Текст книги "Черный конверт пуст… Как обрести истинную силу и тайные знания"

Глава 7

Развивая в себе все самое лучшее, мы становимся подлинными Творцами своих жизней.

Экстрасенсорика. Ответы на вопросы здесь, Нонна Хидирян

Я учился в обычной петербургской школе, ничем особо не примечательной, каких десятки тысяч по стране. Ни один космонавт ее не оканчивал, ни один нобелевский лауреат, но и выраженных психопатов тоже не было замечено. Не в этом, в общем-то, счастье ребенка. Кто-то мне однажды сказал, что лучше бы он в школе усвоил десять заповедей и семь отповедей, чем сто двадцать девять теорем и кучу формул про синусы и котангенсы. Я склонен с этим согласиться. Не уверен, что вся наша школьная программа – сплошная мишура, это виднее чиновникам в системе образования, но если они, в свою очередь, оканчивали школы вместе с космонавтами и академиками, да где-нибудь ближе к Оксфорду, а не под Камышовкой, тогда, боюсь, мы все в очень сомнительной, с точки зрения общего благополучия нации, ситуации.

А в детстве я мечтал быть трактористом, и мои первые воспоминания, как ни странно, связаны именно с мощной тяжелой техникой, а «Мас» до сих остается предметом восхищения.

Мама мне в отрочестве еще рассказывала, что всякий раз, когда я, будучи маленьким, видел на улице экскаватор, останавливался и показывал на него своей пухленькой ручкой, произнося с восторгом: «Трактор!» Большая машина загребала ковшом землю, поднимала ее высоко-высоко и затем плавно переносила в кузов огромного грузовика. Это был – теперь-то я знаю! – непременно «Мас». В стеклянной кабине сидел водитель и сосредоточенно управлял рычагами.

«Мама, это трактор! У него такие большие колеса сзади, а спереди ма-а-аленькие, вот такие…» – и я показывал, какие у экскаватора крохотные передние колеса.

Мама присаживалась на корточки рядом и объясняла, что еще у трактора есть фары, которые освещают дорогу в темноте, и мотор, который заставляет все механизмы большой машины двигаться, и я кивал ей в ответ и повторял, словно запоминая: «Фары. Мотор. Ковш. Руль. Кнопка». К пяти годам я уже знал почти все части, из которых состоит экскаватор.

Ближе к одному заветному празднованию Нового года тракторов на улицах Петербурга стало меньше. Папа говорил, что земля стала холодная, как песочек у нас во дворе, который совсем уже склеился, и ковш не может легко загребать почву, как летом. А еще в ту зиму выпало много снега, и земли не стало видно вовсе, и тогда трактор уже принялся очищать дороги большими валиками, которые издалека были похожи на щетки домашнего пылесоса, только круглые. Они быстро вращались позади трактора, поднимая вверх облако снежной пыли.

Помню, я очень хотел, чтобы на тот Новый год Дед Мороз подарил мне трактор, с большими передними и маленькими задними колесами, с ковшом и щеткой.

И вот, когда за окном стемнело, а родители уже накрыли стол для праздничного новогоднего ужина, и елка сверкала всеми огоньками, освещая веселого Снеговика и плюшевого Енота, с которым я тогда дружил, я ходил за папой по пятам и спрашивал: «А когда Дед Мороз придет? А он правда знает про трактор? И про руль?»

Папа мне терпеливо объяснял, что Дед Мороз приходит поздно ночью и кладет подарки под елку, а утром дети их там находят, если хорошо посмотрят под веточки. Я наверняка тяжело вздыхал, потому что до утра еще было так долго, и настойчиво просил: «А можно мне его подождать?» Папа тогда ответил: «Если дождешься – почему же нет? Но вдруг он задержится – вон какие сугробы намело на улице».

После ужина я так и сделал – сел в кресло и стал ждать рядом с веселой и нарядной елкой. Ее огни переливались разными цветами, а по телевизору Хрюша со Степашкой спорили о том, на каких санях Дед Мороз приезжает в дома к детям, и мама заботливо подложила мне подушку, потому что моя голова стала клониться к подлокотнику кресла, все ниже и ниже, пока, наконец, не коснулась ее мягкого бархата.

