Текст книги "Мозг стоимостью в миллиард долларов"

Мы прошли через небольшую комнату, в которой велась обработка данных. Под надписью «Не курить» два человека старались спрятать тлеющие сигареты, а один из выпускников колледжа с последующей математической специализацией сидел под плакатом «Не переставай мыслить!», читая иллюстрированный журнал «Чудовища вуду вторгаются на Землю».

– Ты видишь технику, управляющую оперативной деятельностью. Они заняты латвийским проектом. Если он увенчается успехом, то в дело вступят все огромные ресурсы «Мозга».

Харви остановился перед закрытой дверью с надписью «Главный проект». Перед ней неподвижно, как манекены в витрине, стояли двое охранников в аккуратной форме цвета хаки. Обменявшись с Харви паролем, оба вытащили из-за отворотов рубашек небольшие ключики на цепочке. В двери были три замочные скважины, обозначенные, как альфа, бетта и каппа. В третью из них Харви вставил свой ключ, и над каждым замком зажегся красный огонек. Харви открыл двери. Помещение гигантских размеров напоминало авиационный ангар. В слабом свете нескольких светильников во все стороны уходили ряды компьютеров. Эхо наших шагов создавало впечатление, словно из глубины помещения кто-то идет нам навстречу. Но звучал только стрекот машин. Над стеллажами с аппаратурой виднелись пластиковые карточки «Не для оперативного использования», «Район 21, включая Одессу», «Район 34 до границы Курской области», «Москва-Главная и прочие правительственные центры, независимо от их местонахождения», «Прибрежная зона 40».

Машины тихо гудели и приглушенно пощелкивали, словно получили указание не шуметь. Несмотря на мощное кондиционирование, в воздухе пахло горячим металлом, лаком и машинным маслом. Запах был острым, как пары эфира и антисептика, словно мы находились в больничной палате огромного госпиталя, которым управляли машины.

– Та операция в Латвии... – Я поймал себя на том, что невольно перешел на шепот. – Если она увенчается успехом, как эти машины распорядятся остальной частью России?

– Как обычно. Диверсии на линиях связи, подрывы арсеналов, инструктаж партизанских групп, подготовка посадочных полос и площадок сброса, тайные радиопередатчики, разведка прибрежных районов, уничтожение подводных препятствий, связь с судами и авиацией десанта, а потом содействие чисто военным операциям. Обычное дело. – Харви взглянул на меня.

– Обычное дело? – переспросил я. – В таком случае, ради Бога, больше даже не пытайся удивить меня. Это же тотальная война – остается только найти для нее место!

– Кончай волноваться, – усмехнулся он. – Все это – лишь трехмерные шахматы, в которые играет только и исключительно Мидуинтер. Вот что это такое. Трехмерные шахматы, игрушка миллиардера.

– Мат в два хода, – сказал я.

Глава 18

С женой и двумя детьми Харви жил в нескольких милях от Аламо-Сити, на дороге, что вела к Ларедо и мексиканской границе. Я поехал через город, вместо того чтобы огибать его. Он не напоминал ни типичный американский городок, ни одно из этих псевдомодерновых поселений с обилием хрома, неона и стекла; Аламо-Сити основательно потрепало время, изжевав по краям и облупив краску домов. Я проехал мимо магазинов подержанной одежды и мимо вывески на Коммерс-стрит, гласившей «Букинистические книги и антикварное оружие». Город населяли техасцы и мексиканцы, делившие его с солдатами. Шел седьмой час вечера, и полиция уже начинала принюхиваться к клубам и барам, которые, как сетовали техасцы, «оккупировали мексиканцы». В самом конце выезда из города у скоростных автотрасс толпились объявления: «Напитки», «Лекарства», «Круглосуточные завтраки», «Скорость контролируется радаром», «Ночью на дороге олени», «Выезд», «Пристегни ремень», «Мексетерия» – любое блюдо за 10 долларов" и так далее.

