Текст книги "Черный конверт пуст… Как обрести истинную силу и тайные знания"

Между тем его жена подошла к машине ее мужа и что-то спросила. Тот что-то ответил. Рядом все парковочные места были заняты. Обе «Тойоты» разделяли два плотных ряда безликих автомобилей.

Она – та, что на заднем сидении, – почему-то не спешила выходить из не своего автомобиля, хотя пешком можно было бы дойти до машины мужа гораздо быстрее; и чужой водитель тоже молча наблюдал за разговором тех двоих, других, у другой такой же белой «Тойоты». Он флегматично ожидал своей очереди подъехать к дальним парковочным местам – туда, где стояла его жена. Он видел через лобовое стекло, как она улыбалась незнакомцу неведомой доселе улыбкой, и как незнакомец вышел из своего автомобиля, что-то говоря ей и поглядывая на выход из супермаркета – ожидая женщину, которая в этот момент сидела на заднем сидении другой «Тойоты», водитель которой не знал, что собеседник его жены – муж этой незнакомой женщины сзади, а эта женщина не догадывалась, что собеседница ее мужа – супруга ее случайного водителя, сидящего теперь впереди за рулем.

Или делали вид, что не догадываются. А надо ли было?

Женщина на улице кивнула в ответ на очередную реплику молодого человека у белой «Тойоты» и рассмеялась. Тот продолжал нервно поглядывать на выход из супермаркета.

– А вы куда направлялись? – нарушил, наконец, молчание незнакомец за рулем чужой «Тойоты».

– Да, в общем-то… – сказала она и посмотрела в его грустные глаза.

Возле той, другой «Тойоты» на парковке молодой человек достал мобильник и занес новый номер в справочник.

– …Тут, наверно, недалеко, – сказала она со своего заднего сиденья незнакомцу за рулем, отключив в кармане пальто свой телефон.

Он посмотрел в ее темные и несколько усталые глаза.

… И они поехали прочь…

Третье кольцо

Теперь он знал, что на него наступили.

Это произошло вскоре после его затуманенной синхронизации с противоположностью, когда он насильно подчинил и взбодрил чужой половой дух, метавшийся во хмелю по пространству и времени. Поймал и подчинил.

И вот на него тоже наступили. До наступления на себя он просто был, теперь же вдруг он как-то стал. Стал частью чего-то большого, совершенно необъятного.

И еще он стал перемещаться. Перемещение обычно случалось настолько стремительно, что дух захватывало. Хм, если бы дух еще присутствовал. Но после Большого Наступления-на-Него постепенно его стали одолевать сомнения, что дух сохранился. Но что-то захватывало все равно.

До Большого Наступления, конечно, случались и мелкие – что-то иногда прижимало, вдавливало, порой что-то даже пыталось размазать его по поверхности, на которой он был, но это и близко не стояло с тем, какой драйв он получал после своего становления. Наступательного становления. Он определил, что на него наступили, именно по этому захватывающему дух – или что там у него осталось – перемещению относительно прежнего своего состояния: быстро, без напряжения и усталости, определенно по времени и в конкретно заданном направлении. Такое перемещение сопровождалось приятным ощущением сопричастности: ведь то, что на него наступило, теперь стало частью его самого, а он – частью Большого Наступления. И не важно, что прежний дух мог не сохраниться, – сопричастность с перемещением давала возможность получить новый дух, причем в каждой новой точке, куда он перемещался, такой дух отличался специфическими феромонами, присутствие которых он также физически осязал. Но не видел. И присутствовало ощущение, что его не любили. Колкое ощущение.

