Текст книги "Принц полуночи"

– Ли! – закричал он, привставая в стременах, – Ли! – Призрачное облачко его дыхания исчезало в морозной тьме. Ему теперь было все равно, слышит его кто-нибудь или нет. Ему было все равно, что Льютон может его заподозрить. Он перевернет все, выгонит всех из «Двойного эля» на поиски. Он прислушивался, проклиная свое глухое ухо и стараясь сдержать потише дыхание и движения лошадей, чтобы услышать любой даже слабый отклик. Но холодный ветер доносил лишь молчание. Он повернул коней на север.

– Ли! – снова закричал он, и услышал только эхо.

Но вот он задержал дыхание – он определенно услыхал какое-то постанывание. Напрягшись, он попытался было определить направление, откуда донесся звук, но это и не понадобилось. Оба коня повернулись и уставились в темноту, ноздри их раздувались. Из мрака появилась ныряющая серая тень, которая, приближаясь, приобретала очертания волка, упорно бегущего вперед, несмотря на неуклюжую хромоту.

С.Т. бросил шпагу в ножны и спешился. Немо прижался к его ногам тихо, жалобно – без обычных для волка радостных прыжков. С.Т. опустился на колени и дал ему вылизать свое лицо, а сам в это время осторожно перебирал густой холодный мех, и обнаружил, наконец, запекшуюся рану на передней лапе Немо.

Он не стал ее обследовать, не решаясь нарушить дружелюбие волка. Тем более что в темноте ничего толком рассмотреть было нельзя. Волк, казалось, не особо страдал от своей раны и мог передвигаться, но у С.Т. встал комок в горле и появилось тянущее чувство ужаса в душе.

Он стоял на коленях около волка, гладил его густой мех, силясь поймать какую-то фразу, мелькнувшую где-то на краю сознания. Зверь… шпага… ведьма. Немо. Ведьма… она ускакала из конюшни, как будто все черти ада гнались за ней. И как пламя от искры, попавшей в опилки, в его голове вспыхнуло озарение. Он понял, что она сделала.

– О, Господи, дурочка моя, – вздохнул он. – Ах, ты легкомысленная дурочка.

Он встал на ноги и оглянулся вокруг, чувствуя в душе пустоту от того, что она натворила.

Чилтон. Она направилась одна наказать Чилтона. И не вернулась.

– Будь ты проклята, Ли! – заорал он в ночное небо. – Будь ты проклята, будь ты проклята, будь ты проклята!

23

Ли не боялась темноты. Она любила ночь, и всегда, когда шла одна под звездами, ощущала, что ночь ее охраняет. Ее не тревожили ни призраки, ни демоны, она не страшилась дьявольских наваждений.

Но лежать на полу, с завязанными глазами, с руками и ногами, опутанными веревками, корчиться от боли, напряженно пытаясь уловить смысл доносившихся до нее звуков… Это было совсем другое дело. Этого стоило бояться. Никакой демон ада не пугал ее больше, чем отдаленные вопли последователей Чилтона.

Она лежала там же, где пришла в сознание, и старалась снова не потерять его от затоплявшей ее боли. Голова ее гудела, щекой она касалась ковра, а тело лежало на голых досках. Они пахли ее домом, холодным, заброшенным, но в запахе его еще оставались следы отцовского нюхательного табака и мятно-солодовый запах укропа, которым горничные часто пользовались для натирки полов.

Она была уверена, что находится где-то в Сильверинге в большой комнате, если судить по тому, как отражался от стен звук каждого движения ее незримого тюремщика. Она пыталась собрать свои мысли. Нет, не мраморный холл, – там не было ковра, и не комната Кингстона, потому что там герб Кингстонов был нарисован просто на дереве и не один из лестничных холлов, полных эха, с каменными полами и фамильными портретами. Это мог быть салон или большая столовая, или комната над кухней… или даже галерея над домашней часовней: во всех них были деревянные полы, ковры и гулкое пространство.

