Текст книги "Мозг стоимостью в миллиард долларов"

– Я хотел бы попросить тебя о паре одолжений, – наконец произнес он.

– Выкладывай.

– Во-первых, могу ли я сегодня переночевать у тебя на диване? Мне кажется, сегодня за мной следили.

– Ты не притащил за собой хвост сюда? – обеспокоенно спросил я. – Никого не привел к моей квартире? – Вскочив, я нервно стал расхаживать по комнате. Это представление должно было убедить Харви, насколько я встревожен.

– Боже милостивый, конечно же нет, – уверенно заявил он. – Я начисто избавился от хвоста. На этот счет можешь не беспокоиться. Я оторвался от него, но они отлично знают, в какой гостинице я остановился. И если я сейчас туда вернусь, мне тут же снова сядут на хвост.

– О'кей, – неохотно согласился я. – Если только ты уверен, что тебя не проследили.

– Скорее всего, это кто-то из людей Мидуинтера, – предположил Харви. – Но поскольку они все равно знают, где ты живешь, так какая разница?

– Это дело принципа, – насупился я.

– Да. Но в любом случае спасибо.

– Около одиннадцати мне надо уйти, – заметил я. – Всю ночь буду работать.

– В каком качестве?

– Дежурного офицера, – соврал я. – Стоило войти, как меня тут же нагрузили. Нам, которые работают неполный день, всегда достаются самые неприятные обязанности. Вернусь примерно к полудню. Ты будешь на месте?

– Я бы хотел побыть тут дня два или три.

– Конечно. Ничего не имею против.

Харви взял минорный аккорд.

– Это из-за Сигне. Она очень ценит тебя. – Я промолчал. Харви продолжил: – Я бы хотел, чтобы ты отправился со мной в Хельсинки. И помог мне уговорить ее уехать со мной. С твоей помощью, не сомневаюсь, все получится.

Слишком хорошо все складывалось. Слишком легко, и у меня зародилось подозрение относительно его или, точнее, я увидел свою роль в новом свете.

– Не знаю, Харви, – пожал я плечами.

– Больше я не попрошу тебя об одолжениях, – мягко настаивал Харви. – Больше не буду. Но ты станешь крестным отцом нашего первого ребенка. – Он сыграл первые такты «Свадебного марша».

– О'кей, Харви, – сдался я. – Едем в Хельсинки.

И Харви изобразил на клавишах восторженную руладу.

Глава 23

Харви я оставил в квартире. Я не сомневался, что в мое отсутствие он не рискнет высунуться за ее пределы. Но поскольку меня грызли кое-какие сомнения, я все же связался с человеком, который продолжал наблюдать за домом. В офис я позвонил прямо из машины. Меня должны были встретить Гарриман и дежурный офицер, которым на этот раз оказался Чико.

Набрав номер Доулиша, я сказал, что хотел бы как можно скорее изолировать воров, что орудуют в микробиологической лаборатории, и предложил, чтобы агента, работающего в экспериментальном отделе, взяла служба безопасности в Нортоне, как только он утром появится на работе. А вот Пайка я хотел лично препроводить за решетку.

– Кому-то я должен передать Пайка между двумя и тремя часами утра, – предупредил я. – К тому времени у него уже будут готовы письменные показания.

– На какую тему?

– Начиная с начала, – неловко скаламбурил я.

– То, что мы ждем вот уже несколько дней, – засмеялся Доулиш. Ему нравились каламбуры.

К сельскому дому Пайка я поехал в компании Гарримана и Чико. Ночь выдалась холодной, и порывы ветра раскачивали машину, как взбунтовавшаяся толпа. Дом Ральфа Пайка был погружен в темноту, но на подъездной дорожке к усадьбе доктора Феликса Пайка стояли машины всех форм и размеров, а дом светился словно от иллюминации. Портьеры на окнах нижнего этажа были раздвинуты, и желтые полосы света падали на газоны. Гости в вечерних костюмах болтали и угощались напитками, а в дальнем углу зала несколько пар танцевали под музыку, доносившуюся из шести динамиков. Лишь открыв двери, испанец-камердинер заметил, что на нас нет смокингов.

– Вы неудачно поставили свою машину.

