкой. Но итог был превосходен – ему аплодировали мастера и сам директор салона. Больше такого мастерства Дашкина голова не встречала, даже когда стриглась у него же самого.

Директор сказал: «Какая красивая у вас модель, конечно, на ней легко показывать свое мастерство». Дашке понравилось купаться в восхищенных взглядах. И отражаться в ярких зеркалах, тонуть в море света в мире возрождения чего-то чудесного, – давно забытого ощущения из далекой, почти призрачной поры. Ожидание сказки, предвосхищения чуда, и опять – море света и добрых взглядов.

И впервые в жизни её назвали красивой! Конечно, даму в розовом тоже назвали божественной, но она ведь за это почти триста баксов заплатила и на чай дала. А тут не за деньги, а совершенно искренне, от души, она видела это по искрящимся взглядам, устремленным на неё.

Тут надо сделать лирическое отступление о Дашкиной внешности.

Внешность Дашки – эволюция не по Дарвину

Да, внешности Дашки надо посвятить отдельную песню, в два, а точнее в три куплета. Поскольку в детстве она сменила две кардинально отличающиеся по восприятию красоты общности. В первой – окружение было сугубо азиатским, точнее, бурятским, не тронутым ещё телевизионным прессингом из Москвы. А во втором случае, и далее, окружение было чисто европейским, точнее, русским.

Итак, в первой общности, вплоть до десяти лет, что же она видела в себе, смотрясь в зеркало?

Рассматривая себя в нем по частям, что в корне неверно по отношению к истине, она отчетливо видела весьма непривлекательную картину. Каждая её черточка была либо неправильна, либо не вписывалась в принятые каноны, либо просто не нравилась ей самой в силу указанных выше причин. Зеркала во весь рост, увы, встречались не везде, а правильное освещение перед зеркалами – ещё реже. И потому Дашкино самомнение никогда не превышало уровня плинтуса, даже уровень тараканьей пятки был выше её самооценки и топтал её чувствительную душу самым безжалостным образом.

Итак, при ясном свете дня, Дашка, стоя вплотную к зеркалу, встроенному в шкаф, стоявший торцом к окну, видела невыразительно-бледные, желто-карие глаза. Точнее, левый глаз, дальний от окна, был карим, а правый, ближний к окну, на который прямо падал солнечный луч – янтарно-желтоватым. Глаза были почти без ресниц, особенно правый, без черной молнии, полыхающей у бурятских красавиц во взоре, без всего того, что сама Дашка считала красивым. Это самое что-то менялось с годами, постоянным было лишь недовольство своим несовершенством.

Далее на лице она видела чахлые бесцветные волосики вместо одной брови, а второй почти не было. Это так жестоко дневное солнце высвечивало все её недостатки. Не верить солнечному свету Дашка не осмеливалась. Бунт не был её стихией. Она философски покорялась действительности и несла свою «квазимордовскую» участь без внутреннего ропота. В жизни есть место не только красоте или отсутствию её, но и многим другим вещам, более интересным или, как минимум, полезным, чем терзания по поводу собственной внешности. А солнце она так и не полюбила. И вообще, при солнечном свете она всегда чувствовала себя хуже, чем в лунном сиянии.

Продолжу описание её лица: над верхним веком неутешительно прорезалась какая-то огромная несуразная складка, разрушая тем самым отточенную чистоту линии глаза. В народе она называлась «дабхаряшкой», и у многих такая же морщинка над глазом появлялась с возрастом, как и все морщины. А тут она прямо лет с шести прорезалась, а может, и раньше. Губы у Дашки были толстые-претолстые, а зубы, как говорила мама, прямо-таки лошадиные. Апофигеем всего была жуткая, бордовая родинка на лбу, казавшаяся со стороны то ли расковыренным прыщиком, то ли раздавленным клопом, как однажды заметил одноклассник, и которую приходилось всегда закрывать челкой. Перечисляя Дашкины несовершенства далее, нельзя не отметить, что волосы её не были кудрявыми, как у двоюродной сестры, а ниспадали вниз гадко-гладкой завесой. Без единого обнадеживающего извива. Всегда выбиваясь из резинок и бантиков. Да ещё и не совсем черные. И кожа её не принимала загар, даже если весь день провести на солнце: немного покраснеет, пошелушится и опять становится цвета «туухэ». (Это было не что иное, как наследие рыжей прабабушки).

