Текст книги "Принц полуночи"

Клара несколько раз выходила из столовой с небольшой группой друзей. Мистер Уолпол немедленно стал приглашать ее на танец, и на этот раз она согласилась. Среди этих разговоров и комплиментов Ли тихо стояла и наблюдала, как ее кузина об руку с мистером Уолполом прошла на галерею. Зазвучала музыка. Затрепетали веера и засверкали драгоценности, леди стали кивать, а джентльмены улыбаться. Кто-то тронул ее сзади за локоть.

– Миледи, – проговорил Сеньор, – мой танец.

В этом приглашении не было ни особой грации, ни элегантности, которых, как было известно, у него избыток. Он стоял, лениво опершись одной рукой на спинку обитого светло-зеленым дамаском стула. Но челюсть его отвердела, он пристально смотрел на нее, не сводя глаз.

Ли запрокинула голову и слегка присела. Робкая улыбка, которую она не могла сдержать, подняла уголки ее губ.

Он выпрямился. Когда он отпустил стул, то двигался как-то странно, запинаясь, и когда Ли взяла его за руку, то почувствовала легкий запах спиртного.

Они встали в позицию. Он слегка качнулся, и удержался на ногах, опершись о ее руку. Она посмотрела на него сквозь ресницы. Видимо, он выпил слишком много для сложного салонного танца.

Но танцоры уже построились, приветствуя друг друга поклонами и приседаниями. Сеньор только слегка кивнул. Он пристально уставился на нее, хмуря брови со зверским напряжением. Струйка пота покатилась по его напудренному виску. Она почувствовала такой всплеск любви и нежности, он был настолько родной, настолько частью его прошлого и настоящего, что месяцы черных мук и отчаяния, казалось, растворились в тумане, исчезли вдали.

В такт музыке пары соединяли руки и выступали друг перед другом. Он двигался вместе с остальными, делая шаг вперед, рука все крепче сжимала ее руку. На мгновение она приняла на свою поднятую руку всю тяжесть его движения, затем от оттолкнулся от нее. Он зашатался, отступая назад и не сводя глаз с Ли. Пара во главе цепочки пошла по ряду между ними, ряд открылся, он крепко схватил ее руки, начиная пируэт.

Ли устойчиво держала его, прикладывая все свои силы. Они прошли по окружности, описывающей квадрат, но когда партнеры оставили друг друга и начали двигаться кругами в противоположных направлениях, меняя руки с приближающимися танцорами, он потерял равновесие. Сначала он вывел из равновесия еще одну даму, отступив слишком далеко и споткнувшись под ноги ее партнеру, его плечо сильно ударило другого мужчину.

Танец расстроился. Сеньор стоял, расставив ноги, его напряжение исчезло и перешло в полное отчаяние, а танец, обойдя его, продолжался дальше.

Ли увидела выражение отчаяния на его лице и внезапно все поняла. Она отпустила руку своего партнера по танцу и быстро двинулась к С. Т., ослепительно улыбаясь другим партнерам.

– Ужасно пьян, – говорила она, качая головой. Он не сводил с нее глаз и неровно дышал. Когда она схватила его за руку, он стал противиться повороту. Она видела панику в его глазах.

– Мистер Мейтланд, – успокаивающе сказала она, – давайте подышим свежим воздухом и предоставим танцу продолжаться без нас.

Его пальцы вцепились в ее плечо, как будто это был якорь спасения.

– Медленно, – пробормотал он под прикрытием музыки. – О, Боже, не дай мне упасть.

– Не дам. Они думают, что ты пьян как сапожник.

Танец за их спиной продолжался, на их место стала другая пара, им вслед крикнули несколько шуток. Толпа стоявших сбоку доброжелательно расступилась. Жесткая хватка Сеньора немного ослабла. Казалось, он приобрел устойчивость по мере их движения по прямой через дверь в большой холл. В его внезапном прохладном сумраке они были почти одни. Только несколько пар возвращались с ужина через гостиную Бледные гипсовые пилястры, римские урны и статуи мягко светились на пепельно-сером фоне спокойным контрастом свету и цвету отдельных комнат. Ли остановилась было, но Сеньор двинулся вперед.