Я вдруг увидел перед собой свой дворик, а у себя в руках – ведерко и лопатку, с которыми обычно ходил гулять. Я стал загребать лопаткой снег и складывать в ведерко, как это обычно делал экскаватор. Когда ведерко наполнилось, я пошел относить его к снежной куче, чтобы выгрузить, и тут заметил, что прямо в этой белой стене были встроены ворота, как у папиного гаража. Мне стало интересно: а что же там внутри этого сугроба может находиться? Подойдя поближе, я обнаружил, что одна из створок была приоткрыта. Я заглянул внутрь.

Прямо передо мной стоял новенький, чистенький желтый Трактор, настоящий, с Мотором и большой круглой Щеткой! Передние Фары приветливо мне подмигнули желтым светом, а узкая полоска Радиатора раздвинулась в улыбке. Сзади у Трактора виднелся Ковш, поднятый кверху.

«Серега, давай, забирайся в кабину!» – услышал я тоненький голосок, а подняв глаза, увидел своего друга Енота, сидевшего верхом на Моторе и махавшего мне плюшевой лапкой.

Я очень обрадовался этому приглашению и быстро подошел к маленькой лесенке, которая вела в Кабину. Пока я забирался внутрь и открывал дверцу, Енот уже сидел в водительском кресле и показывал на Руль: «Смотри, прям как ты хотел! А вот и Ключик».

Действительно, это был мой Трактор, с маленьким блестящим Ключиком, Рулем и Кнопками. «Нам нужно расчистить дорогу, чтобы Дед Мороз мог легко проехать к дому», – сообщил Енот. – «Хорошо!» – согласился я и повернул Ключик, как это всегда делал папа в своем автомобиле.

Трактор мягко заурчал. Я нажал первую Кнопку, и двери снежного гаража медленно отворились. Трактор плавно стал выкатываться на улицу, под моим управлением. Справа была дорога, слева – наш дворик, где дети лепили снеговика. Они увидели меня, сидящего в теплой Кабине Настоящего Трактора, и замахали мне руками, и я им сказал: «Сейчас расчистим дорогу, чтобы Дед Мороз мог к нам легко подъехать!» – «Ура!!!» – обрадовались дети.

Я повернул Руль, и Трактор направился к дороге, занесенной снегом. Нажал вторую Кнопку, и Щетка быстро закрутилась, расчищая белое покрывало у подъездов нашего дома, радостно урча и приговаривая: «Расчищаем, расчищаем, расчищаем!»

Доехав до конца дома, я развернулся и направился в обратную сторону, чтобы как следует выполнить работу. У выезда на главную трассу с Фонтанки намело высокий сугроб, который мешал пешеходам проходить, и, приблизившись к нему, я включил третью Кнопку, и тут же Ковш, радостно поскрипывая, стал черпать слежавшийся снег и переносить его в кузов подъехавшего тут же грузовика, за рулем которого сидел Енот. «Какой ты быстрый, Енотик, молодец!» – похвалил я его с улыбкой.

Когда сугроб с тротуара исчез и кузов «Маса» был весь заполнен кучами снега, Енот на грузовике отъехал, а я решил посмотреть, не требуется ли помощь на ближайшей стройке, где возводился новый кирпичный дом. Я заехал на стройплощадку и увидел высотный Кран, который помогал строителям переносить тяжелые грузы с одного места на другое. Кран опустил железный крючок, которым цеплял грузы, и спросил у меня: «Хочешь полетать по небу на своем волшебном Тракторе?» Я, конечно же, обрадовался и кивнул, и тогда Кран поднял меня с Трактором высоко-высоко, прямо к небу, и я увидел заснеженные крыши домов, и телебашню, в которой наверняка жили Хрюша со Степашкой, и парк, в котором стояли карусели, и голубей, пролетавших мимо. Одна из гулей присела на теплый Мотор моего летучего Трактора, а я достал кусочек серого хлебушка из висевшего у Руля пакета и протянул ей через боковую форточку, и сразу другие голуби слетелись и устроили себе настоящий пир, воркуя и переговариваясь друг с другом: «Какой Сережа хороший мальчик! Какой он умница!»