– Тут в любом месте будет неудачно, – возразил я, и, не утруждаясь дальнейшими церемониями, мы проследовали в дом. – Где доктор Пайк? – спросил я.

– Скорее всего, он занят, – ответил камердинер. – Мой хозяин...

– Двигайся! – резко оборвал его я.

Развернувшись, он повел нас сквозь клубы дыма и гул голосов. Гарриман и Чико только хмыкали, поглядывая на гравюры и отмахиваясь от подносов с напитками.

Пайк возник, облаченный в смокинг с темно-бордовыми лацканами и встопорщенными плечами, словно смокинг только что сняли с вешалки. Он огладил парчовый жилет и растянул губы в напряженной улыбке.

– Демпси! – воскликнул он, внезапно встретив мой взгляд с таким видом, словно не наблюдал за мной с другого конца помещения. – Чему мы обязаны такой честью?

Я промолчал.

– Доктор Пайк? – спросил Гарриман. – Доктор Родни Феликс Пайк?

– В чем дело? – обеспокоенно спросил Пайк. Ухватившись за узел галстука, он стал затягивать его на гландах.

– Вы доктор Пайк? – переспросил Гарриман.

– Да, – сказал тот. – Но вы, черт побери, могли бы...

– Я думаю, нам лучше уединиться там, где мы могли бы поговорить, – слегка повысив голос, Гарриман перебил Пайка. Несколько секунд они молча смотрели друг на друга.

– Очень хорошо, – кивнул Пайк. Повернувшись, он двинулся вверх по лестнице. – Джонсон, – из-за плеча дал он указание, – пришлите в кабинет шампанского и цыплят для четверых. – Только Пайк мог назвать своего испанского камердинера Джонсоном.

В таких кабинетах врачи у себя дома принимают представителей налогового ведомства. Конус света из-под стандартной лампы падал на дубовые панели стен и на набор шпаг и кремневых пистолетов, развешанных над камином. На старинном письменном столе лежал экземпляр «Сельской жизни» и стояли три графинчика бристольского стекла. Мы расселись в креслах времен королевы Анны, все, кроме Пайка, который подошел к дверям удостовериться, что они закрыты.

– Может быть, вы объясните, кто вы такие, черт возьми? – наконец спросил он.

– Инспектор Симпсон, специальная служба, сэр, – представился Гарриман. – И сержант Аркрайт, – показал он на Чико.

– А этот тип? – ткнул пальцем в мою сторону Пайк.

– Дойдем и до него, сэр. – Гарриман был строг.

Раздался стук в дверь, и появился человек в белом жилете, с бутылкой шампанского, четырьмя бокалами и тарелкой с сандвичами.

– Отменно холодное, сэр, – сказал он. – Или вам нужно ведерко со льдом?

– Нет, все в порядке, – ответил Пайк. Он стоял у застекленного книжного шкафа, рассеянно крутя ключ в замочной скважине.

Когда официант вышел, Гарриман показал на меня.

– Этот человек задержан нами в связи с хищением неких предметов из микробиологической исследовательской лаборатории в Портоне, которая в соответствии с «Актом об охране государственных секретов», является закрытым учреждением. – Гарриман посмотрел на Пайка. – Должен предупредить вас, сэр, – все, что вы скажете, может быть использовано как доказательство.

Граммофон внизу стал играть мамбу. Пайк продолжал рассматривать книги в шкафу.

– Я бы хотел взглянуть на ваш ордер.

Ему тотчас же предъявили его, а я произнес жестко:

– Они накрыли нас, Пайк. И не стоит думать, что вы выскочите чистеньким, когда мне светит двадцать лет за решеткой.

Изучив ордер, Пайк вернул его и, сделав вид, что не слышит меня, направился к телефону. Путь ему преградил Чико. Гарриман сказал:

– Я бы не советовал вам торопиться. На вашем месте я бы не спешил. Кроме того, у вас внизу гости. Пока мы вели себя довольно корректно. Вы же не хотите, чтобы мы спустились и стали допрашивать ваших гостей.

– Что вам надо? – не сдавался Пайк.

