Текст книги "Черный конверт пуст… Как обрести истинную силу и тайные знания"

Глава 11

Для Вселенной нет невозможного сценария, это правило мироздания: дать человеку ровно то, о чем он мечтал.

Истина внутри нас: знание, которое исцеляет, Владимир Муранов

Однажды мы с Намтаром Энзигалем, с которым довольно тесно сдружились за период работы в проекте, решили съездить на Ваганьковское кладбище посетить могилы известных людей, оставивших отпечаток в истории. Оно, расположенное практически в центре Москвы, протянулось вдоль Звенигородского шоссе, и до него достаточно просто добраться на метро, доехав до станции «Улица Тысяча девятьсот пятого года», а затем немного пройти пешком.

Как я и ожидал, при входе на погост меня сразу охватил благоговейный трепет: столько известнейших имен! Практически сразу упираешься в монумент Владимиру Высоцкому – а ведь Малая Грузинская улица, где он жил в последние годы и умер, совсем недалеко от кладбища, и впоследствии я нашел время дойти до его дома и там еще засвидетельствовать свое уважение этой яркой и уникальной личности. Центральная аллея изобилует известнейшими именами великих спортсменов, тренеров, актеров театра и кино, писателей и поэтов, ученых – эти имена произносили вслух несчетное количество раз сотни миллионов людей: представьте только, какая энергетика сконцентрирована в этом месте! Мы ходили между надгробий и вчитывались в надписи на плитах, датах рождения и смерти: некоторые – просто цифры, а иные – реальный отпечаток изгибов мировой истории.

Очень сильно поразило место с надгробием Сергею Есенину. Моя супруга – страстная почитательница его творчества (у нас дома даже имеется маленький бюст поэта), и, хотя место захоронения расположено несколько в стороне от главной аллеи, мы не смогли не зайти к великому соотечественнику: здесь всегда есть посетители, а на памятнике – свежие цветы. Намтар долго стоял подле, прислушиваясь к своим внутренним ощущениям, не произнося ни слова, затем так же молча пошел прочь. Много легенд сказывают об этом месте, много мистики связано с могилой, и не я первый из своих коллег по «Битве» о нем пишу – так, должно быть, притягателен дух Есенина. Не стану пересказывать здесь видения Намтара, которыми он, конечно же, со мной поделился, – это уже его история. Скажу лишь, что они меня поразили своей остротой.

Через тридцать-сорок минут пребывания на Ваганьковском кладбище я начал ощущать сильную тяжесть в области солнечного сплетения и даже головную боль. Наверно, это и не удивительно для такого места. На выходе случилась преинтереснейшая ситуация: в небе над нами постоянно раздавалось карканье. В какой-то момент Намтар встал, расставив широко ноги и взметнув в небо руки с разведенными пальцами. Вы не поверите: через какое-то время вороны стали собираться в стаю прямо над нашими головами. Более того, они начали кружить вокруг этого места, словно избрав осью своего вращения высокую фигуру некроманта! Я затаил дыхание: птицы действительно слышали его ментальный призыв? Количество воронов все прибавлялось и прибавлялось, и они стали опускаться ниже к земле, образуя темное вращающееся пятно в небе, и в какой-то момент мне стало не по себе, и я тронул товарища за рукав его кожаной куртки:

– Намтар!..

Он, как мне показалось, вышел из оцепенения, сделал резкое вращательное движение руками над головой, и птицы вдруг рассыпались в разные стороны.

Не верите? Зря. Впрочем, верить или не верить – святое право выбора каждого. Но я описываю здесь только то, чему стал свидетелем. Да и, согласитесь, вся эта книжка – совсем не то место, где авторам было бы дозволено с вальяжностью и пренебрежением говорить о фактах взаимодействия разных форм материй.

