Текст книги "Мозг стоимостью в миллиард долларов"

– Есть время исправиться, – сказал я.

– Генерал Мидуинтер велел, что ты должен быть тут со мной.

– Ты снова врешь, Сигне.

– Нет, правда. Он не хочет передавать приказы и указания по телефону гостиницы. Организация Мидуинтера платит за обе мои квартиры – тут и в Хельсинки, – так что я не могу возражать, когда мне присылают гостей. Но к твоему появлению я готовилась. Можешь сам убедиться.

Я прошел в спальню. Там стояла расстеленная двойная кровать с простынями в цветочек, а на подушках лежали пижама и ночная рубашка.

– Наш будуар, – отрекомендовала Сигне.

Открыв шкаф, она сдвинула в сторону вешалки, чтобы освободить место для моей несуществующей дюжины костюмов. Когда я вытянул ящик комода, на меня высыпалось чуть не полсотни пар туфель Сигне. Она захлопала в ладоши и расхохоталась.

– Люблю туфельки, – сообщила она. – Люблю их. – Набрав полные руки разрозненных туфель, она старательно разобрала их по парам и выстроила в ряд. Теперь Сигне разговаривала, обращаясь к ним. – Будете смирно стоять? – обеспокоенно спросила она. – Я ужасно боюсь по ночам. То коты опрокидывают мусорники, а на прошлой неделе кто-то залез в холл и разбил в нем зеркало и стекло в дверях. Поэтому у него такой ободранный вид. Полиция поймала хулигана, но на другой день в «ягуаре» приехала его мамаша и выложила хозяину триста долларов, только чтобы тот забрал заявление. Ты останешься, да? – Она заключила меня в объятия и стала гладить по спине кончиками пальцев.

– Мне бы не хотелось, чтобы ты боялась по ночам, – шепнул я.

* * *

Я вернулся в гостиницу, чтобы забрать свои вещи: на четверть полную бутылку виски, две книги в бумажных обложках – «Тридцатилетняя война» Веджвуда и «Полный справочник по Нью-Йорку», камвольный костюм, четыре пары шерстяных носков и белье. Все это я засунул в небольшой фибровый чемоданчик.

Зазвонил телефон. Я услышал знакомый металлический голос.

– Сегодня вы переезжаете в квартиру мисс Лайне, – сказал он. – Затем вам предстоит на несколько дней направиться на юг, где вы пройдете подготовку. Если вы нуждаетесь в средствах, подтвердите готовность получить их.

– Деньги мне нужны. Только машина может обходиться без них.

На этот раз я повесил трубку, не дожидаясь ответа.

Уик-энд прошел просто идиллически. Мидуинтер не давал о себе знать. Харви не предпринимал попыток убить меня – насколько я знал, – и мы с Сигне бродили по Гринвич-Виллидж, глазея по сторонам и дурачась, совершая покупки и заглядывая в кафе; если мы и спорили, то без малейшего озлобления. По субботам Виллидж кишел народом: то и дело встречались девушки с немытыми волосами и мужчины в розовых брюках в сопровождении ухоженных пуделей. Витрины магазинов были забиты грубо размалеванными холстами, сандалиями с ржавыми пряжками, уцененными пластинками и галстуками за 80 центов и дешевой бижутерией. Гнутые светящиеся буквы реклам трещали, как проволочные щетки, а высокие ноты полицейских сирен вплетались в басовые мелодии дряхлых автобусов, когда, скрежеща передачами, они трогались с места. Девушка, продававшая на углу «Рабочего-католика», поделилась сигаретой брошюрой «Социализм – что это такое». Тусклый оранжевый шар солнца медленно опускался за 57-й пирс, и шпили Манхэттена блестели в его последних лучах поддельным золотом.

Пообедали мы, не покидая пределов Виллидж: во французском ресторанчике, в котором соус провансаль сдабривали теплым кетчупом, где горели свечи, где официанты были в полосатых передниках, а метрдотель с нафабренными усами говорил как Морис Шевалье.

– Столик для мадам и месье? – с французским прононсом произнес он и исчез, не дожидаясь ответа.

