Текст книги "«С Атомной бомбой мы живем!» Секретный дневник 1945-1953"

Послесловие: Берия как человек

Итак, читатель познакомился с последними дневниками Л.П. Берии за 1946–1953 годы. Ранее были опубликованы его дневники за 1938–1941 и 1941–1945 годы. Начиная работать над подготовкой их к печати, я задавался вопросом: дневники ли это или всё же – литературно-историческая мистификация? Но, даже закончив немалую, замечу, работу по анализу и подготовке дневников Л.П. Берии к печати, я не могу дать на этот вопрос однозначного ответа.

Однако…

Однако должен признаться, что с какого-то момента вопрос утратил для меня начальную остроту. Как бы там ни было – имеем ли мы дело с подлинными дневниками Лаврентия Павловича, или с умелой их подделкой таинственным «Павлом Лаврентьевичем», или кем-то ещё – текст дневников адекватно отражает события той эпохи, её суть и личность самого Л.П. Берии.

Не знаю, перу ли Берии принадлежит текст его дневников, но уверен, что в любом случае его дневник выглядел бы примерно так же.

Что касается меня, то я, в итоге своей работы, лучше понял и натуру Л.П. Берии, и его время. Надеюсь, что это же сможет сказать и читатель, завершив уже свою работу – работу по прочтению дневников, а также моих примечаний и комментариев к ним. Вот уж за их историческую аутентичность я ручаюсь полностью!

Увидев Л.П. Берию с необычного ракурса, я лучше понял его и как человека, поэтому решил закончить ниже приводимым послесловием, где речь о Берии прежде всего как о человеке.

Тех, кто знаком с моей книгой «Берия. Лучший менеджер ХХ века», хотел бы предупредить, что это – не извлечения из той книги, а итог уже позднейших изысканий и размышлений, в том числе и размышлений, порождённых работой по подготовке дневников Л.П. Берии к изданию.

Из дневниковых записей Л.П. Берии видно, что внутренний мир их автора был заполнен прежде всего теми конкретными задачами, которые ставили перед ним Сталин и Россия. Да, Берия всегда жил делом. Причём, как и у Сталина, строительство державы было для него не только государственным, служебным и нравственным долгом, но и его единственным, так сказать, «хобби».

Именно так! Строительство могучей социалистической державы было главным человеческим увлечением Берии! К капиталистическому же строю он не мог не относиться с искренним духовным пренебрежением – как к явлению системно мелкому. Я уже ссылался на злобную докладную от 2 июля 1953 года «о деятельности Берии», поданную в формирующийся хрущёвский ЦК КПСС управляющим делами Совета Министров СССР М.Т. Помазневым (1911–1987). Не отдавая себе отчёт в том, что он не чернит Берию, а обеляет его, Помазнев, в частности, писал:

«Высотные здания Берия считал своим детищем. Однажды я слышал, как он говорил, [что] другие уже десять раз сфотографировались бы на фоне этих зданий, а тут строим и ничего…»

Помазнев же сообщает, что Л.П. Берия говорил о здании МГУ, что «…это здание равно капиталам Дюпона и других американских миллиардеров…».

В таком заявлении Берии сквозит то естественное чувство, о котором прекрасно сказал Владимир Маяковский:

 
У советских собственная гордость,
На буржуев смотрим свысока…
 

Вот и Берия смотрел на капитализм с высоты наших высотных зданий. Да, формально они уступали по высоте небоскрёбам Нью-Йорка, но если эти небоскрёбы лишь уродовали облик «Багдада-на-подземке» и придавали ему несуразный вид, то высотные здания, создать которые мог лишь творческий гений советского образца, украсили Москву. Они определяли новый облик столицы страны, устремлённой к высотам разума и духа.

Так мог ли Берия восхищаться капитализмом, если только социализм давал возможность в полной мере развернуться кипучей натуре Лаврентия Павловича?

Нет, конечно!