Когда вдруг в отдалении разразилась буря криков, охранник поднялся и отошел так далеко, что она даже не могла определить, куда направились его шаги. Она все время дергала свои путы, моля Бога, чтобы охранник ушел из комнаты. По-видимому, так и произошло, потому что никто не стал ее ругать, но и добиться ей ничего не удалось. Веревка связывала ей руки от запястий до локтей и она даже не могла повернуть руки, чтобы найти узел.

Она была привязана к чему-то очень прочно. Ее пальцы ощупывали дерево тут и там и наткнулись на резьбу. Только одно место в доме было украшено резным дубом с вычурными завитушками: перила галереи часовни, где она провела бесчисленные субботние вечера, сидя между матерью и Анной и слушая мелодичный голос отца, который проверял в мирной тишине, как будет звучать проповедь.

Шаги вернулись. Быстрые, взволнованные. Ли попыталась расслабиться, притвориться, что еще не пришла в сознание, но холод заставил задрожать так сильно, что она едва могла сдержать свои движения.

– Он сейчас вернется из церкви, – произнес мужской голос с сильным северным говором, – твой час настал, ведьма.

Ли слышала крики, причем один голос становился все громче и громче. Она много месяцев не слышала его, но сразу же узнала завораживающий тембр голоса проповедника. Его слова как правило, ничего не значили. Дело было именно в голосе – просящем и приказном, ласковом и неожиданно грозном, рассказывающем истории о грехе и искуплении и славе Господней и его Джейми Чилтона. В нем было все, что она ненавидела и боялась, и этот голос приближался.

Бог. Милый Бог. Было время, когда она готова была умереть, если бы могла забрать с собой Чилтона. Но не теперь, теперь ей хотелось жить, и это желание заставляло ее глупеть от страха.

«Сеньор, – безмолвно молила она, крепко зажмуривая завязанные глаза, разрываясь между истерическим смехом и слезами, – Сеньор, Сеньор… Ты мне так нужен».

С.Т. увидел огни издалека: справа высоко в конце улицы, где стоял над городом Сильверинг, сквозь ветви деревьев было видно мерцание факелов. Он почти побежал туда, но выработанная годами осторожность победила. Немо он оставил на болоте, велел раненому волку оставаться там, где он его нашел. Теперь он привязал Сирокко и стал пробираться по темной стороне улицы, придерживая рукой шпагу, чтобы не звенела при ходьбе.

По мере приближения огни сливались воедино, становились ярче. К тому времени, как он подошел к краю деревьев, выкрики Чилтона становились все громче, бессвязней, а весь фасад Сильверинга мерцал в пляшущих коралловых бликах небольшого костра разложенного перед открытым водоемом. Карнизы и фронтон выделялись ярким рельефом, тени качались так, что дом казался живым.

Около костра и на ступенях лестницы стояли группы людей, подымающееся пламя черным обрисовывало их силуэты. С.Т. прикинул, что их было человек двадцать, в большинстве мужчины. Женщины стояли во внешнем круге. Пока он смотрел, одна из женщин медленно отступила за пределы света костра, потом повернулась и исчезла, убежала.

«Молодец, cherie», – подумал он.

Какой-то звук в темноте рядом с ним заставил С. Т. схватиться за шпагу и внимательно оглядеться. Несколько впереди него под деревьями стояла одинокая фигура – на довольно большом расстоянии от других – и наблюдала.

Льютон.

С.Т. расстегнул плащ, снял шляпу и заправил внутрь манжеты рубашки, чтобы скрыть кружева. Затем он стащил с себя галстук и отвернул воротник, то есть постарался как можно меньше походить на Принца. Галстук он затолкал в карман, хотя холод на шее заставил его поежиться, и направился к одинокой фигуре в тени.

– Добрый вечер, – пробормотал он, стараясь, чтобы это прозвучало сердечно, хотя кровь стучала у него в висках. – Что за шум?

Льютон подскочил на фут и с диким видом повернулся к С.Т.

– Бога ради… Мейтланд! Какого черта… что вы здесь делаете?

С.Т. пожал плечами: любопытство. Слегка улыбаясь, он посмотрел на собеседника.

– Я что, опоздал на праздник?

Льютон только глазел на него, хмурясь из-под высокого парика.

– Я собирался пораньше пойти за вами, – сказал С.Т., – но… одна из девиц… задержала меня.