Имитируя его выговор, я одобрил обстановку.

Сигне выглядела совершенно счастливой, и я с удовольствием наблюдал за ней. Она надела белое платье, на фоне которого ее плечи казались еще более загорелыми. Волосы отливали блеском отполированной меди, а отдельные пряди светились каштаново-красным оттенком. Она специально подчеркнула косметикой глубину своих темных глаз, но губной помадой она не пользовалась, а на лице лежал лишь тонкий слой пудры.

– Мне нравится, что ты не говоришь со мной о стихах и о джазе, – сказала она.

– Мне тоже.

– Хороший ресторан или диван – это лучшие места, чтобы провести вечерок?

– Так оно и есть, – согласился я.

– Харви я встретила в ресторане, – пробормотала она. – Я сидела с прекрасным мальчиком. Мне понадобился сахар, и, не дожидаясь возвращения официанта и не утруждая своего спутника, я попросила Харви передать мне сахар. Он был совершенно один. «Не можете ли вы передать мне сахар», – обратилась я к нему, а он схватил со стола нож, сделал вид, что вырезает себе сердце и кладет его в сахарницу, которую преподнес мне. Я подумала, что он довольно забавен, но не стала обращать на него особого внимания, главным образом, потому, что мальчик, с которым я пришла, стал злиться. И тут к столику Харви подошел официант с тортом, на котором горели двадцать шесть свечей; он поставил его перед Харви, а тот запел – во весь голос – «С днем рождения меня!» Тогда все вокруг стали хлопать, и люди посылали ему выпивку, а мы стали разговаривать с ним.

– И что дальше?

– А дальше у нас начался роман. Прямо сумасшедший. Первые несколько недель мы просто не отводили глаз друг от друга. И болтали. Нас переполняла страсть. Смотрели только друг на друга за обедом, на вечеринке, по пути домой; даже залезая в кровать, мы продолжали говорить и только потом немного занимались любовью. И снова говорили и говорили, словно нам не терпелось рассказать обо всем, что каждый видел, или делал, или говорил, или думал. Случалось, я просто смотрела Харви в глаза и чувствовала, как во мне все кричит; и не оставалось никаких сил, словно во мне существовал ребенок, который, не переставая, плакал. Это было потрясающе, но пришло к концу. Всегда все кончается.

– Так ли?

Она улыбнулась.

– Так, если ты влюбляешься в такого психованного идиота, как Харви. Давай забудем его. Давай поговорим о тебе. Значит, тебя посылают на подготовку в Техас, в Сан-Антонио. Я смогу навестить тебя?

– Ты знаешь о ситуации больше, чем я. Конечно, приезжай повидаться со мной.

– Через три недели, считая с сегодняшнего вечера. В девять тридцать. В клубе на Хьюстон-стрит. Им приходится называть свое заведение клубом, иначе там нельзя подавать крепкие напитки. Если я напишу, ты уверен, что придешь?

– Приду, – пообещал я.

– Это будет просто прекрасно. А теперь давай закажем шампанское. «Пол Роджер-55». Я плачу.

– Ты не должна платить, – запротестовал я и сделал заказ.

– Люблю шампанское.

– Ты уже говорила. Как насчет того, чтобы пойти еще куда-нибудь, например, присмотреть туфли.

– Ты сам напросился. Я расскажу тебе, что еще я люблю. – Она погрузилась в глубокое раздумье. – Значит, шампанское, горячую ванну с шампунем, Сибелиуса[1]1
  Сибелиус (1865 – 1957) – финский композитор.


[Закрыть], маленьких котят, очень, очень, очень дорогое белье, которое прямо не чувствуешь на теле, ночные лыжные прогулки, походы в большие магазины на Пятой авеню, где меришь все эти трехсотдолларовые платья и туфли, а потом говоришь, что тебе ничего не нравится – я довольно часто так делала – и еще... – Она облизала губы кончиком языка, изображая, как напряженно она думает. – Чтобы рядом был мужчина, ужасно влюбленный в меня, потому что это придает тебе уверенности на людях, и еще я люблю хитрых мужиков, которые стараются обвести меня вокруг пальца.