Я увидел заправку, отмеченную на схеме Харви, и свернул на немощеную дорогу, которая тут же стала колотить низ «рамблера» камнями и затягивать ветровое стекло непроницаемой пеленой пыли. Впереди лежало пространство, усеянное сухими пеньками, словно поле сражения времен Первой мировой войны. В тех местах, где земля раздавалась трещинами, вылезали выбеленные ветрами и солнцем валуны, которые отсвечивали в лучах фар. Сколько видел глаз, передо мной тянулась узкая сельская дорога и далеко впереди паслось полдюжины коров. Проехавший мимо водитель пикапа грохнул ладонью по дверце и выкрикнул нечто вроде приветствия. Звук его голоса заглушил гудение машин на трассе, которую я покинул. Колеса стали подпрыгивать на выбоинах, оставленных коровьими копытами; я ждал встречи с указателем и, увидев его, повернул и двинулся вдоль колеи, которая обозначала дорогу к дому.

Склон усыпали белые и желтые дикие цветы, а рядом с домом раскинулась рощица невысоких деревьев. Узкий домик, выкрашенный в ярко-желтый цвет, просматривался со всех сторон. Один конец его стоял на металлических опорах, а другой врезался в каменистый склон холма. Под домом рядом с опорами стоял серый «бьюик», за рулем которого я когда-то видел Харви, и длинный черный «линкольн-континенталь», словно сюда на пиццу и пиво заскочил президент Соединенных Штатов.

Харви, позвякивая кубиками льда в высоком стакане, помахал мне с балкона. После душного дня в воздухе стоял аромат диких цветов и травы. Двое ребятишек Харви в пижамах носились между деревьями. Мерси Ньюбегин окликнула их:

– Кончайте играть; время ложиться.

На что раздался очередной взрыв индейских военных воплей, свистков и просьб.

– Ну, еще пять минут, мамочка, можно?

Мерси Ньюбегин согласилась:

– Хорошо, но не больше пяти минут.

Она вошла в гостиную, где я крутил по стенкам стакана мартини. Дом производил впечатление простоты и роскоши. По размерам он несколько превышал застекленную армейскую казарму, но в нем было изобилие красного дерева, слоновой кости и шкур зебр, а высокий конус полированной меди в центре комнаты говорил о тепле камина в холодные вечера. Харви сидел, вытянув ноги, в кресле, покрытом шкурой, ряд которых стоял у изгиба стены. Мерси села рядом с ним.

– Вы видели «Мозг»? – спросила она. На ней была шитая шнурами пижама из необработанного шелка, которые обычно носят на вечеринке с выпивкой.

– Еще как видел, – ответил за меня Харви. – Прямо из аэропорта совершил полную экскурсию по нему. И держался настоящим героем, хотя никак не мог понять, как он оформляет билеты на самолет и выписывает счета в гостинице.

– Не понимаю, – пожала плечами Мерси, – почему ты разговариваешь именно таким тоном, Харви. Ты же должен вызывать интерес к тому, как работает «Мозг». Ведь, кроме всего, это твоя обязанность.

Харви хмыкнул.

– Дети, вы уже легли? – обратилась к ним Мерси.

Раздались детские голоса, и младший просунул голову в двери.

– Саймон здесь, папа?

– Сомневаюсь, – ответил Харви. – Саймон – это кот, – объяснил он мне. – Просто сущий мародер.

– И вовсе нет, папа, – обиделся ребенок.

– В таком случае, Хенк, мы бы с мамой тебе не говорили. – Харви повернулся ко мне: – Во время корейской войны этот кот...

– И вовсе нет! – громко повторил Хенк; он и разозлился и обрадовался в одно и то же время.

– Тогда почему же, – очень рассудительно произнес Харви, – он гуляет в пальто до пят с меховым воротником? И курит сигары. Сигары курит! Вот объясни мне, если можешь.

– И все равно он не мародер, папа. И сигар Саймон не курит.

– Может, при тебе и не курит, но когда он ходит навестить кошечку Уилсонов...

– Прекрати, Харви, – прервала его Мерси. – Если тебя не остановить, то у ребенка разовьются комплексы.

– Твоя мама не хочет, чтобы ты знал о сигарах Саймона, – вздохнул Харви.

– Отправляйся, Хенк, – решительно потребовала Мерси. – Пора мыться. – Она выпроводила его.

