Текст книги "Черный конверт пуст… Как обрести истинную силу и тайные знания"

– Старайся снизу апперкотом, иначе сверху от него кувалдой получишь, мало не покажется.

– В корпус его молоти, у него там брюхо одно, а ты жилистый, увернешься, если что.

Вот этого «если что» я и опасался. И как они не додумались еще и одноклассниц позвать в коротких юбчонках и с букетиками в руках, для полноты ощущений.

Место выбрали приличное, за стареньким гаражом. Прошлись все по полянке, собирая камни и стекла, чтоб мы с Кузей раньше времени не выбыли из строя. Потом стали договариваться об условиях: никаких посторонних предметов, только кулаки, голова, ноги и локти могут участвовать в побоище. Все мои одноклассники выглядели бодро, настроены друг к другу весьма дружелюбно и наверняка мысленно поздравляли себя с таким захватывающим началом нового учебного года. Я ждал, когда у меня откроется второе дыхание, потому что первое осталось на уроке Мира. Коленки немного подергивались, но в широких брюках не было заметно. Кузя тоже выглядел сосредоточенным и бесстрашным и даже снял пиджак и галстук. Тут я увидел, что брюхом у него даже и не пахнет – подтянутый и крепкий, как гвардеец кардинала. Да ладно! Блииин.

Нужно было ответить за свои слова. Рано или поздно – это, оказывается, происходит наяву.

Тут я спохватился:

– А до каких пор молотить-то его?

Со всех сторон понеслось:

– До победы! До самого конца! Пока кто-нибудь не упадет!

Весело. Кузя, судя по всему, и до вечера не упадет, у меня тоже ноги сильные, и дыхалка в порядке, но…

– Давай до первой крови! – пришла мне в голову идея. Нос у него точно слабый. – А то поскользнешься на траве – и все.

– Точно!

– Верно, до крови!

– Давай, вперед!

Наконец, нас выставили друг против друга. Кузя смотрел мне в глаза. Я смотрел в его. Нужно было найти в себе злость и ненависть, но я их не чувствовал. Не видел я их и в его глазах, лишь какое-то сдержанное любопытство – дескать, давай-ка посмотрим, что там у тебя под кожей. Мы некоторое время покачивались из стороны в сторону, как два тополя на пригорке, и всех сочувствующих вокруг это начало явно раздражать. Послышались неодобрительное ворчание и призывы к активным боевым действиям. Я парень ответственный, не хотел выглядеть уж совсем клоуном, и сделал первый выпад – резко ударил Кузю в грудь, и он пропустил, качнувшись назад, но устоял. Потом я зачем-то стал поправлять сбившиеся от резкого движения волосы, и мне даже захотелось в какой-то момент обернуться к своим и поинтересоваться, как я выгляжу, но мой противник, который, видимо, только и ждал моей первой атаки, чтобы обрести моральное право на ответный удар, быстро сориентировался и вмазал мне прямо в ухо.

Хорошо, что в ухо, – это я в последний момент успел увернуться, а то бы нос сплющился, как сардина в масле; да и то сказать, что хорошо, – неверно, поскольку всю следующую неделю мне пришлось ходить с таким бордовым локатором, что кто-то даже про новую модель встроенного блютуза мог бы поинтересоваться, изобрети к тому времени мобилы.

Тут нас прорвало: мы принялись окучивать друг друга беспорядочными ударами, но как-то уж совсем без злобы – крови не появлялось. Я старательно оберегал лицо, чтобы не проиграть поединок в целом, и в какой-то момент даже сделал удачную подсечку, и Кузя грохнулся навзничь. У меня мелькнула мысль наброситься на него сверху – в правилах про это ничего не оговаривалось, – но вспомнилась добросердечная мама с тремя мушкетерами по лету с их чертовыми принципами, и я удержался и дал ему возможность подскочить вновь на ноги и еще мне пару раз вмазать куда-то в корпус. Он пыхтел и скрежетал что-то типа: «Ну-ты-чо, а, ну-ты-чо, кабан?!»

Я даже не заметил толком, как мы очутились на траве, отбиваясь и время от времени нанося друг другу смачные оплеухи, пытаясь добраться до носа соперника или уж, на худой конец, разодрать другому кожу, лишь бы появилась эта первая кровь. Нам-то надоела уже вся эта возня, обоим. Но публика неистовствовала.