Берия стал большевиком-сталинцем и до конца был большевиком-сталинцем уже потому (хотя – не только потому!), что ему очень подходил главный деловой принцип сталинского большевизма: «Нет таких крепостей, которые не могли бы взять большевики!»

О, это было Берии по характеру и натуре! И всё это, и ещё многое другое приходило мне на ум, когда я работал с текстом дневников Л.П. Берии. Работа комментатора, а также необходимость хотя бы попытки установления аутентичности текста дневников заставили меня ещё раз углубиться в документы, в дух того времени, в его хронологию и фактографию и в результате ещё лучше представить себе весь масштаб того, что было совершёно народами СССР под руководством Сталина и Берии за последнее десятилетие жизни этих двух выдающихся сынов России.

На краткий исторический миг длительностью всего в десять лет, с 1943 по 1953 год, пришлись эпопея Курской дуги, освобождение Европы, дальневосточный триумф России 1945 года и её атомный триумф 1949 года…

В эти годы была одержана Победа в двух войнах и фактическая победа в Корейской войне… Было проведено восстановление разрушенной войной экономики и обеспечено создание новых её отраслей – и оборонных, и мирных.

В это десятилетие были построены высотные здания Москвы и созданы тысячи километров лесозащитных насаждений по всей стране, были поставлены фильмы, которые не может игнорировать даже нынешняя антирусская и антисоветская «Россияния»…

В эти годы вокруг России возник мощный защитный пояс дружественных нам стран, ныне напрочь разрушенный.

Много чего произошло в стране и в мире за десять последних лет жизни Иосифа Виссарионовича Сталина и его соратника Лаврентия Павловича Берии. И практически во всём, сделанном в те годы, есть вклад Сталина.

Но есть вклад и Берии.

Эти два человека смогли – каждый по-своему – наложить на их эпоху свой мощный личный и личностный отпечаток. И поэтому далее в своём послесловии я хотел бы коснуться темы «Берия как человек». Уже немало написав на эту тему в книге «Берия. Лучший менеджер ХХ века», я и сейчас раз за разом возвращаюсь к личности Берии в своих мыслях и каждый раз взвешиваю все «за» и «против» него.

Ведь работа над подготовкой его дневников к печати дала обильную пищу для новых моих размышлений.

Даже ненавистники Берии не отрицают сегодня его государственного масштаба, но при этом обязательно подчёркивают его якобы безудержную тягу к насилию, его якобы беспринципность, полное равнодушие к людям и т. д. Недалеко ушли от клеветников и многие из тех, кто хорошо знал реального, а не демонизированного Берию и, в отличие от Берии, прожил долгую жизнь, закат которой совпал с закатом СССР.

Скажем, Павел Судоплатов, многолетний сотрудник Берии, пользовался доверием и уважением Лаврентия Павловича и в своих мемуарах привёл – возможно, сам не сознавая, что пишет, – несколько волнующих примеров человечности Берии.

Однако тот же Судоплатов сообщает, что его жена Эмма, тоже сотрудница НКВД, называла Берию «князем Шадиманом» – по имени коварного героя романа Анны Антоновской «Великий моурави».

Так кто он, Лаврентий Берия, как человек? Князь Шадиман или, пользуясь удачным образом Елены Прудниковой, последний рыцарь Сталина? Талантливый негодяй, карьерист, садист и развратник – или порывистый, полностью погружённый в порученные ему дела и внутренне скромный и благородный строитель социалистической России?

Вот как определяет Берию генерал Волкогонов – один из самых человечески отвратительных для меня «прорабов перестройки». В своём очерке в антибериевском сборнике 1991 года, изданном ещё Политиздатом, Волкогонов использует следующие определения: «Выродок, отпетый преступник, пример духовного и нравственного распада, палач, гнусный развратник…» И, наконец, – «сталинский монстр».

Был ли Берия таким?

В предисловии я уже писал, что санкт-петербургский «историк» Лев Лурье, беря у меня в «атомном» Сарове интервью для фильма «Подсудимый Берия» (оно в фильме так и не появилось), уверял, что имеет в своём распоряжении якобы горы копий документов, находящихся в архивах КГБ Грузинской ССР и обличающих Берию как «палача». При этом этот Лев обещал непременно выслать мне сей «компромат».