– Наружу, – сказал он, – я хочу выйти отсюда. Привратник открыл им переднюю дверь. Ночной воздух освежил Ли. Двор не был освещен, полутемный холл соединяв его и двери крыла – с темными рядами окон. В дальнем конце поднимались призрачные греческие колонны внешнего портика. С.Т. продолжал идти.

Они достигли первого ряда колонн. Он прошел мимо них, прошел ко второму ряду храмовых колонн и остановился. Прямо впереди была широкая лестница, которая вела к подъездной аллее во двор. Ли едва могла разглядеть бледную массу камня, но знала, что он здесь. Она осматривала ее днем. В Лондоне на развлечение они бы приехали не раньше одиннадцати, в сельский Миддельсекс все приехали до того, как стемнело. Позднее здесь будет вереница экипажей, возвращающихся в Лондон под вооруженной охраной, любезно предоставляемой их хозяевами. Никто не уезжал домой один или рано. Слишком много на дорогах грабителей.

С. Т. отпустил ее и тяжело облокотился на колонну.

– Проклятье, – резко прошептал он. – Проклятье, проклятье, проклятье.

– Когда это с тобой произошло? – спросила она, не нуждаясь в объяснении, что у него болит.

– Сегодня утром, – голос его звучал сурово. – Я проснулся и шевельнул головой, и комната закружилась, – он сердито фыркнул, – я не мог поверить этому. Я думал, что это пройдет. Я думал… что если я выпью, то смогу… взять себя под контроль. Но я забыл… Боже, как легко забыть, как чувствуешь себя при этом! Я думал, что смогу танцевать, – он насмешливо ухмыльнулся. – Танцевать!

Ли молчала. Она следила за ним, глаза видели его темный силуэт на фоне бледной колонны.

– Думаешь, никто не догадался? – спросил он.

– Нет, – ответила она.

– Пари, – пробормотал он. – Как прелестно и как вульгарно! Знаменитый Принц Полуночи стал пьяницей и растворился в деревянных панелях.

– Ты много пил? – спросила она мягко, – может быть…

– Если бы так! Нет, я выпил каплю бренди. Если бы я напился… – яростно добавил он, – может, тогда мне было бы все равно.

Она отошла на несколько футов, вниз по ступеням и села на каменный парапет, окаймлявший лестницу. Широкий камень был прохладным и твердым под ее руками…

– Я не смогу ездить верхом, – сказал он с каким-то отчаянным удивлением.

– Мы найдем врача, – она говорила твердым спокойным голосом. – Мы вылечим тебя.

Если ему было, что сказать, то он ответил бы про себя. Легкий ветерок доносил звуки музыки. Где-то вдалеке мекал ягненок, звал мать. Тревожный фон для веселой мелодии.

– Где Немо? – спросила она.

– На весь день заперт в стойле. Я не могу позволить ему бродить по парку.

– Может пойдем и возьмем его.

– Сейчас? – он фыркнул. – Только если ты считаешь, что сможешь состязаться с волком в скорости в этом прелестно идущем тебе бальном платье. Уверяю тебя, любовь моя, что я не смогу.

Ее глаза привыкли к темноте, она видела силуэты деревьев на горизонте и слабый отсвет маленького озерца в конце парка.

– Я действительно твоя любовь? – спросила она. Слабый свет из двери упал на него, освещая его лицо, одежду и колонну, превращая все это в подобие гравюры: свет на черном фоне, как будто он сам был одной из своих удивительных картин.

– Я прошу тебя, не смейся надо мной, – сказал он, – не сейчас, прошу тебя.

– Я не смеюсь над тобой, – она замолчала и робко добавила. – Не хотелось ли тебе в последнее время попросить меня о какой-нибудь особой любезности? Какую-то честь, которую я могу тебе оказать?

Он отвернулся.

– Легкое затмение, – пробормотал он. – Не обращай внимания.

Ее застенчивая улыбка исчезла.

– Не обращать внимания? – неуверенно спросила она. Он стоял молча.

Слабый огонек счастья, который рос в ее сердце с тех пор, как она увидела его, стоящим на галерее, стал гаснуть.

– Не обращать внимания? – повторила она пересохшим горлом.

Он отвернулся от нее. Воздух, казалось, с трудом входил в легкие.

– Ты забыл обо всем? – робко спросила она.

Он дернулся от нее в сторону, тень – на фоне тени.