Солнце казалось мне таким близким и теплым, что я с радостью подставлял ему свои раскрасневшиеся мальчишеские щеки. Немного погодя Трактор мягко приземлился в нашем дворе, напротив снежного гаража. На улице уже начинало темнеть, и я подумал, что папа и мама, должно быть, уже беспокоятся – ведь я целый день проработал на Тракторе, а они и не догадывались даже об этом. Я аккуратно заехал в открытые двери сказочного гаража, повернул Ключик, и Мотор затих. Затем я зажмурил глаза, потянулся на водительском кресле и почувствовал, как что-то мягкое щекочет меня по носу. Когда я распахнул ресницы, мой друг Енот смотрел на меня своими темными бусинками, лежа рядом на мягкой подушке.

«Сереженька, с Новым Годом!» – это был ни с чем не сравнимый по красоте и мелодичности голос мамы. Она стояла у моей кроватки и улыбалась. Рядом стоял папа и тоже улыбался. Он сказал: «Пора заглянуть под елку».

Я подскочил вместе с Енотом с кровати, побежал в зал и под елкой увидел свой Трактор. Он был желтый, с Фарами и Мотором, с Ковшом и Щеткой, а внутри высокой прозрачной Кабины в середине располагался Руль.

«Мой трактор! Мама, папа, смотрите, это же мой трактор!»

Затем я подбежал вместе со своим Трактором к окну и посмотрел на улицу. «Дед Мороз смог подъехать к нашему дому!» – сказал тогда я и крепче прижал к себе Енота и Трактор.

«Ну, конечно же, смог, – сказала мама, – он к тебе очень спешил, когда ты уснул вчера возле елки, и переживал, что ты его не дождался».

«Да, я был занят», – мечтательно подтвердил я и снова выглянул в окно. Вдалеке стоял Кран, и мне показалось, что Кран слегка качнул своей стрелой, как бы желая мне счастливого Нового года.

Сейчас новизна и уникальность кранов, тракторов и экскаваторов для меня, конечно, утратилась. Иначе было бы странным, согласитесь. Но я уверен, что все детские видения и иллюзии, сдобренные родительской любовью во время сказаний историй на сон грядущий, детский, переродились в подсознании, обретя образ сильного и справедливого, очень надежного и доброго, в моем представлении, грузовика.

Наверно поэтому теперь всякий раз, когда мне встречается где-то по дороге «Мас», то я непременно потру за ушами его грубоватую фигурку на капоте и обязательно пожелаю ему счастливого Нового года, даже если встретился с ним в середине лета.

Конверт седьмой

Если вы перестали подбрасывать дрова в огонь, вскоре вам станет холодно. То же самое касается взаимоотношений – что даете, то и получаете.

Отражение судьбы, Мэрилин Керро

Круг, по одному из общепринятых определений, – это «совокупность точек, ограниченных окружностью, то есть замкнутой правильной кривой линией, равноудаленной от собственного центра; универсальная проекция на плоскость шара или сферы». Объективно это так. Но люди на протяжении веков наделили круг – и кольцо, как его символическое проявление в трехмерном пространстве – более эмоциональными свойствами и характеристиками:

• замкнутая окружность без начала и конца – выражение единства и вечности;

• цикличность Мироздания;

• бесконечность, обернувшаяся вокруг пальца;

• сила, власть и неограниченный авторитет;

• полная завершенность и совершенство.

Обручальное кольцо символизирует неразрывную связь, бесконечный союз и вечный обет. И вдвойне печально от того, что современные тенденции среди молодежи вытесняют веками культивировавшийся амулет, – а по своей сути обручальное кольцо таковым и является, – уничижая значение этого естественного оберега неоправданным пренебрежением.

В тот день на съемочной площадке великолепная Ольга Орлова презентовала оставшимся шести участникам шестнадцатого сезона «Битвы экстрасенсов» четыре обручальные кольца на черной бархатной подушечке.

Среди них не было ни одного, похожего на другое.