Раздался торопливый стук в двери, и они распахнулись настежь. На пороге возник официант в белом жилете, который сказал:

– В соседнем доме, сэр... пожар в камине. – За его спиной появилась женщина с лиловато-розовыми волосами! – Из трубы пламя, Феликс, – воскликнула она. – Разбудить Нигела?

Музыка резко оборвалась. Человек в белом жилете попытался урезонить женщину.

– Дела не так плохи, как кажутся, мадам. Это не опасно. – Он уставился на нас, ожидая указаний.

– Вызывайте пожарную бригаду, – приказал Пайк. – За это им и платят. – Он снова повернулся к книгам.

– Крупные искры, – нервничала женщина, – летят на лужайку, а я только что уложила Нигела.

Она вышла. Вскоре снова заиграла музыка.

– И этот человек утверждает, – сказал Гарриман, – что получил похищенные предметы от вас.

– Что за предметы? – осведомился Пайк.

– Яйца. Свежие куриные яйца, содержащие в себе живой вирус. Передавая их, вы совершенно точно знали, что они представляют собой похищенное общественное имущество.

Пайк продолжал рассматривать содержимое книжного шкафа. Мы переглянулись. Стояла тишина, в которой отчетливо слышалось тиканье настенных часов.

– Феликс! – донесся женский голос. – Дела все хуже, а их нет и нет!

Пайк уже стоял у меня за спиной. В кабинете повисла тревожная тишина, и я отчетливо слышал дыхание Пайка, хотя внизу продолжала играть музыка. Женщина снова позвала его, но Пайк не ответил.

– Могу рассказать, как все произошло, – обратился я к Гарриману и, повернувшись, снизу вверх посмотрел на Пайка. – Если хотите притворятся, что всего лишь УЛОЖИЛИ яйца, дело ваше. – Пайк глянул на меня и промолчал. Я снова повернулся к Гарриману: – Мы попались, так что вот как оно случилось. Брат Пайка...

Я почувствовал оглушительный удар по виску, зубы клацнули, и на мгновение все расплылось перед глазами, как кинокадр не в фокусе. Я потряс головой, и мне показалось, что сейчас она слетит с плеч и закатится под книжный шкаф, откуда ее придется доставать палкой. Я сжал голову руками. В ушах стоял какой-то гул, а в глазах полыхали ярко-синие вспышки. Гарриман скрутил Пайка, а Чико перехватил антикварный пистолет, с красным и блестящим концом дула. Снова крикнула женщина. Теперь кабинет заполнили звуки клаксонов и вспышки синих мигалок.

– Ради Бога! – с презрением выкрикнул Пайк. – Неужели у вас нет ни капли самоуважения?

За пределами дома продолжала вопить сирена пожарной машины, и через окно я видел, как по дорожке неторопливо ползла цистерна с водой, синие отсветы мигалки которой бросали блики на потолок.

– Если хотите, можете говорить, что всего лишь УКЛАДЫВАЛИ яйца, – снова повторил я и потер голову. Он было дернулся, но по-настоящему даже не пытался высвободиться.

Женщина снизу позвала:

– Феликс, дорогой! Тебе бы лучше спуститься и поговорить с пожарными. – Затем я услышал, как она сказала: – Может, он не слышит?

– Я надеялся, что вы будете более покладисты, доктор, – строго заметил Гарриман.

– Я занят, дорогая! – крикнул Пайк.

Граммофон начал исполнять «Когда я влюблен», и раздались звуки сдержанных аплодисментов, при помощи которых гости продолжали демонстрировать, что в них по-прежнему жив дух «не уступай смерти».

– Я полагаю, вы не станете отрицать, что встретились со мной в парке и привезли сюда, чтобы познакомить с вашим братом? – спросил я.

– Мне было бы интересно услышать ваш ответ, сэр, – настаивал Гарриман.

– Мне нечего сказать, – буркнул Пайк.

Гарриман обвел глазами комнату, как бы подсчитывая, сколько в ней человек. Чико заворачивал пистолет в грязный носовой платок.

– Попытка покушения с помощью огнестрельного оружия, – констатировал я. – Это уголовное преступление.