Присылки «обличительных документов» я не дождался, но они не были представлены и на экране. Их просто нет, а «свидетельства» и «признания» типа якобы сделанных бывшим заместителем министра ГБ СССР Питоврановым архиренегату Волкогонову, характеризуют лишь авторов и популяризаторов подобных «воспоминаний».

Питовранов (со слов Волкогонова, во всяком случае) утверждал, что Берия был «не только абсолютно безнравственной личностью, но и личностью глубоко аполитичной, ничего не понимал в марксизме, совсем не знал ленинских работ»…

Спору нет, умерший на 84-м году жизни в «ельциноидном» 1999 году, прекрасно вписавшийся в маразмы брежневщины и спокойно вышедший в 1988 году на пенсию, генерал Питовранов был выдающимся марксистским теоретиком, как и сам генерал от измены Волкогонов. Куда до них и самому Марксу с Энгельсом, не говоря уже о Ленине со Сталиным.

Всё так…

Но Берия ведь в философствования и не лез, он был практическим деятелем. Даже его инициатива с подготовкой знаменитого доклада «История большевистских организаций в Закавказье» носила вполне практический характер. Тогда потребовалось восстановить, прежде всего для кавказской молодёжи, историческую истину и верно осветить роль Сталина в революционизировании Кавказа. Это было необходимо потому, что тогда на Кавказе, да и не только там, имелось немало самовлюблённых «старых революционеров», не простивших «Кобе» Сталину того, что он, будучи моложе их, оказался неизмеримо талантливее и трудоспособнее их. Эти «старые большевики» изо всех сил старались доказать обратное, а главное – мешали нормальному социалистическому строительству.

Берия же показал, что однозначно первой и действительно выдающейся фигурой революционного движения на Кавказе был почти с начала своей деятельности именно Сталин. Он прочно стоял на платформе большевизма ещё до того, как большевизм идейно оформился в виде отдельного течения революционной теории и практики на II съезде РСДРП.

Да, Сталин был одним из создателей и руководителей большевистской партии.

Но был ли большевиком Берия? Несмотря на моё предыдущее однозначное «да» на сей счёт, зададимся этим вопросом ещё раз. Тем более что питоврановы и волкогоновы безапелляционно заявляют – нет!

Правы ли они?

Я уже писал, что деятельная натура Берии сама по себе была базой для его активного отношения к жизни. А это – одно из необходимых, хотя и недостаточных условий для формирования человека как революционера, как борца за справедливую жизнь. То есть борца за хорошую жизнь для всех, желающих жить хорошо вместе с другими, а не за счёт других.

Однако нередко «активную жизненную позицию» занимают не только бескорыстные люди, альтруисты, но и прожжённые беспринципные карьеристы и авантюристы. Тех же выдающихся мафиози в вялости натур упрекнуть нельзя никак.

Так кем же был Берия?

Он, безусловно, сделал выдающуюся по любым меркам карьеру. Но был ли он карьеристом? Зная жизнь и деятельность реального, а не «волкогоновского» Берии, можно уверенно дать на такой вопрос отрицательный ответ.

Отрицательный потому, что Берия никогда не вёл себя как карьерист и интриган. Уже в его юности мы отыскиваем такое мощное подтверждение человеческой доброкачественности Берии, как его автобиография 1923 года, а точнее та просьба к руководству, которой автобиография заканчивается.

Будучи крупным чином советских спецслужб, заместителем председателя ЧК Грузии, имея ряд лестных наград и блестящие карьерные перспективы, Берия описывает в автобиографии свою работу, указывает на немалые заслуги, но в итоге просит ЦК Компартии Грузии о предоставлении возможности продолжить специальное образование. То есть просит позволить ему вновь стать просто студентом.