– Я не могу, – внезапно прорычал он, – я не достоин счастья!

Ли набрала в грудь воздуха. Она встала.

– Значит, я была права все время, – холодно сказала она. – Твое представление о любви, привязанностях – это не более чем галантные слова и животная страсть, ты взял мое сердце бесцельно. Ты вытащил меня снова к жизни просто так, для своего развлечения.

– Нет, – прошептал он, – это неправда.

Ее голос дрожал.

– Тогда скажи мне, зачем? Скажи мне, зачем я должна была научиться любить тебя, чтобы быть брошенной? Скажи мне, почему я снова должна терзаться? У тебя теперь нет даже обычного оправдания, что ты, мол, вне закона. Только бессердечное равнодушие.

– Ты ведь не хочешь такого меня! Посмотри хорошенько!

– Что ты знаешь о том, чего я хочу? Ты так был занят, изображая принца! Таинственного грабителя, знаменитого своими приключениями, – она щелчком открыла веер и сделала ему на ступенях изысканный реверанс. – Когда снова выйдете на дорогу, месье? Как будете дальше зарабатывать славу? Или будете жить прошлым? Всегда?

– О, нет… не всегда, – мягко сказал он.

– Неужели. Они ведь вас скоро забудут.

– Да, они забудут, – в его тихом голосе звучали саркастические ноты.

Ли отвернулась, посмотрела на парк. Приложила пальцы к губам. Ее трясло. Далеко на горизонте, за темной массой деревьев тысяча маленьких шаров на улицах Лондона создавали на небе слабый отсвет.

– Я не забуду, – сказала она.

Он коснулся ее, его рука легла на изгиб ее шеи, тронула напудренные локоны на затылке.

– И я не забуду. Я буду помнить тебя до конца своих дней, Солнышко.

Она прикусила губу и повернулась к нему.

– Этого мало. Такое жалкое обещаньице.

Он опустил руку.

– А чего тебе хочется? – горько сказал он. – Сеньора де Минюи? Десятидневное чудо? Теперь я посажен в клетку, заласкан, превратился в ничто! Да, они устанут от меня. Ты думаешь, я не рассчитывал на это? Что я еще могу тебе дать?

– Себя.

– Меня! – закричал он, и эхо прозвучало во дворе. – Что такое я? – он отпустил колонну, затем прислонился к мрамору спиною, раскинув ладони и приложив щеку к камню. – Я сам себя изобрел. Я сделал маску, я изобразил себя. И все в это верят, кроме тебя. – Ли стояла молча.

– Ты сделала из меня труса, ты знаешь это? – он рассмеялся, глухой звук в пустом дворе. – Я никогда ничего всерьез не боялся, пока меня не простили.

– Я не понимаю, – мучительно спросила она.

– Не понимаешь? Я думаю, ты понимала с самого начала. Ты презирала все это, Солнышко, все иллюзии. Ты всегда признавала только честность, а я выдумки и обман. И когда пришло время выйти на свет, я это понял, – он прижался лбом к колонне. – Будь ты проклята, Ли, почему ты не хотела верить в меня? Ты единственная. Единственная не хотела верить. А теперь слишком, слишком поздно.

Она стояла, сложив руки. Ее трясло.

– Слишком поздно? Для чего?

– Посмотри на меня, – он оттолкнулся от колонны, держась от нее на расстоянии вытянутой руки. – Дьяволы ада – посмотрите на меня! – орал он в небо. – Я не могу стоять, чтобы у меня не кружилась голова. Ты же могла вернуться в…

– Нет, не могла, – закричала она. – И никогда не смогу.

Он нахмурился.

– Я уйду в море. Однажды это сработало. – Он недовольно фыркнул. – Но что потом? Ну, снова это меня вылечит. Как долго это продлится? Где я снова проснусь клоуном?

С хриплым злым смешком он ударил плечом о колонну и снова встал, прислонившись к ней.

– Это не имеет значения, – сказала она напряженно, – все это не имеет значения.

– Для меня имеет, – непреклонно ответил он. Ли почувствовала, как на нее наплывает чувство бессилия, она беспомощно тонет под действием сил, с которыми ей не справиться.

– И ради этого ты меня покидаешь? Неужели ты на самом деле такой гордый?

Он смотрел мимо нее в темноту пустого парка и холодной ночи.