Наконец, мне удалось это – случайно локтем двинул ему прямо в нос, и она выступила. Почти одновременно я пропустил скользящий удар по челюсти, и у меня треснула губа. Мы с Кузей застыли, стоя на четвереньках, глядя друг на друга и тяжело дыша, не слыша со всех сторон трубящих призывов продолжать «до конца» и «быть мужиками». Может, они все ожидали увидеть поединок двух ван-даммов или костей-дзю, но никаких взмывающих вверх ног, умопомрачительных прыжков и режущих насмерть пике между нами с Кузей не получилось.

– Надоел ты мне, – выдохнул я, – у тебя кровь.

– У тебя тоже!

Я привстал, провел рукой по подбородку и действительно размазал кровь. Кузя напряженно смотрел на меня, видимо, ожидая какой-нибудь пакости. Но у меня совершенно неожиданно вырвалось:

– Ты знаешь, Николайка, я тогда, весной, был неправ.

– Знаю.

Он немного помолчал, глядя мне прямо в глаза, не мигая, потом вдруг протянул руку, и я, не задумываясь, пожал ее.

Народ скандировал:

– Ни-чья! Ни-чья! Ни-чья!

Может, это и была ничья, но мы с Кузей стали добрыми друзьями. Я приобщил его к сноуборду, а он меня научил, как не ломаться и зарабатывать деньги на карманные расходы. Его кузина (просто игра слова с ударением, однако – или просто знак?) стала моей тайной первой любовью, и я периодически вновь и вновь испытывал дрожь в коленях, когда она приезжала к нам в гости и часто смотрела на меня своими огромными голубыми глазами, и мне порой казалось, что я полный олух и ботан, несмотря на все мои рейтинги и лайки в очередной минувшей четверти.

* * *

Все войны заканчиваются, рано или поздно.

И у меня были другие войны – и более жестокие, и менее продолжительные. И с другим исходом. Вероятно, это неотъемлемая часть нашего бытия. Но в них, в своих битвах, я всегда нес ответственность за себя сам и помнил о соразмерности своих обид возможному исходу очередной битвы.

Сейчас воюю реже, слава Всевышнему – просветил, наконец.

Те же, кто, прячась за стенами кабинетов с высокими потолками, манипулируют чужими судьбами в масштабах целых народов и наций – интересно, какие же сущности подселились к их аурам и мозгам, и что ждет их при переходе, если они запускают безумные по своим масштабам и целям проекты передела мира, пренебрегая основами мироздания, нарушая баланс и гармонию существования?

Заглянуть бы в их глаза…

Конверт двенадцатый

Мы ожидали, что он будет в гневе, но он повел себя иначе. Он сказал: «У нас проблема. Все должны постараться помочь».

Меня зовут Вит Мано, Вит Мано

Когда перед тобой вдруг обнаруживается вертолет, который плавно зависает, разглядывая тебя пристально своими выпуклыми глазищами и покачивая при этом многоствольными пулеметами, – ты невольно замираешь и лишь пялишься заворожено в его холодные и бездушные веки. Или в то, что ты за них принимаешь, – стекла кабины пилотов. Сами пилоты и их глаза проявляются, как изображения на полароиде, мгновениями позже. Но Митя слышал от некоторых своих друзей, и старшего брата тоже, что иногда ты даже не видишь их глаза – не потому, что они избегают прямого взгляда, а потому, как правило, что просто не успеваешь: эти люди смотрят поверх тебя, куда-то вдаль, ты инстинктивно сбрасываешь оцепенение, оглядываешься и тут же падаешь, отброшенный чудовищной силой навзничь: кто-то из тех людей в «вертушке» незаметно для тебя нажал на какую-то кнопку. И ты уже мертв. Всего-то кнопка – не педаль даже.