Только это, пожалуй, и причиняло ему некоторое беспокойство. Смена среды при перемещении: феромоны промежуточной точки порой имели весьма неприятную мягкую, податливую консистенцию, и он так и норовил отогнать их от себя, но собственного духу уже – увы! – не хватало. Приходилось терпеть. Хорошо еще, если среда не характеризовалась жидкой составляющей с массой агрессивных феромонов, буквально сводивших с ума своей едкой, бурлящей и кишащей иными субъектами конъектурой, разбросанных по волокнистой и липкой поверхности. Такие промежуточные точки он просто не переносил и энергично взмаливался наступившей на него сфере о скорейшем перемещении в другое, более комфортное пространство и состояние. С более положительными феромонами. Лояльными к Наступлению.

И такие случались. Причем не редко. Кто-то – такой же, как он сам, – то и дело оказывался счастливой жертвой Наступления-на-Себя, незаметно со временем растворяясь в наступившей на него сфере. Со стороны такая ассимиляция казалась ему неприличной, поскольку намекала на собственную потерю его бывшего духа – полностью или частично, не важно, – и он старался отогнать от себя осязание сращивания с Наступателем, кем был тот ни был. Гордыня? Навряд ли. Скорее, остатки от прошлого был в сравнении с нынешним стал.

Но не это главное. И даже не то, что с возникновением постоянного перемещения отпала нужда в поиске пищи – она всегда была тут же; ну, быть может, за редким исключением – и то только когда точкой продолжительной остановки оказывалось ровное сухое покрытие, и пища оставалась за пределами досягаемости на какое-то время. Главное же заключалось в его приобретенной способности хоть и не часто, но зато самому наступать посредством вдавливания самим собой неуклюжих особей, напоминавших ему прошлого себя и тоже вдруг попавших под сферу Большого Наступления. А кому какое дело, что случайно? Ведь факт. А если еще отбросить и прочие мелкие предрассудки, то, по сути, все одно придешь к выводу, что на самом деле Наступление – это он и есть, ха!

– Я – Большое Наступление!!! – хотелось крикнуть ему, но, как ни старался, духу не хватало. Видимо, дух реально покинул его при Наступлении: что ж, чем-то надо жертвовать. Не то чтобы был тогда выбор, когда он сам был. В себе. А был ли он вообще в себе? Хотя…

Другое дело с самоделением. Эта природная потребность переросла бы в социальную забаву прямо на поверхности Наступателя, если б не сделанное им недавно и, в общем-то, невзначай открытие, что размножение прекратилось как-то само собой, как раньше оно так же само собой осуществлялось. До Наступления-на-Него он просто знал, что в неволе самоделение проблематично, или насильственно, а тут пришлось с полным удовлетворением констатировать, что он реально и не хочет даже заниматься этим природным актом – зачем? Пища, перемещение, лояльные и ласкающие осязание феромоны… в основном. Потребность отпала. Теперь насиловали его.

И затем отпал он. Буквально.

Трагедия наступила неожиданно – Наступление просто перестало быть. Вот он ощущал свою сопричастность… и вот ее нет. Вдруг.

Вначале он отказывался верить, что произошла перемена. Просто осязание изменилось – но редко ль оно менялось во время его стремительных перемещений в сладкий период сопричастности? Существенным признаком перемены явилось неожиданное отсутствие сращивания с Большим Наступлением, однобокая пустота там, где раньше была надежная сфера. Теперь сфера оказалась с другого бока, чужая и агрессивная.

Липкая, кишащая и втягивающая в себя. Обеззараживающая. От кого? Он не имел представления, но знал на генетическом уровне, что обеззараживание близко.

– Где мой дух? – спросил он себя. – Теперь я опять тут!

Но дух был безнадежно утрачен за ненадобностью, как и его способность наслаждаться делением. Да и само деление после Наступления и некоторого сплющивания представлялось не таким уж эстетичным в физиологическом отношении.

Постепенно пришло осязание пустоты и никчемности. И голода. Вместо того, чтобы искать пищу, он начал искать, кто на него опять наступит.

– Зачем мне дух, если нет сопричастности? – горько вздыхал он.

Он уже не помнил, что когда он был, то его дух и он сам и являлись той качественной сопричастностью друг другу, позволявшей ему Быть. Раздавленный же и прилипший, он хоть и стал, но уже не БЫЛ.