Я слышал, как ребенок спрашивал:

– А сигара конфетная или настоящая?

– Мерси очень предана старику, – заметил Харви, – то есть Мидуинтеру, и считает, что должна всюду и всегда поддерживать его. Ты понимаешь, о чем я?

– Похоже, он ей полностью доверяет.

– Ты имеешь в виду номер с его рукой? Да он же шоумен. Никогда не упускай это из виду. Он тебе впилит все что угодно.

Вернувшись в комнату, Мерси сдвинула за собой дверные створки.

– Порой ты заставляешь меня чуть ли не плакать, Харви, – нахмурилась она.

– Так плачь, радость моя, – предложил ей Харви.

– Никто не может сравниться с тобой в умении заставлять меня сожалеть о своем браке.

– Ты полностью права, дорогая, поскольку я являюсь твоим мужем. Но что тебе не хватает – немного романтики?

– Скорее, хорошего сотрудничества.

– Женщины никогда не испытывают склонности к романтике, – повернулся ко мне Харви. – Романтичны только мужчины.

– Женщине как-то трудно романтично воспринимать любовные похождения своего мужа. – Улыбнувшись, Мерси наполнила стакан Харви. Напряжение сошло на нет. Потом она пригладила мужу волосы и сказала: – Я сегодня была на распродаже, милый.

– Что-то купила?

– Нейлоновые чулки там продавались на двадцать восемь центов дешевле, чем я обычно плачу. Две женщины порвали чулки, что были на мне, а еще одна детской коляской наехала мне на девяностодолларовые туфли. Потери: двухдолларовые чулки и пара туфель за девяносто долларов.

Дверь поехала в сторону.

– Мамочка, я уже помылся, – сообщил Хенк.

– Тогда быстренько пожелай всем спокойной ночи, – ответила Мерси.

– На самом деле Саймон не мародер, да, папа? – не мог успокоиться Хенк.

– Нет, сынок, конечно нет, – мягко успокоил его Харви. – Просто каждая победа что-то приносит ему. – Харви внезапно повернулся ко мне: – У нас есть еще один кот, Босуэлл: настоящий профсоюзный лидер. Он тут организовал всех котов в округе, кроме Саймона. Тот сущий пройдоха. Он наворовал больше, чем...

Хенк возмутился и заорал:

– И вовсе нет, папа! Ничего подобного! Он не такой, не такой, не такой!..

Мерси подхватила сына и посадила его себе на плечи.

– Марш в постель!

– У меня комплексы разовьются, если тебя не остановить, папа! – продолжал вопить Хенк.

Обедали мы на патио. С той стороны дома, что стояла на опорах, открывался изумительный вид. В проеме между двумя пологими холмами в теплом летнем воздухе покачивались огни Сан-Антонио.

– Сам-то я городской парень, – сказал Харви, – но в этом коровьем краю есть что-то завораживающее. Ты только представь себе огромные стада длиннорогих буйволов – может, голов три тысячи, – которые по этим холмам идут на север, где много денег и всегда ценили говядину. Отсюда начинали перегонять стада. Крутые ребята, такие, как Чарльз Гуднайт, Джон Чизхолм и Оливер Лавинг, первыми прокладывали пути для железных дорог в Шайенн, Додж-Сити, Эллсуорт и Абилин. Ты хоть знаешь, что это были за переходы?

– Представления не имею, – признался я.

– Я проделал путешествие по тропе Гуднайта до Форт-Сам-мер, а потом по следам Лавинга добрался до Шайенна. Это было в 1946 году. Я купил джип из военных излишков и проехал вдоль реки Пекос, где в свое время шел Лавинг. Отсюда до Шайенна девятьсот миль по прямой, а по трассе все тысяча четыреста. Двигался я по ней не торопясь. На все у меня ушло десять дней, а в 1867 году Лавинг проделал этот путь за три месяца. Угонщики скота, бандиты, ураганы и наводнения, когда реки выходят из берегов, индейцы и засухи. Хозяева этих дорог...

– Харви снова играет в ковбоев и индейцев? – спросила Мерси. – Лучше помоги мне выкатить тележку с посудой.

– Интересно, – вставил я.