Гарриман освободил Пайка от своей хватки и очень тихим голосом обратился к нему:

– Честно говоря, сэр, я не испытываю ни малейшего уважения к таким людям, как эта личность. – Кивком головы он показал в мою сторону. – Отбросы общества – это все, что можно о них сказать. Но они знают законы, и нам приходится соблюдать их. Он понимает, что к нему нельзя в полной мере применить «Акт об общественном достоянии» и, скорее всего, его ждет обвинение в небольшом правонарушении. И я бы предпочел, чтобы вы первым делом изложили свою версию в письменном виде. Я хочу использовать ваши показания, чтобы прижать его. Но он решил представить события в другом свете. И в таком случае он может уйти от наказания. Сами убедитесь. Обычно страдают лишь такие идеалисты, как вы.

Кто-то коротко постучал в двери, и они открылись.

– Ты должен спуститься, Феликс, – решительно потребовал женский голос. Затем женщина втолкнула перед собой в комнату краснолицего пожарного. – Скажите ему, что он обязан спуститься, – заявила она. Когда дверь открылась, музыка стала громче, и, кроме того, я слышал разговоры пожарных по радиотелефону и пыхтение помпы.

– Я бы не хотел тревожить ваших гостей, – начал пожарный, – но обстановка несколько осложняется, сэр.

– Каких действий вы от меня ждете? – срываясь на визг, заорал Пайк.

– Непосредственной опасности нет, сэр, – успокоил пожарный. – Мы протянули шланг от нашей цистерны, но для того, чтобы подключиться к основному насосу, необходимо подтянуть технику поближе к дому. В настоящий момент мы перегородили улицу, а машины ваших гостей мешают нам развернуться. Опасности нет, но мы лишены пространства для маневрирования. – Он запустил палец под ремешок шлема и оттянул его.

Женщина повторила требования пожарных:

– Им нужно место, чтобы развернуться, Феликс.

– Подождите! Подождите минутку: – Пайк вытолкал жену и пожарного за дверь, закрыл ее и повернул ключ.

Невозмутимо, словно ничего не случилось, Гарриман продолжал разговаривать с ним.

– Сэр, знаете ли вы, что эти яйца предназначались для пересылки в Советский Союз?

– Это просто смешно, – медленно и терпеливо начал Пайк. – Мы все – члены движения «Свободная Латвия» – сотрудничаем с американцами. Сам я секретный американский агент. Все наши действия направлены на изгнание коммунистов из Латвии. – Он все это втолковывал Гарриману так, словно тот вступал в ряды его общества.

– Машины! – услышал я из-за двери громкое требование пожарного.

– Настаиваю, – обратился я к Гарриману, – чтобы мне немедленно предоставили возможность сделать письменное заявление.

– Очень хорошо, – согласился тот. – Отправляйтесь с ним, сержант Аркрайт, – дал он указание Чико, и мы вдвоем направились к дверям.

– Нет! – заорал Пайк. – Я тоже должен присутствовать!

Он догнал нас на лестнице, протолкнувшись мимо женщины и пожарного. Из-за спины я услышал, как пожарный увещевал миссис Пайк:

– Я же объяснил, что никакая опасность ему не угрожает. Абсолютно ничего страшного.

* * *

Мы доставили доктора Феликса Пайка в министерство обороны. В холле нас встретили трое полицейских, которые уже подготовили для наших нужд два кабинета. Пайк сказал, что он готов сделать заявление. Гарриман положил на стол перед ним стопку бумаги, и он принялся писать. В первом абзаце сообщил время и место своего рождения (Рига, Латвия) и общественное положение своих родителей. Остальная часть заявления напоминала скорее политический манифест, требующий немедленного вооруженного вторжения в Латвию с целью изгнания коммунистов. Когда Гарриман напомнил ему, что в данный момент речь идет о хищении штаммов вирусов из правительственной исследовательской лаборатории в Портоне, Пайк пришел в крайнее возбуждение. Он порвал свое заявление в клочки и демонстративно сложил руки на груди. И теперь он сидел, поблескивая белоснежной манишкой, как персонаж рекламы моющих средств.

– Вы не имеете права задерживать меня против моей воли, – заявил он.

– Еще как моту, сэр, – возразил Гарриман. – В соответствии с параграфом номер 195 «Акта об армии». Лицо покусившееся на имущество армий, может быть арестовано и без наличия ордера. Вы не под арестом, но будете находиться здесь, пока я не получу от вас объяснений.