– …А вы не могли бы на меня наступить, плиииз?..

Насилие порождает насилие. Оставшиеся с духом продолжают жить.

Четвертое кольцо

Каждую среду он наблюдал ее по телевизору: она вела спортивное обозрение на одном из местных каналов. Сам он был заядлым фанатом, и как-то на хоккейном матче прилетела ему шайба – трофейная, с символикой «КХЛ». Да так удачно прилетела, что фингал уже бодренько светился к концу второго периода – и не под глазом, а на подбородке. А в перерыве она подошла к нему с микрофоном: «Прокомментируйте ход встречи и свои впечатления, пожалуйста». Тогда он и сказал, прикрывая той шайбой фингал, что живьем она выглядит гораздо симпатичнее, чем на телевизионном мониторе. Этот фрагмент, впрочем, потом вырезали: матч показывали в записи.

Через неделю у него случился вызов на место дорожно-транспортного происшествия: тогда он подрабатывал фельдшером в бригаде «Скорой помощи». Приезжают – а там опять она, теперь уже в качестве потерпевшей: так, ничего серьезного. Ну, тогда уже он попросил ее прокомментировать и поделиться впечатлениями. Не обиделась – вспомнила его, рассмеялась. Вновь разбежались.

Через пару дней поехал он с компанией на лыжную базу покуражиться да с горки покататься на тюбинге. Катится вниз, а у кромки девушка стоит, боты чистит. Он ее случайно совершенно как-то так зацепил, что она навалилась на него сверху – вместе и докатились на той тубе до подножия горки. Встали, чертыхаясь, посмотрели друг на друга: бывает же такое! Но ногу в этот раз вывихнула. Вправил, конечно, оставив очередной комментарий с улыбкой: «Вы меня преследуете, однако, барышня». Она в ответ, расстроенная: «Это вы меня, а я тут репортаж готовлю!»

На Рождество, за полчаса до полуночи, вышел он на площадку покурить – а она там уже. Он даже не удивился. Полгода как снимал квартиру, а она соседкой оказалась. В повседневной суете они ни разу не пересеклись ни возле дома, ни в подъезде, ни на остановке, ни в паркинге. Он тогда подумал: «А если б завязал курить на Рождество, то чего бы нам еще всевышний подкинул, чтоб глаза раскрылись? Даже страшно подумать…»

Поженились быстро. И прожили несколько месяцев вместе тоже очень быстро и очень счастливо, ни разу не поссорившись. Как-то возвращаясь усталым с дежурства, он уснул за рулем, и его машину вынесло на мосту за ограждение: падение с шестиметровой высоты он не пережил. А она еще долго ходила без слез и ждала его возвращения. Взял и ушел. Первый раз, что ли? Вернется. Он всегда к ней возвращался – неожиданно и всегда такой радостный и живой…

* * *

Сергей раздал молодым женщинам кольца.

– Я не уверен. Энергетика кольца – очень интимная.

Он не знал еще, как правильно ограждать себя от чужих судеб. Знания только начинали открываться ему в самый неожиданный момент и в самой неожиданной форме. В такие мгновения необходимо быть максимально «заземленным», чтобы ненароком не затянуло в ту же самую пространственную реальность, куда он осмеливался заглядывать время от времени на протяжении вот уже нескольких недель с неведомой ему доселе настойчивостью и порой пугающей его самого регулярностью. Внутри же себя он словно на физическом уровне ощущал неподдающееся описанию интуитивное просветление.

Глава 8

– Не бойся, – мягко сказала она, – я научу тебя слышать и понимать нас, но ты должен доверять лишь первому голосу, что услышишь, ибо вскоре иные голоса обязательно поймут, кто ты, и захотят говорить через тебя.