– Только бы он тебя не услышал. – Мерси посмотрела на закрытую дверь. – А то вытащит свой арсенал и будет показывать тебе «Пограничный поворот» или «Вахту дорожного патруля».

– "Пограничную вахту" и «Разворот дорожного патруля», – устало поправил Харви. – Называй правильно.

Мы расселись, и Харви разложил по трем тарелкам порции жареного цыпленка.

– А в конце пути был маленький старый Додж...

– Смотри, что ты делаешь, Харви. Клади как следует или дай мне.

– Да, мэм. Что вы хотите от простого человека, который немного разговорился и чуть увлекся...

– Ты не откупорил вино, Харви. Цыплята остынут, если ты не прекратишь...

– Позвольте мне заняться бутылками, – предложил я.

– Сделайте одолжение, мистер Демпси. Харви порой так возбуждается. Он ведет себя как большой ребенок. Но я люблю его.

Я осторожно откупорил бутылку очень хорошего шамбертена.

– Прекрасное вино, – одобрил я.

– Мы постарались выбрать самое лучшее. Харви сказал, что вы разбираетесь в бургундских винах.

– Я говорил, что он их любит, – поправил ее Харви.

– Какая разница? – Последнее слово Мерси оставила за собой.

Мерси Ньюбегин, изящная и тонкокостная, с хрупкими узкими кистями, была симпатичной женщиной и при свечах выглядела еще обаятельнее. Женщины бы сказали, что у нее «породистая стать». Гладкая кожа лица отливала оттенком слоновой кости, и если даже она пользовалась услугами салона красоты, от этого гармония ее черт не теряла своей привлекательности, и ее большие карие глаза казались еще крупнее, чем на самом деле, напоминая закатное солнце. Она являлась типичной женщиной стиля «шелк и ситец»; представить ее в свитере и джинсах я не смог.

– Разве генералу Мидуинтеру не присущ определенный стиль жизни? – задалась она вопросом. – У него есть свой собственный поезд. Дома в Париже, Лондоне, Франкфурте и на Гавайях. Говорят, что в каждом из его домов обслуга ежедневно накрывает на стол – на тот случай, если он вдруг появится. Разве это ни о чем не говорит? И самолет – вы прилетели на нем. Вы можете назвать хоть одного человека, которому бы принадлежали два четырехмоторных реактивных самолета?

– Нет, – признал я.

– Но жизнь, которую он ведет, меня не устраивает. Вот я застряла в Техасе на несколько недель, и конца не видно. Насекомые от этой жары просто взбесились, из-за наводнения вылезли из нор медянки и гремучие змеи...

– Хватай цыпленка, – не вытерпел Харви, – пока он еще горячий.

Изящными движениями, пользуясь серебряным столовым прибором, Мерси положила на фарфоровую тарелку рис и салат. Мне представилась возможность заглянуть в самую глубину ее влажных карих глаз.

– Ручаюсь, что даже ваша королева не имеет в своем личном владении два четырехмоторных реактивных самолета. Салон одного из них сделан в виде кают-компании парусного клипера девятнадцатого столетия. Даже ваша королева...

– Я бы на твоем месте с этим типом не связывался, – прервал ее Харви. – Может, он не отличит подачу в бейсболе от пробежки, но как только он почувствует, что пахнет жареным, он может быть тем еще сукиным сыном.

Мерси изобразила светскую улыбку.

– Не уверена, что это соответствует истине.

– В таком случае нас двое, – сказал я, и Харви засмеялся.

– Вы, англичане, умеете проигрывать с таким достоинством, – улыбнулась Мерси.

– Это приходит с практикой.

– Давай я тебе расскажу об этом типе, – ткнул в меня пальцем Харви. – В первый раз я встретился с ним во Франкфурте. Он сидел в новеньком белом спортивном «йенсене», сплошь заляпанном грязью, в компании потрясающей блондинки, просто потрясающей. На нем было какое-то жутко старое тряпье, он курил «Голуаз» и слушал по автомобильному радио квартет Бетховена, а я подумал: «Ну, парень, ты, видать, знаешь немало способов в любом виде выглядеть снобом». И этим типом... – он на секунду запнулся, припоминая то имя, которым я сейчас пользовался, – оказался Демпси.