Ещё в свою бытность в Баку он был отозван на работу в ЧК Азербайджана с учебы в Бакинском политехническом институте по специальности «архитектура и строительство». Затем его перевели в Тбилиси. И вот в 1923 году двадцатичетырёхлетний Берия формулирует своё искреннее желание так:

«За время своей партийной и советской работы, особенно в органах ЧК, я сильно отстал в смысле общего развития… не закончив свое специальное образование. Имея к этой отрасли знаний призвание, потратив много времени и сил, просил бы ЦК предоставить мне возможность продолжения этого образования для быстрейшего его завершения. Законченное специальное образование даст мне возможность отдать свой опыт и знания в этой области советскому строительству, а партии – использовать меня так, как она это найдет нужным».

Став «генералом» ЧК, проситься в студенты? Такой настрой ни в коем случае нельзя определить как проявление карьеристских устремлений. Это отмечал в своё время Юрий Мухин, и то же самое скажу я сам!

Но и предыдущая биография Берии говорит о том же. Он учился в Баку, начинал взрослую жизнь в Баку. А что представлял из себя Баку в предреволюционные, революционные годы и в годы Гражданской войны?

Вряд ли в пределах Российской империи можно было найти другой город, который с таким же основанием, как Баку, заслуживал бы определения «второй Вавилон». В этом отношении ему уступала даже Одесса! Вспоминая О’Генри, назвавшего Нью-Йорк «Багдадом-на-подземке», тогдашний Баку можно было назвать «Багдадом-на-Каспии». Это был очень космополитический город, и причиной тому было одно, тоже очень космополитическое слово: «нефть».

Нефть влекла в Баку сразу всех: атеистов, католиков, протестантов, мусульман, иудаистов, греков, персов, англосаксов, шведов, немцев, голландцев, турок, бельгийцев, французов, и прочих, и прочих, и прочих.

Даже японцев и русских.

Нефтяные прииски Баку интересовали как самых крупных мировых дельцов, так и множество авантюристов – неудачливых и удачливых. Здесь же сталкивались разнообразные интересы – геополитические, политические, экономические, разведывательные…

А, в конечном счёте, для большинства бакинских обладателей «активной жизненной позиции» – интересы шкурные и своекорыстные.

Кем мог стать в подобной атмосфере ловкий и способный молодой человек, да ещё и сладострастник, в чём Берию так часто обвиняют, стремящийся к личному успеху, к обогащению и наслаждению всеми благами жизни?

Он мог стать политиканом, доверенным лицом Нобелей или Детердинга, пронырой-дельцом, перспективным служащим той или иной крупной фирмы, международным агентом, сутенёром, да вообще кем угодно!

Но только не большевиком-подпольщиком.

А Берия, несмотря на позднейшие инсинуации, стал именно им. И работал хорошо. Иначе после советизации Азербайджана его не послали бы на нелегальную работу уже в меньшевистскую Грузию.

Нет, Берия не имел наклонностей шкурника, карьериста и сибарита. Он был воспитан в традициях трудолюбия, бескорыстия, заботы о семье, ответственности за тех, за кого ему приходится нести ответственность. Он был достаточно скромен, а при этом – эмоционально подвижен.

Вот почему его выбор «красной» стороны баррикад был вполне естественным. А идейный большевик – это всегда человечески доброкачественная натура. Именно потому, что Троцкий, Зиновьев, Каменев, Бухарин, Пятаков, Ягода, Енукидзе и остальные политические деятели в СССР с дореволюционным прошлым, которых позднее отверг процесс революционной перестройки России, не были человечески доброкачественными, они не смогли выдержать большевистской линии в своей жизни.

А Берия смог! И как человек, и как государственный деятель.

Сегодня у нас не так много документальных подтверждений этого. И тому есть свои причины. Прекрасный исследователь катынской проблемы В. Швед в своей книге «Тайна Катыни» напомнил нам, что в августе 1995 года в одной из телепередач Дмитрий Волкогонов сообщал, что он знакомился с архивным актом об уничтожении одиннадцати мешков с документами из архива Берии.

