Текст книги "Грешная жизнь герцога"

Глава 7

По слухам, герцог Сент-Сайрес несколько дней как гостит в Ричмонде, в семействе американского железнодорожного магната Дж. Д. Хантера. У мистера Хантера, как сообщили нам по секрету, красивые дочери. Может ли печально знаменитый герцог, самый вероятный претендент, решиться сделать своей герцогиней американку?

«Все знаменитости», 1894 год

То небольшое расстояние, которое оставалось до пруда Розалинды, они преодолели молча, но для Пруденс это молчание было наполнено взаимопониманием. Разглядывая поросший травой берег с тем, чтобы выбрать место для пикника, они оба одновременно указали на одну и ту же полянку под ивами. К тому времени как они устроились на одеяле и открыли корзинку с провизией, Пруденс твердо знала, что это самый замечательный день в ее жизни.

– Посмотрим, что в ней, – сказал Рис и поднял крышку.

– Разве вы не знаете? – Он покачал головой:

– Представления не имею.

Она смотрела, как он вынимает снедь.

– Удивительно, герцог не знает, что бывает в корзинках от «Фортнум энд Мейсон».

– У меня не было такой возможности. Я жил на континенте, не забывайте.

Пруденс засмеялась:

– Да, знаю. Вы развлекались в «Мулен Руж» и купались в итальянских фонтанах.

– Причем обнаженным, если помните, – уточнил он, выкладывая на одеяло коробку с шоколадом. – Хотя почему все европейские газеты сочли эту историю исключительно занимательной, за пределами моего понимания.

Пруденс знала почему. Картина, созданная ее воображением – он голый выходит из воды залитого лунным светом фонтана, – была настолько яркой, что у нее перехватило дыхание. За всю жизнь она ни разу не видела живого мужчину без одежды, зато видела картины художников и скульптуры, и нескромное видение заставило ее порозоветь.

Не услышав в ответ никакого замечания, Рис, не отрываясь от своего занятия, взглянул на Пруденс и, увидев, что она покраснела, улыбнулся, совсем как тогда, в опере, словно догадался, о чем она думает.

Пруденс низко наклонилась над одеялом, рассматривая угощение.

– О, шоколад!

Сент-Сайрес не позволил ей отвлечь внимание таким прозрачным способом. Он взял ее за подбородок и заглянул в глаза.

– Сладкое для сладкой, прелестной и мягкосердечной, – промурлыкал он, в ленивой ласке проводя пальцем по ее горячей щеке.

– Я говорила вам, что я не мягкосердечная, – прошептала она.

Он засмеялся каким-то низким, утробным голосом:

– О да, я забыл, что вы суровая, непоколебимая особа. – Отпустив ее, он снова сел и продолжил рыться в корзине.

– Посмотрим, кроме шоколада у нас есть паштет из гусиной печенки, пикули, горчица, копченая лососина, язык, кусок стилтона и еще один чеддера, соленое печенье, сладкое печенье… А вот и бутылка прекрасного кларета.

– Восхитительно, – сказала Пруденс, принимаясь вслед за ним разворачивать свертки и открывать баночки. – Мне всегда хотелось попробовать такую еду, но на жалованье швеи всего этого не купишь.

– Охотно верю. Однако какая жалость, что нет лимонада! – добавил он, качая головой в притворной печали. – Вы его так любите.

– Полагаю, придется обойтись кларетом.

– На этот раз да, но я намерен информировать «Фортнум», что в следующий раз вы хотите найти в корзине их самый кислый лимонад.

Слова о возможности других пикников с ним сделали Пруденс совершенно счастливой.

– Только если он будет теплым, – со смехом напомнила она ему. – Чтобы он был по-настоящему ужасен, он должен быть теплым.

– Хорошо, хорошо. Их самый кислый, самый теплый лимонад. – Он взял бутылку вина и штопор и указал на корзинку: – Там должны быть бокалы. Достаньте их, пожалуйста.

Пруденс повиновалась, достала кроме бокалов еще и тарелочки, потом закрыла крышку корзинки и поставила на нее бокалы. Рис открыл вино, а она, сняв перчатки, принялась резать ветчину, сыр и раскладывать закуски по тарелочкам.