– Разве это гордость? – голос его изменился. Она едва могла его расслышать, таким мягким он стал. – Я хотел дать тебе лучшего себя, – Он все еще не смотрел на нее. – Мне кажется, это любовь.

В ночном воздухе плыл менуэт, звуки клавикордов переливались нежным водопадом мелодии.

– Монсеньор, – прошептала она. – Ты не знаешь, что в тебе лучшее.

Он поднял руку и потер ухо, блонды покачивались бледным фонтаном вокруг его запястья.

– Да, они поразительно неуловимы, мои добродетели, – сказал он горестно. – Не могу их никак удержать.

Ли разгладила юбку и сделала шаг в его сторону.

– Храбрость – это добродетель, разве нет?

Он повернул к ней голову. Лицо его было в тени, а рука и рукав золотистого бархатного камзола освещены.

– Одна из самых болезненных, – ответил он.

– Странно, – сказала она, – почему мне так часто хотелось, чтобы у тебя ее было поменьше?

– Не знаю, – казалось, он был в замешательстве. – Но думаю, что у меня ее не так много, как ты себе представляешь.

Она рассмеялась беспомощным смехом.

– Наверное, все-таки гораздо больше, чем мне кажется. Помоги, Боже, тому, кто ждет тебя и волнуется.

Он пошевелился, его придворная шпага с металлическим звуком царапнула по мраморной колонне. Смолкли последние аккорды музыки – менуэт закончился. Прислушиваясь к отдаленному говору гостей, она сжала в кулаке сложенный веер, сминая пушистые перья на его краю.

– Ты вообще-то любишь меня или нет? – внезапно спросила она.

Он придвинулся к ней поближе, так близко, что она почувствовала тепло его тела. – Солнышко… Я люблю тебя. Я лелею тебя в сердце. Но не могу отдаться этой любви.

Она склонила голову, играя веером.

– Удивляюсь тебе. Сеньор… Если для тебя такое значение имеют в любви добродетели любимой, то как же я смогла пробудить в тебе столь нежное чувство? – она посмотрела в парк и куснула губу. – Ты же видел только самые неприятные мои черты. Это уж точно.

– Ты красивая.

Она оглянулась через плечо.

– Значит, ты любил меня за это? За мою внешность?

– Нет.

– А за что тогда? Какие добродетели ты во мне видишь? Что лучшее в себе я тебе давала?

– Твоя храбрость, – сказал он. – Твоя стойкость. Твое гордое сердце.

Она иронически улыбнулась.

– За это можно любить королевских конных гвардейцев, Сеньор. Вот уж кто горд, стоек и храбр!

– Это еще не все, – он придвинулся и сжал ее плечи. – Далеко не все.

– Нет? А что же еще? – она закусила губу. – Горечь, месть и печаль – не думаю, что эти мои черты выглядят обольстительными. К тому же – где мне равняться с твоим искусством верховой езды, с твоим умением носить маску, владеть шпагой, с твоими смелыми вылазками, монсеньор де Минюи!

Его рука крепко сжала ее руку. Она почувствовала его быстрое и глубокое дыхание на своих обнаженных плечах. Он наклонил голову, повернул к ней лицо.

– Гордость и отвага. Красота. Все это. Все это… – он прижался губами к ее волосам. – Я не умею хорошо объяснить.

Ли выскользнула из его объятий и повернулась к нему, глядя, однако, не на него, а на рисунок своего потрепанного веера. Он сделал движение, снова дотронулся до нее. Потом уронил руку.

– Прелестная и храбрая – он опять замолк. – Но дело не в этом. Совсем не в этом.

За портиком, невидимой лужайкой, озеро светилось слабым отражением звездного света и фонарей.

Он смотрел в темноту забвения. Потом покачал головой и неуверенно сдавленно рассмеялся.

– Ты первая сказала слово «вместе».

Она подняла голову и посмотрела на него. Отдаленный свет фонаря осветил выражение его лица, когда он посмотрел ей в глаза. Он застыл на месте, как будто осознавая значение собственных слов. Казалось, что он потрясен открывшимся ему.

– Да, вместе, – прошептала она, выпрямившись, как струна, – бок о бок. Одной семьей.

– Ли, – в его голосе звучало отчаяние. – Я не знаю, как это делается. Я никогда… никогда, никогда… Я не знаю, как это делается.