– Я требую встречи со своим адвокатом, – парировал Пайк.

– А я требую объяснений, – настаивал Гарриман, после чего этот диалог повторился не менее шестнадцати раз.

Наконец Пайк промямлил:

– Я врач. И вы должны оказывать мне хоть минимум уважения.

– Врачевание еще не дает вам права чувствовать себя сверхчеловеком, – вежливо возразил Гарриман.

– В самом деле? – озлился Пайк. – Но порой мне это приходит в голову. Особенно, когда на прием приходят пациенты из разряда недочеловеков.

Один из охранников министерства, худой мужчина сорока с лишним лет, подошел к нему и дал пощечину. Три оплеухи громко прозвучали в тишине кабинета; глаз даже не мог уследить за движениями руки.

– Не пытайтесь вступать с ними в спор, – вежливо сказал он Гарриману. – Так и будете ходить по кругу. – Полицейский взглянул на Гарримана, лицо которого продолжало хранить бесстрастное выражение. – Я имею в виду... – произнес полицейский. – Именно это я и имею в виду. Так, значит, мы хотим домой?

Пайк сидел белый как мел, и нос его кровоточил. На белоснежной манишке рдели капли крови. Посмотрев на нас, он уставился на эти пятна. Думаю, он не мог поверить, что подвергся избиению, пока запятнанная манишка не подтвердила этот факт. Он стер кровь носовым платком и аккуратно снял галстук. Сложив его, он засунул бабочку в карман. Лицо его было измазано, и он звучно шмыгал носом, стараясь остановить кровотечение.

– Пиши, – гаркнул полицейский. – Кончай сморкаться и начинай писать. – Ткнув пальцем в лист бумаги, он оставил на нем небольшое красное пятнышко.

Пайк взял свою авторучку, снял с нее крышечку и, по-прежнему шмыгая носом, стал писать тем неразборчивым почерком, который вырабатывается у врачей за шесть лет обучения.

– Отведите доктора Пайка в другую комнату, – приказал Гарриман.

– И чтоб больше никаких грубостей, – добавил я.

Пайк повернулся ко мне – он все еще считал меня коллегой по несчастью – с гневной репликой:

– Позаботьтесь лучше о себе. Я не нуждаюсь в защите со стороны таких личностей и делаю то, что считаю нужным для Америки и для Латвии, откуда родом мой отец и моя жена. – Нос у него снова стал кровоточить.

– У вас опять кровь из носа идет, – заметил я.

Полицейский взял бумагу, ручку и вывел Пайка из кабинета. Дверь за ними закрылась. Гарриман зевнул и предложил мне сигарету.

– Думаю, что все будет в порядке, – устало вздохнул он. – Чико считает, что ты просто гений. – Тот улыбнулся, давая понять, что не совсем согласен с ним. – Но что бы я ни говорил, он уверен, что ты не понял значения камина в доме его брата.

– Восхитительно, – мрачно буркнул я. – Предполагаю, что скоро и Доулиш придет к такому же выводу.

Раздел 9
Хельсинки и Ленинград

Кто убил малиновку?

– Я, – сказал воробей. – Взял лук и стрелы

И убил малиновку.

Колыбельная

Глава 24

Задача, которую мне предстояло решить после приземления в Хельсинки, выглядела довольно просто. Харви Ньюбегина должны были арестовать американцы без всякого моего касательства к этой операции. Проблема вовсе не сложная. Любой из наших юных оперативников, только что завершивший подготовку на курсах в Гилдфорде, мог справиться с ней, после чего посмотреть кино, пообедать и успеть на следующий самолет в Лондон. Через пять минут после посадки я понял, что Доулиш прав. Ее должен решать новый человек, который не знал Харви больше десяти лет и мог спокойно передать его какому-нибудь розовощекому агенту ЦРУ, словно пакет с продуктами, – будьте любезны, распишитесь вот здесь, получите триста долларов на карманные расходы. Мне это оказалось не под силу. Я оптимист. Даже когда идет последний акт «Богемы», я продолжаю верить, что Мими выкрутится. Несмотря на все доказательства, я все еще не мог поверить, что он пытался убить меня, подрядив для этого уголовников под Ригой, и продолжал считать, что мне удастся все выяснить. Что ж, это лишнее свидетельство в пользу того, что мне следовало бы заниматься какой-то другой деятельностью. О чем я давно подозревал.

