Текст книги "Бледный всадник: как «испанка» изменила мир"

К середине ноября худшее осталось позади. Епископ обратился к пастве с письменным посланием, в котором сообщал, что «милостью Господа» болезнь схлынула. Выразив скорбь по умершим, Альваро-и-Баллано перешел к восхвалению всех тех, кто своим массовым присутствием на бдениях и мессах помог своими молитвами умерить «праведный гнев Божий», а также священников, положивших жизнь на жертвенный алтарь служения ближних. Также он писал, что большим утешением ему было видеть, с какой смиренной безропотностью на лицах принимали последнее соборование даже те, в ком вера едва теплилась[140]140
  Boletín Oficial del Obispado de Zamora, 15 November 1918.


[Закрыть].

Епископ, однако, опередил события. По весне грипп вернулся в Самору и выступил на бис, хотя по свирепости весенняя волна эпидемии значительно уступала осенней. Журналисты были, безусловно, правы в одном: Самора пострадала сильнее всех прочих городов Испании. Но жители города, похоже, никак не проассоциировали понесенные ими тяжелые потери с массовыми богослужениями и никакой ответственности за массовую смертность на своего владыку не возлагали. Вероятно, этому немало способствовало и церковное предание, согласно которому святой Атилано[141]141
  Св. Атилано Саморский (ок. 850–919) – бенедиктинец родом из Сарагосы, около 900 г. основавший в Саморе диоцез, где пробыл епископом до своей смерти, после чего город неоднократно завоевывался маврами, а христиане истреблялись, и «второе рождение» диоцез Саморы получил лишь в 1121 г. со вступлением на епископскую кафедру уроженца Аквитании Бернара де Перигора (?–1149).


[Закрыть], первый епископ Саморы, в начале X века совершил паломничество на Святую Землю, чтобы покаяться в грехах и вымолить избавление своего города от чумы. Между прочим, у Альваро-и-Баллано до сих пор находятся защитники, утверждающие, что епископ сделал все что мог, чтобы укрепить, поддержать и утешить свою паству перед лицом бездействия инертных городских властей, хотя реальная проблема, конечно же, была не в церковных и не в светских властях, а в отсутствии в те годы в Испании (и не только) мало-мальски эффективной системы здравоохранения и санитарно-гигиенического просвещения населения. А в 1919 году город торжественно наградил своего пастыря «Крестом благодетели» в знак признания его героических усилий по облегчению страданий горожан во время эпидемии, и Антонио Альваро-и-Баллано продолжил нести крест епископского служения в Саморе вплоть до самой смерти в 1927 году.

Часть четвертая
Инстинкт выживания

Девушки-клерки работают в масках, тщательно повязанных на лица, Нью-Йорк (Национальный архив США).

Глава 1
Меловые кресты на дверях

Санитарный кордон. Изоляция. Карантин. Все эти понятия существовали веками, а описываемые ими методы борьбы с распространением массовых заболеваний были известны и применялись на практике задолго до появления не только микробной теории заболеваний, но и представления об эпидемиях как о небесной каре. На самом деле эти стратегии выживания через дистанцирование от источников инфекции инстинктивно были присущи человечеству с незапамятных времен и, скорее всего, унаследованы нами от наших далеких человекообразных предков.

Читая в предыдущих главах описания симптомов испанского гриппа, вы, возможно, ловили себя на том, что они вызывают у вас физическое отвращение. Ученые долгое время считали брезгливость чисто человеческим чувством, однако в последнее время они пришли к выводу, что она присуща всем представителям царства животных и является одним из базовых инстинктивных механизмов выживания[142]142
  V. A. Curtis, ‘Infection-avoidance behaviour in humans and other animals’, Trends in Immunology, October 2014; 35(10):457–64.


[Закрыть]. Мы сторонимся всего, что нам отвратительно, оказывается, что подобные реакции избегания источников опасности заражения наблюдаются у множества видов животных. Карибский колючий лангуст (Panulirus argus) – ракообразное весьма общительное[143]143
  В частности, в сезонные миграции эти лангусты отправляются «подвижны́ми составами» от нескольких до десятков и даже сотен особей, где каждый следующий лангуст цепляется антеннами за предыдущего.