Он отставил бутылку, взял кусочек ветчины, один из бокалов и, опершись на локоть, стал смотреть на раскинувшуюся перед ним картину умиротворенной природы.

– Я забыл, как хорош может быть в Англии апрельский день, – прошептал он.

Пруденс прекратила возиться с едой и тоже стала смотреть на пруд. Обрамленный яркой зеленью только что распустившихся ив и ослепительно желтыми лютиками у воды, он оказался еще красивее, чем на картине, которую написал друг герцога.

– «Быть сегодня в Англии – в этот день апреля!» – процитировала она.

– Вы знаете это стихотворение?

Резкость его голоса заставила Пруденс посмотреть в его сторону, она встретила его удивленный взгляд.

– «В Англии весной», – ответила она. – Роберт Браунинг. Мама читала его мне, когда я была девочкой. Оно до сих пор остается одним из моих любимых стихотворений.

– И моим тоже, хотя если вы спросите меня, почему я люблю его, я затруднюсь ответить. Есть много стихов гораздо сильнее этого. Все, что я смогу сказать, – я часто вспоминал его, когда был далеко от Англии. Как и Браунинг, я жил в Италии, так что, наверное, испытывал сходные чувства.

Пруденс непроизвольно подалась к нему, улыбаясь:

– Или, может быть, вы просто тосковали по дому.

– Тосковал по дому? – Рис склонил голову набок, размышляя. – Вы знаете, – помолчав, произнес он, – пожалуй, тосковал. – Он усмехнулся: – Как странно!

– Странно? – повторила она, удивленная таким определением. – Что в этом странного? Вдалеке от дома каждый начинает тосковать.

– Никогда не думал, что это может произойти со мной. – Теперь он снова смотрел на воду. – Я покинул Англию в двадцать один год, и в этот момент не было молодого человека счастливее, чем я. Отплывая из Дувра, глядя на удаляющийся берег Англии, я испытывал только глубокое чувство облегчения.

– Это похоже на бегство. – Пруденс теперь полулежала, опершись на руку. – Почему? – спросила она, отпив глоток вина. – От чего вы бежали?

– Бежал? Было ли это бегством? Мне казалось, я просто отправился путешествовать, чтобы увидеть мир.

Беззаботность его тона не обманула Пруденс.

– Так от чего вы бежали? – повторила она. Он поднял бокал и осушил его одним глотком.

– От всего, – ответил Рис. – Но главное – от самого себя.

Пруденс смотрела на его профиль, на твердую линию рта. Она знала, за красивой внешностью, рыцарскими манерами и скандальным прошлым кроется много другого.

– Что же заставило вас бежать?

Он саркастически усмехнулся и поставил пустой бокал на крышку корзинки.

– Вы читали статьи, – сказал он и снова наполнил свой бокал. – Я человек без чести, как вы знаете.

– Вы замечательный, – выпалила она и тут же, спохватившись, прикусила язык.

Казалось, ему это замечание тоже пришлось не по вкусу. Нахмурившись, он, потянувшись к ней, полуобнял ее за шею. Их взгляды встретились, и в глубине его зеленых глаз было что-то настораживающее.

– Нет, – сказал он почти со злостью, – во мне, Пруденс, нет ничего замечательного. Ничего.

Она, протестуя, замотала головой, но его пальцы плотнее легли на ее шею, а большим пальцем он прижал ее подбородок, не давая продолжать.

– Я ценю, что вы протестуете. Знаю, в ту ночь, когда мы встретились, вы посчитали меня в некотором роде героем, но вы ошибаетесь. Я тот еще фрукт. В семействе Де Уинтер полно таких. – Оглядывая ее лицо, он еще больше хмурился. – Если у вас есть хоть капля разума, вам следует бежать от меня без оглядки.