Это же можно было сказать и про четырех очаровательных молодых женщин, чьи кольца лежали на подушечке: красивые, но разные. Романенко смотрел на них со своей обычной улыбкой – немного застенчивой и обезоруживавшей.

– Я, признаться, побаиваюсь трогать такие вещи, – сказал он, – они же как судьбы…

Первое кольцо

Поезд из Москвы в райцентр прибывал с небольшим опережением графика, и это было само по себе удивительно, добавляя толику внутреннего позитива установившему за последние сутки Пассажиру. И даже сбивавший с ног ветер, наполненный крупицами ледяных колючих раздражителей, был нипочем. И сугробы, что по колено, – отчего он не догадался на Павелецком купить себе валенки? Не то чтобы их там рекламировали на каждой стойке, когда на тротуарах хлюпает традиционная столичная жижа, но в предновогоднем ажиотаже можно было бы и подыскать что-нибудь адекватное заснеженной российской глубинке.

Юрка писал, что от «жэдэ» до «автухи» в райцентре недалеко – можно сказать, тут же, за углом.

– Дружище, а до автобуса на Пантелеевку за сколько долетим?

Водитель – веселый бомбила в утепленной бейсболке – подмигнул Пассажиру и с ходу огорошил его провинциальной ценой:

– Если сотки не жалко, то садись, мигом доставлю.

Что Пассажира подкупило в большей степени – это не откровенная дружеская ухмылка, не украшенный новогодним бардаком салон «Калины» красной, и даже не залихватское «Баблосы вперед, манатки назад, время не деньги!», а чистый российский говор без намека на нехватку отечественных трудовых ресурсов. Жива глубинка, выходит.

Приехали действительно быстро: один поворот и две «зебры» пролетели, как и обещалось, мигом. Сотки было не жаль – пусть порадуется на Новый год водила-чудак, но до отправления автобуса оставалось, как выяснилось, еще целых три часа: следующий и последний, он же второй за день, отправлялся ровно в девятнадцать часов двадцать семь минут. Полтора часа ходу на колесах, и, наконец, он пожмет трудовую руку своего былого армейского товарища, и старый год еще успеют проводить. «Эх, Юрка, где наша не пропадала, в лесах комсомольских…»

Пассажир прикупил легкой закуски и шампанского к ней – настоящее, «Советское», а не то игристое, что еще неделю назад им корпоративно втюхивали на «первое» в эту зиму Рождество при «Хилтоне».

Сидит, ждет автобус на Пантелеевку. Автовокзал, конечно, не Бен Гурион, откуда Пассажир вылетал несколькими часами ранее: народу поменьше, потолок пониже, запахи попроще, да и вообще… но три часа на общем позитиве можно выдержать. В общем-то, и не такое они с Юркой выдерживали: внутри бронемашины пехоты, правда, вытянуть ноги реально легко было, даже на ходу; но ничего – зато тут Пассажир, можно сказать, как дома.

Как его под конец года занесло на южный берег Средиземного моря – это целая история, скучная, но скрупулезно изложенная директором по персоналу в соответствующем регламенте конторы, где он уже третий год продавал навороченные пылесосы. Продал больше всех на Руси за минувший год – и, бабах! – премиально в Израиль. А там в декабре: клубника, бананы, финики, мандарины, дыни, арабы… А пройдешься от «Хилтона» до тамошнего автовокзала «Савидор» по Арлазоров-реов, так полные карманы спелых маленьких лимончиков – твой вклад в транснациональный Duty Free, что называется.

Местные жители, однако, привередничают: температура воды в море плюс двадцать два, и это считается холодно. Хм, а они с Юркой в октябре в Татарском проливе рыбу по пояс в воде руками ловили, а там и в августе-то вода выше шестнадцати редко прогревается, так что золотые пляжи Тель-Авива были оценены бывшими соотечественниками основной массы израильтян, можно сказать, по достоинству: воду средиземную погрели. Погрели и подсолили: все по-людски, а как же?