[Закрыть], но инфицированной смертельным вирусом особи ни один здоровый лангуст компанию под одним камнем не составит. Стаи шимпанзе в джунглях держатся друг от друга подальше не только во избежание драк за территорию, но, вероятно, и из санитарно-гигиенических соображений, а за барсуками в неволе было замечено, что заболевшая особь, вероятно, предвидя реакцию отторжения сородичами, забивается в свою нору и баррикадирует вход в нее изнутри, засыпав грунтом.

Именно природная брезгливость (в самом примитивном понимании этого слова), вероятно, побуждает животных избавляться от трупов сородичей и делать это самым что ни на есть гигиеничным образом. Рабочие пчелы бдительно следят за тем, чтобы в улье не оставалось мертвых особей, незамедлительно выволакивая их наружу; и слоны в жизни не пройдут мимо павшего сородича, не забросав труп ветвями и землей. Натуралистка Синтия Мосс[144]144
  Синтия Джейн Мосс (р. 1940) – американская зоозащитница, этолог и исследовательница демографии и социального поведения популяции слонов в кенийском национальном парке Амбосели.


[Закрыть], много лет наблюдавшая за африканскими слонами, рассказывает историю о том, как однажды после санитарного отстрела больных особей в угандийском заповеднике егеря собрали отрубленные уши и ноги животных с целью продать местным ремесленникам в качестве сырья для выделки кожи для сумочек и зонтичных стоек. Так следующей же ночью сарай, где все это было складировано, был разгромлен внезапно нагрянувшими слонами, которые утащили и должным образом погребли уши и ноги своих сородичей[145]145
  C. Engel, Wild Health: How Animals Keep Themselves Well and What We Can Learn From Them (London: Phoenix, 2003), pp. 215–17.


[Закрыть]. Сегодня среди ученых сложился полный консенсус относительно того, что обычай в обязательном порядке погребать мертвецов сложился у людей повсеместно с переходом к оседлому образу жизни. До этого кочевые охотники и собиратели бросали останки единоплеменников разлагаться под воздействием стихий, поскольку оставшиеся в живых двигались дальше.

Вероятно, кочевые племена подобно стаям шимпанзе тысячелетиями избегали встреч друг с другом во избежание перекрестного заражения неведомыми болезнями, но с переходом к оседлости каждой родоплеменной общине приходилось что-то придумывать для того, чтобы оградиться от инфекции. Словосочетание «санитарный кордон» звучит устрашающе, но ограждение им зараженной территории с запретом кому-либо выходить из-за кордона (часто под угрозой казни нарушителей на месте) было пусть и средневеково-жестокой, но действенной мерой локализации очагов заразы. В XVII веке жители английского селения Им в графстве Дербишир сами себя оградили кордоном, как только поняли, что у них разразилась чума. Ко дню снятия кордона скончалась половина селян, но зараза за пределы Има не вышла. В XVIII столетии Габсбурги поставили кордон по Дунаю до самых Балкан, оградив западную часть Европы от проникновения инфекции с востока. Там все было всерьез – со смотровыми вышками, контрольно-пропускными пунктами и вооруженными патрулями из местных крестьян, которые препровождали любых чужаков и местных с малейшим подозрением на инфекцию на карантинные станции, специально построенные по этому случаю вдоль всего кордона. В XX веке санитарные кордоны вроде бы вышли из моды, однако в 2014 году о старой доброй традиции вспомнили по случаю эпидемии лихорадки Эбола на западе экваториальной Африки, и три затронутые ею страны совместными усилиями наглухо изолировали пораженный регион на стыке их границ в надежде не выпустить инфекцию за его пределы.