* * *

Если американцы и следили за Харви, то занимались этим из рук вон плохо. Я смутно надеялся, что они возьмут его сразу же после прибытия в Хельсинки, но Харви предстал в роли шведа по фамилии Эрикссон, а это означало, что он вообще не должен предъявлять свой паспорт. Автобус, в котором мы отъехали от аэропорта, вез только трех пассажиров, и Харви попросил водителя высадить нас на крытой автобусной остановке в миле от аэропорта. Окружающее пространство затянуло жесткой коркой мерзлого снега. Мы подождали тут, пока автобус не скрылся из виду, и, издавая трубные звуки клаксона, к нам подлетел «фольксваген» Сигне. Мы покидали сумки за спинку заднего сиденья, и Сигне поехала в город по длинной дуге объезда, чтобы мы явились со стороны Турку.

– Я сделала все, как ты и просил, – сообщила она Харви. – Ту квартиру, куда мы сейчас направляемся, я сняла по почте под выдуманным именем и аванса не платила. Затем я поехала и прокрутила классную операцию с арендой места в Пурву. И все время провела там, наводя порядок, пылесося и расстилая кровати. Вчера я заказала цветы, и копченую лососину, и те lasime-starin silli, что ты так любишь, и еще дополнительное постельное белье и предупредила, что все должно быть доставлено не позже, чем через три дня.

Задние колеса машины, случалось, проскальзывали и шли юзом, но Сигне без труда восстанавливала равновесие.

– Ты потрясающая личность! – воскликнул Харви и, сняв ее руку с баранки, поцеловал ладонь. – Разве она не похожа на чистый ломоть хлеба? – через плечо спросил Харви.

– Один к одному, – усмехнулся я.

– У нас любовь втроем, – подмигнула Сигне, полуобернувшись ко мне. – Тебя устроит?

– Я представлял себе любовь втроем – это когда я и две девушки.

– Но с двумя мужчинами чувствуешь себя как-то богаче, – вернула мне брошенный шар Сигне.

– Человек живет не хлебом единым, – сказал я.

Сигне поцеловала Харви в ухо. Когда дело касалось общения с ним, ее европейский инстинкт был на десять голов выше американской эмансипированности Мерси Ньюбегин. Сигне никогда не пыталась одержать верх над Харви или размазывать его по стенке; она уступала и соглашалась с чем угодно, а получив временное преимущество, пускала в ход все свое умение, и он потом менял свои планы. Ее искусство напоминало тактику армии, готовящейся к штурму, когда она пытается понять намерения другой стороны. Сигне обладала прирожденным умением проникать за вражеские линии, практически лишая возможности не влюбиться в нее, но надо быть предельно простодушным человеком, дабы верить всему, что она несла. В ее обществе Харви и становился таким легковерным простаком.

* * *

Все время мы фактически не выходили из дома, если не считать визита в кинотеатр, где шел старый фильм Ингмара Бергмана, и короткой вылазки Харви, во время которой он купил для Сигне две дюжины роз по четыре финские марки каждая. Харви ни разу не заикнулся, что, скорее всего, его разыскивают американцы. Мы прекрасно проводили время в своем обиталище, хотя оно выглядело довольно неприглядно и все комнаты пахли свежей краской. На второй вечер я выяснил, что представляет собой lasimestarin silli. Это оказалась свежезасоленная сельдь. Харви съел штук шесть рыбин, вслед за которыми последовали бифштекс с жареной картошкой и яблочный пирог; после этого, расположившись тесным кругом, мы стали обсуждать, почему армяне всегда невысокие и смуглые, отличается ли вкус сигарет «Мальборо» финского производства, заживет ли мой сломанный палец и станет ли он как новый, какого рода сметану надо класть в борщ, могут ли американские рабочие позволить себе шампанское, в состоянии ли «рамблер» обогнать «студебеккер», как распознавать возраст лошади по зубам и примет ли наконец Америка метрическую систему. Когда мы утомились, удовлетворяя жажду Сигне к знаниям, то углубились в чтение. Я взял себе старый номер «Экономиста», Харви шуршал финскими газетами, а Сигне с головой ушла в английский журнал для женщин. Она не столько читала его, сколько проглядывала, время от времени швыряя в нас вопросы, которые мы старались подхватывать, как летающие тарелочки.