А ведь архивы уничтожают только преступники, заметая следы своих преступлений, не говоря уже о том, что уничтожение исторических документов само по себе является тягчайшим преступлением, не имеющим срока давности.

Между прочим, в одном из «перестроечных» номеров журнала «Советские архивы» во вполне антибериевской статье кандидата исторических наук А.П. Пшеничного «Репрессии архивистов в 1930-х годах» сообщалось, что до 1953 года «во всех архивных учреждениях сверху донизу очень широко были известны» слова Л.П. Берии: «Без архивов нет истории, без истории нет науки, без науки нет будущего».

Слова не только хорошие, но и пророчески точные. После 1953 года, после смерти Сталина и Берии, они были не только забыты, но и отвергнуты как принцип. Стоит ли удивляться, что ситуация в СССР медленно, но неуклонно менялась в сторону уничтожения и архивов, и науки, и будущего России?

Вернёмся к мешкам с документами из архива Берии, которые, по словам генерала Волкогонова, были после убийства Берии уничтожены. Свидетельство об этом из уст такого очернителя Берии, как Волкогонов, дорогого стоит. Ведь что было в этих мешках, уничтоженных хрущёвцами? Пыточные протоколы жертв Берии? Или, может, порнографические фото его постельных сцен с тысячами «невинных» девочек? Или рапорты «бериевских палачей» о расстрелах «невинных» маршалов и командармов?

Вряд ли…

«Документы» такого рода бережно хранили бы в послесталинском СССР под музейным колпаком, а сейчас возили бы по всему «СНГ» и в каждом областном городе устраивали бы передвижные выставки с восковой фигурой Берии, пожирающего свои жертвы на манер Зевса, пожирающего своих детей.

Выходит, уничтожали документы, свидетельствующие об обратном?

Выходит, так!

Но кое-что и не уничтожено.

Например, 1 апреля 1943 года уже начавший работы по атому И.В. Курчатов направил записку М.Г. Первухину о необходимости демобилизации некоего В.М. Кельмана. Эта записка сохранилась и ныне опубликована.

Вениамин Моисеевич Кельман до войны работал в Украинском физико-техническом институте (УФТИ) в лаборатории профессора Ланге. Кельман, родившийся в 1915 году в Киеве, был хорошим физиком-экспериментатором и дрянноватым – как выяснилось значительно позднее – гражданином своей страны. С 1992 года он проживал в США, в Мемфисе, и чёрт с ним. Но в 1943 году он мог пригодиться (и таки пригодился) в начинающемся советском атомном проекте, и Курчатов просил его демобилизовать, потому что у Ланге (с ним мы ещё познакомимся) не было сотрудников.

Тем не менее зампред Совнаркома Первухин не снизошёл до просьбы Курчатова, и Кельман был демобилизован лишь в декабре 1945 года, когда уже функционировал Спецкомитет Берии.

Но это – лишь прелюдия к истории профессора Ланге.

Ровесник Берии, физик Фриц (Фриц Фрицевич) Ланге (1899–1987) родился в пригороде Берлина Фридрихсхагене и в 1924 году окончил Берлинский университет. С 1925 года работал в Физическом институте Берлинского университета. В 1934 году эмигрировал в Англию, откуда был приглашён А.И. Лейпунским для работы в УФТИ, где с 1935 года и трудился. В 1937 году совместно с харьковскими физиками В.А. Масловым (1913–1943) и В.С. Шпинелем (р. 1911) Ланге сделал вывод о возможности разделения изотопов урана методом газового высокооборотного центрифугирования.

Ланге долго и активно работал в советском Атомном проекте, а в 1959 году уехал в ГДР, где занимал пост директора Института молекулярной биологии.

К слову, Владимир Шпинель и Виктор Маслов – отдельная и всё ещё не раскрытая страница нашей атомной истории. В 1940 году эти два талантливых парня обратились в Наркомат обороны СССР с предложением начать работы по атомному оружию. О том, почему эту инициативу тогда «замотали», знают сегодня, пожалуй, лишь господь бог и те нынешние обитатели ада, которые её «замотали». Шпинель все передряги пережил, а Маслов воевал и 13 декабря 1943 года скончался от ран в госпитале в Баку.