Другой подход к сдерживанию распространения инфекционного заболевания, угрожающего повальной эпидемией – принудительная изоляция больных или лиц с подозрением на болезнь по месту их постоянного проживания. В принципе, такой вариант работает, но слишком уж дорого обходится надзор за соблюдением гражданами режима самоизоляции. Гораздо эффективнее с организационной точки зрения собрать всех изолируемых в специально отведенном и надежно охраняемом месте и продержать их там до гарантированного окончания контагиозной фазы заболевания. Считается, что карантин изобрели в XV столетии венецианцы, которые обязали прибывающие из Леванта купеческие суда стоять на рейде вдали от берега сорок дней, прежде чем прибывшим дозволялось высадиться на берег, отсюда и название la quarantena[146]146
  «Сороковка» (венет.); современное итальянское написание – quarantina. Сенат Венеции установил правило сорокадневной изоляции прибывающих судов с экипажами и грузами на рейде в 1448 г., однако сама идея была позаимствована у соперничающего торгово-портового города-государства – Республики Рагуза (совр. Дубровник, Хорватия), где еще с 1377 г. была введена «тридцатка» (венет. trentina), и прибывающие корабли с экипажами также выдерживались на рейде, правда, «всего» месяц.


[Закрыть]. А вот идея изоляции инфицированных намного древнее. Еще ветхозаветное Пятикнижие предписывает, чтобы при подозрении на проказу человека осматривал священник, и «если на коже тела его пятно белое, но оно не окажется углубленным в кожу, и волосы на нем не изменились в белые, то священник имеющего язву должен заключить на семь дней; в седьмой день священник осмотрит его, и если язва остается в своем виде и не распространяется язва по коже, то священник должен заключить его на другие семь дней»[147]147
  Левит 13:4–5


[Закрыть], – и так до явного заживления язвы и объявления человека «чистым» или усугубления и начала распространения язв по всей коже и объявления его прокаженным.

До появления поездов и самолетов большинство путешественников из дальних стран прибывали морем; соответственно, морские порты были наиболее вероятными пунктами проникновения болезней в страну. Припортовые карантинные лазареты обычно располагались либо где-нибудь на отшибе, за доками, либо на прибрежных островах и зачастую напоминали тюремные бараки как своей архитектурой, так и методами обращения с содержащимся в них «контингентом», однако к началу XIX столетия предприимчивые коммерсанты усмотрели в них заманчивый рынок сбыта и в некоторых торгово-портовых городах, сторговавшись с местными властями, подогнали к лазаретам рестораны, казино и прочие культурно-досуговые прелести (все, разумеется, за тройную цену, благодаря чему сегодня многие бывшие лазареты превратились в пятизвездочные отели, так что можно аргументированно утверждать, что в жизни портовых городов за два века мало что изменилось). К XX столетию проблема сдерживания заболеваний заметно усложнилась. Инфекции стали прибывать не только морем, а счет населения крупнейших городов пошел на многие миллионы жителей, которые не просто не были друг с другом знакомы за пределами узких кругов общения, но зачастую были разделены еще и языковыми, расово-этническими, религиозными и/или межклассовыми барьерами до степени полной невозможности всеобщего взаимопонимания по каким бы то ни было вопросам в масштабах мегаполиса. В современных мегаполисах противоэпидемические меры можно было только насаждать – централизованно и сверху донизу. Чтобы дело сдвинулось с мертвой точки, властям требовались три вещи: способность своевременно выявлять новые случаи, вспышки и очаги, а через них – каналы и пути распространения инфекции; понимание механизма переноса или передачи инфекции (водный? воздушно-капельный? через насекомых?) и эффективных средств блокировки этого механизма; ну и, наконец, действенные средства обеспечения соблюдения принимаемых мер на местах.