– Вот послушайте. – Сигне стала читать вслух. – «Она увидела Ричарда. Такие загадочные зеленые глаза, такая улыбка, свойственные только ей одной, были полны странных восхитительных обещаний. Она знала, что где-то в глубинах его одинокого сердца найдется место и для нее». Ну не прелестно ли?

– Думаю, что просто потрясающе, – изрек я.

– Правда?

– Конечно, он так не думает, – раздраженно бросил Харви. – Когда наконец ты уяснишь, что он профессиональный врун? Мастер обмана. Он пользуется ложью столь же легко, как Шекспир пятистопным ямбом.

– Спасибо, Харви, – наклонился я.

– Не обращай на него внимания, – утешила меня Сигне. – Он сходит с ума, потому что комикс с Поппи написан по-фински.

– С Рипом Кирби, – уточнил Харви. – Это единственный комикс, который я читаю.

К полуночи Сигне сделала какао, а затем все мы разошлись по своим комнатам. Дверь я оставил приоткрытой и примерно в четверть второго услышал шаги Харви в гостиной и бульканье, когда он вытащил пробку из оставшейся на столе бутылки. Стараясь не производить ни малейшего шума, он вышел через парадную дверь. Я наблюдал за ним из окна: он ушел один. Подойдя к дверям спальни Сигне, я послушал, как она беспокойно ворочается в кровати. Я решил, что красться вслед за Харви по пустым улицам – верх глупости, так что вернулся в постель, закурил и по размышлении вернулся к выводу, что прежде, чем исчезнуть, Харви конечно же вернется к Сигне. В гостиной послышались шаги, и кто-то постучал мне в дверь.

– Войдите, – сказал я.

– Ты хочешь чаю? – спросила Сигне.

– Да.

Она направилась на кухню. Я слышал, как чиркнула спичка и загудела газовая горелка, и продолжал валяться в постели. Вскоре Сигне снова появилась – на этот раз с подносом, на котором стояли чайник, сахар, тосты, молочник, розетка с медом и чашки с золотым ободком.

– Еще нет и двух часов, – запротестовал я.

– Я люблю перекусывать ночью. – Сигне налила мне чаю. – С молоком или с лимоном? Харви ушел. – На ней была его старая пижама, застегнутая всего на две пуговицы. Сверху она набросила шелковый халатик.

– Знаю, – кивнул я. – С молоком.

– Хотя он вернется. Отсутствовать он будет недолго.

– Откуда ты знаешь? Нет, сахару не надо.

– Он не взял с собой ту старую пишущую машинку. Без нее он никуда не ездит. Он хочет жениться на мне.

– Восхитительно.

– Конечно, это не предел мечтаний. И ты знаешь, что тут нет ничего восхитительного. Вовсе он меня не любит. Он сходит по мне с ума, но вовсе не любит. Он сказал, что дождется меня. Но какая девушка будет тратить время на человека, который готов ждать ее? Да и в любом случае он собирается жить в России.

– Ясно.

– В России. Ты понимаешь? В России!

– Слышу.

– Можешь ты представить себе, что мне – финке – придется жить среди русских?

– Вот уж чего не знаю. – Я смотрел на нее с нежностью.

Она присела ко мне на кровать.

– В последний день Зимней войны, когда уже подписали перемирие, в полдень огонь должен был прекратиться. Оставался всего час, и финские солдаты собрали свое оружие, и те из них, что не стояли на передовой, начали отходить. Все дороги в тылах войск сразу заполнились гражданскими, солдатами и лошадьми, все радовались, что война окончилась, хотя нам пришлось отдать русским нашу милую Карелию. И за пятнадцать минут до полудня русские начали бомбардировку. Говорят, что такой мощной бомбардировки не случалось за всю войну; в последние пятнадцать минут войны погибли тысячи финнов, многие остались калеками и спаслись, чтобы рассказать нам, как это произошло. – Она улыбнулась. – Так что русских я хочу видеть только через телескопический прицел.