Пруденс в смятении смотрела на него, не понимая, как он может с таким пренебрежением говорить о себе. С самого начала он вел себя по отношению к ней в высшей степени уважительно. И потом, он спас Салли. Проработав швеей много лет, Пруденс хорошо знала, насколько беззащитны женщины ее положения перед мужчинами-аристократами. Большинство пэров, оказавшись на месте Сент-Сайреса в безлюдном переулке, только пожали бы плечами и прошли мимо, оставив девушку в руках насильника. Некоторые, возможно, решили бы дождаться своей очереди. Но не таков Сент-Сайрес, он не мог пройти мимо, видя, что женщину домогаются.

– Я вам не верю, – произнесла она с непоколебимой убежденностью. – Простите меня, ваша светлость, – добавила она, игнорируя его протестующий возглас, – но я считаю, что вы слишком требовательны к себе. За время нашего короткого знакомства я нашла в вас много достоинств. И не увидела ничего, что могло бы вызвать неодобрение.

– Еще увидите, – прошептал Рис и прижал палец к ее губам, не давая говорить. Он прикрыл глаза, притянул ее ближе, почти касаясь губами щеки. – Увидите.

В этих нескольких произнесенных шепотом словах она почувствовала такую ранимость, что ей стало больно. Больше она ничего не сказала. Просто протянула руку и убрала прядь волос, упавшую на его бровь.

Он отпрянул, открыв глаза. Ее рука упала, он отпустил Пруденс.

– Теперь, когда я знаю, что вы обо мне думаете, – сказал он, – мне придется изменить свой безнравственный образ жизни. – Он улыбнулся, но его глаза при этом остались прежними, и у нее появилось странное чувство, что между ними захлопнулась дверь. – Вы обо мне высокого мнения, и, боюсь, мне потребуется приложить очень много усилий, чтобы оправдать его.

Голос его звучал легко и безмятежно, словно его грусть развеялась, но Пруденс не была обманута. Она чувствовала его печаль, хотя они больше не касались друг друга. Ей очень хотелось узнать больше, снова приоткрыть дверь и понять, что у него на сердце, но она сознавала, что сейчас не время для новых вопросов.

– Если так, – сказала она, – не начнете ли вы с того, что передадите мне коробку с печеньем? Я ужасно проголодалась.

Эти слова как будто сняли напряжение, его улыбка стала шире, превратилась в не наигранную обаятельную ухмылку, и Пруденс была рада, что сдержала свое любопытство.

– Итак, вы любите Браунинга? – спросил он, исполнив ее просьбу.

– Да. Но Теннисона люблю больше. Мне очень нравится «Леди Шалотт».

Он ухмыльнулся:

– Женщинам всегда нравится «Леди Шалотт».

В ответ Пруденс тоже скорчила гримасу:

– А вам?

– «Атака легкой кавалерийской бригады» несравненно лучше.

– Лучше? – Она помолчала, потому что ела печенье, потом сказала: – Не понимаю, как вы можете так говорить. Это об ужасном сражении. В когтях у смерти и все такое.

– Именно. Что может взволновать сильнее?

– Но сотни погибших.

– Погибших достойно, как храбрые мужи.

– И вы называете меня романтичной?

Он помолчал, макая ломтик сыра в баночку с горчицей.

– Что вы хотите сказать?

– Я хочу сказать, что вы тоже романтик.

– Чепуха, – усмехнулся он и съел сыр. – Во мне нет ничего романтического.

– Вы только так говорите, но «Атака легкой кавалерийской бригады» – о романтическом идеале чести и доблести. Вы романтик, который не хочет это признать.

Рис заспорил, потом покачал головой, как бы отказываясь от продолжения спора.

– Откуда у вас эта любовь к поэзии?

– От мамы. – Пруденс заулыбалась, вспоминая. – Она страстно любила поэзию. Когда я была маленькой девочкой, летом мы с ней часто устраивали пикники. Я рисовала или шила, а она читала мне стихи. Она больше любила Китса, но ей всегда приходилась читать Теннисона, потому что мне больше нравился Теннисом.

– А ваш отец?

Ее улыбка исчезла. Пруденс судорожно, болезненно сглотнула и отвела глаза. Она должна была сказать ему правду об обстоятельствах своего рождения, но не находила в себе сил. Если он узнает, что она родилась не в браке, их теплым отношениям конец.

– Я никогда не знала своего отца.

И прежде чем он смог задать следующий вопрос, она направила разговор в другое русло.