При соблюдении всех трех вышеназванных условий (о том, что именно понимается под их «соблюдением», мы детально поговорим в следующих разделах) сдерживание бывает крайне эффективным. К сожалению, подобное тройное попадание в цель и в наши дни большая редкость, а в послевоенном мире столетней давности хотя бы один из трех компонентов отсутствовал практически повсеместно, что делало все усилия властей малоэффективными. Во время пандемии гриппа 1918 года в разных уголках мира наблюдались все мыслимые вариации сочетаний выполнения/невыполнения трех этих базовых условий. Далее мы подробно исследуем лишь два наиболее характерных примера борьбы с эпидемией гриппа в условиях больших городов – Нью-Йорка и персидского Мешхеда. В обоих городах никакой системы учета заболеваемости гриппом на начало пандемии не существовало, но на этом все сходства и заканчиваются. Хотя на то, как оба города встретили и перенесли грипп, помимо усилий властей по сдерживанию эпидемии оказали влияние и многие другие факторы, контраст ее последствий для двух городов был столь разителен, что статистика говорит сама за себя: в Мешхеде уровень смертности от гриппа превысил нью-йоркский даже не в разы, а как минимум на порядок.

СВОЕВРЕМЕННОЕ ВЫЯВЛЕНИЕ ИНФЕКЦИИ

Средневековые опустошительные чумные моры как раз и породили идею наблюдения за путями распространения болезни – прообраза современного эпидемиологического надзора, позволяющего накапливать данные о вспышках заболеваемости с целью обеспечения возможности надлежащего и своевременного реагирования если не на текущую, то хотя бы на следующую эпидемию. Прежде всего, не хватало данных, а имевшиеся были крайне грубыми и сырыми: диагнозы формулировались расплывчато, цифры приводились самые приблизительные. Со временем, однако, данных стало больше, а их точность и качество повысились. Врачи стали фиксировать не только число заболевших и умерших, но и их статус, место жительства, дату появления первых симптомов. Они поняли наконец, что накопление и анализ такого рода данных помогают очень многое узнать о том, откуда приходят и как распространяются эпидемии. К XX столетию в ряде стран медико-статистическая отчетность о заболеваемости населения стала обязательной, а в медицинских и политических кругах выработалось понимание того факта, что инфекционные заболевания не признают межгосударственных границ. В результате в 1907 году в Париже было создано Международное бюро общественной гигиены с функциями централизованного сбора и хранения данных о вспышках инфекционных заболеваний и надзора за соблюдением правил карантина судов в международных портах.

В 1918 году врач, диагностировав подлежащее обязательному учету заболевание, обязан был уведомить об этом местные, региональные или центральные органы управления здравоохранением или эпидемиологического надзора. За несоблюдение подобных требований врачам грозил штраф или даже отзыв лицензии. Вот только список диагнозов строгой отчетности ограничивался лишь теми заболеваниями, которые на данный момент были официально признаны представляющими серьезную угрозу здоровью населения, а потому, к примеру, в США по состоянию на начало 1918 года к таковым относились оспа, туберкулез и холера, а по гриппу обязательной отчетности предусмотрено не было. Затруднительно назвать хотя бы одну страну из числа считавших себя передовыми в плане организации общественного здравоохранения и учета заболеваемости, где от врачей в то время требовалось бы в обязательном порядке сообщать об обнаружении гриппа, а это значит, что «испанка» застала мир врасплох.

На местах о начале эпидемии сообщали преимущественно газеты и совестливые доктора, осознавшие, что пришедшая болезнь намного тяжелее и опаснее привычной сезонной простуды, но на уровне центральной власти практически никто общей картины не видел и ситуацией не владел. Будучи неспособными увязать разрозненные факты воедино, руководители национальных систем здравоохранения понятия не имели ни о дате начала эпидемии, ни о месте проникновения инфекции в страну, ни о скорости и направлениях ее распространения. Иными словами, система сигнализации не сработала за отсутствием датчиков. Вскоре грипп включили в число диагнозов обязательной отчетности, но было уже поздно, поскольку к тому времени эпидемия уже вовсю разгулялась по подведомственным территориям в полном соответствии с пословицей «пришла беда – отворяй ворота».