Медиум: в поисках жизни, Александр Шепс

Как-то во время съемок «Битвы» мы с Кристиной пригласили Намтара к себе в гости. Посидели, поболтали и, помимо прочего, развлеклись тем, что попытались считать информацию с колец, имевшихся в изобилии и у него, и у нас. Дело было недели за две или за три до соответствующего испытания в проекте на ТНТ, о котором мы, конечно, не имели тогда понятия – все вышло вполне спонтанно. Должен признаться, что Кристина нас тогда всех переплюнула: мы поставили для себя цель – привести минимум десять фактов, основанных на информации, запечатленной в украшениях. Так вот, у нее рейтинг был наиболее высоким… в некоторых случаях. Но о выдающихся способностях своей супруги я уже говорил выше – собственно, и не перестаю восхищаться ею самой каждый день, проведенный нами вместе.

На самом же испытании, как затем признался мне Намтар, наша «домашняя разминка» ему весьма пригодилась: очень важно в момент сосредоточения научиться в голове у себя сортировать истинную информацию от ложной, которая потоком может идти по всем каналам восприятия, включая Извечную Логику. В конкретном случае с кольцами: их внешний блеск – обручальные, они же тоже все качественно разные – может выступать в виде такого вот отвлекающего фактора, когда на ум вдруг начинают приходить мысли о дорогой машине, богатом женихе и тому подобная сопутствующая мишура, которая по своей сути – не о чем. Сопоставлять такие образы с обликом одной из женщин перед вами здесь и сейчас, которой, возможно, принадлежит то или иное украшение, – неблагодарное занятие. Истинное знание, как правило, поступает в виде какой-либо картинки с одновременным притяжением к ауре носителя кольца. Опытные медиумы, получив начальный толчок, могут развить ощущение сопричастности с предметом, связать все в целостную картину или эпизод посредством умело сформулированных Мирозданию быстрых вопросов, и уровень сконцентрированности, или, иначе говоря, глубина транса экстрасенса, имеет значение. Как и способность быстро в него входить и так же быстро выходить, не забывая поблагодарить свои источники за совместную творческую работу. Иногда со стороны это может выглядеть как мгновенная трансформация по образу и подобию доктора Джекилла и мистера Хайда – так ведь не случайно сам Стивенсон подпитывался сеансами спиритуализма, и в то же самое время в Лондоне сэр Артур Конан-Дойл ставил опыты с медиумами – он тоже был известным в своих кругах спиритуалом, и порой мне даже кажется, что откровения Ватсона о Холмсе – всего лишь попытка логически прикрыть то, что Шерлок получал в виде яснознания и ясновидения. Чтобы знаменитый сыщик не выглядел шарлатаном – в конце девятнадцатого века в Европе как раз наблюдался бум на этой почве. А вам самим никогда разве не приходила подобная мысль на ум?

А по мне так это очевидно.

Многое можно прочесть по глазам человека, особенно если в этот момент вы держите его за руку. Но что делать, если перед вами только глаза на экране, а сам человек – неведомо где и зачем?

Помню, как на съемках очередного испытания, вглядываясь в увеличенное на большом белом полотнище экрана замершее видеоизображение чужого мужского взгляда, я почувствовал сильный немой тревожный посыл, который сопровождался очень глубинным опытом трагических переживаний, – как застывшая энергетика поиска причин какого-то потока событий и выхода из патовой ситуации.

Первый пришедший в голову образ был неразборчивым, но потом я четко увидел… Зираддина Рзаева. Его глаза, видимые мной раньше на экране телевизора, почти в точности повторяли эмоции, которые я видел здесь и сейчас на стоп-кадре в студии: оба ментально-эмоциональных потока словно ассимилировались друг с другом, и я произнес, помнится, свои ощущения вслух. Зря произнес, не стоило бы торопиться, но не в этом дело. Никто из нас не обладает страховым полисом за печатью Абсолютной Истины, а в отношении виденных и пережитых мной в тот момент эмоций я до сих пор остаюсь при своем мнении – по сути накала и причины они практически идентичны. Рознятся по первоисточнику и обстоятельствам – факт.