– Хотя мы с мамой часто ходили на прогулки, она никогда не учила меня рыбачить.

Он покачал головой и вздохнул:

– В вашем образовании явные пробелы. Рыбалка – восхитительный вид спорта.

– Не могу понять, что может быть восхитительного том, чтобы стоять над водой в ожидании, когда клюнет на крючок бедное безобидное создание, только что плававшее возле своего дома по своим делам.

Рис усмехнулся:

– Тогда позвольте мне просветить вас в этом отношении. Прежде чем закончится этот день, вы под моим руководством оцените искусство вытаскивания из воды славной толстенькой форели. Вот где, моя дорогая мисс Босуорт, кроется настоящая поэзия.

– Хм… – скептически отозвалась она и допила вино. – Увидим.

Рис наделал в жизни немало глупостей. Например, пил абсент, когда жил в Париже, что было ужасной глупостью. В двадцать один год он совершенно потерял голову от своей третьей любовницы – одно из первых мест в списке идиотских поступков. И конечно, никуда не деться от факта, что он растратил все наследство, что было в высшей степени глупо, поскольку значительная часть денег ушла на абсент и любовниц.

Собирая удочку, Рис пришел к выводу, что самой большой глупостью, когда-либо совершенной им, все же было выбалтывание наследнице, на которой он намеревался жениться, какой он в действительности негодяй. О чем он, черт возьми, думал? Он спланировал романтическое обольщение, и честность здесь неуместна. Рис готов был треснуть себя по голове.

Привязывая к леске крючок, он бросил на Пруденс взгляд и увидел, что она складывает остатки завтрака обратно в корзинку. Мысленным взором он еще ясно видел картину – большие карие глаза смотрят на него с явным недоверием к его идиотским признаниям. Она относилась к тем многочисленным простодушным и невинным созданиям, которые только и ждут, чтобы ими воспользовались, она ему не поверила. Слава Богу. Он сказал себе, что с этого момента будет помалкивать о своих пороках.

К тому времени как он насадил на крючок наживку, Пруденс закончила складывать еду обратно в корзинку.

– И как же это делается? – спросила она, становясь рядом с ним.

– Прежде всего, я собираюсь научить вас забрасывать удочку.

Он вручил ей удочку и показал, как за нее взяться, потом встал сзади – в голове промелькнули все греховные возможности такой позиции. Он фактически обхватил ее, положив руки поверх ее рук так, чтобы они могли вместе забросить леску, но тут же понял, что ничего не выйдет. Поля ее шляпы удерживали его на расстоянии. Если она останется в шляпе, он не сможет притянуть ее к себе и держать так, вдыхая чудесный лавандовый аромат ее волос. А это привлекало его куда больше, чем ловля рыбы.

– Хотя я в восторге от вашей шляпки, – сказал он, – я думаю, вам лучше ее снять.

– Снять? Но почему?

«Потому что я хочу, чтобы вы оказались как можно ближе ко мне».

– Потому что иначе я не смогу научить вас забрасывать удочку. Слишком широкие поля, ничего не получится.

Пруденс с ее доверчивым сердечком поверила, не задавая вопросов. Она вынула шпильку, удерживающую шляпку на волосах, сняла это сооружение из красной соломки, лент и бантиков и, прежде чем бросить его на траву у их ног, воткнула шпильку в тулью.

– Я забрасываю, – сказал он, обхватывая ее пальцы своими. – Все, что требуется от вас, – это следовать моим движениям.

– Понимаю. – Она кивнула. – Как в танцах, да?

– Именно.

Подцепив леску пальцем, он снял ее со стопора, отвел руку Пруденс назад вместе со своей и послал удилище вперед. Пруденс повиновалась его движениям, и вместе они забросили крючок с наживкой и грузило далеко в озеро. Грузило с легким всплеском исчезло в воде, потянув за собой наживку. Когда Рис почувствовал, что грузило коснулось дна, он зафиксировал леску.

Она взглянула на него через плечо:

– Что нам делать теперь?

– Ждать, – ответил он, прикидывая, долго ли ему удастся вот так обнимать ее, пока ловится форель. Вдыхая аромат лаванды, он решил, что это продлится столько, сколько она позволит.