– Как делается это? – изумленно спросила она.

– Как быть семьей? Бога ради. Все, что я знаю, это каким был я. Я пытался показать тебе, каков я, но все, что я пытался сделать, ты отвергала. Я говорил тебе, что люблю тебя, а ты не верила мне. Я показывал тебе лучшее в себе: я дрался, ездил верхом, делал все, что мог… А теперь это все снова ушло, и я не более, чем… – он резко махнул рукой, – чем тень! Не лучше того, чем я был, когда ты меня нашла… и теперь ты говоришь, что хочешь меня? Если это и есть «вместе», если это и есть любовь – то, что я прихожу к тебе от слабости… Ли… я не могу. Я не могу так любить.

Она смотрела на него. Веселая музыка плыла в неподвижном воздухе.

– Сеньор, – произнесла она. – Я люблю аллеманду. Потанцуйте со мной.

– Я не могу танцевать! – яростно сказал он.

Она взяла его за руки.

– Потанцуйте со мной.

– Я не могу, я упаду…

– Я поддержу вас, – она взяла его пальцы в свои.

Он попытался вырвать их, а затем сжал свои пальцы на ее руках и поднес их к губам,

– Ах, Боже мой, ты… ты… Что я могу дать тебе взамен?

– Дайте мне радоваться. Сеньор, – она прижалась лбом к их сплетенным рукам. – О, дайте мне почувствовать себя счастливой. Я могу пройти свой путь одна. Я вытерплю… Я слишком сильная, чтобы сломаться. Но я постарею и превращусь в камень, если вы оставите меня. Если я никогда не подниму голову и не увижу, как вы играете с волком, и не услышу ласковые французские имена, которыми вы меня называли, если я никогда не научусь побеждать вас в шахматы, – она яростно покачала головой: – Пожалуйста… потанцуйте со мной. Возьмите меня в Италию. Нарисуйте меня на фоне реки в полночь. Подарите мне все ваши безумные идеи и сумасшедшие подвиги и невозможные романтические бредни. Я буду вашим якорем. Вашим равновесием. Вашей семьей. Я не дам вам упасть.

Его руки открылись. Он провел руками по ее щекам, взял ее лицо в ладони. Она почувствовала, как горячие слезы наполнили ее глаза.

– Я так устала от горя и ненависти, – она нагнула голову и отступила, глядя ему в лицо. – Я тоже хочу дать вам лучшее, что есть во мне.

Далеко за озером раздалось журавлиное курлыканье, которое казалось неожиданным и даже экзотическим на фоне клавикордов. Он поймал скатившуюся по ее щеке слезу.

Она закусила губы. Слезы полились, остановить их было невозможно.

– Я люблю тебя, – сказала она дрожащим голосом. – По правде говоря, монсеньор, вы нужны мне больше, чем я вам.

Он молчал, его руки, прикасавшиеся к ее коже, были теплыми по сравнению с холодным ночным воздухом.

– Не бросай меня, – ее голос дрожал, – не оставляй меня, чтобы я не стала такой, какой стану без тебя.

– Солнышко, – хрипловато сказал он.

– Так называл меня мой отец, – она замерла, глядя ему в глаза. – Если ты уйдешь от меня. Сеньор, если ты уйдешь… – она беспомощно простерла руки, – скажи мне… буду ли я тогда снова Солнышком?

Он наклонился к ней, его губы едва касались уголков ее рта.

– Ты им будешь всегда, – шептал он, – всегда. Улыбнись мне.

Она судорожно вздохнула. Ее сжатые губы дрожали.

– Нет, ничего не вышло, – он положил обе руки ей на плечи и слегка тряхнул. – Попытайся снова, Солнышко. Ты просила меня потанцевать с тобой – теперь тебе надо учиться улыбаться мне.

ЭПИЛОГ

За наружной стеной школы верховой езды флорентийские колокола наполняли воздух звоном: сперва – звонкие быстрые удары, потом – басовитые медленные. Ли, положив руки на перила, смотрела с крытой галереи во двор школы. Она смотрела на лошадь и на то, как вокруг громадного овала выезда ехал легким галопом всадник. Движения его были легки и методичны, как в кресле-качалке, он появлялся в столбах света, льющегося из высоких верхних окон, и исчезал в сумраке. Мистраль был без узды: С.Т. ездил без седла, одетый только в сапоги и бриджи, его косичка спадала на спину золотым слитком. Конь остановился, отступил на три шага, сделал идеальный поворот на два полукруга, отмечая полукруг тем, что ставил переднюю ногу перед другой, а потом поднявшись на задние ноги прежде, чем перейти в обратном направлении на галоп. При этом человек на его спине совершенно не шевелился.