Сидя теперь на жесткой отечественной скамеечке, Пассажир попробовал распрямить плечи, как мама в детстве учила, но спинки не было предусмотрено для удобства ожидающих отправления, и пришлось снова скрючиться. Ну, в дороге насидится еще, путь не близкий. А на Святой земле от расстояний уставать не успевали: сто километров на север – и Бахайские тебе сады, пятьдесят на запад – и Голгофа под пластиковым панцирем, еще соточку южнее – и другое море, в котором не то что поплавок не тонет, а и… сам Олег Игоревич всплыл: для примера, так сказать, чтоб у остальных сомнения отбить. Никто и не сомневался, собственно… В общем, за неделю пребывания в Израиле они успели объехать всю страну и даже завести полезные знакомства с арабами в преддверие очередной ближневосточной весны – сделать это без суеты, компактно, чинно и прямо на рыночных коврах вдоль Виа Долоросса: главное, не в шаббат.

За два дня до Нового года он уже не находил себе места в Тель-Авиве, куда их группу привозили после каждой экскурсионной поездки по стране – как воды Иордана в Мертвое море. Так оно и понятно: когда дома по работе успеваешь трижды за день объехать заданный по плану район с пылесосом весьма уважаемых габаритов и ритмично его презентовать недоверчивым клиентам, то чувство динамики приобретает своеобразное внутреннее звучание, почти вровень музыкальному. Оно толкало его с пляжей вдоль А-Яркон в старую Яффу, оттуда – в торговый комплекс Дизенгофф, затем, через шумный рынок Кармель, они с коллегами попадали в какую-нибудь прибрежную кофейню и только потом уже по Бен Яхуда возвращались в гостиницу: в пять вечера двадцать девятого декабря там было уже темно…

… В шесть вечера тридцать первого декабря на автовокзале в семидесяти километрах от Пантелеевки еще стояли сумерки, и его постепенно стало настораживать почти полное безлюдье. Диктор по радио то и дело монотонно объявляла маршруты туда-сюда, за окном что-то двигалось и перемещалось, но вот предпраздничный русский народ, каким Пассажир его себе ностальгически представлял в течение прошлой недели, попросту отсутствовал.

Вдруг он подскочил, подошел к окошку с наклейкой «Справка» и вздохнул с облегчением: там был человек. Второй реакцией стало замешательство: им оказался мужик – что само по себе в целом не смертельно, конечно, но все ж таки необычно. Особенно когда мужчина сидит в натопленном помещении в зимней шапке, хотя и без шубы. Но при этом в перчатках и без шарфа. И выжидающе смотрит на образовавшуюся голову одинокого Пассажира в окне.

Пассажир постарался быть максимально приветливым и даже попробовал пошутить, но при этом неожиданно поперхнулся:

– Встречаем г-го-од О… о-овна, да?

И высморкался в салфетку. Мужик в диспетчерской прищурился:

– Чего ты сказал?

Пассажир смутился:

– Баран… это. Я имею в виду… год такой – г… О-о-овен. Баран, значит. Гороскоп…

Мужик приподнялся со стула, чтобы дать Пассажиру… высказаться, видимо. Но вместо этого дал в нос. Пассажир отлетел от стойки и неожиданности – прямо на пол: плитка на нем была старая, холодная, кое-где выщербленная и давно немытая, как в подъездах «хрущевок».

– Сам баран, – перегнувшись через стойку, отрывисто бросил одинокому Пассажиру мужик, и его шапка вновь скрылась за административным барьером.

Пассажир приподнялся и присел на ближайшую скамью, пытаясь собраться с мыслями и припомнить, что его понесло встречать Новый год на родину. Розовое «Клико» вместо черно-золотистого «Советского», развесистые пальмы вместо раскидистых елок, обжигающий песок вместо обжигающего снега; оливки, гроздьями свисающие на каждом углу, вместо липких заскорузлых шишек; повсюду цветы на улицах вместо свежеброшенных окурков и плевков; и запах – обалденный дурманящий аромат Востока; и эти тщедушно-приветливые… вместо… вот оно как. А Юрка-то, Юрка сколько лет уже зазывает к себе на рождественский первач!