Медленно, стараясь не привлекать внимания, он перехватил удилище пониже, теперь он фактически обнимал Пруденс за талию. Несмотря на соблазнительные изгибы ее фигурки, она была такой маленькой и нежной, что он решил: рай не где-то там наверху, он здесь.

Пруденс тут же пошевелилась, как бы напоминая ему, что им не приличествует стоять в таком положении. Рис, тем не менее, не собирался выпускать из рук то, что доставляло ему удовольствие, и только крепче обхватил ее.

Она сразу капитулировала, обмякнув в его руках. Ее видимое сопротивление исчезло, она прильнула к нему, спиной к его груди, ее круглые ягодицы прижались между его бедрами. Какое блаженство! Ему пришлось закусить губу, чтобы не застонать, и он очень надеялся, что форель окажется не слишком голодной.

– И часто вы рыбачите? – спросила она.

– Можно сказать, да, – отвечал он, героически заставляя себя поддерживать светский разговор даже теперь, когда тяжелое, болезненное вожделение распространилось по всему телу. – Можно сказать, это моя страсть.

– Вот как? Никогда бы не подумала, что такой мужчина, как вы, может получать удовольствие от этого вида спорта.

– Почему бы и нет? – Он закрыл глаза, наслаждаясь ощущением ее груди у своих рук и мягкостью ее волос у своей шеи. – Почему бы и нет?

– Потому что, ваша светлость, по вашему собственному признанию, у вас было бурное, не очень праведное прошлое, а этот вид спорта представляется мне слишком пресным для вас.

То, что он испытывал сейчас, никак нельзя было назвать пресным.

– Удовольствие от этого спорта трудно описать словами, – пробормотал он, мысленно начиная раздевать ее. – Волнение, ожидание и, наконец, победа. Это дарит такие острые ощущения.

– В самом деле?

В его воображении возникла обнаженная Пруденс.

– В самом деле, – сказал он с благоговейной признательностью.

Дальше он героически сдерживал свои желания, но эта была просто пытка. Хорошо зная, что одного взгляда на нее достаточно, чтобы пробудить в нем желание, зная, что он ничего не может себе позволить на ранней стадии игры, он все-таки привез ее сюда, где они были одни, где он мог обхватить ее руками и притвориться, что на то есть невинная причина, где он мог дразнить себя без всякой надежды на облегчение своей участи.

После двух часов таких объятий, не имея возможности поцеловать ее, коснуться нежной кожи, Рис находился в таком состоянии, что классифицировал свое решение учить Пруденс рыбачить как вершину всех своих самых глупых поступков. Но он наслаждался каждой секундой этого.

Глава 8

Новоявленная лондонская наследница подтвердила, что появится на благотворительном балу у леди Эмберли. Это будет способствовать его успеху, потому что балы часто оказываются неудачными, если не всем леди хватает партнеров, а присутствие богатых наследниц неизменно спасает от такой неприятности.

«Coyшл газетт», 1894 год

Вместо того чтобы остаться в Ричмонде еще на одну ночь, как было условлено с хозяином виллы, Рис решил сопровождать Пруденс, которая должна была возвратиться в Лондон на поезде. Во время поездки они больше не могли уединиться, потому что вагон был полон, и по этой причине Рису пришлось вести себя безукоризненно. Что не могло воспрепятствовать греховности мыслей, приходящих ему в голову, мыслей, которые преследовали его и после того, как он простился с ней на вокзале Виктория.

Он кликнул извозчика, и, пока кеб пробивался по запруженным лондонским улицам, Рис мучил себя мыслями о ней всю дорогу до Мейфэра, снова и снова рисуя в своем воображении изгибы ее славной фигурки – крутые линии талии, округлые холмики грудей и аппетитные ягодицы. Он снова и снова переживал впечатления этого дня, даже посмеялся над разочарованием, постигавшим его каждый раз, когда рыба смела прервать восхитительное удовольствие держать ее в своих руках.

Однако когда он приехал домой, его хорошее настроение было сразу испорчено слугой, встретившим его у входа.