Каково это – быть мертвым – Тамерлан не представлял. Иса сказал не думать – значит, не надо: он старший, он разбирается, и у него есть свой «калаш». За последние два месяца Мите попадалось много неподвижных людей вдоль дороги между Грозным и Урус-Мартаном, и они не производили впечатление тех, кто испытывал хоть какой-то дискомфорт, несмотря на нелепые позы, застывшую мимику или недостающие, обожженные некоторые части тел. Впрочем, и на чрезмерные удобства по ту сторону бытия такое зрелище тоже не очень-то указывало. Но парнишке не верилось, что Аллах их сделал бессмертными, как говорил отец, или что Иисус теперь молится за них, как шептала мать. Просто не верилось, глядя на эти предметы, бывшие когда-то такими же человеками, как и он.

– Вот уж не думал, что снова доведется отступать к Москве, – прохрипел дед Кирилл из темноты своего угла. Он сильно болел эти дни, почти не вставал с постели, и бабушка кормила его, как еще недавно Адама, – с ложечки. Митя про себя посмеивался иногда, наблюдая за бабой Галей, подносящей ложку к отросшей седой бороде.

– Почему опять, деда? – спросил он.

– Да в сорок первом-то… – дед Кирилл закашлялся, – ох ты ж, господи. Тьфу!.. Я примерно такой ж был, как Иса наш, – вот мы драпали от фрицев…

– Да ну! Ты ж говорил, вы били их!

– Это в сорок четвертом били их, да в сорок пятом… Били. И нас били. Так не свои же!

– Ладно уже, Кирилл, опять за свое! – всплеснула руками бабушка.

– Ма-ам, давай другую свечку зажжем, – предложила бабушке мама Ира, входя в комнату из недостроенной кухни. В руках у нее был старый эмалированный тазик, полный спелой черешни. – Тамерланчик, бери ягодку, вот только набрала, с дерева прямо.

Тамерланчиком его звала только мама, а бабушка с дедушкой – Митей: им так больше нравилось. Старший брат частенько дразнил Митю Там-Тамом, да и то так, чтобы отец не слышал, который обращался к нему не иначе, как по полной форме – Тамерлан. Ему это нравилось гораздо больше, чем Там-Там. Но ласковое «Митя» тоже ценил.

Электричества в Урус-Мартане давно не было, «федералы» все станции подорвали. Митя вспомнил, как отец на днях сказал, что свой новый дом они уже не успеют достроить. При этом мама на него посмотрела как-то странно и, отведя глаза, пробормотала еле слышно: «Самим бы ноги успеть унести».

– Дед, а ты тоже «федерал»? – спросил Тамерлан, отправляя в рот спелую ягоду из тазика.

– Чего это вдруг я «федерал»? – откликнулся Кирилл Федорович, переворачиваясь на бок.

– Тогда папка мой – «федерал»?

– Аслан не «федерал», уж точно.

– Он в такой же форме на фотографиях, когда в армии служил, как и эти «федералы», – авторитетно заявил Тамерлан, кивнув неопределенно в сторону завешенного одеялом окна. – И твоя форма на войне тоже на их очень похожа. Там, где ты возле флага. На фотке той, помнишь?

– Помню, – тихо ответил дед.

Фоток больше не было. И кителя его армейского парадного тоже не было – как и не было их квартиры на втором этаже пятиэтажного дома на Фабричной в Грозном. Да и то, что осталось от той «хрущевки», и домом-то уже назвать было сложно.

Мальчик подсел на краешек кровати к деду, пока баба Галя с мамой вышли из комнаты, – они не разрешали ему приставать к больному.

– Я тебе кое-что расскажу, по большому-большому секрету, только ты никому не говори, обещаешь? – заговорщически спросил Митя.

Дед Кирилл молча кивнул.

– Нет, ты скажи: «Клянусь аллахом!»

– Я не знаю никакого Аллаха, Митька, и Иисуса тоже, – в ответ прошипел дед. – С чего я ими клясться-то буду?

– Так… порядок такой. Поклянись, а то не скажу ничего! – не унимался мальчик, то и дело оглядываясь на темный проем двери. Пока все было спокойно: старший брат с отцом что-то копали в погребе, «федералы» с ичкерами, видимо, и сами уже оглохли от своей стрельбы – потому и молчали, а женщины занимались с Адамом.

– Ну, клянусь, клянусь, – пробормотал Кирилл Федорович.

– Аллахом? – поднял брови Митя.

– Аллахом и Буддой, и Христом-богом, – заверил его дед.

– Перекрестись.