– Перечень приличный.

Официант принес шампанское и поболтал его в ведерке со льдом, дабы убедить нас, что оно не из холодильника. Пробка хлопнула, и Сигне наклонилась так, что на нее упал свет канделябра и все могли видеть ее; она выпила шампанское и, прищурившись, посмотрела на меня с выражением, с каким в плохих фильмах изображают страсть. Я сделал вид, что кручу ручку примитивной кинокамеры, Сигне допила шампанское, официант спросил, все ли устраивает мадам, и тут Сигне зашлась в кашле.

Раздел 6
Сан-Антонио

То любит меня, то не любит,

То берет меня в жены, то нет,

Он сможет, коль скоро захочет,

Но он не захочет, и он не возьмет.

Колыбельная

Глава 17

Я был единственным пассажиром в салоне, когда «Джет-стар» Мидуинтера покинул Нью-Йорк. Бюро погоды предсказывало по курсу легкий дождь и снежные заряды; облачные башни уплотнялись, но над Сан-Антонио в Техасе, куда мы прибыли через три с половиной часа, висела кристально ясная ночь. Все вокруг зеленело, и кроны деревьев шелестели густой листвой. Воздух горячим пологом касался лица. В ленивой вечерней жаре люди двигались как аллигаторы в болотной тине. Я расстегнул ворот рубашки и обратил внимание на двух генералов, которым отдавали честь их водители. В машинах сидели высокий человек в стетсоне и джинсах и девушка-мексиканка, которая, слушая по транзистору музыку какой-то испанской станции, листала «Плейбой».

– Вы ищете полковника Ньюбегина? – обратился ко мне мужчина в стетсоне. Он даже не пошевелился.

– Да, – сказал я.

Он лениво вылез из машины и взял мой чемодан. Шелковая нашивка на плече гласила «Мидуинтер. Правда и свобода».

– Пошли. – Он, без помощи рук перекатил сигарету в другой угол рта. Я последовал за ним, как всегда следовал за тем, кто мог указать мне дорогу.

Харви сидел в трейлере оливкового цвета с надписью на капоте, выполненной в зеркальном отражении: «Соблюдай дистанцию». Мы двинулись сквозь духоту ночи, и в лучах фар мельтешили какие-то крылатые создания. Ехали мы на север – из города выбрались по общенациональной трассе номер 281, а дальше двинулись по 46-й автостраде штата. В Бергхайме – три дома и станция заправки, – мы свернули на одну из тех узких дорог, которые не считаются даже сельскими. Водитель аккуратно вел машину, потому что трасса то и дело поворачивала и ныряла в низины; впереди лежал речной брод, блестя подобно свежему асфальту, а поток шумел в русле, громыхая камнями. В свете фар попадались крупные животные, которые, напившись, скрывались в зарослях. На одном из поворотов водитель остановился и включил дальний свет. Нам ответило мигание фонарика. Мы медленно подъехали к часовому. Он провел лучом фонарика по машине и, не говоря ни слова, открыл ворота, перегораживавшие дорогу. Свет фар упал на вывеску: «Экспериментальная станция министерства сельского хозяйства. Вступая на ее участок, вы подвергаете себя опасности попасть в капкан для животных. Остановитесь». А ниже изображался череп с костями и надпись крупными буквами «Опасность». Это предупреждение повторялось каждые десять ярдов. Мы проехали ярдов двести, и водитель включил на приборной доске дистанционное управление дверями гаража, от которого поступил сигнал на второй пост. Вышедший часовой тоже осветил нас фонариком, и мы миновали высокую проволочную изгородь, на которой висело очередное предупреждение: «Министерство сельского хозяйства. ВАМ УГРОЖАЕТ ОПАСНОСТЬ. Не двигаться. Зовите на помощь, рядом с вами охрана ворот. Напряжение 600 вольт». Объявление освещалось лампочками, которыми на несколько миль в обе стороны была усеяна изгородь.

– Добро пожаловать в Техас, – сказал Харви.