Вернёмся, однако, к профессору Ланге. В 1943 году он прозябал в Свердловске, хотя по всему ему надо было быть в Москве и заниматься проблемой обогащения урана.

Ни Вячеслав Молотов, ни Михаил Первухин (хотя ничего плохого я о них сказать не хочу) так и не озаботились судьбой и идеями Ланге. И лишь 20 октября 1945 года не учёный, а начальник Управления НКГБ по Свердловской области генерал-лейтенант Т.М. Борщов обратился к наркому внутренних дел СССР маршалу Советского Союза товарищу Берии Л.П. с докладной запиской.

Генерал Борщов сообщал о работе Ланге в Свердловске, аттестовал Ланге как «автора нового метода разделения изотопов» и заключал так: «В связи с тем, что Ланге несомненно представляет для нас интерес по роду проводимой им работы и связям с изобретателями атомной бомбы (вне сомнений, имелись в виду не Оппенгеймер и фон Нейман, а Маслов и Шпинель. – С.К.), прошу Ваших указаний».

Указания не замедлили себя ждать. Уже 22 октября 1945 года Берия наложил свою резолюцию: «тов. Махнев! Договоритесь с т. Борщевым – и профессора Ланге доставить в Москву. Обеспечить всем необходимым. Л.Берия. 22/Х 45».

Последняя фраза для Берии крайне характерна. Умел «сталинский монстр» заботиться о людях, с которыми делал одно общее дело. И с декабря 1945 года Ланге начал работать в Москве, руководя лабораторией № 4 ПГУ.

Что дополнительно интересно… В 1943 году Курчатов просил Первухина выделить жильё для физиков лаборатории № 2. Мало того, что этот вопрос тогда «повис» и был разрешён уже Берией, но в 1943 году Первухин даже из «бумажного», а не реального списка кандидатов на получение жилья, представленного Курчатовым, вычеркнул именно Ланге и Кельмана. Жильё им предоставил Берия.

Ни Первухин, ни Берия лично не знали ни Ланге, ни Кельмана. Однако факт остаётся фактом: информаторы Первухина его относительно научного потенциала двух приличных физиков дезинформировали, а информаторы Берии били «в точку».

Пару слов о самом Тимофее Михайловиче Борщове, генерале МГБ. Родился в 1901 году в Кубинском уезде Бакинской губернии. С 19 лет – чекист, находился в поле зрения одного из руководителей органов ЧК Закавказья Берии. С 1937 года – заместитель наркома внутренних дел Азербайджанской ССР, с 1938 года – нарком внутренних дел Туркменской ССР, затем – в центральном аппарате, с 1945 года – генерал-лейтенант. Сейчас пишут, что он был якобы замешан в махинациях с обменом денег при денежной реформе. Не очень в это верится.

После войны Борщов опять работал в Азербайджане. В 1953 году уволен из МВД СССР «по служебному несоответствию», в 1954 году лишён воинского звания, в 1955 году арестован, в 1956 году расстрелян по «делу Багирова». Не реабилитирован. Ещё один из кадровых сотрудников Берии, разделивший с ним одинаковую судьбу.

А вот история с советским физико-химиком и металлургом Иваном Яковлевичем Башиловым (1892–1953). Тверяк, уроженец Кашина, он в 1911 году поступил в политехнический институт, который окончил лишь в 1929 году. Перерыв между началом учёбы и защитой диплома объяснялся тем, что в 1919 году Башилов прервал учёбу, чтобы по предложению крупнейшего советского радиохимика В.Г. Хлопина организовать работу Пробного радиевого завода в Бондюге на реке Каме. С 1935 года Башилов руководил Опытным заводом «В» Главредмета в Табошаре (Таджикистан). На этом заводе по технологии И.Я. Башилова было налажено получение радия и урана из отечественного сырья. Но 22 августа 1938 года доктор технических наук Башилов был арестован и с 1939 года в заключении руководил лабораторией на Ухтинском радиевом заводе НКВД.