Были редкие исключения, но их можно отнести лишь на счет удачного географического месторасположения на островах, причем удаленных. Население Исландии, к примеру, к тому времени насчитывало менее 100 000 человек, и когда в разгар эпидемии грипп добрался это этого северного острова, известие об этом распространилось быстрее вируса. Исландцы успели перекрыть блокпостами обе дороги, ведущие из единственного международного порта Рейкьявик на север и на восток острова, а в обход блокпостов никто пробраться не мог из-за ледников. Затем власти ввели карантин для прибывающих судов, и сочетание двух этих мер помогло уберечь от гриппа более трети исландцев, не выпустив инфекцию за пределы столицы.

Австралия поначалу наблюдала за пандемией отстраненно – в прямом и переносном смысле, в пространстве и во времени. Власти там впервые услышали о гриппе в далекой и к тому же расположенной в Северном полушарии Европе летом 1918 года, а в сентябре поступила информация об устрашающей смертоносности начавшейся второй волны. Проследив за распространением пандемии по Африке и Азии, австралийские власти ввели с 18 октября карантин во всех портах своего доминиона (Новая Зеландия, отметим, почин не поддержала). Собравшиеся в ноябре на Мартин-Плейс праздновать перемирие жители Сиднея находились, таким образом, в привилегированном положении по сравнению с ликующими толпами на улицах и площадях практически всех городов мира, поскольку могли не опасаться вируса. И хотя, как уже упоминалось, третьей волны гриппа в начале 1919 года Австралии избежать не удалось, человеческие потери там оказались относительно незначительными по сравнению с тем, какими они могли бы оказаться, допусти австралийцы проникновение в страну смертоносной осенней волны.

А вот Филиппины островной статус от гриппа не уберег. Когда там разразился грипп, американской оккупационной администрации даже в голову не пришло, что он проник на архипелаг извне, хотя можно было бы и догадаться, поскольку первые случаи со смертельным исходом были зафиксированы среди портовых рабочих Манилы. Но нет, манильские врачи решили, что это эндемичная лихорадка trancazo, и так ее и именовали в своей отчетности, – и, соответственно, ничего не было сделано для защиты десятимиллионного местного населения. Единственным исключением стал учебно-тренировочный лагерь на окраине Манилы, где готовили местное пополнение для американских вооруженных сил, – и вот его-то как раз карантинной зоной на всякий случай оградили. В отдаленных же частях архипелага заболели жители 95 % селений, и в итоге эпидемия унесла жизни 80 000 филиппинцев[148]148
  F. Gealogo, ‘The Philippines in the world of the influenza pandemic of 1918–1919’, Philippine Studies, June 2009; 57(2):261–92.


[Закрыть].

Прямо противоположная участь аборигенов Западного и Восточного (Американского) Самоа хорошо демонстрирует, насколько даже в пределах одного архипелага исход зависит от правильного понимания властями источника и направления распространения угрозы. Оккупационные власти Американского Самоа в отличие от своих филиппинских коллег сразу же осознали не только внешний характер эпидемической угрозы, но и то, что местное население на порядок более уязвимо, чем белые колонисты, в силу своей исторической изолированности, и оперативно развернули строжайшие карантинные меры, позволившие не допустить проникновения инфекции на острова. В итоге в Американском Самоа обошлось вовсе без жертв, а вот Западному Самоа, захваченному в начале войны Новой Зеландией, с оккупационной администрацией не повезло. После того как инфекция прибыла на эти острова пароходом из Окленда, местные власти допустили ровно ту же ошибку, что и оккупанты Филиппин, и приняли вспышку гриппа за всплеск какого-то местного заболевания. В последовавшей за этой роковой ошибкой трагедии погибла четверть аборигенного населения Западного Самоа, и это, как мы еще увидим, самым драматичным образом сказалось на будущем островов.