* * *

«Мозг» размещался в трех зданиях, которые снаружи казались одноэтажными, но на самом деле их помещения уходили в глубь скалистого грунта. Тонированные стекла смягчали яркий солнечный свет, а в случае необходимости можно было опускать плотные жалюзи. Харви щеголял в форме цвета хаки с полковничьими регалиями на воротнике и красной нашивкой на рукаве «Правда и свобода».

Мы направились к «Мозгу» по дорожке, усыпанной белоснежной галькой. Тут и там на склонах холмов я видел овец и коз, пасущихся среди диких цветов и приземистых деревьев. Высоко в небе на столбах горячего воздуха качались три коршуна, и только стрекот насекомых нарушал тишину.

– Весь личный состав организации Мидуинтера, – сообщил Харви, – прошел тут подготовку к разведывательной работе. Часть его имеет отношение к управленческим структурам. Этим лет двадцать восемь – тридцать пять, и они остаются тут на пятнадцать недель. Другие занимаются менеджментом высокого уровня, им от тридцати пяти до пятидесяти. Их курс составляет тринадцать недель. И наконец восемь процентов уже обладают опытом работы в разведке, хотя мы вербуем людей из других коммерческих организаций (особенно из тех, к которым Мидуинтер испытывает интерес), а порой даже прямо из колледжей. Они осваивают курс непосредственного руководства работой разведки. Мы учим их кое-каким грязным трюкам, но лишь самым элементарным, потому что никто из них не будет заниматься непосредственно полевой работой. Они вынесут отсюда не больше того, что могли бы почерпнуть из дешевых романов о Джеймсе Бонде, но таким образом они отчетливее понимают проблемы, с которыми приходится сталкиваться полевым агентам. Так что, когда в один прекрасный день, просиживая свои толстые задницы во Франкфурте или в Лэнгли, они получат от какого-нибудь бедняги запрос на автоматическое оружие калибра 7, 92 сантиметра вместо 7, 92 миллиметра, у них не появится желание расстрелять автора за плохой почерк. Иисусе, до чего жарко! Ну, это курс для интеллектуалов, и поэтому их так и называют – умники. Студентов-оперативников – полевиков – тут называют жевками. Сейчас идет такой курс, и через пару дней ты к нему присоединишься.

Харви стал подниматься по щербатым ступенькам выцветшей серой древесины и протянул мне руку. С первого взгляда казалось, что вокруг лежит типичный английский сельский пейзаж, но неподалеку виднелись выжженные проплешины земли, высохшие, скрюченные деревья, выбеленные жарой камни, напоминающие черепа животных, и огромные кактусы, увенчанные ярко-желтыми цветами, а земля под ногами была жесткой и сухой.

Харви помог мне подняться и показал на бетонную дорожку как раз под нами.

– Взлетно-посадочная полоса. Это место называют долиной Длинного Рога, так что полоса тоже называется Длинным Рогом. Конечно, мы не можем принимать тут тяжелые самолеты, но наши потребности она удовлетворяет. – Он посмотрел на часы. – Возвышенность, на которой мы сейчас находимся, называется Лавинг-Алто. Алто у мексиканцев – голая верхушка холма, а Лавинг – старый первопроходец, который дал это название. – Харви спрыгнул на выцветшую траву. На обращенном к нам склоне холма я видел трех грифов, раздиравших останки енота. – Ах, как хорошо чувствовать тепло солнца! – Вереница мохнатых гусениц, следуя за ведущей, переползала дорожку. Харви опять глянул на часы. – Вон там, над рекой, – указал он. Сквозь гудение насекомых, кишащих вокруг, до меня донесся звук авиационного двигателя. Глянув в том направлении, куда Харви указывал пальцем, невысоко над линией горизонта я увидел самолет. – Он произведет сброс как раз над долиной. – И почти одновременно с его словами от самолета отделился парашютист. – Первым идет инструктор, что придает уверенность курсантам. Сейчас они начинают прыгать. – В небе, как облачка от сигнальных индейских костров, расцвели шесть куполов. – Отлично снижаются, идут точно на цель. Мы проводим три дневных прыжка и два ночных. Инструктора из центра специальных операций армии США в Форт-Брэгге. Вот уж крутые ребята.