Интересные последствия имел данный эпизод для меня и Кристины: Зираддин выразил интерес к скромной персоне вепса, и в один из последующих дней после выхода этой передачи в эфир мы с ним познакомились. Это удивительный человек: врач, певец, музыкант – это помимо его обостренного восприятия вибраций иных миров и плоскостных параллелей. Он дал нам с супругой один очень востребованный и нужный – я бы даже сказал, весьма своевременный! – прогноз, за что мы ему очень признательны.

Его взгляд будто проникает в суть явлений, и это удивительно.

Конверт восьмой

…насколько же тебе должно быть плохо, пусто, никчемно, больно для того, чтобы посвящать свое время, а значит, и жизнь, которая к тому же, как они полагают, у них одна… именно эту жизнь втаптывать в полное дерьмо…

Никак. Нигде. Никогда, Джулия Ванг

Замерший взгляд с экрана уже не такой самоуверенный и надменный, каким я привыкла его видеть, будучи рядом с ним последние свои пять земных лет. Витос уже и не vitas вовсе. Жизнь не прибавляет ему очков. Я с нетерпением жду его здесь. Только, боюсь, не пересечемся.

Маленькая рыжая белочка с сильной закаленной через собственную боль волей описывает меня верно – я есть оболочка, растворившаяся в сжатых, скрюченных на моей шее пальцах этого красавчика. Каждое слово доброй ведьмочки возвращает меня все ближе и ближе к временному отпечатку того этапа моего пребывания в Вечности, словно подтягивая на незримой веревке к поверхности, где на многих действует гравитация. На его жену тоже действует. Его гравитация. В тот временной период. Она все еще хотела бы видеть в нем жгучего и неотразимого мсье, который увезет ее – куда? на Гавайи? Галапагосы? – впрочем, безразлично, – наивная. Но ее иллюзии недолговечны: не пройдет и года, как она уже перестанет называться его женой. Это будет ее личный выбор, а не его добрая воля.

Искренне ли она защищает его перед себе подобными? Люди, вы удивительны: искренне бывает только ради себя любимой или ради веры в то, что в итоге и получаешь по мере, себе же отмеренной. Все остальное – ваша социальная зашоренность, то есть удобный управляемый мираж. Если я есть теперь часть Общего Хаоса – так то и было задумано, выходит: каждому свое и в нужный момент. Но если моим хаосом всегда управляет Мироздание, то вашим – вы сами через себе же подобных, но якобы избранных, причем не всегда вами. А если и вами, то не всегда демократично – еще одна земная химера, впрочем.

Мой дух – как воздушный змей в свободном парении: его удерживает только земное обращение и направленный призыв. Освободив меня однажды, Витос полагал, что избавился от назойливого прошлого никчемной земной части своей кармы. Он не осмелился рассказать ни своему богу, ни своей новой жене в самые откровенные моменты интимного с ними сопряжения о наших встречах на грани преломления реальностей: в первые моменты своего перехода я спрашивала его постоянно, где я, и почему он так изменился, равно как и изменилось вокруг все прочее? Высвободив мою душу без прямого указания на то свыше, он преступил один из десяти очень важных порогов, о чем прочувственно познает в отведенное на то время, но моей душе в момент перехода было действительно тяжело постичь неподготовленное изменение: резкий разрыв разных планов материальности бытия выбивает дух из астрального равновесия. И я не могу понять, отчего в его глазах появляется такой дикий ужас всякий раз, когда я лишь пытаюсь приблизиться к нему в том самом жилище в центре Владивостока, где мы провели много времени вместе, или в тюрьме, где ему еще долго находиться; хотелось бы взять его за руку, погладить по курчавым длинным волосам и утонуть в его очень земных карих глазах, как бывало раньше. При жизни. Но теперь это ни о чем – так, отпечаток человеческой эмоции.