Тогда, в ходе шестнадцатой «Битвы экстрасенсов», для меня еще оставалось сакральной тайной результативное общение с миром мертвых, в чем Намтар как раз и является сведущим практиком. Но время идет, все мы развиваемся, и теперь ситуация, да и тот мир в целом, для меня представляется иначе. Впрочем, это предмет уже иного места и времени – это уже период, когда я буквально очутился между Ковеном и… наковальней.

А в тот день, покидая с Намтаром Ваганьковское кладбище, я был точно уверен, что все для меня, в который уже раз, только начинается.

Необходимо было запастись терпением.

* * *

Испытание с погибшим юношей, футболистом, найденным с намотанным вокруг шеи старым шлангом от душа на участке его старого дома в Краснодарском крае, было очередной проверкой на эмоциональную устойчивость: лишь бы не бросить все на полпути. Я смог почувствовать панику молодого человека незадолго перед тем, как духовная связь его с родными прервалась. Я увидел блики сценических огней и чувствовал низкие ухающие децибелы колонок в ночном клубе, где он провел свою последнюю ночь. Мне также пришло знание из обрывочных цифр – я их принял тогда почему-то за показания каких-то счетчиков, хотя в действительности это были результаты состязаний, на которые он ставил деньги, играя на нелегальном тотализаторе, и суммы займов для личных расчетов. Тоже ведь счетчики, своего рода. Но все это мне уже сказали позже, а обрывки мелькавших огней за стеклом автомобиля, полоску узкого прохода, по которому он бежал, задыхаясь, к месту своей смерти, – я не смог в тот день связать воедино. Я не осмелился сказать сидевшей напротив меня матери, что ее сына нет в живых, – потому что не был до конца уверен. Но то, что он не самоубийца, – вне всяких сомнений, поэтому я выбрал наименьшее из зол, выдвинув предположение, что молодой человек пропал без вести. То, что с ним жестоко расправились за долги, – вполне возможный кармический исход в данном случае.

Нам всем нужно постоянно помнить, что каждое действие обязательно влечет за собой некие последствия, и если кто-то по наивности полагает, что многого можно достичь в обход законов Божиих, то это не игра с законом даже, и не игра с огнем – это вполне определенная заявка на изменение своей собственной предначертанности: в момент совершения чего-либо мы направляем линию своей судьбы в заданный сектор. Если этот сектор, образно говоря, в зоне действия «мошеннической» сети, то, соответственно, с каждым новым шагом вперед возможно только еще большее увязание в заданном направлении, и это есть сознательный выбор. Многие смотрят на абрамовичей, рокфеллеров и ибн-намиров, принимая весь их внешний лоск за главную цель на все времена для каждого живущего, при этом даже понятия не имея, на что те готовы были бы обменять всю свою власть и капиталы, будь у них такая возможность.

Проще научиться извлекать личное счастье там, где вы сейчас, и просто использовать те возможности и шансы, которые направляет в вашу сторону Мироздание. А если не направляет – ну, сорри, не ваш черед; но вы можете дышать, а это тоже многого стоит, хотя бы по сравнению с другой альтернативой, верно?

Когда нас привезли на съемки недалеко от Тамбова в недавно отстроенный и часто пустующий в последнее время дом бывшего «бандита», по словам супруги хозяина, замаливающего в текущем периоде своей жизни грехи прошлого, то с самой прихожей энергетика поражала изобилием так называемых «черных пятен». Если закрыть на некоторое время глаза и представить себе старый экран из полотнища, на котором всплывают и жутко разрастаются тепловые пятна, ретранслируемые перегревшимся кинопроектором с заряженной в нем кинолентой, то эта картинка примерно отразит тот эфирный фон, которым мне запомнилось это место в Котовске.