– Прекрасно, – кивнул я.

Мы наблюдали, как курсанты, собрав свои парашюты, двинулись сквозь густой подлесок, прорубая себе дорогу мачете. Тут и там разбухали небольшие клубы дыма и раздавался грохот ручных гранат и треск автоматных очередей. Такие дела меня явно не устраивали, и взглядом я это ясно дал понять Харви.

– Тебе тут понравится, – спускаясь, сказал Харви. – Говорят, что внизу в долине нашли следы динозавров...

– Стоять! Стоять! – раздался резкий голос.

Я замер на месте, и Харви последовал моему примеру. Прошло не меньше минуты, прежде чем я увидел в кустарнике солдата. С грубоватым загорелым лицом, светлыми глазами в выцветшей маскировочной куртке и легком стетсоне; в руках он держал автоматическое ружье. Он неторопливо подошел к нам, осторожно переступая через сухие корни и поваленные стволы.

– Ньюбегин и курсант Демпси из нового набора, – сообщил Харви.

– Медленно выньте ваши опознавательные карточки, – приказал человек с ружьем. – Положите их на землю и отойдите. – Мы вытащили из-под рубашек карточки, положили их на землю и отошли на несколько шагов. Часовой поднял пластиковые прямоугольники, рассмотрел фотографии и сравнил их с нашими физиономиями. – Полковник Ньюбегин, назовите ваш номер.

– 308334003 AS/90, – отрапортовал Харви.

– Не имею представления, – пожал я плечами.

– Он только сегодня прибыл, – вмешался Харви. – Разве я не сказал вам?

– В таком случае все о'кей, – неохотно отозвался охранник. – Я вас тут видел, полковник Ньюбегин, сэр.

Часовой вернул нам карточки.

– Какого типа у них оружие? – поинтересовался я.

– "AR-10", – ответил Харви. – Производит фейрчайлдовский отдел авиационного вооружения с использованием алюминия и вспененного пластика. Семьсот выстрелов в минуту, начальная скорость почти три тысячи футов в секунду. Детская игрушка, почти ничего не весит. – Он повернулся к часовому. – Пусть курсант сам оценит вес. – Часовой передал мне винтовку. – Восемь фунтов. Фантастика?

– Фантастика.

– В обойме двадцать патронов натовского калибра 7,62. Обрати внимание на гаситель пламени нового типа. «AR-10» – просто игрушка. – Примериваясь, Харви вскинул винтовку к плечу. Лицо его напряглось, он закусил нижнюю губу. – Ложись! – заорал он. Никто и пошевелиться не успел. – Я говорю, ложись. Задницей к небу, черт бы тебя побрал. – Он повернулся к часовому. – Мордой в грязь. Двадцать отжиманий. Двадцать. И считать их. Да не тебе, дурак, – бросил он мне. – Ты-то винтовку из рук не выпускал. – Часовой – мексиканский мальчишка лет восемнадцати отроду помрачнел. Их вербовали охранять лагерь по внешнему периметру ограждения. – Двадцать отжиманий, – повторил Харви.

– Слушай, – сказал я, – пошли дальше. Слишком жарко для игр в Освенцим. – Задумавшись, Харви посмотрел на меня, но позволил взять у него из рук винтовку. – Держи, малыш. – Я кинул оружие владельцу. Воспользовавшись паузой, тот скрылся в зарослях.

– Тебе не стоило этого делать, – возмутился Харви.

– Да брось! Ты же любитель удовольствий, хохотунчик; тебе вечно везет. И уж не тебе требовать неуклонного несения службы.

– Может, ты и прав, – согласился Харви и повысил голос, пустившись в дальнейшие объяснения. – Отсюда ты можешь рассмотреть здание во всех подробностях. Видишь три крупных строения, они окружают небольшое здание без окон? Вот туда мы сейчас и направляемся. Мы зовем его «Мозгом». Остальные здания отведены под аудитории и спортивные залы, где занимаются и умники и жевки. Все три здания соединены между собой переходами, потому что порой тут у нас бывают космики. То есть курсанты, которых никто не должен видеть в лицо.