Духу неведомо ни одно из переживаний, упомянутых в семи смертных грехах, включая месть, ревность, злобу, – они, собственно, лишь оттенки все тех же семи; хранить верность Вечной Гармонии бытия в свободном энергетическом полете – это есть главная цель, только в этом заложен истинный смысл и назначение.

Черноволосая жрица культа предков, схожая по имени с Витосом, знает намного больше, чем ей позволено произнести вслух. А ее собственная душа – как хранилище в заповедном лесу: множество переплетенных знаний и отработанного опыта, и все это под надежной тенью развесистой ивы. Ива не всегда и не всем раздвигает свои ветви и пускает внутрь, в свои закрома: ведь кому-то лучше оставаться в счастливом и солнечном моменте снаружи.

Распоряжение печатью молчания – еще один из видов власти, используемых в миру. Истинное Знание проходит через определенный фильтр, в итоге получая термин «информация». Именно ею оперируют направо и налево, либо порабощая, либо освобождая.

Основная людская масса, лишенная по тем или иным причинам Духовного Наследия кармы в виде устойчивой веры в Вечность, подвержена целенаправленной обработке, называемой социальной либо гражданской адаптацией. Хотя закон у нас один – Божий.

В тот момент, когда Коллективное Бессознательное людей окончательно трансформируется из духовного начала в материальную земную плоскость обмена информацией, тогда и наступит то, что принято именовать концом света: вы просто перестанете быть духовной составляющей единого энергетического движения Мироздания, превратившись в древесную кору – а кому она нужна, отставшая от дерева? И чего тогда будет стоить ваша «бесценная» информация, при помощи которой кто-то якобы владеет миром? Если только вам в тот момент будет небезралична, конечно, последняя сплетня о соседском пуделе. Или чирье на шее жены какого-нибудь президента.

Подтягивая воздушного змея к поверхности кистью руки за тонкую, но прочную нить, ему тем самым предоставляется возможность снова различать мелкие фрагменты на поверхности, которая его удерживает, – и чем ближе, тем различимее детали. Также и душа, удалившаяся когда-то на волю и вдруг притянутая обратно значимым словом и мыслью, лишенная земных воспоминаний, вновь начинает видеть на ленте времени события, случившиеся в тот или иной отрезок ее земного пребывания. Как на старой фотопленке, развернутой на столе перед глазами, – одни негативы, отлежавшие свой срок в обязательном позитиве. Проявились.

И вот я уже вижу море, Владивосток, Алеутскую и Светланскую улицы – самый центр, недалеко от Морвокзала. А вот знаменитая бухта «Стекляшка», пляж которой – сплошь из битого и годами отшлифованного морем бутылочного стекла, я никогда и не знала-то официального названия этого места; вот пролетаю над Горностаем – здесь всегда пахнет горящей помойкой, потому что тут сжигают мусор; Шамора… такая… засиженная чайками и людьми бухта Шамора – когда-то символ пляжного приморского разгуляя. Но это на другом негативе, более раннем.

Возвращаюсь назад – вот где-то здесь, на склоне одной из лесистых владивостокских сопочек, груда таких же автомобильных покрышек, на которых он сжигал мои останки. Я не могу даже назвать их телом – до того скрупулезно Витос выскоблил в ванной мои косточки, старательно отделив плоть от ее основания. Я вижу, как он трудится: специально купленным для этой цели ножом поддевает краешек моего скальпа в районе левого виска, просовывает широкое лезвие вглубь и проводит им вдоль черепной коробки. Кожа у затылка рвется, он чертыхается: надо же, его огорчает эта несуразность. По щекам текут слезы. Не плачь, дорогой. Не сейчас. Доделай свою работу. Потом будет тебе еще слез до конца пребывания тут, будь уверен.

Он скидывает мой окровавленный скальп в большое ведро, стоящее подле, – тоже заботливо купленное для меня специально, «по случаю». Так вот я и уместилась в своих трех пластиковых двадцатилитровых гробах, ни больше и ни меньше.