– Никогда не запоминаю имена, – посетовала Мерси. – Помню, когда я училась в колледже, мне звонили мужчины, а я не имела представления, кто они такие. Так что мне приходилось спрашивать, в машине какой марки он ездит, что и помогало мне вспомнить его. Кроме того, я могла прикинуть, стоит ли мне с ним показываться. – Мерси застенчиво засмеялась.

– Мужья – это побочный продукт брака, – вздохнул Харви.

– Отходы, – поправила его Мерси Ньюбегин. Засмеявшись, она коснулась его руки, давая понять, что вовсе так не думает. – Я уговариваю Харви продать этот «бьюик». Можете себе представить, что о нем думают окружающие, когда видят его в «бьюике»? Особенно учитывая, как его высоко ценит генерал Мидуинтер. «Бьюик» – это не для нас, Харви.

– Ты хочешь сказать, не для тебя, – уточнил Харви.

– Ты можешь ездить на работу в моем «линкольне», – предложила Мерси. – Он соответствует стилю.

– Мне нравится «бьюик», – отрезал Харви.

– Для Харви очень важно, чтобы мы жили за его счет. Господи, это так глупо. Грех гордыни. Я ему так и говорила: тебя обуяла грешная гордыня, а страдаю я со своими детьми.

– Ты-то не страдаешь, – возразил он. – Ты по-прежнему покупаешь платья от Майнбошера, у тебя по-прежнему есть лошади...

– На Лонг-Айленде, – уточнила Мерси. – Здесь их у меня нету.

– Вот ты каждый месяц и бываешь дома на Лонг-Айленде, – напомнил Харви. – А каждый февраль ездишь в Сент-Мориц, весной в Париж на демонстрацию мод, в июне ты была в Венеции, в июле – в Аскоте...

– На свои деньги, дорогой. К тому, что ты даешь на хозяйство, я и не притрагивалась.

Она засмеялась. У нее были исключительно правильные черты лица, пропорциональные руки и ноги и ровные мелкие зубы, блестевшие, когда она улыбалась. Разговор обострился. Она откинула голову и издала трель продуманно модулированных смешков, после чего повернулась ко мне.

– К его деньгам я и не притрагивалась, – повторила она и снова рассмеялась.

Глава 19

Без пятнадцати семь следующего утра мое знакомство с «Мозгом» уже стало обретать серьезный характер. В обеденном зале я взял себе апельсиновый сок, кукурузные хлопья с молоком, яичницу с ветчиной и кофе. Времени выкурить сигарету практически не осталось, потому что всем пришлось торопиться на склад. Каждый из нас получил по шесть рубашек хаки, брюки, пояс, нож с шершавой напыленной рукояткой, набор носков, нижнее белье и легкий стетсон. Облачившись в это обмундирование, в семь сорок пять все мы собрались в аудитории IB. На плече каждой форменной рубашки была большая красная нашивка с переплетенными в виде решетки заглавными буквами "П" и "С". Харви настоял, чтобы на моей рубашке появилось слово «наблюдатель», что давало мне определенные преимущества. Инструктор объяснил, что буквы нашивки обозначают «Порядок и свобода». Он выглядел типичным выпускником Гарварда, с высоко закатанными рукавами рубашки и расстегнутым воротником. Повсюду в аудитории виднелись лозунги «Размышляй!», и вообще не было помещения, где не висел бы хоть один такой лозунг. Иностранным студентам пришлось провести немало времени в стараниях уловить его смысл. И я сомневаюсь, удалось ли им понять его до конца. Я лично не смог. В других помещениях лозунги сообщали, что «50 процентов США контролируется коммунистами», «Развращение и порнография – оружие коммунизма» и еще, что «Без вас США станут провинцией всемирной советской системы».

Ни инструкторы, ни остальные студенты не знали, как на самом деле зовут друг друга, да никто и не представлялся подлинными именами. Каждый из нас получил свой номер. Первые девять дней обучения (свободных дней не было – «Коммунизм не останавливается по воскресеньям») посвящались кабинетным занятиям. На лекциях по географии особое внимание уделялось противостоянию коммунистического блока и стран свободного мира. Мы знакомились с историей коммунистической партии, марксизмом, ленинизмом, сталинизмом и материализмом в СССР. Классовая структура зарубежных стран. Влияние коммунистической партии в разных странах.