Перекрестился.

– Палец вверх подними. Да нет, указательный давай, не хлюзди – большой не пойдет!

Дед поменял пальцы. Митя непроизвольно взглянул на потолок, но в свете отбрасываемого отблеска свечи разглядеть там ни Христа, ни Магомеда не смог: значит, можно! – сделал он вывод.

– Скажи сперва, ты видел на войне фрицев в вертолете? Чтобы вот так прямо перед тобой, как этот… лист перед травой.

Дед невесело усмехнулся.

– Фрицев-то видел, конечно.

– Нет, а вот чтобы лопасти перед носом: вжих-вжих – прям как из-под земли, вдруг? И пулеметы – настоящие, боевые, как… как змеи пучком уставятся на тебя и смотрят, смотрят…

– В Отечественную не было еще вертолетов, Мить.

Тамерлан озадаченно посмотрел на старичка. Как так – не было вертолетов? «Ми-24» были всегда: двуглазые циклопы, один глаз над другим – побольше и пошире.

– У нас танки зато были, – продолжил Кирилл Федорович. – Ты же слышал про Курскую битву, про Жукова, Рокоссовского, Гудериана? Я к инженерному батальону тогда приписан был, после контузии. Довелось столкнуться с фашистским «тигром» нос к носу. Он, представляешь, заплутал, видимо – от своих отбился и к нам прямо в тыл вышел.

– Да ну? Что он, баран, что ли, чтобы от своих отбиться? – засомневался Митя.

Тигр ему представлялся умным и вполне воспитанным хищником. Пусть даже и фашистским. Хотя бабушка рассказывала только про уссурийских – Боголюбовы в Грозный перебрались из Владивостока больше пятнадцати лет назад, когда мама Ира вышла замуж за папу Аслана. Тамерлану представлялось, что тигров там – как баранов в Урус-Мартане: ходят себе важно между Хабаровском и Владивостоком, охраняют свою территорию. Да-а-а, это тебе не бараны, не шиш-галыш!

– Клянусь тебе всеми ими! – Дед поднял глаза кверху. Митя тоже – там никого, чисто: можно больного деда помучить еще немного.

– Представляешь, вытаскиваю из блиндажа корзину с провиантом, а он, «тигр» ихний – на-ка тебе! Как лист перед травой, ага: заворачивает с просеки прямо на нашу опушку.

– Так ты б с «калаша» его!.. Та-та-та-та-та!!! Загрызет же иначе, я знаю!

– А винтарь мой у поленницы прислонен остался. Да и проку-то стрелять: «тигровая» броня – там сотня тонн весу.

Баба Галя про броню ничего не говорила: шкура – да, хорошая папаха могла бы выйти.

– А танк-то ваш где был?

– Наши все на Дуге уже стояли.

– Ну, деда, а из танка по тигру… Мокрое место, наверно, потом – клочки по закоулочкам!

Кирилл Федорович засомневался: о том же самом ли они с внуком говорят?

– «Тигры» фрицевские крепкие были, – уверенно провозгласил дед, откидываясь на подушку. – Завернул он, значит, и встал. Понял, что к чужим угодил, вот казус-то! И я встал, рот открыл.

– Ты б ему подкинул хлебца – может, и ушел бы, сытый, – предложил Митя.

Дед опять привстал на локте:

– О! Моя кровь, хоть и в чеченских жилах! Верно ведь: я от неожиданности-то сперва выронил все, а потом схватил сверху краюху – да в него! Да второй, и третьей…

Митя захихикал тихонько. В последние дни повышать голос в доме отец запретил.

– И не поверишь ведь: как дал фриц задний ход, и мигом – фьють! Только я его и видел. Даже не успел наш пост прозвонить. Так и не обнаружили его во всем радиусе – может, в речушке увяз там рядом.

Мальчик, оглянувшись на дверь, тихо прошептал:

– Деда, а тебе страшно было? Испугался? Да?

Кирилл Федорович почесал бороду, глянул на внука и ответил:

– Да, Мить, очень страшно.

– А ты… это… не написал в штаны?

Дед от неожиданности замер – уж не потешаться ли над ним вздумал этот шалопай черноглазый? Но парень смотрел на старшего с серьезным и несколько настороженным, как показалось деду, выражением.