Очень гнетущая атмосфера. Постороннее невидимое присутствие. Каждое из тех эфирных «пятен» само по себе могло бы служить порталом для хождения разного рода сущностей туда-сюда. Немудрено поэтому, что даже многоопытные медиумы дружно хоть и отметили очевидный факт присутствия в доме некоей сущности самого низшего порядка, по классификации того же Ледбитера, но при этом кардинально разошлись в первопричине и источнике появления данного энергетического сгустка. Напомню, что это не фантом, не астральное и не эфирное тело, и уж тем более не ментальное и никакое другое, представляющее более высокоорганизованную материю. Такие сгустки образуются из сильного эмоционального посыла либо по совокупности эмпатически отраженных деяний: черные – из выраженного негатива, людской греховности, постоянных причитаний, ругательств и проклятий; светлые – как правило, сформировавшиеся «по мотивам молитв», – это то, что принято именовать ангелами-хранителями, в упрощенной трактовке, или «домовенком».

Черная сущность может зацепиться за место, где она сформировалась, и высасывать из всего живого, включая природные элементалии и стихии, энергию, этим и поддерживать свое бренное существование, сродни паразитам на теле касатки. Но, в отличие от последних, эти сущности не защищают тем или иным образом своих кормильцев, а, напротив, усугубляют весь потенциально доступный негатив, отражая от себя в усиленной пропорции собственную суть – то, из чего они и появились изначально: вдыхают одно и выдыхают примерно то же самое, но с учетом уже проактивной обработки, так сказать.

Мне в том доме явился старец и указал на принадлежавшую ему ранее старинную вещь, за которой он являлся в последнее время и пугал своим появлением живых обитателей. Старинную вещь я обнаружил по его прямой наводке в чулане – ею оказалась деревянная прялка, перешедшая к хозяевам от своих предков. Старец не был сущностью – он мне показался, скорее, эдаким заплутавшим фантомом, и он, я уверен, не был единственным потусторонним «прохожим» в этом изрешеченном дырами месте, и присутствие иных обитателей я не исключил, но и не получил явных тому свидетельств.

То, что бывший возлюбленный хозяйки, покончивший задолго до описываемых событий жизнь самоубийством, как-то причастен к шорохам, шагам, теням и прочим проявлениям сверхъестественного в судьбе домочадцев, не подлежит сомнению. Но роль его при формировании физической реальности в том конкретном энергетическом блоке, состоящем из определенных людских судеб и их переплетения, мне так и осталась закрытой. Не могу добавить тут «к сожалению», впрочем: всему свое время, а несвоевременное знание, как сказал один из магистров интуиции, зачастую сильно мешает жить.

Маленький мальчик, проживавший в том же доме, на удивление взрослых довольно-таки спокойно воспринимал все происходящее. Оно и понятно: детский опыт не зашорен еще всеми социальными и эстетическими «фишками», то бишь нормами поведения в обществе, и мы только начинаем в таком возрасте обрабатывать детей ими, этими нормами, в рамках общепринятого процесса воспитания. Я не с сарказмом употребляю здесь подобный тон, а с некоторым сожалением, поскольку и сам являюсь носителем отблеска эволюции человека в собственную эпоху, и мои родители меня воспитали в рамках своей эпохи, и я своих детей буду воспитывать так, чтобы у них не возникало очевидных проблем в коммуникациях с себе подобными, – и это верно; но как все-таки хотелось бы немного сдвинуть планку человеческого восприятия окружающей нас всех истины от теоремы многоуважаемого Пифагора и иже с ним в сторону десяти элементарных правил, определяющих все наше бытие! К ним прилагаются всего лишь семь обыденных пояснений, не требующих доказательств, – это же так просто.

В человеке патологически заложена потребность в передаче своего опыта и знаний и клинически – стремление быть сопричастным с миром, с людьми, с потомством.

Как-то вечером, листая ничем не примечательный журнал в холле гостиницы, где я проживал на момент съемок вручения главного приза победителю шестнадцатого сезона «Битвы экстрасенсов», незадолго до Нового года, я обратил внимание на очень одинокого с виду мужчину, нервно заполнявшего какие-то бумаги в двух метрах от меня. Почему он мне показался одиноким? Наверно, из-за взлохмаченных волос, небрежно выглаженной рубашки, легкой щетины с одного края подбородка и достаточно резких, безапелляционных, я бы сказал, жестов. Это то, что мне шептал Извечный Логик. А подсознание просто сказало: человек в поиске смысла. Человеку не нужна жена как таковая. Или дополнительная жилплощадь. Но ему нужен смысл. Если жена к этому смыслу будет прилагаться, как бонус – отлично. А с жилплощадью – просто супер. Но для этого нужно приложить усилия.