– Ваша светлость, вас ожидают мистер Рот и мистер Силверстейн, – сообщил ему дворецкий. – Поскольку я понял, что они по делу, я проводил этих джентльменов в кабинет.

Когда банкиров перечисляют персонально, а дело происходит вечером, новость не может быть хорошей. Рис взбежал по лестнице, миновал гостиную и вошел в кабинет в конце коридора, готовя себя к худшему. Мрачные лица банкиров, вставших при его появлении, подтвердили его недобрые предчувствия.

Вначале они выразили сожаление по поводу кончины герцога.

– Благодарю вас, – отвечал Рис, стараясь изобразить палице подобающую скорбь. – Смерть дяди стала тяжелой утратой для всей семьи. – Он указал на стулья напротив стола: – Прошу садиться.

Они сели, а Рис обошел стол красного дерева с затейливой инкрустацией, чтобы занять свое место.

– Чему я обязан удовольствием видеть вас? – спросил он, любезно улыбаясь.

– Мы пришли по поводу вашего вчерашнего письма, – пояснил мистер Рот, – в котором вы испрашиваете дополнительный заем.

– Да. Так что же? – Рис сделал многозначительную паузу. – Есть проблема, джентльмены? Уверен, вряд ли.

Банкиры переглянулись. Воцарилось долгое, неловкое молчание, прежде чем мистер Силверстейн сообщил ему неприятное, но совсем не неожиданное известие.

– Сожалеем, ваша светлость, но мы должны отклонить вашу просьбу.

Рис высокомерно посмотрел на свой герцогский нос.

– Моя семья пользовалась услугами вашей фирмы со времен королевы Анны.

– Совершенно верно, – подтвердил мистер Рот. – Совершенно верно. И поэтому нам так трудно отказывать герцогу Сент-Сайресу, но в данном случае, увы, приходится. Просим прощения у вашей светлости, но будем говорить откровенно. Финансовое положение вашей семьи… внушает опасения. Ваш дядя тратил деньги не считая, и это уже давно вызывало у нас тревогу.

Рис не сводил глаз с мистера Рота, который был старшим партнером.

– Времена изменились, а я не мой дядя.

– Разумеется. Но какую вы можете дать гарантию, что улучшите финансовое положение семьи?

Рис не ответил на вопрос. Вместо этого он открыл ящик письменного стола и вынул из него экземпляр «Всех знаменитостей». Он бросил его на стол так, чтобы двое сидящих напротив него могли прочитать заголовок: Неужели в «Ковент-Гарден» расцветает любовь?

На мистера Рота и мистера Силверстейна статья не произвела должного впечатления. Банкиры обменялись взглядами, а заговорил снова мистер Рот:

– При всем нашем уважении, ваша светлость, вы просите дополнительный кредит в триста тысяч фунтов. Это огромная сумма.

– Нет, если учесть, что эти деньги не лично для меня, джентльмены, – сказал Рис, положив руку на грудь. – Они для правительства ее величества. – Он вздохнул. – Исполнение долга по отношению к умершему – от этого никуда не деться.

– Мы принимаем во внимание причины, по которым вам требуется такая большая сумма наличными, – поторопился сказать мистер Силверстейн. – Семейства, занимающие столь высокое положение, нередко оказываются в подобных обстоятельствах.

– Я рад, что вы это понимаете.

– Однако, – вступил мистер Рот, поморщившись, – мы не можем предоставить вам ссуду только потому, что газета связывает ваше имя с именем мисс Абернати. – Он неодобрительно улыбнулся. – Когда речь идет о таких суммах, банковские решения не могут базироваться на светских сплетнях.

– Понимаю.

Рис, обманчиво спокойный, откинулся в кресле, глядя в потолок. Прежде чем ответить, он не менее тридцати секунд держал паузу. Голос его зазвучал задумчиво.

– Если герцог женится на одной из самых богатых в мире наследниц и тем самым возымеет миллионные доходы и станет владельцем огромной торговой империи в Америке, он превратится в одного из самых могущественных и влиятельных людей. Он сможет выбирать из множества банкиров, готовых работать с таким капиталом. – Рис дал время прочувствовать сказанное, затем добавил: – У меня очень хорошая память, джентльмены, но, боюсь, я не умею прощать.