– Нет, Митька, не вышло такого со мной – я ж на войне был. Мало ли чего там увидишь – так и портков не напасешься.

Мальчик тяжело вздохнул и отвернулся. Дед Кирилл насторожился:

– А ну-к, погоди, ты ж мне рассказать хотел что-то? Про «вертушку», небось? Давай, твоя очередь.

Митя немного помялся, потом выдавил из себя:

– Я тоже так вот, нос к носу… с «мишкой».

Дед ахнул:

– Гималайским?!

– Нет, – помотал головой мальчик, – с «двадцать четвертым».

Кирилл Федорович сообразил, что гималайские остались на Дальнем Востоке, а тут речь может идти только о «Ми-24». Их в Грозном узнавали все.

– Как так? Тебе ж отец запретил ходить со двора? А если брат узнает? Иса тебе голову оторвет сразу.

– Тсс! – испуганно приложил палец к губам Тамерлан. – Не оторвет, а отрежет, между прочим. Но ты же поклялся не говорить!

– Поклялся, как же… Теперь ты мне клянись, что ни шагу впредь отсюда.

Митя перекрестился, затем направил указательный палец вверх, одновременно поклонившись и омыв ладонями лик свой, при этом пробормотав что-то под нос. Глянул вверх – верно: там его, уж на этот раз, должно быть, заметили непременно. Значит, можно продолжать.

– За домом Муслима – у них, знаешь ведь, овражек такой, и забор кирпичный, красный.

– Ну?

– Я на минутку только: хотел добежать, поменять ему кассету «Рэмбо» на «Рокки», и сразу назад. Представляешь, только подбежал к воротам, а тут из-за забора, снизу из оврага как будто – «мишка». Прям на меня. И, как твой тигр: замер, будто сам меня испугался, понимаешь? А я… вот… в общем, штаны мои потом мокрые оказались. Деда, скажи: я теперь трус, значит?

В глазах мальчика Кирилл Федорович видел крошечное отражение мягко колышущегося пламени свечи, стоявшей тут же на столе, рядом с черешней, про которую Митька совершенно забыл. На миг даже показалось, что отражение как-то поплыло вниз в Митиных глазах, к длинной реснице, и растаяло… Парень отвернулся, шмыгнув носом.

– Мить, честное ветеранское: это не имеет никакого отношение к храбрости…

– Но ты-то ведь тогда один на один с целым тигром оказался, и ничего – сам сказал!..

Митя осекся, потому что где-то за окном послышался нарастающий свист. Кирилл Федорович скорее по его выражению лица догадался, чем сам услышал, что началось все по кругу: опять и опять, снова и снова, в который уже раз за минувшие сутки.

За минувшие годы.

Снаряд разорвался, наверно, в трех-пяти домах вниз по переулку. Митя резко прижал ладони к своим ушам и зажмурился, прошептав:

– Хоть бы не в Мусика, хоть бы не в Мусика, хоть бы не в…

Из прихожей они услышали твердый голос Аслана:

– Так! Все в подвал по лестнице, быстро! Ира, ты первая с Адамом – там внизу Иса поддержит. Тещщща, вы где? Тамерлан?

Даже теперь дед Кирилл не мог не отметить про себя какой-то особой теплоты, прямо-таки шуршащей в голосе зятя, когда тот произносил слово «теща», и непроизвольно улыбнулся – ранее в своей жизни он не встречал ни у друзей, ни у знакомых такого бережного отношения к родне, особенно к женщинам. Всегда подтянутый, галантный и предупредительный Аслан порой вызывал у него тайное восхищение: ну, будущий кандидат наук, а как же! – им, видимо, по статусу положено такими быть. Вслух хвалить мужчин в семье было не принято: вызывать уважение и оказывать его окружающим у горцев, казалось, было в качестве дополнительной молекулы их ДНК. Впрочем, не только это, и не только позитивные молекулы – уж на этот счет умудренный войной и жизнью дед Кирилл иллюзий не строил.

Тамерлан подскочил на кровати, ринулся к дверям, потом резко замер и, обернувшись, спросил:

– Дед… ты?..