Ничего, главное – лояльность: от своих же получил, поди, не от буржуев! Подумаешь, мелкое недоразумение под Пантелеевкой, тут наверняка и не такое еще видали. Если б не внутренний настрой, разве ж он продал бы столько пылесосов, чтоб его в Израиль на Новый год; а он при этом, как круглый позитив, досрочно назад, да за свой счет, да рейсовым в Домодедово и дальше, прямиком под…

Мужик-справочник вышел из-за барьера и решительно направился к одинокому Пассажиру, стягивая на ходу перчатки. Тот импульсивно проверил собственный нос: кроме обычного декабрьского коктейля, ничего лишнего не бежало.

– Парень, ты как?.. – вдруг участливо спросил мужчина в шапке из диспетчерской, резко присев перед Пассажиром на корточки, и тот непроизвольно шмыгнул носом. – Цел? Ты это, извини, я ж не со зла, первая реакция… Чо ты там про ховна – я тока щас вот сообразил же!.. Ну, год такой, вон календарь висит, а ты про барана сразу!..

Пассажир великодушно тряхнул головой:

– Да нет… сам виноват, замкнуло что-то. Хотел про рейс на Пантелеевку спросить, а тут овен этот…

Мужик широко улыбнулся:

– Харя цела – нормально! С наступающим! А тебе зачем в Пантелеевку-то? Ихние все утренним туда умотали, кому надо было…

– Так ведь последний рейс же…

– Ну, да, вроде бы есть последний рейс, – неуверенно как-то кивнул он. – Ты зайди вон по коридору в диспетчерскую, у них узнай…

Пассажир одиноко пошел. Мужик крикнул вслед:

– Ну ты, это, без обид, а? Новый год же!

Он неубедительно улыбнулся и помахал дежурному диспетчеру приветливо рукой. Добрая и широкая все же у наших мужиков натура, этого не отнять.

В диспетчерской было накурено и жарко. Все помещение разделялось пластиковой перегородкой от пола до потолка, и вмонтированные переговорные окошки служили, вероятно, для сдачи маршрутных листов и выручки. Но не в тот день, потому что в тот день там, за стеклом, уже все гудели, буквально: шум и гам стоял невообразимый. Форточки были открыты, шампанское и водка тоже; вездесущее оливье, казалось, располагалось повсюду – в тарелках, в мисках, в кастрюлях, в тазиках. И холодец там же, все в разных пропорциях, вперемешку с сырами и колбасами, огурцами и грибочками… В общем, существенно ничего за время отсутствия Пассажира в родной стране не поменялось. Но вот как он не догадался заранее просчитать такие риски – досрочное подведение итогов года минувшего на бюджетных предприятиях, – было просто безответственно.

Он подошел к одному из окошечек и, нагнувшись, попытался просунуть в него сначала подбородок, затем нос. Но тут же сообразил, что эти окошечки конструировались для других целей – и хотел бы Пассажир тоже понаблюдать-таки за собой в тот момент с обратной стороны стекла! А вообще странно, что в «Справке» в зале ожидания подобного ограничительного устройства не было предусмотрено, а то бы там дежурила сердобольная женщина, да и его нос бы сохранял до сих пор свои изначальные параметры…

– Простите, уважаемые, с наступающим вас!!! – попытался Пассажир перекричать веселье по другую сторону рубикона.

На его запрос к вниманию одна из привилегированных за стеклом играючи направилась к перегородке, виртуозно меняя на ходу свой праздничный приветливый шарм на привычную профессиональную тяпку, строго глянула на одинокого Пассажира и… опустила жалюзи. Тише не стало, но ясность наступила.

И тут только, оглянувшись неуверенно вокруг, позади себя он заметил в углу на стуле нечто раскрасневшееся и заплаканное в коротком распахнутом пуховике и вытертых джинсах: ее блестящие и наполненные печалью глаза показались ему огромными, светлые неприбранные волосы даже издалека – удивительно мягкими, а губы – нежными и слегка припухшими, словно от обиды. На правой щеке едва заметная ямочка, а на левой нет.

– Привет, Снегурочка, – сказал Пассажир и медленно приблизился.

Она молча отвернулась к стене, неуверенно прикрыв лицо маленькой изящной ладонью, и на свету блеснули несколько золотых тонких пластинок в ушке под прядью волос.

– С наступающим! – рискнул вспомнить он про позитив.