Он посмотрел на них взглядом, в котором сквозило извинение за такую неприятную черту его характера.

Последовала вежливая пауза, затем мистер Рот откашлялся.

– Если бы этот герцог был официально помолвлен с этой богатой наследницей, мы могли бы выдать кредит на сумму, указанную вашей светлостью, и даже больше в случае нужды. Такие ссуды были бы вполне допустимы, я думаю, достаточно было бы долговой расписки. А что скажете вы, мистер Силверстейн?

– Совершенно с вами согласен, – кивнул партнер. – Официальная помолвка – совсем другое дело. Деньги тогда даются под виды на наследство, и это все меняет.

– Прекрасно. – Рис с улыбкой поднялся. – Думаю, мы поняли друг друга, джентльмены. Могу я быть настолько самоуверенным, чтобы рекомендовать вам отныне регулярно просматривать страницы светской хроники? Сплетни, видите ли, очень часто предшествуют фактам. Всего доброго.

Он позвонил дворецкому Милбрея и велел проводить банкиров, а также попросил Холлистера послать за камердинером. В ожидании Фейна он обдумывал новый поворот событий. С учетом романтической натуры мисс Абёрнати он предполагал относительно долгий период ухаживания, однако визит мистеров Рота и Силверстейна заставил его отойти от этого плана как ненадежного. Обстоятельства требовали поторопиться.

Следовало спуститься на землю. Каким бы чудесным ни был пикник, он потребовал чертовски сложных приготовлений. Но после помолвки все облегчается, мужчина может позволить себе гораздо больше в интимных отношениях. А он намеревался позволить себе с Пруденс Абёрнати столько, сколько сможет, потому что она была самой доброй и милой, самой очаровательной особой из всех, с кем ему приходилось иметь дело очень длительное время.

Ему нравились добрые и милые создания, может быть, потому, что в жизни было слишком много других, включая его самого. А она была такой чистой и простодушной. Прежде его никогда не прельщали девственницы, но в этой девственнице было нечто чертовски соблазнительное. В ее глазах он видел обожание, она упорно верила в самое лучшее в нем и вообще во всех, что, конечно, безнадежно наивно. И все же ее доброта и дружелюбие были как бальзам на все порочное и циничное, что было в нем.

Она назвала его романтиком. Какая чепуха! Если бы его простодушная маленькая наследница знала, какие мысли бродили в его голове весь этот день, она была бы в шоке. А если бы ей стало известно хотя бы о части его прегрешений, о саморазрушительных пороках, которым он предавался, о его безобразной юности, о скелетах в их семейном шкафу, она бы почувствовала отвращение только оттого уже, насколько неромантичным и пустым он на самом деле являлся.

Рис открыл глаза и снова выдвинул ящик стола. Отодвинув в сторону несколько писем, он вынул маленькую книжечку в серой обложке, потрепанную и испачканную за долгие годы путешествий ее владельца. Книжка сразу открылась на странице, которую он чаще других перечитывал.

«Быть сегодня в Англии – в этот день апреля!» Как всегда, читая эту строчку, он преисполнился особым чувством, страстным томлением Браунинга по Англии, с вязанками хвороста и пением зябликов, по идеальной стране, идеалам его сословия, по любым идеалам. Тоской по дому. «Может быть, вы просто тосковали по дому».

– Вы посылали за мной, сэр?

Он поднял глаза, увидел стоящего в дверях камердинера и захлопнул книгу.

– Да, посылал, – ответил он, бросая томик стихов Браунинга обратно в ящик. – Каковы планы мисс Абернати на завтра? – спросил он, задвигая ящик.

– Насколько мне известно, она отправится на благотворительный бал в пользу вдов и сирот, который устраивает леди Эмберли.

– А, этот бал. Я получал билет?

– Конечно, сэр, но вы отклонили приглашение.

– Сообщите леди Эмберли, что я передумал. Что я, в конце концов, решил быть на балу.

– Слушаюсь, сэр. – Камердинер повернулся, чтобы уйти, но Рис остановил его:

– Фейн.