А ещё Дашка была коровой – самой настоящей, большой-пребольшой, потому что стояла первой по росту в классе. А поскольку вторая по росту девочка была не просто толстой, а даже тучной, и её некоторые школьные злючки обзывали коровой, то, стоя рядом с ней, Дашка себя видела ещё большей коровой и тихо страдала от своей неподъемной никаким принцем биомассы. Потому что самый красивый мальчик класса, который сказал про клопа на её лбу, был на полголовы ниже и на переменах гонялся за более миниатюрными девочками. Как же Дашке хотелось стать маленькой, щупленькой и голосистой! Голоса у Дашки тоже, разумеется, не было, и все школьные годы её преследовала фраза: «Даша, говори громче». Да, ещё была шея, как у жирафа, как ехидничали подруги, плечи, как у дровосека, как печалилась мама, челюсти, как у тираннозавра, которые «видны из-за спины», по наблюдениям братьев, и масса прочих мелких недостатков, перечислять которые можно до бесконечности.

Что же касалось второй общности, в которую она попала в десять лет, там прошел не один год, прежде чем она смогла полноценно увидеть себя новым взором.

Новый взор, глядя на неё прямо из зеркала, висевшего так, что солнечный свет падал опять-таки сбоку, видел уже не отдельные недостатки внешности. А один большой и непоправимый ужас. Она была буряткой. В семейском селе!

Слово «бурят» (не говоря уж про «налим», как обзывали всякие несознательные элементы немногочисленных бурятских детей в школе) было табуированным среди её школьного окружения. Никто и никогда не осмеливался произнести его вслух при ней. Тот, у кого оно случайно срывалось с уст, даже в самом нейтральном ключе, подвергался немедленному остракизму. На него шикали и делали страшные глаза, показывая тайком в сторону Дашки, которую так не хотелось обижать её ровесникам, потому что она была не просто отличницей, но и спортсменкой, комсомолкой, активисткой и, вообще, прекрасным товарищем, преданным другом и любимым вожатым подшефного класса. Ну, просто не повезло ей, чего уж греха таить, родиться не в том месте и не в той ипостаси. Что нисколько не мешало танцевать на сцене местного Дома культуры, выступать в агитбригадах перед колхозниками, быть гордостью школы и дружить с ровесниками, не ценя в полной мере того, как трогательно они оберегают её от любого упоминания её принадлежности к «…» – ой, слово-то табуированное, нельзя его произносить.

В итоге, у Дашки к окончанию школы развился устойчивый комплекс квазимодо, который даже не стремится стать нормальным человеком, поскольку вполне сносно обжил свою жизненную нишу, смиренно неся свой воображаемый горб. И не надеется не то, что на принцев, а даже на просто заинтересованный взгляд со стороны противоположного пола в свою сторону. Школьные первые любови, в седьмом и девятом классе, обрушившиеся на неё вопреки бесполому самовосприятию, старательно затаптывались и скрывались от глаз даже самых внимательных, благо невозмутимая сдержанность бурятского ребенка позволяла скрыть сей постыдный факт от внимания друзей и родных. Внутренний пожар заливался чтением энциклопедий, романов и стихов, безудержным написанием своих собственных перлов, тут же уничтожаемых ради конспирации. И этот загашенный до поры до времени внутренний огонь тлел под пеплом до 18 лет, до того рокового момента, когда на неё впервые обратил свой взор тот, с кого срисован демон Врубеля. Демон и Квазимодо, конечно, не могли разминуться на узком жизненном пространстве. Как могли два таких уникума встретиться? Либо теория вероятности так сработала не в её пользу, либо все гораздо проще – это Квазимодо превращает всех вокруг в демонов. Какое уж тут счастье в личной жизни. Вся внутренняя её поверхность была утыкана острыми осколками разбитой радуги, торчавшими, как у ёжки-дикобраза, наружу и издававшими разноцветный звон. В общем, сплошные рыдания…

Ах, да, ещё же третий куплет о внешности…

Прошел ещё не один год, когда она смогла посмотреть на себя ещё одним новым взором – в студенческой среде, чуждой всяческих предрассудков и условностей. Взор этот был страшен, в нем зияли бездны, а в них летали демоны, чертики, бабочки-ёжки и одегоны.