– Вас также, – ответила она, по-прежнему не глядя в сторону Пассажира. На вид ей не больше двадцати, и вся такая хрупкая, недоверчивая…

– О чем печалишься, сердце надрываешь, красавица? – продолжил Пассажир играть Морозко, прислонившись плечом к стене, ибо других стульев в помещении не было.

– Вы куда-то направлялись? Советую пешком или на попутке, если повезет: на сегодня уже все… закрыто. – Она с еле скрываемой горечью кивнула на жалюзи.

– До Пантелеевки планировал, – поделился Пассажир.

– Туда только пешком, навряд ли найдется кто-нибудь по пути, а мы уже не поедем. Это мой рейс, кстати сказать, так что извиняйте великодушно, счастливого Нового года!

Вероятно, лицо Пассажира недвусмысленно отразило то, что вдруг возникло внутри от такого известия, потому что она тут же участливо спросила:

– Вы ж не наш, к кому-то в гости, наверно?

Он в смятении зашагал туда-сюда по узкому проходу между стеной и рубиконом.

– Кто водитель? – спрашивает.

– Пашка Пантелеев. Он уже того… готов. Не к рейсу, конечно.

– Сам, небось, с Пантелеевки?

– Ну и что? Я тоже с Пантелеевки, но не Пантелеева же, это так, совпа…

– А как вы с ним домой собирались попасть?

– Он сказал, что доедем потихонечку, без пассажиров. В первый раз, что ли… Только его сейчас оттуда не вытащить, – кивнула она на жалюзи.

– Баран, – пробормотал Пассажир, усиленно соображая, что предпринять.

– Что? – моргнула она влажными ресницами.

– Год барана на носу, говорю, – ответил Пассажир, и ему захотелось потереть переносицу да сплюнуть через левое плечо. – Как встречать-то? Мне к Юрке Русину надо.

– Сосед мой, в трех домах от нас живет, – уже с некоторым интересом констатировала она. – А вы кто ему?

– Служили вместе. Сюрприз хотел сделать – зовет в гости уже пятый год после дембеля, вот я и решил… на конец… света.

– Откуда вы знаете?

– Что?

– Мое имя.

– А… Света? О… Юрка писал про тебя много: классная, говорит, девчонка рядом живет, приезжай, дескать… а то все бобылем ходишь.

Она пожала плечиками:

– Конец света уже прошел.

– А у меня такое чувство, что только начинается.

Света впервые застенчиво улыбнулась. У Пассажира перехватило дыхание, и он подумал: «Так вот, оказывается, какая она… Про которую столько пишут, которой восхищаются и посвящают песни: эта сводящая с ума девичья улыбка, ради которой, наверно…»

– А вы водите?

– Я? Вожу?.. Хороводы, что ли?

Она рассмеялась.

– Да, у меня есть права… А что?.. О-о… возникла идея, Снегурочка Света?

– Вот, я подумала… Может, взять ключи у Паши, чтобы… ну, автобус прогреть, например? Холодно же.

Произнося эти короткие фразы, она продолжала загадочно улыбаться, глядя будто сквозь далекие закрытые жалюзи.

Через пять минут они уже прогревали рейсовый «ПАЗик»; через десять, сделав пробный круг по стоянке и предупредительно оставив Павлу П. записку на парковке, Пассажир с кондуктором рассекали трассу на Пантелеевку; через сорок приехали – в том плане, что совсем: двигатель молотит, а колеса не крутятся. Наверно, какой-нибудь ремень внутри порвался. Пассажир не механик, Света – тем более. Тепло в салон поступает, новогоднее радио празднично заливается единственным и слегка осипшим динамиком, а значит, не конец еще.

На «ты» они окончательно перешли после его истории про то, как он тырил лимоны зимой на улицах Тель-Авива, и она тем же промышляла в отношении груш с огорода бабы Вали летом – в общем, очень близкие натуры оказались.

– Бог мой, я столько звезд на небе никогда в жизни своей не видал! – с искренним восхищением говорил москвич-Пассажир, озираясь вокруг, когда они незадолго до полуночи выскочили посреди белесой степи на свежий новогодний морозец умыться рыхлым обжигающим снегом.