На десятый день нас разделили. Восемь человек с моего курса отправились изучать фотографию, четверо – разбираться в замках и ключах, а семерым пришлось углубиться в историю римско-католической церкви (этим агентам предстояло внедряться в личине католиков). Остальным читался курс лекций о правилах поведения среди русских и латышей, о литературе, архитектуре и религии, а также о знаках различия в Советской Армии и маркировке ее боевых машин. Затем нам пришлось выдержать примитивный экзамен, в ходе которого из всех глупых ответов на вопросы нам предстояло выбрать не самый идиотский.

На четырнадцатый день мы перебрались в другой сектор здания, где шла иная подготовка. Началась Активная Тренировка. Я продолжал нянчить свой сломанный палец, демонстрируя его каждый раз, когда кто-то предлагал мне принять участие в упражнениях. К каждому курсу был приписан свой офицер-инструктор, который находился при нас неотлучно в течение всего периода подготовки. Она включала в себя умение владеть ножом, скалолазание, стрельбу из всех видов оружия, работу с пластиковой взрывчаткой, диверсии на железных дорогах, ночные марш-броски, топографию и пять парашютных прыжков – три дневных и два ночных. Кроме одного негра и пары баварцев, всем остальным курсантам было тридцать с небольшим, и они без труда могли заткнуть за пояс нас, людей постарше, которые сомневались в преимуществах агентов, умеющих бегать и прыгать.

После трех дней Активной Тренировки я потянул себе мышцы спины. Один из мизинцев на ноге явно воспалился, сломанному пальцу становилось все хуже, и я не сомневался, что потерял одну из коронок. То есть я был в этом уверен, и, когда, валяясь в кровати, нащупывал ее языком, пытаясь сообразить, когда же это случилось, зазвонил телефон. Это из Сан-Антонио звонила Сигне.

– Ты не забыл, что сегодня вечером мы обедаем?

– Конечно нет, – соврал я, поскольку начисто забыл о нашем свидании.

– В половине десятого в клубе «Печеная картошка». Выпьем и решим, куда мы отправимся. Идет?

– Идет.

«Печеная картошка» оказалась баром на Хьюстон-стрит в деловой части Сан-Антонио. У входа горела неоновая вязь розовых букв, гласивших: «Стриптиз. Представление начинается. Двенадцать девушек», а двери обрамляли изображения девушек в полный рост. Я открыл дверь. В длинном зале стояла темнота, но маленький светильник над стойкой позволял увидеть бармена, который точными движениями наполнял рюмки. Я занял место у стойки, и девушка с блестками на месте сосков чуть не наступила мне на руку. Но тут музыка смолкла, девица раскланялась и исчезла за пластиковым занавесом. Бармен спросил: «Что прикажете?», и я заказал «Джек Дэниелс». У музыкального ящика толклись две девушки, но ни одна из них не была Сигне. Появился мой заказ; девушка просунула голову сквозь проем пластикового занавеса и крикнула тем, которые стояли у музыкального ящика, чтобы они «поставили девятнадцатую». Пластинка шлепнулась на диск проигрывателя, и раздалась громкая ритмичная музыка. Стриптизерка стала медленно вальсировать на цветном пятачке крохотной сцены, примыкавшей к стойке. Распустив молнию платья, она выразительным жестом кинула его на вешалку. Затем, не теряя равновесия, избавилась от нижнего белья, за что публика наградила ее горячими аплодисментами, и, покачивая бюстом, прошлась вдоль стойки бара. Я поспешно убрал руку. Ритм музыки и движения девушки обретали все более страстный характер, внезапно завершившись полной тишиной. Появилась другая дама.

– Как вам нравится представление? – осведомился бармен. Вместе с напитком он вручил мне членскую карточку.

– То же самое, что есть шоколад вместе с оберткой, – усмехнулся я.

– В этом-то и сложность, – согласно кивнул бармен.