За самым вопиющим примером глобальной неспособности человечества отдавать себе должный отчет в том, что собою являет испанский грипп, далеко ходить не надо – достаточно вспомнить о происхождении самого названия этой болезни. Весь мир счел, что грипп пошел из Испании, в то время по праву называть его «испанским» могли жители одной-единственной страны, куда ангел смерти действительно прилетел из Испании, а именно – Португалии. Несправедливость плодит несправедливость, и задетые навешенным на них во всем мире ярлыком козлов отпущения испанцы не нашли ничего лучше, чем отыграться на всё тех же португальцах, переведя стрелки на них. Многие тысячи испанцев и португальцев в годы войны нашли себе временную работу во Франции, где трудились в тылу вместо ушедших на фронт французских рабочих, и, хотя трансграничные трудовые мигранты, несомненно, возили за собой вирус туда-сюда через все границы, которые пересекали, испанцы особо выделили португальцев и возложили всю вину на них. На железнодорожных станциях были устроены санитарные кордоны, а вагоны с транзитными пассажирами из Португалии следовали по испанской территории опломбированными, чтобы «заразные» португальцы не имели возможности контактировать с предположительно «здоровыми» испанцами из других вагонов и на перронах. На узловой станции Медина-дель-Кампо, в 150 км к северо-западу от Мадрида, португальских пассажиров опрыскивали зловонной дезинфицирующей жидкостью и задерживали на восемь часов, прежде чем пропустить дальше. Протестующих штрафовали, а особо буйных сажали под арест. Наконец 24 сентября 1918 года Испания, к негодованию соседей, закрыла границы как с Португалией, так и с Францией, – абсолютно бессмысленная мера с учетом того, что грипп к тому времени уже добрался до средневековых казарм старой Саморы. Неаполитанский солдат вернулся.

ПРЕСЕЧЕНИЕ РАСПРОСТРАНЕНИЯ ИНФЕКЦИИ

Эпидемия, подобно лесному пожару, нуждается в «топливе», только роль погибающих в огне деревьев в данном случае играют восприимчивые к инфекции люди. После появления первых контагиозных больных, играющих роль «запала», заболеваемость поначалу растет по экспоненте в силу наличия неограниченного пула восприимчивых к инфекции людей вокруг каждого нового заболевшего. Со временем, однако, этот пул иссякает, по мере того, как заболевшие умирают или выздоравливают и приобретают иммунитет, и заболеваемость, перевалив через колоколообразный пик, начинает также по экспоненте затухать. Поэтому, если нарисовать временной график числа новых случаев инфекционного заболевания в популяции, ставшей жертвой эпидемии, мы увидим перед собой кривую, близкую к нормальному (гауссову) распределению.

Это, естественно, классический случай «идеальной модели» эпидемии, поскольку в реальности возможны самые разные вариации не только по высоте и ширине кривой (то есть, резкости всплеска и спада эпидемии), а возможны, например, и случаи с двумя-тремя пиками вследствие наложения волн инфекции. Однако базовая колоколообразная форма всегда остается вполне узнаваемой, а это значит, что заболеваемость в любом случае поддается математическому описанию в достаточно хорошем приближении. В XXI веки математическое моделирование эпидемий сделалось весьма изощренным, но и в 1918 году научная мысль успела продвинуться в этом направлении. Двумя годами ранее нобелевский лауреат и крупнейший специалист своего времени по малярии Рональд Росс предложил весьма оригинальную «теорию происходящего», включая систему дифференциальных уравнений, связывающих между собой долю инфицированных и долю восприимчивых к инфекции лиц в популяции как функции времени с учетом параметрических коэффициентов перераспределения контингента между двумя этими группами (при некоторых заболеваниях не все переболевшие обретают иммунитет; при некоторых иммунитет может через некоторое время исчезать). Под «происходящим», отметим, Росс по определению понимал любое заразное массовое явление, будь то инфекция, слух или мода.