И как раз в этот момент, сидя за журнальным столиком в фойе ничем не примечательной московской гостиницы, он вот тут готовит какие-то документы, связанные именно с реализацией своего стремления, наконец-то, обрести нечто большее, чем наполненная пустой суетой повседневная жизнь. Он и не поднялся-то в свой номер, чтобы спокойно там пописать, лишь из-за боязни снова очутиться в одиночестве.

Человек может треть или даже полжизни прожить ради чего-то, наслаждаясь вроде бы ее радостями и беззаботностью, в окружении каких-то друзей и событий, как вдруг в один день – бац! – вопрос: «А зачем все это? Сколько оно еще продлится? А что потом? И с кем? А надо ли вообще?»

В такой момент и приходит осознание своего одинокого эго в круговерти меняющихся декораций, лиц, профессий и транспорта. Сидит человек и грузит себя: в лучшем случае поиском вариантов выхода, в худшем – жалостью к собственному паразитирующему на себе самом несчастью.

Тот мужчина рядом со мной в гостинице принадлежал к группе увидевших в отдалении свет и готовых ухватиться за предложенный Мирозданием маршрут. Но для начала, как обычно, всегда требуется что-то оформить.

Вот, теперь сидит, заполняет формуляры. В гостинице в Москве. Незадолго до Нового года. Видимо, порядок такой. Всего-то.

Конверт одиннадцатый

Рождение в боли, которую мы забываем, является своего рода показательной экзекуцией для потустороннего мира и напоминанием о стремлении к очищению и совершенству.

Медиум: в поисках жизни, Александр Шепс

Он смотрел на мелькавшие за окном автомобиля постройки, запорошенные недавним снегопадом, и окна, в которых кое-где уже начинали включать освещение. Темнело.

В салоне автомобиля было изрядно натоплено, и Виктор почувствовал, как футболка под его дед-морозовой бархатной мантией на синтепоновой подстежке стала пропитываться потом.

– Виталик, а нельзя ли убавить печку? – попросил он водителя.

Тот молча что-то повернул на приборной панели.

«Не хватало только сейчас выйти мокрым наружу и схватить пневмонию», – подумал Виктор, перекладывая свой «рабочий» посох в другую руку. Реквизит длиною был под метр семьдесят и в машину входил лишь по диагонали с пассажирского переднего сиденья, а потому путешествовать с ним было не ахти как удобно. Хорошо хоть мешок умещался в багажнике. Снегурочку бы еще туда упаковать…

– Вит, долго еще? – подала она голос рядом.

Наде было за тридцать, и врожденная статность и миловидность помогали ей удерживаться в «новогоднем» бизнесе уже несколько лет после того, как из него выпорхнула ее последняя коллега-ровесница. Но на заднем сидении с ней и с посохом было все-таки тесновато, а переднее пассажирское занимал электронно-технический реквизит, который в багажник не упакуешь.

– Навигатор показывает: сейчас, за этим поворотом, – ответил водитель.

Виктор впервые в своей дед-морозовой карьере ехал на праздник в интернат для детей-сирот. Как-то раньше не сподобилось: все больше частные садики, школы, иногда даже мелкие фирмы, а вот в детдоме бывать еще не приходилось.

С Надей работать было легко: опытная, артистичная, двое своих малышей – Виктор с ней словно наяву становился реальным Дедом Морозом, так она могла увлечь. Сразу все получалось, все само клеилось, даже импровизации не зависали. Но в жизни они не особо ладили. С другой стороны, и повода не было ладить-то: встретились, отрепетировали, разбежались; встретились, отработали, разошлись – чего им делить? «Оформите, пожалуйста!» – вот и все коммуникации. После отработанных часов она всегда спешила домой, часто за ней муж приезжал к последней адресной «точке», где они давали представление.