Он возит гробы по Владивостоку в багажнике. День или два – отсюда теперь трудно разобрать. Наконец, мы попадаем на место превращения моей бывшей плоти в прах: солярка, огонь, черный дым, потрескивание резины, кусочки мяса. Это мое тело, или когда-то им было. Говорили даже, что потрясающее тело – я желала им пользоваться, оно должно было увезти меня из этого морского залива на берегу Нигде у кромки Тихого океана в какое-то другое Никуда, которое представлялось мне тогда лучше и светлее, и свободнее. Глупая. Теперь я действительно свободна и как-то некстати вспоминаю, что Витос всегда сам разделывал баранину на шашлыки – ему это доставляло удовольствие: контроль над процессом.

Вот я приближаюсь к нему и – да, да, да! – он видит меня отчетливо в огне, хоть я лишь зависаю на противоположной от него стороне высокого пламени. Его глаза расширяются от неописуемого ужаса, и он роняет ведро.

Страх. Я не хотела его пугать вовсе – неужели видеть меня сквозь огонь страшнее разделывания моего тела в полном одиночестве в запертой квартире, где мы когда-то, по всей вероятности, были в полной гармонии – счастливы? Или смотреть в мои полусонные и опухшие глаза, судорожно сжимая мое горло… – за то лишь, что раздражала его в последние недели без всякой меры и отвлекала от новой будущей жены, а в то утро вытащила его из ее постели… Я была не ангелом, когда во плоти, да, но вам свойственны определенные слабости, особенно в женской экооболочке. А лишать жизни кого бы то ни было – это возомнить себя Раскольниковым, по меньшей мере: на роль бога Витос никогда не претендовал, да и не дотягивал по многим параметрам, если уж откровенно.

А кто-то из живущих дотягивает? Удивите меня именем и датой рождения. Или себя, для начала.

Я вижу, как Витос говорит следователю, разбавляя свою речь для пущей убедительности эмоциональным набором бессмысленных грубых междометий, сидя в узкой длинной комнате с высоким потолком:

– Разделывать не страшно. Ты просто отключаешь свой мозг от процесса и делаешь все на автомате. А убивать страшно, я бы уже не смог во второй раз, клянусь тебе.

Он просит следователя не сообщать о своем признании в моем убийстве начальству. Под своими словами подписываться не хочет. Снова страх.

– А как, ты думаешь, все это можно скрыть? – спрашивает его следователь.

– А как, ты думаешь, я могу прилюдно признать, что грохнул ее и размельчил в мясорубке? Это же пятно на всю жизнь, ты не понимаешь разве? Все мои родственники, друзья, знакомые будут знать, что это я ее замочил и разделал.

Страх у людей бывает разный. Дай-ка, дорогой, я посмотрю на тебя вот здесь: ты сидишь на деревянном стуле, такой уверенный в своих прошлых показаниях на полиграфе, и заходит большой человек со странными глазами. Глаза не круглые – другие. Но не об этом сейчас: резкий неожиданный удар в ухо, и ты летишь на пол, и я вижу сейчас в твоих глазах другой страх – имя ему, скорее, смятение. И еще я вижу твои мысли:

«Галка, Галка, зачем я!.. Господи боже…»

А, вот поэтому я здесь с тобой сейчас, дорогой, как птичка: только позови. Видишь меня? Звал же. Скажи, ты видишь меня?

– Я не хотел.

– Что вы говорите там, гражданин? – наклоняется над Витосом большой мужчина со странными черными глазами и снова ударяет его каким-то предметом по спине – бутылкой. Да, бутылкой с водой.