Работа Росса наряду с рядом других с цифрами на руках подтверждала то, что многим и без того было инстинктивно понятно: любое массовое явление идет на спад после того, как плотность восприимчивых к нему людей снижается ниже определенного порога. Любая эпидемия пройдет своим чередом и рано или поздно исчезнет и безо всякого вмешательства, но комплекс мер, направленных на снижение плотности восприимчивых к инфекции людей – т. н. «социальное дистанцирование», – часто помогает и быстрее покончить с эпидемией, и снизить число ее жертв. Можно ведь считать площадь под кривой заболеваемости в период эпидемии еще и суммой несчастий, которые она приносит. Вот и сопоставьте мысленно площадь под высокой и широкой кривой без вмешательства и относительно низкой и узкой благодаря вмешательству. На эту разницу накладываются еще и потенциальные последствия перегруженности инфраструктуры общественного здравоохранения, в результате чего множество пациентов остается вовсе без лечения, врачи и медсестры работают на пределе и за пределами сил, а горы трупов переполняют морги, в то время как при надлежащем социальном дистанцировании система здравоохранения бывает, конечно, и перегружена, но все-таки не до потери функциональности – и продолжает худо-бедно справляться с притоком больных.

В 1918 году, как только грипп сделали подлежащим регистрации и признали факт пандемии, была введена и масса мер по обеспечению социального дистанцирования (по крайней мере в тех странах, у которых к тому времени оставалось достаточно ресурсов для того, чтобы хоть как-то контролировать происходящее в обществе). Были закрыты учебные заведения, театры, культовые сооружения; строго ограничено использование общественного транспорта; запрещены массовые собрания и мероприятия. В портах и на вокзалах были установлены карантины; заболевших помещали в изолированные от остальных отделения больниц во избежание заражения других пациентов. В рамках общественно-информационных кампаний широкую публику призывали пользоваться носовыми платками при чихании; регулярно мыть руки с мылом; избегать людных мест, но окна держать открытыми (поскольку считалось, что грипп вызывают микробы, а те, как известно, особо хорошо плодятся в тепле и сырости).

Помимо вышеперечисленных стандартных и проверенных временем мер, применялись и экспериментальные. «Испанка» стала первой во всех смыслах пандемией гриппа постпастеровской эпохи, поскольку лишь в разгар предыдущей пандемии русского гриппа 1890-х годов Рихард Пфайффер объявил об открытии им микроба-возбудителя. И его ошибочная гипотеза оставалась в 1918 году в целом господствующей. Так вышло, что без достоверного диагностического теста, без малейшего представления об истинном возбудителе (а нередко и о характере) заболевания эксперты-медики заплутали в трех соснах, которые сами же и вырастили.

Где-то, к примеру, рекомендовалось носить многослойные защитные маски из марли (а в Японии и вовсе впервые в истории додумались обосновывать это не самозащитой от микробов, а защитой окружающих от собственных микробов), однако официальные мнения относительно эффективности масок как барьера на пути распространения микроорганизмов-возбудителей разнились. Не было единодушия и относительно действенности дезинфекции. В конце октября 1918 года, когда осенняя волна гриппа уже захлестнула Париж, а станции метро и театры французской столицы обильно поливали хлоркой, один журналист задал Эмилю Ру[149]149
  Пьер Поль Эмиль Ру (1853–1933) – французский врач, ученик и ассистент Пастера, один из основоположников микробиологии, изобретатель противодифтерийной сыворотки.


[Закрыть], директору Института Пастера, лобовой вопрос: «Дает ли хоть что-то дезинфекция?» Застигнутый врасплох ученый ответил без обиняков: «Абсолютно бесполезная вещь. Поместите двадцать здоровых людей в продезинфицированное помещение, подсадите к ним одного больного, и как только больной чихнет, а брызги его соплей или слюны разлетятся и попадут в дыхательные пути соседей, все будут заражены, сколько бы это помещение ни дезинфицировали»[150]150
  ‘Ce que le docteur Roux de l’Institut Pasteur pense de la grippe’, Le Petit Journal, 27 October 1918.


[Закрыть].