Уже начав говорить, он пожалел об этих словах. Льютон мог рассказать о таверне Чилтону, и теперь мог уже знать, кто такие Голубка и Честь и каким образом они покинули Небесное Прибежище. А отсюда был один шаг до вывода о связи мистера Бартлетта и С.Т. Мейтланда с замаскированным Принцем Полуночи. «Очень маленький шаг», – С.Т. был настороже и ожидал нападения.

Но Льютон только сказал:

– Здесь сегодня произошли некоторые неприятные события.

– А? Жалко, – С.Т. посмотрел в сторону костра. – О чем, черт возьми, воет там этот парень?

Льютон с отвращением резко махнул рукой.

– Он сошел с ума. Я пытался урезонить его, но он совсем одурел.

– По воплям похоже на то.

– Нас навестил ваш грабитель с большой дороги, – Льютон снова посмотрел на С.Т. – Знаете, кто это был? Этот нахальный французский пес, тот, кого они называют Сеньор де Минюи, Принц Полуночи. После него Чилтон совсем озверел. Считает, что атакован лично. Пытался я объяснить ему, что скорее объектом был я. Этот паршивый Робин Гуд, наверно, прослышал кое о чем. Но Чилтон доводов уже не слышит, – он снова повернулся к Чилтону, так как голос проповедника поднялся до визга. – Ей Богу, у него уже пена изо рта пошла. Никогда не видел этого раньше.

– Так что развлечения отменяются? Не так ли?

– А-а, да, отменяются. Все отменяется, – Льютон поджал губы, – но мне еще кое-что надо здесь доделать.

С.Т. замолчал на минуту. Безумный крик Чилтона разносился по улице. Пока они стояли, еще одна девушка тихонько убежала от костра и, пробегая мимо них, прикрыла голову капюшоном. С.Т. мельком бросил взгляд на Льютона и увидел, что тот пристально за ним наблюдает.

Он решил снагличать.

– Что все-таки он там делает?

– Бог его знает, – буркнул Льютон. – Орет все время, что сожжет ведьму, но не у всех хватает духа смотреть на это.

– Ведьму? – С.Т. старался, чтобы его голос звучал твердо и не очень громко. – Они поймали ведьму?

– Чилтон так считает.

– А где она? – небрежно спросил С.Т. Льютон пожал плечами.

– Наверное, в доме, – он потянул себя за губу. – Что за игру вы ведете, Мейтланд? Почему вы последовали за мной сюда?

С.Т. улыбнуся:

– Из простого интереса.

Льютон поиграл эфесом своей шпаги.

– Я могу устроить вам интересное зрелище. Я собираюсь заткнуть рот этому взбесившемуся червяку прежде, чем он наболтает слишком много лишнего.

– Он, действительно, раздражает тонкий слух.

– Я не хочу, чтобы он поминал мое имя в своих проповедях. Он может погубить меня и еще некоторых, – Льютон вытащил шпагу из ножен. – Меня теперь не удивят ни он, ни его люди. От них можно ждать, чего угодно. Это же маньяки. Опасные. Все. Видите, у них пики? Тут остались самые фанатичные. Остальные просто сбежали.

С.Т. положил руку на эфес своей сабли. Льютон посмотрел вниз, провожая глазами движение его руки. Чашеобразная гарда его сабли сверкнула металлическим переплетением: единственная, незабываемая. Ее неповторимая красота была очевидна даже в неясных бликах огня.

Лицо Льютона окаменело. Он узнал ее.

– Ублюдок! – он бешено взглянул на С.Т., – Ах, ты лживый ублюдок! Ты и есть – он!

С.Т. рывком освободил меч из ножен, как раз вовремя, чтобы отбить мгновенную атаку Льютона. Металл зазвенел о металл. Льютон отскочил и снова кинулся вперед. В тусклом свете С.Т. едва мог различить его рапиру, но его сабля сверкала как красно-серебряная лента. Он держал ее накоротке, чтобы защитить горло, не решаясь использовать широкие размахи для режущих ударов.

Льютон был зол и выпады его были быстрыми. Снова и снова он шел на сближение, несмотря на большую длину сабли.