5 мая 1942 года Башилов написал письмо Берии, где сообщал:

«…Мой арест был произведен буквально накануне начала работы специальной комиссии, избранной на заседании Отделения естественных наук Академии наук Союза по моему докладу в конце июня 1938 г. Несомненно, работы этой комиссии внесли бы полную ясность в оценку моих личных работ и полностью лишили бы почвы голословные обвинения во вредительстве…»

Однако не всё было так просто – для тех же чекистов. Дело в том, что 27 июня 1938 года в Академии наук СССР образовали комиссию в составе академиков В.И. Вернадского, А.Е. Ферсмана, С.И. Вавилова, профессоров И.Я. Башилова, С.И. Вольфковича и В.Г. Хлопина с задачей «в трехмесячный срок проработать весь цикл вопросов, связанных с радиевой промышленностью».

Образование комиссии объяснялось тем, что в 1937 году комиссия учёных, а не чекистов, обследовала завод в Табошаре. На основе выводов комиссии (учёных, а не чекистов!) работа завода была приостановлена. А 22 августа 1938 года Башилов на основе уже ложного доноса (одного из учёных, а не чекистов!) был арестован. Арестован, естественно, не комиссией учёных, а органами НКВД.

Но кто должен был разобраться в сути обвинений – НКВД или комиссия Академии наук? Не думаю, что чекисты сами пытались вникнуть в сложности радиевой технологии. С другой стороны, что-то ведь в деятельности Башилова вызывало сомнения и у комиссии 1937 года, и у членов комиссии АН в 1938 году.

Что?

Во всяком случае, учёные не рискнули поддержать коллегу как профессионалы, хотя, безусловно, могли. Башилов был осуждён, а в мае 1942 года написал Берии письмо.

Год 1942-й оказался для СССР очень сложным как раз с мая, со времени неудачной Харьковской операции, так что у Берии хватало забот и без письма Башилова, который к тому же в 1942 году не лес валил, а работал, в общем-то, по специальности на номерном заводе.

Но военные дела пошли на поправку, и Берия не забыл о письме учёного. В июле 1943 года Башилов был освобождён и выслан в Красноярск, где на одном из заводов системы НКВД занимался разработкой новой технологии аффинажа платины, а с 1947 года работал в лаборатории «Б» МВД СССР под Касли (Челябинская область).

В 1948 году он получил Сталинскую премию, не будучи, к слову, формально реабилитированным.

Почему я так подробно остановился на судьбе И.Я. Башилова? Да потому, что до того, как он обратился к Л.П. Берии, он неоднократно обращался к В.М. Молотову – как «к главе Советского правительства» и старому знакомцу по Санкт-Петербургскому политехническому институту. (Позднее Башилов писал и своему коллеге академику Несмеянову.)

Далее я цитирую публикатора писем Башилова в журнале «Химия и жизнь» (№ 11, 1989 год) В. Полищук: «Все его (И.Я. Башилова. – С.К.) кричащие письма, представленные в подборке, объединяет одно: они оставались без ответа. Единственным результативным из них (не парадокс ли?) оказалось, видимо, обращение к Берии. Башилову уменьшили срок заключения на полгода…»

Да нет, не только срок уменьшили, но и привлекли к работам в атомном проекте. И в этом – подлинный, а не «волкогоновско-лурьевский» Берия.

Вот еще один «атомный» пример… Очередной именно «атомный» не потому, что Берия был особо внимателен и чуток к атомщикам, а потому, что наиболее рассекреченными в настоящее время оказались как раз атомные архивы. И даже частичное рассекречивание сразу же дало нам возможность сравнения стиля руководства тех же Молотова, Первухина и Берии.

И сравнение выходит не очень-то в пользу первых двух, но зато явно в пользу «кровавого палача».