– Человек в железной маске, – сострил я.

– Совершенно верно, – кивнул Харви. – Следующая остановка – Бастилия.

* * *

В единственной части здания «Мозга», возвышавшейся над землей, размещалась приемная. Внешние двери ее выглядели мощными и тяжелыми, как у банковского сейфа, но воздух в помещении был чистым, сухим и довольно прохладным. Слева тянулась длинная линия ячеек с разноцветными дверями и крупными цифрами на каждой. В центре располагался этакий стеклянный аквариум с непробиваемыми стеклами, за которыми сидели два человека в форме. Внутри него светились двенадцать небольших телеэкранов, с помощью которых охрана следила за подходами к зданию, зная, когда и кому открывать двери. На двух экранах я различил крохотные фигурки Харви и самого себя, когда мы пересекали холл. Он был весь белый, что обеспечивало лучшую видимость на экранах.

– Двигайтесь, – приказал второй охранник.

Харви снял опознавательную карточку и ввел ее в щель автомата, напоминавшего железнодорожные весы, на платформу которых он поднялся.

– Опознавательные карточки меняются каждую неделю, – объяснил Харви. – Металлизированная полоска на каждой из них содержит электрический заряд – как на кусочке магнитофонной ленты; машина считывает его, проверяя соответствие сегодняшнему дню, в то же время фотографируя меня и мою карточку, а так же взвешивает. Если хоть что-то не совпадает с данными обо мне, введенными в машину, двери автоматически блокируются – включая и те, что ведут к лифтам, – и в двадцати точках лагеря, а также в Нью-Йорке раздаются сигналы тревоги.

– Ячейки двадцатая и двадцать первая, – сказал охранник.

– И что теперь, Харви? – спросил я.

– Ты направляешься в свою ячейку – она достаточно большая, – раздеваешься и идешь под душ. Подача воды прерывается автоматически, и горячий воздух высушит тебя. Затем ты переодеваешься в белый комбинезон из специальной бумаги. Все свои вещи оставь вместе со снятой одеждой. Двери запираются автоматически. Не бери с собой даже часов, потому что на последнем пороге, что ты переступишь, будет турникет. Любая мелочь при тебе заблокирует его, завоют сирены, так что ничего не забывай. Такие предметы, как очки и часы, опустишь в небольшую прорезь. Увидишь инструкцию по этому поводу.

– На трех языках? – спросил я.

– На восьми, – ответил Харви.

Когда мы с ним встретились на другой стороне, то смахивали на призраков.

– Все здание, – объяснил Харви, – полностью изолировано, и тут царит вакуумная чистота, ни пылинки.

Мы вошли в кабину лифта и поехали вниз. «Остановитесь» – встретила нас надпись на стене напротив выхода из лифта.

– Телемонитор, – объяснил Харви. – Охрана на входе может контролировать все перемещения с этажа на этаж. – Мы застыли на месте. Харви снял трубку зеленого телефона и сказал: – Визит 382 на розовый уровень. – Вспыхнуло слово «Разрешается».

По длинному коридору мы дошли до двери с надписью «Руководство операциями в Латвии». Внутри стоял ряд компьютеров, издававших низкое музыкальное гудение, напоминавшее жужжание детского волчка.

– Отсюда осуществляется оперативное управление, – сказал Харви. – Основная цель операции – Рига, поэтому мы так внимательно и наблюдаем за ней. Эти машины запрограммированы на руководство нашей деятельностью на месте. Все и вся указания агентам поступают именно отсюда.

Харви рассказал, что каждый блок компьютеров назван в соответствии с отдельными частями мозга: «Продолговатый мозг», «Синапсы», «Мозжечок». Он показал мне, как информация, части которой называются «нейронами», фильтруется через «синапсы». Слушая его, я постоянно говорил «да», но для меня все машины были на одно лицо. Харви завел меня в комнату, дверь которой открыл своим ключом. В большом помещении не меньше дюжины человек нажимали клавиши, скармливая машинам информацию. Несколько других сидели в наушниках, выводы которых время от времени подключали к машине, и удовлетворенно кивали, как врачи, выслушивающие шумы в легких.