– Я убью тебя, лживая змея! Будешь вмешиваться? – он тяжело дышал. – Я убью тебя за это… Тебя и этого сумасшедшего. Обоих!

С.Т. молча отбивал атаки, вытащив из-под кафтана свой стилет, чтобы использовать левой рукой. Он делал выпады, парировал, затем, увидев просвет, когда Льютон нарушил равновесие, чересчур наклонившись, и быстрым ударом черканул его по ребрам. Льютон дернулся, втянул воздух и снова со злобным рычанием пошел в атаку.

Если бы у него в руках была шпага и если бы было побольше света, С.Т. обезоружил бы противника в три удара. Льютон был хороший фехтовальщик, хотя и не выше среднего, и уже тяжело дышал, но С.Т. не мог разглядеть клинок. Ему приходилось действовать наугад, следя за движениями белой манжеты Льютона и соображая, как при этом может двигаться тридцатидюймовая шпага. Один раз она его захватила, он почувствовал резкую боль, когда ее конец погрузился в его бедро.

Он ступил вперед, как его учили тысячу лет назад на горячем пыльном флорентийском дворе: встречая выпады шпаг под взглядом учителя. Вопль и выход из боя тогда обеспечивали хорошую порку – сейчас они принесут гибель.

С.Т. поймал шпагу Льютона на гарду и направил ее со всей силы вверх. Он с силой отбросил руку Льютона в воздух, и когда тот сделал выпад вперед, чтобы вернуть преимущество, С.Т. встретил свистящий клинок режущим краем сабли. Удар отдался по руке в плечо. Шпага сломалась, как костяная, о более тяжелый меч.

Льютон издал вопль ярости. Он отшвырнул сломанное оружие. С.Т. услышал, как прозвенело оно, падая на землю, но Льютон его больше не интересовал.

Что-то происходило в поместье. Из главной двери выбегали люди с факелами и швыряли их в костер.

Пока С.Т. пытался разглядеть, что происходит, свет пламени взметнулся в двух окнах… внутри… и Чилтон появился на пороге с двумя пылающими факелами в руках. Он ревел о преследованиях, а внутри разгоралось зарево. Над ним из открытых дверей поползли клубы дыма и зазмеились вверх по фасаду.

С.Т. побежал. Он перепрыгивал через три ступеньки, припадая на раненую ногу. Сверху с лестницы на него кто-то бежал, стараясь столкнуть вниз, но С.Т., размахивая мечом отбил направленную на него пику.

– Она там внутри? – он бросился на Чилтона, все еще сжимая в руке саблю.

Что-то хлопнуло рядом с его ухом.

Чилтон посмотрел на него с внезапным спокойствием, рот его молча открылся – и алое пятно расцвело на белом воротнике. А потом он уже не стоял, а лежал нелепой кучей в дверях. Когда он упал, снова раздалась целая какофония криков и воплей. С.Т. стоял над ним и с удивлением смотрел вниз, потом быстро поглядел через плечо.

Над костром, за ошеломленными лицами толпы, виднелся Льютон, балансирующий на постаменте из каменных столбов у ворот. Он старался перезарядить свой пистолет.

С.Т. повернулся к дому, перепрыгнул через тело Чилтона и нырнул в дым.

Черная удушливая дымовая завеса скрывала потолок, расползалась над холодным простором мраморного пола. На стенах большого зала плясали отблески пламени. Темный дым сочился из мягких сидений двух изящных стульев, брошенных в центр зала и подожженных. Он тяжело поднимался и расходился во тьму. Глаза С.Т. слезились, он протер их и прищурился. В открытые двойные двери зала он видел, как горели занавески в соседних комнатах.

Раненая нога не слушалась, подламывалась под его весом. Он зашатался, выпрямился, опустил саблю, вложил в ножны стилет. Звуки пожара его здоровое ухо воспринимало как рев ветра, печи или дракона, пытающийся свернуть его с пути.

– Ли! – закричал он, – ты здесь? – и тут же согнулся в приступе кашля.