Она улыбнулась, опершись подбородком на руку. Балкон для зрителей был пуст, там был только Немо, который спал в прохладном уголке.

В этот палаццо С.Т. был приглашен одним из его флорентийских друзей. Обширные апартаменты и зал для верховой езды были в его полном распоряжении.

«В полном, – подтвердил маркиз. – Мы же каждое лето проводим в горах, на нашей загородной вилле».

Да, все сложилось, как нельзя удачней для С.Т. Он убедил себя, что именно верховая езда будет держать его в равновесии, что месяц в Лондоне привел к возобновлению его болезни. Ли не была уверена, что это так, но и не отказывала ему в логике. Что ж, если волнуемое, качающееся море излечивает его, то, может быть, периодическое покачивание на конском крупе тоже будет целебно для его здоровья. Тем более, что он ухватился за эту мысль, как утопающий за соломинку.

Как только он проникся этой идеей, он оседлал одну из тихих лошадей мистера Гайлда. После долгих споров Ли добилась, чтобы он не ездил, где угодно, а проводил часы, кружа по манежу, держась одной рукой за луку седла, в то время как пожилой конюх его коня вел на длинном поводу.

Конечно, это его несказанно огорчало: чтобы его водили по кругу как малышку на уроке. Чуда не произошло: он не мог чувствовать себя уверенно и твердо. Улучшение продвигалось маленькими шажками, но по прошествии двух месяцев, когда они были готовы сесть на пакетбот, отправляющийся в Кале, он заявил, что голова у него кружится, только если он закрывает глаза и резко поворачивается.

Ли перенесла морской переход гораздо хуже его. Сорок дней они ехали на корабле в Италию, борясь с встречным ветром. Его это взбодрило настолько, что, прибыв в Неаполь, он в тот же вечер танцевал с ней на балу у английского посла. Она полагала, что он не подозревает, что она приходит смотреть на него в эти тихие рассветные часы во Флоренции: он никогда не поднимал глаза от своей молчаливой сосредоточенной езды с ее бесконечными боковыми ходами, воздушными прыжками, – этого великолепного танца коня и человека под звук утренних колоколов. Она носила с собой альбом для набросков, но давно забросила попытки воспроизвести эти колонны солнечного света и тяжелые тени движений Мистраля в их красоте и мощи. Она не могла передать этого на бумаге, и поэтому старалась запечатлеть их в своем сердце.

Внизу под балконом появился слуга и затоптался нерешительно у входа под аркой красно-черного мрамора. Ли тихо прошла по галерее и взяла у юноши толстую связку писем. Слуга с поклоном удалился. Он никогда не поднимал глаза выше края подола ее платья. Ей подумалось, что хорошо выученные слуги маркиза не нарушали прежде эти утренние занятия в школе, никогда не предлагали в это время своих услуг. Она отдала специальное распоряжение, чтобы письма были доставлены ей, как только прибудут, но раньше слуга не появлялся у входа на балкон. И сейчас сделал это с непонятной неохотой.

У такого дипломатического поведения должны были быть причины, такая редкая и монолитная сдержанность должна была найти для себя рациональное объяснение.

Она медленно пошла вдоль балкона. С.Т. не поднял глаз от своих занятий. Ли приложила пергамент к губам и задумчиво глядела на него.

А, возможно, он знал, что она приходит смотреть на него. Во всяком случае, сейчас он об этом узнает.

Она отошла в тень балкона и сломала печать на письмах. В пакете были все документы, которые она ждала. Она поглядела на Немо, который поднялся из своего угла и пошел за ней сперва в дальний конец балкона, а потом – вниз по лестнице, спускавшейся в пустую конюшню с одной стороны и в школу для верховой езды с другой.