А Виктору сильно спешить было и некуда – семьи не было; при этом пить – так он не пил, курить – не курил, молчун молчуном, когда вне образа, а стало быть, и повода задерживаться на работе для себя не видел. Нечисть дома была в зимней спячке, и за нее он не беспокоился. Пойти по гостям – да не к кому. И не с кем. Как-то не складывалось. Иногда ему казалось, что те роли, которые он играл на сцене в маленьком театре их городища и в залах по «коммерческим» приглашениям, – они и были его сутью, его многоликим «я». Глаза зрителей служили наградой, глазки Нечисти – признанием, а глазок в дверях – ожиданием, которое вот-вот грозилось перерасти в вечное…

– Приехали! Парадный здесь. Не забудьте оформить.

Интерьер детского дома разительно отличался от тех, что он привык посещать по работе. В первое же мгновение в нос ударил запах: аромат кухни, где всегда готовили много. Вперемежку с запахом чистого белья. И каких-то лекарств. Этот запах странным образом его тут же будто окутал и вызвал в памяти такой же примерно маленький коридорчик, лестницу с низкими перилами и маму, которая уговаривала: «Витя, ты уже взрослый и понимаешь, что, когда дети болеют, их оставляют в изоляторе. Я после работы обязательно тебя заберу!» И он – совершенно не желающий ничего понимать, совершенно не желающий никаких изоляторов и никаких болезней, – он просто хочет быть с мамой, дома. И поэтому гундосит сквозь сопли и слезы: «Мамочка, не уходи, ну пожалуйста, мамочка моя..!»

– Виктор, чего встал? – вдруг вывел его из оцепенения голос позади.

– А? Да, да, иду…

И здесь, в этом кирпичном теплом здании брежневских времен, было на удивление тихо: никто не бежал их встречать, никто не свешивался с перил крохотных межэтажных площадок, никто не спрашивал про подарки. На стенах висели детские рисунки – где-то яркие и красочные, а где-то хмурые и очень-очень-о-своем. Стены выкрашены в светло-голубой цвет, как и в его детстве.

Но их ждали! Он это чувствовал всеми фибрами своей одинокой артистичной натуры.

Надежда, по традиции, начинала первой. Здесь, в детдоме, они должны были отработать по несколько сокращенной, «бюджетной», на их профессиональном сленге, программе, поэтому Виктор просто постоял несколько минут в ожидании своего выхода за дверью, облокотившись на чисто выкрашенную стену, с трепетом вдыхая давно забытый запах советских яслей. А когда настал его черед явиться этой самой требовательной в мире публике, то был встречен удивительной внутренней теплотой, царившей по ту сторону двери.

В просторном и по-праздничному прибранном зале стояла невысокая, но со вкусом наряженная елочка: без излишеств, с минимумом необходимой мишуры, переливающаяся веселыми огоньками. Дети сидели на стульчиках и в креслах вдоль двух разрисованных снежинками стен и дружно захлопали при его появлении. Вначале он никак не мог сообразить, что же выбивалось из общего привычного фона, и с воодушевлением наслаждался ролью доброго и заботливого Деда Мороза. Детские глаза, как обычно, были полны простодушного восторга. Ребята дружно водили хоровод, прыгали, смеялись, как и все дети из самых обычных детских групп, лишь возраст не был у всех одинаковый, но и это в их специфичной среде дед-морозов считалось нормальным, при нынешнем обилии-то частных садиков «урезанных» форматов.

Только к концу представления его осенило – резко, неожиданно, он даже запнулся на какой-то фразе, но при профессиональной поддержке Снегурочки это вышло не то чтобы незаметно, а вполне в тему и очень забавно.