– Итак. – Харви показал на ряд из восьми дверей на дальней стене. – Там лаборатория идеологической обработки.

– Заходите в четвертую, – указал один из техников. – Пару минут мы там погоняем человека.

За дверью с четвертым номером, миновав освещенный тамбур, мы оказались в небольшом темном помещении, напоминавшем кабину авиалайнера, где чувствовался какой-то странный острый запах. Человек сел в низкое кожаное кресло и уставился на телеэкран. Часть изображений на нем была в цвете, а часть – черно-белая: деревенская улица, дома с обветшавшей дранкой на крыше, лошади. На другом экране, что стоял сбоку, бежал бесконечный поток слов по-русски и по-латышски: лошадь, дом, люди, улица. Понятия, определяющие поток сознания, потом объяснил мне Харви; они должны постоянно обогащать словарь курсанта. Из динамика доносился голос, произносивший слова по-латышски, но Харви дал мне наушники, и я услышал английский перевод.

– ...Когда тебе не исполнилось еще шестнадцати, – шел текст, – приехал твой дядя Манфред. Он был солдатом. – На экране появилась фотография Манфреда. – Вот так твой дядя Манфред выглядел в 1939 году, когда тебе минуло шестнадцать лет. В следующий раз ты увидел его в 1946 году. Вот как он выглядел. В последний раз ты видел его в 1959 году. Вот его изображение. Сейчас я прогоню перед тобой всю жизнь дяди Манфреда, но предварительно задам несколько вопросов. – Поток слов на экране застыл. – Ты видишь изображение двух бутылок – что они содержат?

– В зеленой – кефир, а в той, что с серебряной крышечкой, – молоко, – сказал курсант.

– Хорошо. – Бутылки исчезли, и их сменила картина улицы. – Как называется этот кинотеатр и какой фильм показывали в нем на уик-энд Пасхи?

– Я никогда не хожу в кино, – ответил курсант.

– Очень хорошо, – произнес экзаменатор, – но ты должен был обратить внимание на афиши. Разве ты не проходишь мимо них, когда после работы спешишь на трамвай?

Наступила длинная пауза.

– Прошу прощения, – сказал курсант.

– Нам придется еще раз пройтись по курсу локальной географии. – Голос экзаменатора был бесстрастен. – Теперь мы оставим ее и несколько раз прогоним биографию дяди Манфреда.

На экране, стремительно сменяя друг друга, замелькали фотографии мужчины. Их подобрали в хронологическом порядке, и он старел у меня на глазах. Углублялись морщины на лице, отчетливее вырисовывались мешки под глазами. Смотреть на это было не очень приятно. Я поежился. Харви обратил на меня внимание.

– Совершенно верно, – усмехнулся он. – Я чувствую то же самое. Обрати внимание, что снимков не так уж и много. Позже их последовательность будет включать в себя все больше и больше эпизодов, они побегут все быстрее, пока наконец вся жизнь не просвистит за три минуты. Таким образом ее загонят в подсознание и ничего не придется вспоминать.

– Еще раз, – раздался голос, и по экрану снова побежали фотографии.

– За пять дней, – прокомментировал Харви, – мы можем так промыть мозги человеку, что он будет верить легенде больше, чем собственной памяти. К тому времени, когда окажется в Риге, он будет знать все ее улицы и закоулки и помнить каждую подробность своей жизни от того дня, когда отец подарил ему светло-коричневого игрушечного медвежонка, – и вплоть до фильма, который он смотрел вчера вечером. Ему не придется запоминать факты и даты. Данные придуманной легенды станут для него совершенно реальны. У нас есть фотографии его дома, мотоцикла, собаки; мы привлекаем актеров, которые играют его родственников, сидящих за столом в том доме, где он вырос. Мы показываем ему снимки и кинокадры его родного города. И когда курсанты выходят отсюда, никто не в состоянии уличить их и расколоть – они настолько верят в свою легенду, что это уже граничит с шизофренией. Обратил внимание, какой тут запах? Тут всегда поддерживается тот же самый уровень температуры, влажности, а также набор запахов, характерный для тех мест, так что он уже тут привыкает к их условиям.