Мистраль увидел их первым, его уши стали ушами, а С.Т. поднял голову. Он улыбнулся. Конь пошел кругом, причем хвост его развевался как знамя, и остановился прямо перед ней, его голова и плечи были в бриллиантовом круге солнечного света, который сверкал и в волосах С.Т. и высвечивал его обнаженную грудь.

Оказавшись лицом к лицу с ним, Ли почувствовала неожиданную робость. Ведь то, следствием чего были эти письма, она предприняла на свой страх и риск. Могло оказаться, что это ему не понравится. Как бы защищаясь заранее, она напустила на себя мрачность. И не улыбалась ему в ответ. Его хорошее настроение увяло. Он закинул голову.

– Что такое?

Она смотрела на ноги Мистралю.

– Мне нужно поговорить с вами. Я получила эти письма.

– А-а, – протянул он. – Письма. Очень таинственно.

– Эти бумаги, – выпалила она. – На наследование имения вашего отца.

Он уставился на нее.

– Кого?

– Колд Тора. Документы на дом вашего отца, – она увидела, как изменилось его лицо, и поспешила добавить. – Нам нужен дом, монсеньор. Я выплатила залог, теперь там только живут те, кто арендовал его, но они в ближайшее время выезжают оттуда. Муж моей кузины Клары говорит, что дом на редкость в хорошем состоянии. Только водостоки надо сменить. Он ездил туда и все осмотрел. Там двадцать шесть спален, хороший дом для привратника и конюшня на шестьдесят лошадей.

– Двадцать шесть спален, – растерянно проговорил он.

– Да. – Она заложила руки за спину. – И все меблированы.

– И ты его купила?

– Его не надо было покупать. Он переходит к вам по наследству после смерти вашего отца как к прямому наследнику по мужской линии, – она нахмурилась, – разве вы этого не знали, Сеньор? Я только выплатила залог. Мы можем там жить.

Он смотрел на нее, широко открыв глаза, а Мистраль наклонил голову и потерся ею о переднюю ногу. – Я даже не знаю, где это находится, – тихо сказал он. Ли удивленно рассмеялась.

– Да это же в Норбумберленде! На морском берегу, примерно в тридцати милях от Сильверинга. Как ты можешь этого не знать?

Пожав плечами, он поглядел вниз и запустил пальцы в белую гриву Мистраля. Ли смотрела, как он накручивает на кулак бледные пряди. Он еще раз пожал плечами и покачал головой.

– Я просто удивляюсь – зачем?

– Нам нужно иметь дом. Сильверинг погиб. На его восстановление понадобится королевский выкуп и, вообще я не хочу его восстанавливать… А покупать другой замок, когда для того, чтобы иметь твой, было только надо выплатить залог, я считала непрактичным.

– И меня спросить – тоже, – едко усмехнулся он. Она закусила губу.

– Ну… видишь ли, я тебя знаю, Сеньор. Ты был бы рад жить под открытым небом среди развалин, есть дикий мед и питаться манной небесной до конца жизни.

– Да нет… я сейчас не то, что перед своим арестом, – он криво усмехнулся уголком рта. – Я знаю, что тебе это не понравится.

– Нам нужен дом.

Он наклонился и, взяв ее за подбородок, заглянул в глаза.

– Разве ты несчастлива здесь?

Глядя на него, на его светящиеся волосы, зеленые глаза, на то, как поблескивает на солнце его обнаженная кожа, вспотевшая от упражнений, она не могла удержать радостную улыбку.

– О, да, С.Т. Мейтланд! Я счастлива! Я счастлива. В этом виде ты интригующе похож на итальянского бандита, – она скромно опустила глаза. – Я вынуждена сказать об этом, потому что, по-видимому, ты не вполне отдаешь себе в этом отчет.

Он слегка сжал пальцами ее подбородок.

– Или наоборот, – сказала она, поднимая ресницы. – Возможно, что ты слишком хорошо отдаешь себе в этом отчет. Так как?

– Что ж, разве это плохо? – он поддразнивающе улыбался. – Интриговать сходством с кем-то?

Она подняла руку и мягко освободилась от его пальцев.

– Но мы говорим о вещах практичных. О том, чтобы иметь свой дом. Я считаю, что Колд Тор самый подходящий выбор.

– Ты уже почти год моя жена, – сказал он, – почему вдруг такой интерес к этому предмету?

– Нам нужен дом.