В этом зале не было искренне улыбающихся, слегка озабоченных успехом каждого из маленьких участников, лиц. Тех самых лиц, помимо детишек, которые обычно присутствовали на всех новогодних, да и прочих, представлениях.

Дед Мороз готов был вскричать размеренным речитативом: «А-где-же-ва-ши-ро-ди-те-ли?! Ну-ка-да-вай-те-ка-мы-их…»

Но вовремя осекся и выкрутился, заменив фразу какой-то…

… ничего не значащей…

… в этой…

… игровой ситуации…

… репликой.

Позже, сидя в детской раздевалке на низкой скамеечке и переводя дух, посреди деревянных, покрытых светлым лаком кабинок, он заново прокрутил в памяти этот эпизод, и последовавший восхищенный взгляд Нади, который, казалось, говорил: «Браво, маэстро! Браво, ты гений! Выкрутился!»

Выкрутился.

Ребят после представления увлекли в столовую, Снегурочка пошла оформлять акты в директорский кабинет, а он, движимый непонятной и жгучей до слез ностальгией, заскочил в эту пропитанную детскими надеждами комнатушку и сидел, рассматривая сиротливо выставленные для чьего-то обозрения поделки: пластилиновую лепку, комбинированные натюрморты, вклейки, раскраски. Кто их тут оценивал, гладил преувеличенно-восхищенными взглядами, хвалил?..

Неожиданно в одной из кабинок что-то зашуршало, и дверца медленно приотворилась. Сквозь образовавшуюся щель Виктор различил маленький нос и блестящий глаз, пытливо уставившийся на него.

Борода, парик и шапка Деда Мороза лежали рядом на низенькой скамеечке, посох с мешком еще раньше унес в машину Виталий. Глаз словно в одно мгновение воспринял, оценил и передал по назначению всю эту информацию, потому что тут же последовал результат анализа, в качестве констатации:

– А я же знал, что ты не Дед Мороз.

Виктор понял, что самое глупое, что он мог сейчас сделать, так это нахлобучить назад реквизит и прикинуться, что так и было задумано. Поэтому он просто почесал вспотевшие под париком свои настоящие и только начавшие седеть на висках волосы и ответил:

– А на кого я тогда похож?

Дверца медленно отворилась, из кабинки появился мальчик – маленький. Судя по правильной речи из щелочки, Виктор почему-то ожидал увидеть кого-нибудь повзрослее. Или, по крайней мере, повыше ростом. А мальчик будто бы и ненамного был крупнее домашней Нечисти Виктора, которая, как и все черепахи, казалось, постоянно занимала все свободное пространство в квартире.

– Ты похож на моего… папу, – сказал черепашонок, неподвижно стоя в трех шагах от несостоявшегося на сей раз Деда Мороза.

Виктор замер.

Он был похож на папу.

Но у этого мальчугана ведь и папы-то никогда…

Мужчина, не мигая, глядел малышу в глаза и будто погружался в пучину невысказанных пожеланий, неподаренных трансформеров и вечного ожидания, такого знакомого и беспощадного. Уже ставшего давно привычным. Как прозрачный кружочек на входной двери его квартиры.

Он был похож на папу этого мальчугана.

Вдруг малыш засуетился: он подскочил на лавочку, достал с крышки одной из кабинок пластилиновое чудовище и затараторил:

– Ты знаешь, это трицератопс, они обитали в мезозое, я его недавно только слепил – представляешь, у них по три рога на морде были, и костяной воротник из шеи торчал! А вся морда – ну, лицо, значит, по-ихнему, – сплошной панцирь, как непробиваемая стальная маска. А еще они воевали с тираннозаврами – это были са-мы-е-пре-са-мы-е в мире хищные динозавры! А трицератопсы питались только травой и листьями с кустарников – ну, откуда у них взяться мускулам-то? Но все равно они стойко переносили наскоки хищников и оборонялись, как могли, а часто даже побеждали…

Ребенок говорил и говорил, словно опасаясь, что его остановят, и это разрушит возникшую на мгновение простодушную детскую иллюзию. Виктор видел, что на самом деле малышу, наверно, некому было поведать удивительную историю о динозаврах – все уже слышали ее сотни раз. И еще ему, наверно, хотелось передать, что этот запах, переполнивший Деда Мороза давно забытыми ощущениями и переживаниями, в реальности совсем не настоящий, не домашний, а казенный, пропитанный тоской и повторяющийся изо дня в день…

– …Ты меня слышишь?