Харви подошел к дверям с надписью «Комната отдыха».

– Как насчет того, чтобы немного расслабиться? – спросил он. – Здесь мы содержим пухлых блондиночек.

– Так и знал, начинается научная фантастика, – усмехнулся я.

– Когда курсанты, которым промывают мозги, заканчивают подготовку, они нуждаются в перерыве и отдыхе, – возразил Харви. – Ведь они проводят тут двадцать четыре часа в сутки и едва только открывают глаза, им приходится говорить только на языке того региона, где будут работать, – и так весь день до отхода ко сну; спят они тут же в этих тесных нишах. Но даже тогда им не удается отдохнуть как следует, потому что их могут в любой момент внезапно разбудить и начать задавать вопросы на языке, которого, как предполагается, они не понимают. И если они невольно произносят хоть слово на нем, то курс подготовки автоматически продлевается еще на двенадцать часов. Можешь мне поверить, обучаются они быстрее некуда. Очень быстро.

В комнате отдыха была стойка бара с кофе, булочками, холодным молоком, горячим супом, минеральной водой, хлебом и тостами. Харви налил нам по стакану молока и положил на бумажную тарелку две булочки. Мы расположились на удобных стульях из фибергласа. Здесь же валялась дюжина журналов, стоял телевизор и четыре телефона, на красном – наклейка «аварийный», а маленькая подсвеченная панель сообщала сводку погоды: «Сегодня в Сан-Антонио температура 70 – 79 градусов, влажность 90 процентов, давление 29,6, незначительная облачность, ветер юго-восточный, 12 миль в час». Никаких блондинок не оказалось и в помине, не считая дамы на телеэкране, которая демонстрировала шампунь для загара в новой небьющейся бутылке.

– Здорово придумано, верно? – спросил Харви, пережевывая булочку.

– Не то слово, – согласился я.

– Стоит больше миллиарда долларов. Больше миллиарда! У старика – то есть у генерала Мидуинтера – на седьмом этаже ниже уровня земли есть личные апартаменты. У меня нет возможности показать их тебе, но это нечто потрясающее. У него там даже плавательный бассейн. Одни только насосы, которые меняют воду в бассейне, обошлись в триста тысяч долларов. Освещение фантастическое: полная иллюзия солнечного света.

При желании на цветных телеэкранах видна вся окружающая местность. В самом деле полная фантастика: шестнадцать одних только спален для гостей, и в каждой ванная размерами больше моей гостиной.

– До чего приятно знать, что когда он выживет в третьей мировой войне, то сможет принимать гостей.

– Я предпочитаю не столько выживать, сколько жить. Мне тут сидеть безвылазно четыре месяца. С ума сойти!

– Да, – покачал я головой.

– Не хочу утомлять тебя, – продолжал Харви, – но стоит осознать, что эти груды металла и пучки проводов практически способны мыслить – линейное программирование, – а это означает, что вместо разбора всех альтернатив, они сразу же делают правильный выбор. И более того – почти ни одна из машин не пользуется двоичной системой – это нормальная методика для компьютеров, – потому что та построена только на «да» и «нет». Если на ней набирать номер 99, то понадобится семь раз нажимать на клавиши. А в этих машинах используются крохотные чипсы из металлокерамики, которые проводят электрические заряды. Они могут опознавать любую цифру от одного до девяти. Вот почему вся эта конструкция такая компактная.

– Да, – сказал я.

Мы допили молоко.

– Обратно в соляные копи. – Харви встал. – И если ты в самом деле хочешь сделать мне одолжение, то, ради Бога, перестань повторять «да».

Миновав обе двери, Харви ступил на уходящую вниз ленту эскалатора.

– Все это мы называем Корпус Каллосум – самый сложный компьютерный комплекс из существующих сегодня. Одно только конструирование аппаратуры в этом здании обошлось в сто миллионов долларов, да и за монтаж ее и прочее оборудование Мидуинтеру пришлось выложить не меньше. Все операторы кончали колледжи, после чего специализировались по математике или в смежных дисциплинах.