К тому времени давно догадались, что «идеальными» разносчиками инфекции являются школьники, особенно младших классов, поскольку иммунитета у большинства из них нет, собираются они ежедневно и массово, а чихать и сморкаться в платок, как правило, не приучены или не желают. Закрытие школ поэтому стало привычной рефлекторной реакцией властей на начало эпидемии гриппа и в 1918 году. Раздавались, однако, и отдельные здравые голоса, которым кое-где, как мы еще увидим, вняли, но ненадолго. Голоса эти принадлежали особо наблюдательным людям, заметившим две вещи: во-первых, дети школьного возраста явно не были главной мишенью этой разновидности гриппа, а во-вторых, даже когда школьники им заболевали, происходило это, как правило, не раньше, чем с гриппом слег кто-то из взрослых в их семьях, а потому не было никаких объективных оснований полагать, что заразились они именно в школе, а не дома или на улице. Ну а если школы – не рассадник инфекции, то зачем, собственно, их закрывать? Детей этим не защитишь, распространение гриппа не остановишь…

Но самые жаркие споры разгорелись вокруг вакцинации. Прививки, между прочим, придумали намного раньше микробной теории заболеваний. Эдвард Дженнер впервые успешно сделал ребенку прививку от натуральной оспы с помощью вакцины коровьей оспы еще в 1796 году, что и служит неопровержимым доказательством возможности эффективной вакцинации и без знания возбудителя заболевания, на борьбу с которым вы «натаскиваете» иммунную систему с помощью прививки. Да и тот же Пастер в конце концов создал вакцину от бешенства, понятия не имея о том, что это вирусное заболевание. В 1918 году государственными лабораториями были в огромных количествах произведены вакцины против гемофильной палочки Пфайффера и других бактериальных возбудителей острых респираторных заболеваний, в том числе и не мнимых, а потому, возможно, даже спасших чьи-то жизни. Однако по большому счету все эти вакцины были бесполезны: все ими привитые заболевали гриппом и умирали от него наравне с непривитыми.

Теперь нам известна и причина, по которой некоторые из вакцин все-таки давали положительный эффект: они блокировали развитие вторичных бактериальных инфекций, вызывавших пневмонию, которая многих пациентов как раз и добивала. В то время врачи, однако, интерпретировали результаты сообразно так полюбившейся им микробной теории гриппа. Некоторые даже особо отмечали, что эффективность вакцин подтверждает, что возбудителем гриппа действительно является палочка Пфайффера. Другие же инстинктивно чувствовали, что вакцины предотвращают лишь осложнения, но не сам грипп, природа которого по-прежнему остается неуловимой. Между представителями двух этих лагерей регулярно вспыхивали публичные перепалки со взаимными обвинениями в некомпетентности. Американская медицинская ассоциация рекомендовала своим членам не доверять вакцинам и не полагаться на вакцинацию, о чем пресса не замедлила раструбить на весь мир. Между тем конфликт был, по существу, раздут на пустом месте и крайне контрпродуктивен в сложившейся ситуации, поскольку вакцинация никоим образом не мешала использовать и старые добрые меры – карантин и изоляцию больных от здоровых, – которые были бы вполне эффективными, если бы удалось принудить людей к их неукоснительному соблюдению.

ОБЕСПЕЧЕНИЕ СОБЛЮДЕНИЯ ПРОТИВОЭПИДЕМИЧЕСКОГО РЕЖИМА

Карантин, изоляция и прочие стратегии сдерживания распространения эпидемического заболевания априори ставят общие интересы выше личных. Если речь идет о столь многочисленной общности людей, как граждане крупного государства, то, как уже говорилось, альтернативы насаждению этих стратегий сверху вниз не существует. Но вменение в обязанность центральным властям принятие мер, направленных на защиту коллективных интересов, чревато серьезными проблемами сразу двух видов. Во-первых, и внутри общества непременно будут наблюдаться конфликты интересов и приоритетов (коммерсантам, к примеру, нужно продолжать торговать и делать деньги, а военным – проводить призыв и содержать армию и в разгар эпидемии), в результате чего незаинтересованные в ограничении своей деятельности группы влияния будут всячески торпедировать инициативы властей и/или подрывать их реализацию на уровне исполнения и практической реализации решений. А во-вторых, в случае передачи исполнительной власти слишком больших полномочий высок риск злоупотреблений и всяческих нарушений, вплоть до откровенного попрания личных и гражданских прав населения.