– Да. Да, слышу… Конечно, я тебя слышу.

Виктор был однажды женат, но как-то не сложилось. И детей у них не было. Неожиданно для себя самого он спросил:

– Откуда ты узнал? Ну, про то, что… я…

Мальчик, наконец, посмотрел на взрослого прямо и открыто и ответил:

– Я тебя уже пятый Новый год здесь жду. Кем же ты еще можешь быть?

Виктор закрыл лицо руками, затем тут же опустил их и тихо произнес, словно глубоко изнутри себя:

– А я все дорогу искал и никак не мог найти.

Мальчик еще постоял мгновение, затем нерешительно сделал шаг в его сторону, потом другой. Виктор как-то неуклюже раскрыл руки, и ребенок, бережно поставив свое изделие на скамейку, доверчиво прижался к его бархатной красной мантии, обхватив ручками за шею:

– Я тоже недавно заблудился. Тут, в интернате. Но это не страшно. Я знал, что ты придешь. Уже не страшно.

Виктор сильнее прижал к себе малыша.

Где-то открылась дверь, и до них донесся свежий, ни с чем несравнимый аромат новогодней елки, перемешанный с запахом мандариновой кожуры.

Детские мечты – они сбываются. Обязательно. Даже если кто-то давно перестал быть ребенком, но сохранил их в себе. Если верить хотя бы в это, то жизнь вдруг окажется не такой уж и пластилиновой.

– Я познакомлю тебя со своей черепахой.

– О, а ты знаешь, что они еще древнее, чем динозавры?

– Да ладно!

– Ну, может, ровесники, но ведь они ДО СИХ ПОР ЖИВЫ!!!

– Это точно, еще как живы! Не верь, если кто-то скажет, что они медлительные, – моя Нечисть – так ее зовут, хм! – всегда оказывается впереди меня и на кухне, и в туалете, и даже в ванной, представляешь? – всегда под ногами!

– А правда, что у нее красные уши?

– Надо бы приглядеться…

– А правда, что она зимой спит?

– Не проблема – к ней всегда постучаться можно: дверь-то круглый год у нее на спине!

– И она проснется?

– Было бы неприлично не поздороваться с новым хозяином, как считаешь?

– А… правда?..

В проеме двери мелькнула высокая фигура Надежды, затем Виктор услышал ее удаляющийся вниз по лестнице голос:

– Я все оформила!

Он крикнул ей вслед:

– Классно! Теперь моя очередь!

Нужно все оформить. Позволят ли ему? Он даже не знал правил. Да и откуда ему было знать-то их? Ну, местный директор наверняка разъяснит.

Взявшись за руки, они с малышом двинулись в сторону директорского кабинета.

– Ты думаешь, панцирь черепахи сохранился в том же виде, что и был в мезозое? Как воротник цератопсов?

– Мне кажется, что он стал даже еще более прочным – сколько им пришлось пережить за все это время!

– Закалился, что ли?

– Типа того, ага… А ты закаляешься?

– Конечно! Каждое утро влажные обтирания махровой рукавичкой. А ты?

– Я-то? Да, вот, как-то, знаешь…

– Ничего, я тебя научу, это не страшно! У тебя же найдется махровая рукавичка? Ну, или полотенце сойдет, на крайний случай…

Новогодняя елка щедро дарила свой свежий, ни с чем несравнимый аромат – запах скрытых надежд и загаданных добрых желаний.