Скажем, 13 апреля 1943 года заведующий лабораторией № 2 Игорь Курчатов пишет (в единственном рукописном экземпляре) совершенно секретную записку М.Г. Первухину о проблемах лаборатории № 2. Вот часть параграфа 2 этой записки:

«При выполнении мелких заказов лаборатории мы встретились с трудностью получения небольшого количества материалов, которые не предусматривались и не могли быть предусмотрены в спецификациях, переданных в соответствующие наркоматы (после выхода Постановления ГКО. – С.К.).

Так, для изготовления медных электролизеров для плавиковой кислоты нужны обрезки трубок и прутков из красной меди 10–12 разных размеров, общим весом 5 кг (выделение жирным курсивом моё. – С.К.)».

Это будущий научный руководитель атомной проблемы пишет наркому и заместителю председателя СНК СССР! Обращается с просьбой о выделении пяти килограммов меди в обрезках!

После того, как за дело взялся Берия, подобные просьбы стали невозможными, ибо такие мелкие вопросы решались быстро, без волокиты и амбиций, на рядовом исполнительском уровне. И решались не в силу того, что Берия направо и налево раздавал «расстрельные» приговоры.

Он просто подбирал эффективные кадры, а негодных отстранял. Не устранял, а отстранял, изгоняя бездельников из важного государственного дела. Он умел решать сам и потому имел право требовать того же от других.

И требовал.

Но так работали не все. Вот параграф 3 помянутой выше записки Курчатова Первухину от 13 апреля 1943 года – полностью:

«Моссовет не выполнил Распоряжения Совнаркома СССР от 7/III за № 4837Р о выделении в 10-дневный срок 3 квартир и 18 комнат для сотрудников Лаборатории № 2 и не выделил к 13 апреля с.г. ни одной квартиры и ни одной комнаты.

Прошу Вашей помощи в разрешении создавшейся трудности с получением жилого помещения для научных сотрудников, работавших до войны в Ленинграде и Свердловске».

На этом документе – его автограф хранится в Архиве Президента РФ (фонд 93, дело 3(43), листы 10–11) – нет никаких виз Первухина, хотя у этой истории была предыстория в виде письма Курчатова Первухину от марта 1943 года на ту же тему – о предоставлении жилья для работников лаборатории № 2. Курчатов писал тогда:

«Ввиду того, что руководимые мною работы в Лаборатории АН СССР требуют длительного времени, представляется необходимым обеспечить работников лаборатории нормальными жилищными условиями. Работники Лаборатории не имели и не имеют жилплощади в Москве, т. к. до войны жили и работали в Ленинграде и Свердловске. Поэтому прошу Вашего распоряжения Моссовету выделить в марте 1943 г. квартиры и комнаты для лиц, привлекаемых к работе…»

К письму Курчатов приложил список на 23 фамилии. Он просил трёхкомнатные квартиры для себя и А.И. Алиханова, двухкомнатные для Ф. Ланге и И.К. Кикоина и 18 комнат для научных сотрудников, в том числе для А.И. Алиханьяна, А.К. Петржака, Я.Б. Зельдовича, Г.Н. Флерова, В.М. Кельмана, В.П. Джелепова, а также для лаборанта П.И. Мастицкого и механика И.Н. Полякова.

Как уже известно читателю, Первухин вычеркнул Ланге и Кельмана, но и остальным Моссовет показал фигу. И показывал её до января 1945 года, когда замнаркома внутренних дел В.В. Чернышев и будущий незаменимый помощник Берии В.А. Махнев не обратились к Берии со служебной запиской.

Они сообщали, что Моссовет предлагает вместо запланированного для лаборатории № 2 жилого дома по Песчаной улице (в 1,5 км от лаборатории) недостроенный дом по Большой Калужской улице (в 18 километрах от лаборатории), да и тот не раньше декабря 1945 года.

На записке, датированной 9 января 1945 года, Берия через два дня наложил резолюцию: «Тов. Попов (председатель исполкома Моссовета. – С.К.). Надо крепко помочь этой организации. Л. Берия. 11/I.45».

И жилье было наконец выделено.