– Вы не видели тут светловолосую девушку, примерно в половине десятого? – спросил я.

– Эй, вас не Демпси зовут?

– Да.

Он вручил мне записку, которая торчала из-под бутылки «Лонг Джон». В записке, написанной губной помадой, говорилось: «Спешно – к Захмайеру», после чего следовал адрес заведения: где-то в мексиканском районе около шоссе. Когда я засовывал послание в карман, двери распахнулись, и в баре появились два представителя военной полиции. В мягких отблесках света, падавших от обнаженных фигур стриптизерш, отсвечивали их белые фуражки и дубинки. Осторожно миновав ряд зрителей у стойки, они мельком глянули на девушку, после чего молча покинули бар.

– Ваша куколка? – спросил бармен и, не дожидаясь ответа, одобрил: – Куколка что надо.

Я согласился.

– В старой доброй стране меня звали Каллахэн, – сказал он.

– Ясно, – кивнул я. – Ну что ж, пожалуй, двинусь.

– Веселая она, эта ваша девушка. Сюда зашел какой-то ее приятель, сказал: «Руки верх» – и сделал вид, что у него револьвер, а она так ловко стала подыгрывать ему, что они и ушли на пару. А уж он тут откалывал те еще номера. Она успела написать записку, пока делала вид, что рылась в сумочке. Они прямо чокнутые, эти ваши друзья. У меня есть чувство юмора. Без него тут не выдержать. Особенно на моем месте. Вот как-то было... эй, да вы не допили «Джек Дэниелс».

Я направился по адресу, который дала мне Сигне, – в южную часть Милам-сквер. За «Банана компани» стояло обветшавшее здание, на стенке которого трепетали полуоторванные плакаты «Лучший окружной судья – Папа Шварц», «Выберем снова Сандерса в законодатели», «Бесплатная парковка для похоронного бюро». Улочка почти сплошь состояла из тесно приткнутых друг к другу магазинчиков и обшарпанных кафе. В витринах статуэтки святых и крысоловки размещались вперемешку с потрепанными киножурналами и игральными костями. Наконец я нашел нужное заведение; в витрине лежала открытая Библия, а на стекле белой краской написана цитата из Священного Писания. Большая пластиковая вывеска у входа гласила: «Захмайер. Дантист. Поднимайтесь». Что я и сделал.

На плоской деревянной филенке высокой двери висело приглашение «Заходите». Сама дверь оказалась заперта. Я пошарил на притолоке над дверью, и, конечно, ключ оказался на месте. Я вошел. В первой комнате, приемной, стоял душный спертый воздух, а пластиковые сиденья кресел были изрезаны ножом. Я зашел в медицинский кабинет. Он занимал большое помещение с двумя окнами, на стеклах которых отражалось свечение неона. Реклама пощелкивала, когда менялось сочетание неоновых букв. Пока розовые и голубые цвета сменяли друг друга, я увидел подносы, полные пинцетов и щипцов, лампочек для полости рта, зеркал и сверл – они размещались на двух каталках. Здесь же разместилась и рентгеновская установка; на бачке с горячей водой лежал рулон ваты, а маленькая стеклянная полка скалилась искусственными зубами. Над большим зубоврачебным креслом поблескивал диск светильника. В кресле сидел крупный человек с крючковатым носом, на лице с глубокими морщинами застыло обеспокоенное выражение. Его безжизненно обмякшее тело напоминало брошенную тряпичную куклу. Голова сползла с подголовника, а свисающие руки почти касались пола. Из угла рта тянулась длинная извилистая струйка засохшей крови, а кожа пошла переливами розового и синеватого цветов. По автостраде, поднятой на уровень окон зубоврачебного кабинета, включив сирену, пронесся полицейский на мотоцикле. Завывание ее затихло в жаркой душной ночи. Я приблизился к телу. На лацкане пиджака я увидел эмалированный значок с символом организации Мидуинтера. Не знаю, сколько времени я стоял, уставившись на него, но меня заставили встрепенуться голоса в приемной. Я схватил стоматологическое долото и решил подороже продать жизнь.

– Лиам! Это ты, дорогой? – донесся до меня голос Сигне.

– Да, – хрипло произнес я.