– Может, тебе стоило бы четко изложить Харви свою точку зрения вместо того, чтобы поддерживать его иллюзии.

– Ничего я не поддерживаю. То есть я кручу с ним роман, но девушке не возбраняется так себя вести, а мужчине не обязательно сходить по ней с ума. Я хочу сказать, что он просто вне себя, этот Харви. – Длинный шелковый халат Сигне, расшитый золотом по черному фону, колыхнулся, когда она встала. – Тебе не кажется, что в нем я похожа на леопарда?

– Слегка смахиваешь, – согласился я.

– Я и есть леопард. И могу наброситься на тебя.

– Не делай этого, будь хорошей девочкой. Пей чай, пока он не остыл.

– Я леопард. Хитрый и свирепый. – У нее изменился голос. – Я не поеду с Харви в Россию.

– Очень хорошо, – улыбнулся я.

– Харви говорит, что ты счел это прекрасной идеей.

– Видишь ли. – Я помедлил, прежде чем высказаться. – Харви очень привязан к тебе, Сигне.

– Очень привязан, – презрительно фыркнула она. – Леопарду нужно гораздо больше.

– О'кей, – не стал я спорить. – Он испытывает к тебе страстную, отчаянную и сумасшедшую любовь.

– Ты не смеешь говорить о ней так... так издевательски. Ты не имеешь права говорить так, словно он чем-то болен.

– Прошу прощения, но если бы ты испытывала к нему нечто подобное, я бы говорил с меньшим энтузиазмом.

– Вот оно что! Вот что ты думаешь о Харви! Все это время ты просто жалеешь его. А я-то думала, что ты ревнуешь, что ты мечтаешь обо мне, а на самом деле ты просто жалел Харви, что вот, мол, попался такой ужасной бабе, как я. Вот оно как! Мне, конечно, пора бы догадаться!

– Только не начинай рыдать, Сигне, – предупредил я. – Будь умницей, налей мне еще чаю.

– Ты больше не мечтаешь обо мне?

– Еще как мечтаю.

– В воскресенье Харви отправляется в Россию. В воскресенье! На дневном поезде до Ленинграда. Когда он попрощается и уедет в Россию, тогда все станет по-другому?

– В каком смысле?

– Станет все по-другому между нами? Ну, ты понимаешь.

– Прекрасная мысль. – Я погладил ее по голове. – Но я поеду в Россию вместе с Харви.

– Ты просто издеваешься надо мной! – заявила она.

– Не сыпь сахар мне на постель.

Сигне запрыгнула на кровать, награждая меня шутливыми шлепками, которые носили явно сексуальный подтекст.

– Я леопард, – рычала она. – У меня длинные и о-о-очень страшные когти. – Она вцепилась действительно длинными ногтями мне в спину и прошлась по позвоночнику до поясницы. – Я леопард-левша, – сообщила она. Теперь пальцы ее двигались легко и осторожно, как у археолога, который расчищает найденный хрупкий черепок. Растопырив четыре пальца левой руки, она всадила в меня ногти.

– Ох, – простонал я. – Или иди в постель, Сигне, или поставь еще воды в чайнике.

– А ты знаешь, куда ушел Харви? – Она потерлась мордочкой мне о плечо; лицо ее было липким от крема.

– Не знаю и знать не хочу, – ответил я, понимая, что сейчас она сама мне все выложит.

– Повидаться с доктором из Англии. – Она сделала паузу. – Вот теперь ты меня слушаешь.

– Слушаю, – признался я.

– Миссис Пайк – женщина-врач – привезла несколько тех яиц. Она думает, что они будут отправлены в Америку, но Харви должен прихватить их с собой в Россию, иначе русские не позволят ему остаться.

Должно быть, она успела получить их от агента в портонской экспериментальной лаборатории до того, как мы его посадили под замок. Если их держать при соответствующей температуре, яйца будут в отличном состоянии, о чем миссис Пайк осведомили во всех подробностях.

– Харви рехнулся, если рассказывает тебе все это.

– Я знаю, – прорычала Сигне. – Леопард хитер, безжалостен и коварен.