– Давай иди, иди, Митя, я тоже, я сейчас. – Он осторожно приподнялся на постели и перенес ноги на пол. Ох уж эта немощь, эта одышка, эта постоянная боль в груди. И это нескончаемое бегство.

Митя скрылся в проеме. Кириллу Федоровичу не нужно было одеваться – они давно уже все спали в одежде. Последние два-три месяца ноги все чаще отказывались ему подчиняться. «Лишь бы котелок продолжал варить, а то ведь всякое бывает», – часто думалось ему. На фоне регулярной в последнее время канонады он иногда ловил себя на ощущении, что находится в тревожном ожидании: вот сейчас к нему в траншею свалится сверху тяжелый продолговатый металлический предмет с массивным набалдашником, без чеки, без смысла, без шансов избежать неизбежное. Галка называла такие моменты приступами спутанности сознания, которые начинали его действительно пугать. Да, лишь бы котелок не продырявился – не время сейчас, до Пятигорска бы дотянуть.

Кирилл Федорович выпрямился во весь рост и вдруг замер, пробормотав:

– Старый пень… надо было сказать ему. Конечно, надо было, вот я…

– Тесть мой, как вы тут? – На пороге появился Аслан – высокий, худощавый, собранный, с умными и, как всегда, внимательными глазами.

Второй взрыв прогремел чуть дальше первого, но в той же стороне – значит, метили направленно в одну точку.

Недолго думая, Аслан двумя шагами преодолел разделявшее их пространство и, аккуратно обхватив тестя спереди, приподнял его с видимой легкостью, невзирая на протесты подопечного, и мелкими шажками направился со своей ношей обратно, через дверной проем к подполу, где их уже ждал Иса, старший сын – точная внешняя копия Аслана, только моложе гораздо.

Там, под их недостроенным домом, в земле, было все необходимое, чтобы переждать обстрелы и зачистки, – Кирилл Федорович сам еще в прошлом году укреплял свод и стены, возводил перегородки, даже вентиляцию с толком удалось проложить. Думали, урожай хранить будут. Сейчас провианта хватало, и теплых вещей, и топчанов. Жаль было все это оставлять тут на произвол и разграбление. Но детей и женщин нужно было эвакуировать.

Ту ночь они пережили, обошлось. Аслан утром ходил к брату узнать, как у тех прошло. За красным кирпичным забором, где еще три года назад они вместе возводили кладку, все оставалось по-прежнему, кроме одного – не было самого дома. Вместо него посреди широкого двора дымилась груда разбросанного кирпича, утвари и другого бесполезного теперь хлама. Никто из родных, слава богу, не пострадал, по крайней мере – физически, и лишь старый кот Джохар неподвижно лежал под сенью абрикосового деревца. Но он умер от старости, как заверил Митю отец.

А дед Кирилл умер в Пятигорске две недели спустя. Отступление к Москве совсем подорвало его силы, и в последние дни он находился между реальностью происходящего и какой-то другой, из своего далекого прошлого. Когда сознание ненадолго возвращалось к нему, он пытался что-то сказать Тамерлану, но Аллах лишил деда Кирилла дара речи после той ночи, когда не стало Джохара. Все, что у него получалось, это по-детски жалобно заглядывать в быстро повзрослевшие Митькины черты и нечленораздельно что-то мычать, немощно указывая на свои ноги. Все успокаивали его, пока, наконец, Тамерлан не положил конец никому непонятной суете деда, прошептав ему на ухо лишь несколько слов:

– Дедуля, я услышал. Ты рассказал мне тогда не всю правду про то, как с «тигром» повстречался. Но ведь к храбрости это не имеет никакого отношения, я знаю, ты мне сам говорил, поэтому не переживай. Все будет хорошо, скоро приедем в Москву.

Кирилл Федорович благодарно ему кивнул и нервно улыбнулся, сжав костлявыми пальцами узкую ладонь внука. С тех пор его и отпустило.

А через три дня Там-Там горько плакал на могиле деда в одиночестве, когда все уже вышли за ограду. Необычный блеск он видел и в глазах старшего брата, но Иса плакал молча, стиснув зубы. Адам же ревел вовсю – и по поводу, и без. Хотя к настоящему мужеству ничто из этого не имело никакого отношения.

Посмотреть бы только вот еще в глаза тем, кто деда снова заставил воевать…