Гражданин падает на пол. Пол на удивление чист – выскоблен. А пахнет кровью. На кровь слетятся неупокоенные души, как вороны, если прикормить правильно. Но в полиции прикармливать духов некому, и Витос больше меня не зовет – занят своими страхами: о себе и своей новой боли в ухе и в спине. Слышать этим ухом данный гражданин уже не будет, с одной из почек тоже разовьется проблема, я это знаю; на суде через два земных года я вижу: стоит в звериной клетке, поникший и затравленный, окончательно осужденный и сломленный. И смотрит понуро на цветы. Не он ли, бывало, такой бодрый и агрессивный, удивлял мое тело в постели? Какова теперь всему этому цена, кому будет нужно в ближайшие десять лет? Странно, что вы на земле не думаете о последствиях некоторых своих поступков на уровне стоп-сигналов: ведь тормозите же перед чужим бампером впереди накоротке, так отчего же не притормозить в куда более ответственных ситуациях, да заблаговременно? Ситуаций-то всего – как пальцев по проекту на обеих руках. Ровно.

И жены его новой больше нет рядом с ним. И это навсегда. А цветы, на которые он смотрит, – не живые: они в форме рисунка на ее платье. Должно быть, есть для них повод.

В дальнейшем его тоже бьют, уже в тюрьме. Бьют и любят, любят и бьют – дорогой, твоя карма не такая уж плохая; ты, главное, не испорть ее петлей или ржавым гвоздем, ибо при таком раскладе будет еще хуже. Но я вижу: нет, ты выходишь назад в это гражданское общество, в итоге-то. И не через десять лет – раньше: люди такие непостоянные, они даже не могут выдержать ими же самими установленные рамки, зачем тогда им время? Я уже не помню.

Я смотрю на свою маму. Она очень мягкий и заботливый человек, и она делала в моем случае все, что позволяла ей я сама. Очень капризная девочка, очень своенравная. По-земному красивая. Я всегда хотела намного больше, чем могла в действительности получить. Это привело меня к порталу на земле – из него выходишь в параллельку, тебя начинает кружить и завихренивать, и ты улетаешь. Многие в ней и остаются, не замечая, как сваливаются на уровень самоубийц: вливание в себя неограниченного количества сильного алкоголя равносильно принятию любого вида отравляющего вещества – когда сие происходит по доброй воле, со знанием дела и примерной оценки последствий. Если в итоге передоз и смерть, то такая душа – самоубийца.

Я отношусь ко всему очень ровно теперь, и у каждой души свой путь, но и земной выбор тоже никто вам не ограничивает: плоть есть один из уровней возмужания духа; и испытание души плотью необходимо и полезно с точки зрения Вечности – у нас тут тоже есть о чем заботиться, верьте мне.

Я заглядываю в свою иную параллель и вижу, что в утро своего убийства я безудержно веселюсь, буквально до умопомрачения, в одном из ночных притонов Владивостока, и критичным становится последний недопитый коктейль. Печень уже напрямую вбрасывает алкоголь в кровь, а сознание переключается на уровень интуиции. Интуиция в критических ситуациях работает по принципу выбора наименьшего зла для своего субъекта, когда иного управления телом нет. В ту ночь моя интуиция позволяет мне звонить Витосу, пытаясь забронировать себе безбедное будущее за его счет – через обвинения, угрозы и мольбы пьяной барышни, – взвинчивая тем самым и без того неуравновешенную психику мужчины до очевидного коллапса: он приезжает в наш дом рано утром и прекращает мое пребывание среди ему подобных, попросту задушив.

Это есть Истина в несколько развернутом виде. Налицо череда событий, приведших к тому финалу, где его собственная душа обречена.

Попробуем взглянуть на иную параллель, где коктейлей в ту ночь на два меньше, – и вот меня сбивает большая черная машина на крутом спуске с проспекта Красоты. Как я туда попадаю? А меня на то место привозит Витос, как ни странно, и выталкивает из своей «Джемини». Смотрю на год вперед, и все равно он в тюрьме, но уже невинно осужденный за мое убийство. Через три года он участвует в повешении одного из заключенных, и все становится на круги своя.