Он снова закричал, кинулся в двойные двери салонов, где горящие занавески подожгли портреты и панели, и огонь лизал в своей горячей жадности бледно-зеленую обивку. Горящие обрывки бахромы падали с шипением на пол и тлели на ковре. Он наложил галстук на нос, завязал его сзади и, кашляя, нырнул в дым.

Он слышал ее голос, он был в этом уверен. Он слышал его за шумом пожара, совершенно точно, но не мог понять, откуда она кричит.

Все звуки он слышал слева, со стороны здорового уха. Из салона двери открывались во все стороны, а он стоял посередине горящей комнаты и не знал, куда идти.

Схватив каминный коврик он стал бить им по языкам пламени, поднимавшимся по занавескам рядом с дверью с левой стороны. Жара и дым охватили его, он отшатнулся, из глаз лились слезы, и он накинул на голову коврик, чтобы проскочить через комнату. На другой стороне тоже был ад: пылающие занавеси отбрасывали кроваво-алый свет на алые обои.

Еще дым. Еще двери. Он снова закричал. И снова застыл, обливаясь потом, поворачивая голову из стороны в сторону в надежде услышать за треском и шумом пламени ее голос. Дым был всюду. Он висел низким мутным облаком с проблесками оранжевого и желтого, горький вкус сажи стоял в горле. Для того чтобы вздохнуть, ему пришлось согнуться. Внезапно дымовая волна, окаймлявшая подоконник, взорвалась морем пламени. Он отскочил назад, загораживая лицо от обжигающего жара.

Дохромав до ближайшей двери, он нашел за ней холл и утреннюю комнату, нетронутые огнем и лишь освещенные отблесками пламени из соседних помещений. Ее голос слабо звучал в дыму, высокий, приглушенный. Он закричал, позвал ее, и ее голос донесся громче. В нем была паника, которая заставила его опрометью кинуться в темноту дымного холла.

Он наткнулся на что-то, ударился раненым бедром и согнулся от боли. Какое-то время он вообще не мог двигаться и только прижимал ладонь к ране, кашляя и задыхаясь. Когда он затем поднял руку к глазам, чтобы протереть их, то почувствовал запах свежей крови и ощутил на коже ее обильную влажность.

– Черт бы все подрал, – хрипло пробормотал он и оттянул галстук ото рта, – Ли! – кричал он, задрав голову к потолку, – Бога ради, где ты?

Ответа не было слышно. Слабо чертыхаясь, он снова перевязал галстук поверх лица, повернулся и направился опять туда, где полыхал огонь.

Дым становился гуще по мере его приближения к двери. Он набрал в грудь побольше воздуха, морщась от жара, кашляя нагнулся, пропуская волны дыма и тепла над собой.

В голове его стучало от дыма, раненая нога дрожала и подламывалась. Он оперся руками о колени, дышать было больно.

С бессмысленным рыданием он заставил себя выпрямиться поправил накинутый коврик и снова нырнул в красную гостиную. Он добрался до других дверей, стал в них и прокричал ее имя в огненную коробку горящих драпировок соседней комнаты.

Никакого ответа.

Он снова закричал, галстук приглушал его голос. Но ответом были только рев и треск пламени. На каждом шагу нога его спотыкалась и его качало. Так он дошел до последних дверей. Снова зеленый салон, окаймленный пламенем снаружи.

Он звал ее, но пламя ревело громче, он не мог бы расслышать ее даже, если бы она ответила.

Горящая золоченая пальметта с грохотом упала на пол на середине комнаты. С.Т. заставил себя идти вперед. Он полуковылял, полуполз, слезы текли по его лицу от дыма и отчаяния. Каждая комната была кошмаром, освещенным горящими драпировками и занавесями, сверкавшими сквозь слепящий дым.

Он не знал, сколько еще продержится, сколько выдержит его нога. Голос уже не звучал, а хрипел, но он продолжал звать ее, ободранным горлом, пока у него совсем не осталось голоса, а дыхания хватало только на то, чтобы идти сквозь дым и зарево от двери к двери.

Больше всего он боялся, что потеряет сознание.

Дым и слезы слепили его, превращали и свет и тени в какую-то единую мутную тьму. Открыв последнюю дверь, он не смог закрыть ее: он повис на ручке, колени его подогнулись и он упал ничком.