– Мой дом там, где ты, belissima [66]66
  Прекраснейшая (итал.)


[Закрыть].

– Это очень мило, Сеньор, и я это очень ценю, но нам нужно постоянное пристанище. – Зачем?

– Мы не можем вечно бродить по Италии.

Он откинулся, опершись одной рукой о круп Мистраля.

– Еще две недели назад ты говорила, что хочешь повидать Венецию. И озеро Комо.

Ли застенчиво отвела глаза.

– Я почувствовала, что стала уставать от странствий.

Он молча наблюдал за ней. Она почувствовала, что краска заливает ей лицо и шею. Она обхватила себя руками, отчаянно стесняясь.

– Время возвращаться в Англию.

Он согласно кивнул, но выглядел настороженным, удивленным и, пожалуй, несколько обиженным.

– Пожалуйста, – казалось. Ли не могла найти лучших слов, – отвези меня домой.

Он внимательно разглядывал ее. Мистраль беспокойно задвигался, протанцевал шаг в сторону. С.Т. сдержал коня и бросил на нее озадаченный взгляд из-под ресниц.

– Солнышко, – проговорил он особым голосом, – ты что-то пытаешься мне сказать?

Она кивнула.

Он застыл в седле. Она не могла понять, о чем он думает. Когда она больше не могла выносить этого, то подошла и прижалась щекой к его колену, обхватив рукой его сапог, впитывая всем телом запах Мистраля и нагретой кожи.

– Bella donna… сокровище мое… – его руки притянули ее еще ближе, запутались в ее волосах, вынимая из них шпильки. Он склонился к ней и прижался губами к ее макушке. – Бог ты мой, carriccia, dolsezza [67]67
  Дражайшая, прелестнейшая (итал.)


[Закрыть], это правда?

– Мне кажется, да, – пробормотала она возле его сапога. – Он родится весной, – сказала донна.

– Женушка! – он рассмеялся в ее волосы. – Двадцать шесть спален, дорогая? Ты устраиваешь гнездо так гнездо!

Она подняла голову и, заикаясь, возразила.

– Я просто старалась быть практичной.

Он отпустил ее и покачал головой.

– Как это у тебя получается, милая, что любая мысль, которая рождена в твоей головке, немедленно становится практичной? Взять, к примеру, меня. Если бы я решил купить какой-то хорошенький дворец здесь, в Тоскане, комнат на пятнадцать, это немедленно было бы объявлено дикой и безрассудной фантазией.

– Это так бы и было, – не сдавалась она. – Мы же не покупаем Колд Тор. Он уже твой.

Он вздохнул.

– Ты хочешь осесть в Англии? Ты просила меня сделать из тебя романтика, но я оплошал в этом. Я показал тебе Рим в лунном свете, и ты процитировала что-то из стоиков. В Сорренто ты думала только о черепахах.

– Горшок там был медный, сеньор. Если бы повар оставил в нем черепаховый суп на ночь, мы бы все отравились. Сорренто было прекраснее всего на свете.

– Черепахи, – мрачно повторил он.

– Я влюбилась в Капри. А Равелло?

– Ты не хотела посмотреть на закат с горы.

Она от удивления рот открыла.

– Ну, уж это вообще гадкое преувеличение. Я никогда не забуду, как море стало золотым, а свет упал на утесы, и, казалось, можно камень бросить прямо в воду. Так как там было высоко и круто. Я всего лишь заметила, что нам надо вернуться до того, как совсем стемнеет, потому что в лесах разбойники.

– Разбойники! – он нагнулся к ней. – Я разве не могу справиться с любыми разбойниками? Я сам такой, сердце мое.

Уголки ее губ поднялись вверх, глаза скромно опустились.

– Но ведь мне в моей жизни удалось сделать одну романтическую глупость. Я сбежала с разбойником. Моя мама выплакала все глаза.

Он пренебрежительно фыркнул.

– В этом ничего особенного нет. Послушай-ка, дорогая, это ведь ужас – двадцать шесть спален! Я знаю, что теперь будет. Ты станешь изумительной хозяйкой. Ты будешь все устраивать. Ты будешь все время говорить о матрасах, посудомойках и залогах. Ты будешь носить на талии связку ключей и внушительно звякать ими. Мы заведем гувернантку и огород. Ты будешь всех потрясать.