– Как фиников на пальме? – звонко щебетала она.

– Как шекелей на счетах Абрамовича! – весело вторил ей он, разбрасывая перед собой руками сугроб. Припорошенные оба с головы до пят, они быстро ринулись назад к двери автобуса, смеясь и чертыхаясь на ходу.

Про Юрку Пассажир как-то незаметно для себя позабыл, а она – про местный флэшмоб новогодний, куда так спешила недавно. Между делом они как-то совершенно естественно накрыли импровизированный стол из содержимого котомок, словно не в первый раз уже были вдвоем, и сели проводить старый.

Тут он подумал, что, пожалуй, погорячился относительно «Вдовы Клико» – сейчас бутылочка оказалась бы весьма кстати вместо пресловутого «Советского», и чего бы ему ее было не прихватить напоследок, на общем-то позитиве? Хотя…

Молнией мелькнуло воспоминание о записке с обращением к Нему, которую Пассажир, бережно свернув, просунул в свободную трещинку Западной Стены в Старом Иерусалиме – не так давно, а будто вечность. Неужели-таки правда все?..

Они чуть было не пропустили и волшебное полночное радиопиканье: из-за разницы во времени куранты куда-то запропастились; Света смеялась и с юношеской непосредственностью рассказывала «секретные» институтские истории, а Пассажир никак не мог поверить, что попал именно в то самое – самое верное – расписание рейсов. А коллеги ж, поди, морщатся сейчас от заморского «игристого» под раскидистыми новогодними пальмами, бедолаги…

Ближе к четырем, когда уже замигала топливная лампочка на приборной панели «ПАЗика», а стекла в салоне покрылись толстым-претолстым слоем наледи от их дыхания, Пассажир вспомнил, что его мобила все еще жива, а у Юрки тоже ведь есть волшебный десятизначный номер. Да и сюрприз, как никогда, актуален – пусть выручает старого армейского товарища…

… С невестой, как и обещался.

Второе кольцо

Она вышла из супермаркета и, пробравшись сквозь ряды припаркованных безликих автомобилей, вспоминая на ходу, что же она забыла купить в этот раз, подошла к белой «Тойоте», в которой ее, наверно, ждали. Открыла, не глядя, заднюю дверцу, поставила полную сумку, вслед протиснулась сама на серое велюровое сидение, держа в руке длинную ленту чека. В салоне играла музыка. Негромко. Ненавязчиво. Даже как-то незнакомо. Машина почти сразу тронулась, занимая пятно в бесконечной веренице выезжающих с парковки.

Он молча вырулил из парковочной зоны, бросая то и дело взгляды по зеркалам бокового вида: совершенно не хотелось в этот день кого-то ненароком задеть и глупо встать в ожидании инспекторов. День близился к концу, а еще столько нужно было успеть…

Наконец, выбрались. Двигатель свободнее вздохнул в общем потоке на широком шоссе.

– Послушай, она таки пробила два раза кальмаров! – в сердцах воскликнула молодая женщина на заднем сидении, оторвавшись от чека, и раздраженно скомкала в руке длинную ленту.

– Что? – спросил он, и оба одновременно взглянули в зеркало заднего вида.

– Вы кто?! – воскликнули в унисон. И добавили одновременно:

– А где мой муж?

– А где моя жена?

– Вы сели не в ту машину!

– А вы не видите, кого везете?!

Назад к супермаркету возвращались молча. Потребовалось некоторое время, чтобы найти полосу для разворота. Приблизившись ко въезду в зону супермаркета, издали заметили каждый свое: ее муж, оказывается, стоял все там же на парковке, а его жена с двумя свертками кружила рядом в поисках своей «Тойоты». Ее муж с улыбкой наблюдал за молодой взбалмошной шатенкой с поклажей – женой шофера чужой «Тойоты».

– С началом лета вас! – вдруг сказал водитель, не оборачиваясь назад, где его незнакомая случайная попутчица, надув губы, молча пялилась в окно, и впервые как-то грустно улыбнулся. Она посмотрела на него в зеркало со своего чужого заднего сиденья.

– Извините, – сказала она, улыбнувшись в ответ.