– Сеньор! Ты здесь?

Он услышал ее голос, близкий и ясный. Его глаза отказывались открываться в этом дымном аду. Она снова позвала и закашлялась. Когда в голове у него немного прояснилось, он понял, что огонь остался за ним и, что он вдыхает обычный воздух и оживает от льющегося мимо его лица потока прохлады.

Он заставил себя открыть глаза и увидел впереди холодную темноту, он ввалился туда и захлопнул за собой дверь, отрезая путь огню.

– Ли, – он едва мог издавать звук. В сумраке перед ним поднимались вверх колонны.

– Я здесь наверху, – она выдавливала из себя слова. Он неуклюже поднялся, нога задрожала от боли.

– Где? – прохрипел он, срывая с лица галстук.

– Наверху, – слово прокатилось эхом и завершилось приступом кашля, – на галерее. Ты в домашней часовне.

Думать он не мог. И дышать-то было трудно, просто втягивать воздух в обожженное горло и легкие.

– Как? – прошептал он, – как мне, – он еле поднял голову, – пройти наверх?

– Лестница… в комнате… в часовне, – ее хрипловатый голос призрачно плыл над его головой, – налево. Дверь налево. Соседняя… комната.

Он облизал губы и посмотрел налево. Он увидел дверь, о которой она говорила, по свечению вдоль пола. Дым пробивался из-под филенок, поднимаясь по дереву вверх.

Он ощупью доковылял до нее и схватился за латунную ручку. Резкая боль заставила его отдернуть руку, он отшатнулся и дверь распахнулась.

Клубы дыма и пламени отбросили его назад. В комнате ревела стихия. Он упал навзничь и ударился спиной, но кое-как оттолкнувшись, поторопился встать в страхе, что вал огня высосет из часовни воздух и жизнь. Тело саднило, там где одежда касалась кожи, было ощущение ожога. Он поднялся на колени, почти не обращая внимания на пламя, которое подсвечивало деревянные панели странным переливчатым светом, скручивало и очищало чешуйками лак, тут же обугливавшийся и рассыпавшийся в пыль. Пинком ноги он захлопнул дверь в этот хаос. Его качнуло, он наткнулся на колонну и обнял ее, прижался к ее мрамору, охлаждая обожженное лицо.

– Сеньор! – она тревожно воскликнула, – Ты здесь?

– Я не могу… пройти тем путем, – задыхался он, – Солнышко…

– Кафедра, – слова плавно опускались к нему с мрачной вышины. – Можешь взобраться на кафедру?

Воспаленными глазами он поискал и обнаружил темную массивную груду дерева под галереей. Резные ступени вели к кафедре, поднятой почти на человеческий рост. Тяжелый резной навес удваивал ее высоту. Верхушка его почти касалась пола галереи.

Он положил руку на перила резной лестницы и втащил себя по ступенькам, пользуясь необожженной рукой, чтобы снять тяжесть с раненой ноги.

Из черной глубины кафедры он ухватился за край навеса и подтянулся вверх. Коленом он упирался в деревянную резьбу сбоку кафедры. Вложив все силы в толчок он попытался взобраться наверх, гримасничая от боли.

Внезапный приступ кашля потряс его, легкие протестовали против такого усилия в сгущающемся дыму. Захват его ослаб, он попытался ухватиться еще обожженной рукой, но упал обратно, хватая пустоту судорожно сведенными пальцами.

– Сюда, – сказала она. – Можешь дотянуться до моих рук? Только освободи мне руки.

Он, прищурясь, посмотрел вверх, увидел в темноте какое-то движение и услышал отчаянные глухие удары: она пыталась подкатиться к краю. Бледное пятно ее рук просунулось сквозь перила.

Он выпустил все из рук, упал на пол кафедры и прислонил голову затылком к подиуму. От него потребовалось гигантское усилие, чтобы выпрямиться и вытащить из ножен стилет.

В темноте он едва-едва видел, поэтому ему пришлось нащупывать веревку, и Ли вскрикнула, когда он просунул лезвие под узел.

– Прости, – пробормотал он, осторожно разрезая шнур.