– Что ты там делаешь в темноте, радость моя? – спросила она, влетая в комнату и разом зажигая всю иллюминацию. Сразу же вслед за ней появился Харви.

– А мы тебя ждали внизу. Даже в голову не пришло, что ты поднимешься рвать зубы. – Он расхохотался, словно удивительно удачно сострил.

За спиной Харви возник еще один человек, который, сняв пальто, облачился в белый халат.

– Сомневаюсь, что могу разделить вашу компанию. – Он говорил с сильным немецким акцентом. – В любую минуту ко мне может прийти клиент.

– Посмотри на лицо Лиама, – прыснула в ладошку Сигне.

– Ты что, привидение увидел? – с игривым смешком спросил Харви.

– В «Мозге» доктор Захмайер лечит зубы американским студентам, – сказала Сигне. – Определить национальность человека можно, посмотрев, в каком состоянии у него зубы. Доктор Захмайер должен придать им европейский вид.

– Я проголодался, – объявил Харви. – Не отдать ли нам должное китайской кухне или мексиканской? Двинулись. – Он выставил пальцы, как стволы пистолетов, и Сигне подняла руки. – Обед за мной. Этот жуликоватый Джон Буль поставил на уши весь «Мозг», и наш всемогущий босс Мидуинтер готовит для него специальное задание.

– Что за задание? – спросил я.

– Связанное с опасностью. Да-да-да-ди-ди-да-да, – замурлыкал Харви музыкальное вступление к одному из телесериалов.

– Какого рода опасность? – спросил я, хотя уже понял, что Харви под хмельком.

– Пребывание в компании герцогини. – Харви показал на Сигне, которая в ответ шутливо шлепнула его. Мне пришло в голову, что они поссорились и не успели наладить отношения.

– С такого рода опасностью я справлюсь, – согласился я.

Харви настолько оголодал, что у него хватило сил пройти лишь пятьдесят ярдов по улице, и, хотя Сигне порывалась ехать в нижний город, он не отказался от своего замысла и привел нас к настежь распахнутым дверям мексиканского ресторана, где меню было приклеено к окну. На полке высоко в углу стоял телевизор, и скороговорка испанского диктора соответствовала темпу боя на ринге. В нижней части экрана виднелись обитатели нижнего города, которые, благоухая «Герленом» и «Олд Спайс», вместе с остальной публикой наблюдали за бойней на ринге. Харви заказал полный набор мексиканских блюд, которые тут же появились на столе.

Он не переставая дурачился, изображая из себя снайпера и выражая таким образом свой сарказм по отношению ко мне. Сигне вела себя сдержанно и все время держала меня за руку, хотя я заметил, что она побаивалась Харви.

– Что ты вечно ерзаешь? – спросил ее Харви.

– Здесь так жарко. Ты не против, если я зайду в дамскую комнату и сниму пояс?

– Валяй, – кивнул Харви. – Веселись.

Но Сигне не пошевелилась. Она не отводила от меня взгляда.

Со словом «пояс» проблема обрела ясность. Человеком в зубоврачебном кресле был горбоносый продавец женского белья Фраголли, наш «контакт» в Ленинграде. Он ровно ничего не знал об Америке. Чего ради ему понадобились услуги американского дантиста? Харви и Сигне слишком поспешно вытащили меня оттуда.

– Так, ясно, – сказал я, пережевывая мексиканский деликатес. – Вы на пару одурачили меня. – Я встал из-за стола.

Сигне с силой схватила мня за руку.

– Не уходи, – попросила она.

– Вы оба врали.

Сигне уставилась на меня широко открытыми грустными глазами.

– Останься. – Она заглянула мне в глаза, перебирая мои пальцы.

Боксеры на экране обменялись ударами и разошлись.

– Нет, – отрезал я.

Не выпуская моей руки, она подняла ее, и кончики пальцев оказались в ее полуоткрытом нежном рту. Я отдернул руку.

Один из мужчин за угловым столиком говорил: «...Название острова, где впервые дала о себе знать самая могучая сила природы, – поэтому купальные костюмы и называются бикини». Слушатели расхохотались, а я торопливо вышел на улицу.