– Сэр?

Рис помедлил.

– Позаботьтесь, чтобы леди Альберта Денвилл узнала о моих планах.

– Из этого может выйти что-нибудь интересное, сэр.

– Надеюсь, Фейн. На самом деле я очень рассчитываю на это.

Пруденс ухватилась за один из столбиков роскошной кровати с пологом в номере «Савоя» и вдохнула так глубоко, как только могла. Она поморщилась, когда Уоддел изо всех сил затянула корсет, и дала себе слово больше не есть за чаем эти восхитительные пирожные.

Горничная закрепила концы шнурков и обвила талию Пруденс портновской измерительной лентой.

– Двадцать восемь и полдюйма, – объявила она. Пруденс охнула:

– Этого недостаточно. Я хотела надеть розовое бальное платье из дамаста, а чтобы оно хорошо сидело, нужно утянуться еще на полдюйма.

– Розовое действительно, вам очень идет, мисс, но ведь тогда вы не сможете танцевать в нем.

Пруденс это не смутило. На балу у леди Эмберли будет герцог, а значит, весь вечер ее будет носить по воздуху.

– Я смогу танцевать, – со смехом уверила она служанку. – Попытайтесь еще раз.

Уоддел в конце концов удалось затянуть талию Пруденс до требуемого размера, и, когда горничная одела ее в наряд из розового шелка, оказалось, что их совместные усилия того стоили. Может быть, она не была обладательницей модной фигуры, напоминающей песочные часы, но низкий вырез, пышные рукава и юбка из клиньев этого платья создавали именно такое впечатление. Пруденс с облегчением вздохнула.

– Уоддел, вы уверены, что герцог будет на балу? – спросила она, наверное, в десятый раз, пока служанка оправляла низ ее платья, отделанный вышивкой и рюшем.

– Да, мисс. Мой молодой человек, как я уже говорила, камердинер графа Розелли, так по его словам, граф очень хорошо знает его светлость. Сегодня утром я видела мистера Фейна внизу, в прачечной, и он поклялся, что герцог там будет.

– Как славно, что у вас есть молодой человек. Красивый?

– Да, мисс. – Горничная поднялась и, поправляя рукава платья леди, засмеялась. – Когда он улыбается, у меня просто дух захватывает.

Пруденс тоже засмеялась, но как-то неуверенно, потому что вспомнила невероятно притягательную улыбку Сент-Сайреса.

– Знаю, что вы имеете в виду, Уоддел.

В этот момент в спальню стремительно вошла Эдит, сразу положив конец их веселью.

– Пруденс, дорогая, ты еще не готова? – спросила она, с явным беспокойством оглядывая племянницу. – Боже, волосы еще не уложены. Хватит тянуть время, дорогая. Роберт и Миллисент могут появиться с минуты на минуту.

– У нас еще много времени, – заметила Пруденс. – И потом, большинство аристократов никогда не приезжают на балы до полуночи.

– В конце концов, позволь мне заметить, что мы простые дворяне. Едва ли нам пристало перенимать привычки аристократов. – Она подошла к Пруденс и окинула ее пристальным взглядом с головы до ног. – Ты выглядишь прелестно, дорогая, – подытожила она осмотр. – Роберту будет приятно быть твоим партнером. Сколько танцев ты обещала ему?

– Два. Кадриль и галоп.

Эдит возмутилась:

– И ни одного вальса?

– Ни одного. – Пруденс занялась шкатулкой с украшениями для волос, которую поставила перед ней Уоддел, в надежде, что сможет переключить внимание Эдит. – Помогите мне, тетя, решить, как лучше украсить прическу.

Эдит, конечно, не дала себя отвлечь.

– Роберт в особенности просил тебя оставить для него три вальса.

Пруденс целиком занялась эгреткой в руках горничной, надеясь, что Эдит оставит эту тему.

– Нет, Уоддел, – наконец сказала она. – Я думаю, лучше что-нибудь попроще. Может быть, вот эти гребни с жемчугом, – добавила она, вынимая их из шкатулки, – а может быть, гардению или букетик ландышей, их можно купить внизу, у торговца цветами. Это будет то, что надо.