Он распался. Ли отодвинулась раньше, чем он смог его распутать.

– Дай мне нож, – свистящим шепотом произнесла она, протягивая руку сквозь перила. – Мои ноги!

Он перехватил стилет и вложил его рукоятку в ее руку.

– Будь осторожна.

– Да уж… Я не хочу, чтобы у меня лодыжки были порезаны, – пробормотала она со смешком. – Сейчас, вот так… Готово. Давай сюда! – она снова протянула руку сквозь перила.

– Туда вверх? – прохрипел он.

– Ты собираешься выйти тем же путем, каким вошел? Другого пути внизу нет.

Он посмотрел на закрытую дверь часовни. Пламя пробивалось вдоль косяка, приглушенное только дымом.

– Я помогу тебе, Сеньор, – она встала и перегнулась через перила. – Хватай мои руки.

– Ты собираешься втащить меня наверх? – сухо сказал он.

– Мы сделаем это вместе. Неужели ты думаешь, что я тебя оставлю?

– Вместе.

– Давай! – понукала она. – Встань на стул проповедника и дай мне твою руку!

– Нет. Тебе меня не удержать.

Он пригляделся к черноте кафедры под навесом и встал на стул. Коленом он нащупал резьбу.

– Я сам смогу это сделать.

Рывком он оттолкнулся вверх, пытаясь в темноте ухватиться за резьбу над кафедрой, но его обожженные пальцы не смогли удержать вес его тела навесу. Он напрягся, стиснув зубы и упал назад.

– Дай мне твою руку! – закричала она, – что с тобой случилось?

Он снова взгромоздился на сиденье и, ухватившись за резьбу, сильно оттолкнулся здоровой ногой. Мгновенье он висел на руках и пытался перекинуть свое тело на крышу кафедры. На языке был вкус сажи и свежей крови. Он услышал свои собственные всхлипы, такие щенячьи, раненая нога горела от боли, а в пальцах было такое ощущение, будто он сунул их в раскаленный горн.

И тут он почувствовал ее руки на своих руках, крепко ухватившие его. Она тащила его с такой силой, какую он никогда не предполагал в женщине.

Этот ее рывок вверх дал ему необходимый дюйм. Он поставил колено на верх кафедры, не в силах удержать рыдание, когда подтянул за ним второе. А затем он уже оказался наверху и тяжело дышал ободранным горлом.

– Торопись! – руки Ли ощупью искали его. – Сюда. Здесь окно.

Он перебрался через перила и, спотыкаясь, пошел за ней. Она уже высовывалась из открытого окна. Перекинув ноги через подоконник, она спрыгнула вниз. С.Т. выглянул наружу и с облегчением увидел, что до земли только два ярда.

Перекинув раненую ногу через подоконник, он повернулся, оперся ногой о стену и аккуратно спустился в сорняки. Он стоял, держась за ноющее бедро, и жадными глотками глубоко втягивал в себя сладкий чистый воздух и не мог надышаться. Ли вцепилась ему в руку и тащила за собой. – Скорее пойдем отсюда… надо уйти от дома! – Он позволил ей тащить себя, кашляющего и спотыкающегося в холодном мраке. Когда его движение выровнялось, он выпрямился, ощупью нашел ее плечи, схватил обеими руками ее лицо и грубо поцеловал.

К его удивлению, она зарылась пальцами в его волосах и вернула ему поцелуй, возвращая ему такой же вкус сажи и крови, прижимаясь телом к его обожженному телу, пока он чуть не свалился, потеряв равновесие от силы этого поцелуя. Он отчаянно сжимал ее плечи, как вдруг она вырвалась.

– Черт побери, Солнышко! – он с трудом перевел дыхание.

– Я знала, что ты придешь, – сказала она и отвернулась, глядя во мрак.

С.Т. сквозь дым смотрел на нее и чувствовал, что обожженное лицо расплылось в болезненной улыбке. Он откинулся назад, запрокинул лицо в небо и испустил в пространство вопль радости.

Кончился он приступом кашля.

– Ты что, сошел с ума? – рявкнула она из темноты. – Ты пойдешь в безопасное место? Идем же!